* * *
Голос крови, таинственный, властный...
Перепутана с вымыслом быль.
Предок был узкоглазым, скуластым,
прирожденным кочевником был.
От него по наследству досталось
беспокойное это житье...
Сколько раз я составить пыталась
родословное древо свое.
Только призрачны прошлого тени,
неприступны его берега.
То ли мчится упряжка оленья,
то ли гнется от ветра тайга.
Тайна спит в заколдованных недрах,
и, столетий храня тишину,
будто идолы, старые кедры
мудро смотрят в ее глубину.
* * *
Был у отца за городом участок,
который громко назывался — сад.
Предметом умных споров о мещанстве
служил он мне двенадцать лет подряд.
Была б нужда таскать большие лейки,
под жарким солнцем биться с сорняком,
ведь помидоры стоили копейки
в воскресный день на рынке городском.
А он гордился собственным салатом
на самодельном строганном столе...
Была мне, горожанке, непонятна
крестьянская привязанность к земле.
Но до сих пор еще я помню ясно:
закатным светом залито крыльцо,
спокойно, как у пахаря, прекрасно
заметно постаревшее лицо...
Еще с погоста помню путь обратный,
где он остался навсегда лежать...
В тот страшный год собрали мама с братом
отцовских яблонь первый урожай.
* * *
Мне девятнадцать скоро. Новый свитер
мне придает такой пикантный вид.
И длинноногий фэзэушник Витя
напротив окон преданно сидит.
Уж третий год сидит, надеясь тщетно
на справедливый жизненный закон...
Я в ожерелье бельевых прищепок
принцессой выплываю на балкон.
В вечерней полумгле белее мела
его лица печального овал...
Вчера другой, решительный и смелый,
меня в подъезде нашем целовал.
Он чувства выражал совсем иначе —
вполне нормальный современный стиль.
И, право, что за преданность собачья
у Витьки по прозванию Фитиль?
Как будто бы заняться больше нечем...
И усмехаюсь я в ответ легко,
когда друзья бросают мне при встрече:
“Ну, как там твой, сидит еще “Желтков””?
...А он сидит, и в январе, и в мае,
подняв забавно воротник пальто.
А я смеюсь. А я еще не знаю,
что после не полюбит так никто.
* * *
Думаешь, просто это —
взять и забыть тебя?
...Первое наше лето.
Лоси в тайге трубят.
Солнечно, одержимо
всюду цветут жарки.
О, как непостижимо
стали мы далеки.
Знать, неразумно жили,
да не об этом речь.
Видно, не дорожили,
раз не смогли сберечь.
Что теперь злые слезы?
Светлую грусть неси.
Плачут о нас березы
где-нибудь на Терси.
Трудно ложатся строчки.
Сомнений ползет змея.
Смотрит глазами дочки
прошлое на меня...
* * *
И я когда-то, вольная, как птица,
небесной наслаждалась глубиной.
Мне и теперь еще нередко снится
размах свободных крыльев за спиной.
Мне и теперь в уютной клетке душно,
но поняла и я, в конце концов,
что если только птица — не кукушка, —
ей вить гнездо, выращивать птенцов.
Наступит март, и встрепенется сердце,
наскучит строгость парковых аллей.
Но что простор без рук вот этих детских —
без запоздалой нежности твоей...
