* * *
В раю или в райке,
На каждом языке,
Который мне давался,
В карете и возке,
Вися на волоске,
В колодках, в ритме вальса,
В бла-бла, в ни ме ни бе —
Я только о тебе…
Прости — звонок прервался.
Канат
На свистка фиоритуры
Отзывалась вся страна,
Но для школьной физкультуры
Не была я создана.
Курс наук перемежался:
Гоголь-моголь, Гог-Магог.
Надо мною потешался
Мускулистый педагог.
Паства льстивая смеялась
И сползала по стене,
Глядя, как канатный фаллос
Не дается в руки мне.
Разгорался день урочный,
Изощрялся юный ум:
Забывала я нарочно
Тренировочный костюм.
Физкультурник тлел в обиде,
Размышлял об отомстить,
Но не мог в цивильном виде
На урок меня пустить.
Тут, к несчастью, как талоны
В кухню мирового зла,
Мать цветные панталоны
Мне из Польши привезла.
Гром победы раздавайся,
Роковой звени звонок!..
Повелел мне: «Раздевайся!»
Мускулистый педагог.
И со всем своим покроем,
Чтобы каждый рассмотрел,
Я предстала перед строем,
Как на фронте самострел.
Ненавижу травмы детской
Спекулянтское нытье!
Да, скупенек строй советский
Был на нижнее белье.
Но не он толпе сдаваться
Научил, бия под дых,
И послушно раздеваться
По приказу при чужих.
После будут кабинеты
С медицинской наготой,
Но сдается мне, что нету
Возмутительнее той.
Мама дочку облачала
В заграничное белье,
Чтобы женское начало
Вытравляли из нее.
И кукожусь на поклонах
Я — бесполый пионер
В трикотажных панталонах
Производства ПНР.
На смерть М. П.
Вероятно, приятно писать эпитафии
Тем, кто много моложе тебя.
Ветераны словесной мафии,
Профессионально скорбя,
Все равно не ускорятся, не поспеют
За борзыми плачеями с их тату
Или пирсингом. Дни Помпеи
Провели на славу. За рататуй
Благодарны. А там уж — ратуй или ратуй.
Даже если уконтрапуплен в Битце
И ни в жисть не пил, не курил,
Всякая смерть есть самоубийство
(Не припомню, кто говорил).
И, глотнув просроченного декокта,
Поумеришь спесь.
И в ответе не тот, кто лгал, а тот, кто
Так говорил, как есть.
Свекровь
Прелюбодейный перегной
Мешу, от крови чермный.
А стыдно женщины одной,
Вдобавок чужеземной.
Как домогался Антиной,
Так и в груди замлело…
А стыдно оргии одной —
В которой захмелела.
У Книги Мертвых выходной —
Все вынуты закладки.
А стыдно Родины одной,
С которой взятки гладки.
Ах, бабий век, прогал сквозной!
Супруг насупил брови…
А стыдно матери одной —
Не личной, а свекрови.
Она, в исподнице до пят,
Не спит — за всех в ответе,
Пока со мной мужчины спят,
А ей мужчины — дети.
И потому, как стол и кров,
Очаг и ужин,
Пошли нам, Господи, Свекровь —
Мать Мужа.
* * *
Сглотни пельмешку, погляди кинца,
Упейся совершенством стиля,
Как мучили детей у Диккенса —
За собственное детство мстили.
Пересчитай все плюсы-минусы
Растленья как бы, между прочим,
Когда родной отец откинулся
И правит воспитаньем отчим.
И нету сдавленному крику мер,
И впредь отеческий не мил дом.
И если бы не честный Микобер,
Что стало б с юным Копперфилдом?
Под суемудрие побасенок
О прибыльности полигамий
Он — ноль под палкой, вечный пасынок,
Мешающийся под ногами.
Но не престанут (вот же крен же ведь!)
Переустраивать, дербанить,
Зафренживать, потом отфренживать
И при любой оплошке — банить.
* * *
Поникли аффрикаты и соноры,
Как отведенный взгляд, как мокрый сад…
Вы ничего не поняли, синьоры,
И я беру свои слова назад.
Из первых уст — и «кто там?», и «спасибо»,
И «добрый день», и «говорит Москва».
На милость не рассчитывайте, ибо
Верну я только данные слова.
По мне, так начинайте все сначала —
С агуканья пешком из-под стола.
А я вам ничего не обещала
И громких обязательств не брала.
За азбуку садитесь, за уроки
Беритесь, но в тактильной темноте
Я буду красться по большой дороге,
Прислушиваясь к вашей немоте.
