Анафорические стихи
ЭХО
Два полушарья Земли — словно две первозданные юрты,
Дымкой галактик одетые, слитно в пространстве плывут.
Утро кентавровых саг, золотые уста Заратустры,
Ультрамарин поднебесья и вещей травы изумруд.
Эра могучих сказаний зачем мою песню тревожит?
Эхо анафор степных ощущаю дыханьем своим.
Лад стихотворный — от родины. Горы как вечный треножник.
Ланью промчались столетья. Небес можжевёловый дым.
ЛЕБЕДЬ
Леди небес — моя белая Лебедь …
Лепет лесных лепестков собираю в элегию снов и легенды.
Лезвие молний мои обжигает уста, обращенные к небу.
Люстрой хрустальной росинок увенчаны травы на утреннем склоне.
Любо с высокой скалы мне пропеть сокровенные нежные гимны.
Лютня из рук выпадает и в бездну летит, чтоб о камни разбиться.
Лебедь серебряным взмахом крыла ее для меня возвращает.
Лета стремит свои воды, и в каждой волне — лебединая песня.
ИНДИЯ
Индия, родина истин, возжегших лампаду во мраке вселенной.
Искорки вечности в сутрах твоих оседали, легендах и притчах.
Издавна к дивным святыням твоим тянулась тропа пилигримов.
И довелось мне однажды к просторам твоим прикоснуться.
Иссиня-дымчатым зноем дышали равнины, но благосклонно
Индра дождинкой чело окропил мне, и бездна разверзлась столетий.
Исподволь кальпы кружились во мне, и мерещилась тень Гаутамы,
И Тадж-Махал серебрился во тьме, как слеза на щеке Кали-юги.
КРЫШИ ПАРИЖА
Крыши Парижа плывут предо мною на все стороны света.
Крылья расправив извилистых улиц, Монмартр поднимается к небу.
Набережной Сены прохожих поток растекается Латинским кварталом.
Нотр-Дам де Пари — только руку протянешь, коснешься, как чуда, собора...
Жак, мы с тобою парим над Парижем, как ангела два сумасбродных.
Жаль, из мансарды твоей поднебесной не видно Байкала.
Эльфы из перистых облачков кружат вокруг коновязи ажурной —
Эйфелевой башни, и ветки каштанов им машут с Полей Елисейских.
КЁЛЬН
Клёкот времен затихает, но прошлого тени витают над Рейном.
Кёльнский собор вздымается ввысь монументом Европе вечерней.
Колоколов слышится перезвон, словно в пространстве за облаками
Кони небесные скачут, позванивая стременами.
Клики гуннов доносит легенда веков об Урсуле прекрасной.
К лику святых приобщенная дева хранит древний град от напастей.
Клёнов опавшие листья, как свитки мгновений, шуршат под ногами.
Кёльш — хмелящий напиток забвения — пью я за Кёльн на прощанье.
ПОСОХ
(венок восьмистиший)
1.
Донкихоты ушли, как уходит за даль горизонта караван бактрианов.
Долг, не оплаченный вечности, рушит песчаные замки потомков.
Посох мой вырастает из стебля встревоженной ветром былинки.
Посолонь горы бредут, и простор открывается с каждой тропинки.
Думы мои, как перистые облака, проплывают над ширью планеты.
Дунет ли ветер в песках аравийских — былинка моя всколыхнется,
Душу наполнит тоской, непонятно откуда пришедшей,
Дуньхуанские тени отшельников опять замаячат в пространстве.
2.
Дуньхуанские тени отшельников опять замаячат в пространстве.
Дупла пещер проступают в скалах отвесных, порыжевших от зноя.
Гроты тысячи будд, словно древности тронные залы, тонут во мраке,
Гробовой тишиной оттеняя чудесные лики божеств рукотворных.
Девы небесные, слышится мне, лютней слух услаждают бессмертных.
Демоны ветра и грома летят, оседлав облака, над горами и долом.
Маревом хвост свой, как веер, расцвеченный радугой красок,
Майский павлин распускает на фресках — феникс подземного мира.
3.
Майский павлин распускает свой хвост, словно феникс подземного мира,
Магия древних молитв отдается в каменных стенах темных святилищ.
Рай Амитабхи души хранит безымянных монахов, ушедших в нирвану,
Радужный свет под землей оживает в светящихся нимбах провидцев.
Время здесь замедляет свой бег, и паломник на себе ощущает дыханье
Вечности, скрывшейся от суеты в желтых холмах Дуньхуана.
Мрак отступает, и тысячи будд вырастают до звезд мирозданья.
Мантры Востока сами в моих оживают устах у подножья Вселенной.
4.
Мантры Востока сами в моих оживают устах у подножья Вселенной.
Маятник тысячелетий раскачивается, замирая лишь на мгновенье.
Дюны плывут, океаном шафрановым обнимая все стороны света.
Дюйм за дюймом песчаный прибой накатывается на оазис.
Такла-Макан обжигает дыханьем пустыни асфальт и деревья.
Толпы туристов, стекая с барханов, бредут по лабиринтам подземного града.
Щелкают фотоаппараты, призывно гудит на весь мир автострада.
Шелковый путь продолжается, и бодисатвы глядят на Восток и на Запад.
5.
Шелковый путь продолжается, и бодисатвы глядят на Восток и на Запад.
Шепот пустыни несет миражи Дуньхуана и тает в пространстве.
Снова дорога ведет меня, путника, родом из отшумевшего тысячелетья,
С посохом в руке, мне сдается, я пришел однажды на эту землю.
Видно, жажда пространства бродит во мне, кочевнике от рожденья.
Выдох неба, верится, планиду мою осеняет в круговерти сансары.
Шорох листьев опавших мгновений наполняется вечности гулом.
Шторы миров раздвигает летящая птица, подавая мне знак путеводный.
6.
Шторы миров раздвигает летящая птица, подавая мне знак путеводный.
Шоры спадают, и даль на себе замыкает мой посох, рожденный дорогой.
Вслед ли ушедшим векам я иду по извечному кругу с востока на запад,
Встречи ищу ли с самим собою в тени пирамид или небоскребов,
С Аполлинером беседую ли в тихом уголке Монпарнаса,
Сад ли камней обхожу с потомком Басё под вишнями Нары,
Сами приходят ко мне стихи, и еще не допит посошок на дорожку.
Сага времен продолжается в каждом мгновенье, улыбке и жесте.
7.
Сага времен продолжается в каждом мгновенье, улыбке и жесте.
Сказка ко мне обернется — окажется былью, поросшей травою забвенья.
Путы пространства рвутся под гул поездов и лайнеров серебристых.
Пыль параллелей и меридианов на дорогах моих оседает устало.
Вновь засыпаю, под голову подложив подушку из скифских курганов,
В утренний час восходящему солнцу, вечером луне — поклоняюсь.
Самую малость я у Неба прошу и попутного света в кочевье.
Страннику много ли надо в пути обретенья себя через посох.
8.
Страннику много ли надо в пути обретенья себя через посох.
Стоит лишь оглянуться, и вижу былинку мою, встревоженную ветром.
Дробь осенних дождей мне отстукивает чье-то послание с неба.
Дротик судьбы опять надо мной пролетает со свистом тысячелетним.
Думы свои пилигрима вверяю в пути одиноким деревьям:
Доверху кроны увиты серебряным отблеском молний,
Донизу корни омыты росою несбыточных снов и желаний.
Донкихоты ушли, как уходит за даль горизонта караван бактрианов.
9.
Донкихоты ушли, как уходит за даль горизонта караван бактрианов.
Дуньхуанские тени отшельников опять замаячат в пространстве.
Майский павлин распускает свой хвост, словно феникс подземного мира.
Мантры Востока сами в моих оживают устах у подножья Вселенной.
Шелковый путь продолжается, и бодисатвы глядят на Восток и на Запад.
Шторы миров раздвигает летящая птица, подавая мне знак путеводный.
Сага времен продолжается в каждом мгновенье, улыбке и жесте.
Страннику много ли надо в пути обретенья себя через посох.
ВОСПОМИНАНИЕ О САМАРКАНДЕ
А как давно все это было. Кажется, что это сон.
Айраном пенятся фонтаны, в звездных брызгах — небосклон.
Над тополями — грустными детьми обыденного века
Афросиаба тень витает дымкой сказочных времен.
Полна спокойствия, встает над майским городом луна.
Пока луна на свете есть, пребудет в мире тишина.
Иду по скверику, привычно светят фонари ночные.
Под каждою звездой мне слышится поющая зурна.
Полночный Самарканд, брожу, брожу по улицам твоим.
Покой и красота исходят от руин Биби-Ханым.
А над лазоревой куполовидной юртой Гур-Эмира
Полотнище небес струится, как костров походных дым.
Алел восток, и пели стремена мгновений, Тамерлан,
Арей азийский вел твой дух сквозь тьму сражений, Тамерлан.
Казалось, мир готов был пред тобой, воителем, склониться.
А где теперь твой трон и ширь твоих владений, Тамерлан?
Дерзал ты — тень Чингиса — повторить путь короля степей.
Держава — это воля неба, а не прихоти вождей.
Джамшида чашу, что дается в знак свершения желаний,
Не удержал в своих руках ты — оказалась смерть сильней.
Победоносный тюрк из племени монгольского барлас,
Померк твой образ у потомков, блеск твоей звезды угас.
И лишь нефрит увенчивает — сумрачный надгробный камень —
Последний твой приют, сокрытый от людских неверных глаз.
Небес гончарный круг творит миры из призрачных картин.
Необъясним калейдоскоп Творца, а время — властелин.
Пирующий сегодня мнит себя пупом вселенной,
Не ведая о том, что превращался сотни раз в кувшин.
Превратности судьбы — удел всех смертных, живших на земле.
Прекрасен был Мавераннахр — растаял дымкою во мгле.
И только Гур-Эмир небесно-синей юртой Тамерлана
Пространство осеняет будничных проспектов и аллей.
Полночный Самарканд, прохладой дышит уличный асфальт.
Под кроною карагача цветов вдыхаю аромат.
И красным флагом над горкомом о себе напоминает
Последний в этом бренном мире евразийский каганат.
Равниною небес плывет над майским городом луна,
Разбрызгивая свет на все мгновения и времена.
Прохожий, странник, поклонился я святыням Самарканда.
Размывчатым векам внимая, пела в небесах зурна.
БРОНЗОВАЯ РОЗА
Проза будничная тает в миг, когда сжимает сердце тайна.
Бронзовая роза расцветает у подножья скифского кургана.
Руки протяну тебе, плывущей к снам моим из облаков навстречу.
Руны тридцать пять веков назад сказали мне, что еще не вечер.
Каждый день готов снимать твою сережку в золотистый час заката.
Капелькой гранатовою любоваться — камешком волшебным из агата.
Я не знаю, что сказать тебе, и зову твой долгий взгляд себе на помощь.
Яркие твои уста, храня молчанье, обещают нежность в полночь.
АЗИЙСКИЙ АЛЛЮР
Анафорические стихи
ЭХО
Два полушарья Земли — словно две первозданные юрты,
Дымкой галактик одетые, слитно в пространстве плывут.
Утро кентавровых саг, золотые уста Заратустры,
Ультрамарин поднебесья и вещей травы изумруд.
Эра могучих сказаний зачем мою песню тревожит?
Эхо анафор степных ощущаю дыханьем своим.
Лад стихотворный — от родины. Горы как вечный треножник.
Ланью промчались столетья. Небес можжевёловый дым.
ЛЕБЕДЬ
Леди небес — моя белая Лебедь …
Лепет лесных лепестков собираю в элегию снов и легенды.
Лезвие молний мои обжигает уста, обращенные к небу.
Люстрой хрустальной росинок увенчаны травы на утреннем склоне.
Любо с высокой скалы мне пропеть сокровенные нежные гимны.
Лютня из рук выпадает и в бездну летит, чтоб о камни разбиться.
Лебедь серебряным взмахом крыла ее для меня возвращает.
Лета стремит свои воды, и в каждой волне — лебединая песня.
ИНДИЯ
Индия, родина истин, возжегших лампаду во мраке вселенной.
Искорки вечности в сутрах твоих оседали, легендах и притчах.
Издавна к дивным святыням твоим тянулась тропа пилигримов.
И довелось мне однажды к просторам твоим прикоснуться.
Иссиня-дымчатым зноем дышали равнины, но благосклонно
Индра дождинкой чело окропил мне, и бездна разверзлась столетий.
Исподволь кальпы кружились во мне, и мерещилась тень Гаутамы,
И Тадж-Махал серебрился во тьме, как слеза на щеке Кали-юги.
КРЫШИ ПАРИЖА
Крыши Парижа плывут предо мною на все стороны света.
Крылья расправив извилистых улиц, Монмартр поднимается к небу.
Набережной Сены прохожих поток растекается Латинским кварталом.
Нотр-Дам де Пари — только руку протянешь, коснешься, как чуда, собора...
Жак, мы с тобою парим над Парижем, как ангела два сумасбродных.
Жаль, из мансарды твоей поднебесной не видно Байкала.
Эльфы из перистых облачков кружат вокруг коновязи ажурной —
Эйфелевой башни, и ветки каштанов им машут с Полей Елисейских.
КЁЛЬН
Клёкот времен затихает, но прошлого тени витают над Рейном.
Кёльнский собор вздымается ввысь монументом Европе вечерней.
Колоколов слышится перезвон, словно в пространстве за облаками
Кони небесные скачут, позванивая стременами.
Клики гуннов доносит легенда веков об Урсуле прекрасной.
К лику святых приобщенная дева хранит древний град от напастей.
Клёнов опавшие листья, как свитки мгновений, шуршат под ногами.
Кёльш — хмелящий напиток забвения — пью я за Кёльн на прощанье.
ПОСОХ
(венок восьмистиший)
1.
Донкихоты ушли, как уходит за даль горизонта караван бактрианов.
Долг, не оплаченный вечности, рушит песчаные замки потомков.
Посох мой вырастает из стебля встревоженной ветром былинки.
Посолонь горы бредут, и простор открывается с каждой тропинки.
Думы мои, как перистые облака, проплывают над ширью планеты.
Дунет ли ветер в песках аравийских — былинка моя всколыхнется,
Душу наполнит тоской, непонятно откуда пришедшей,
Дуньхуанские тени отшельников опять замаячат в пространстве.
2.
Дуньхуанские тени отшельников опять замаячат в пространстве.
Дупла пещер проступают в скалах отвесных, порыжевших от зноя.
Гроты тысячи будд, словно древности тронные залы, тонут во мраке,
Гробовой тишиной оттеняя чудесные лики божеств рукотворных.
Девы небесные, слышится мне, лютней слух услаждают бессмертных.
Демоны ветра и грома летят, оседлав облака, над горами и долом.
Маревом хвост свой, как веер, расцвеченный радугой красок,
Майский павлин распускает на фресках — феникс подземного мира.
3.
Майский павлин распускает свой хвост, словно феникс подземного мира,
Магия древних молитв отдается в каменных стенах темных святилищ.
Рай Амитабхи души хранит безымянных монахов, ушедших в нирвану,
Радужный свет под землей оживает в светящихся нимбах провидцев.
Время здесь замедляет свой бег, и паломник на себе ощущает дыханье
Вечности, скрывшейся от суеты в желтых холмах Дуньхуана.
Мрак отступает, и тысячи будд вырастают до звезд мирозданья.
Мантры Востока сами в моих оживают устах у подножья Вселенной.
4.
Мантры Востока сами в моих оживают устах у подножья Вселенной.
Маятник тысячелетий раскачивается, замирая лишь на мгновенье.
Дюны плывут, океаном шафрановым обнимая все стороны света.
Дюйм за дюймом песчаный прибой накатывается на оазис.
Такла-Макан обжигает дыханьем пустыни асфальт и деревья.
Толпы туристов, стекая с барханов, бредут по лабиринтам подземного града.
Щелкают фотоаппараты, призывно гудит на весь мир автострада.
Шелковый путь продолжается, и бодисатвы глядят на Восток и на Запад.
5.
Шелковый путь продолжается, и бодисатвы глядят на Восток и на Запад.
Шепот пустыни несет миражи Дуньхуана и тает в пространстве.
Снова дорога ведет меня, путника, родом из отшумевшего тысячелетья,
С посохом в руке, мне сдается, я пришел однажды на эту землю.
Видно, жажда пространства бродит во мне, кочевнике от рожденья.
Выдох неба, верится, планиду мою осеняет в круговерти сансары.
Шорох листьев опавших мгновений наполняется вечности гулом.
Шторы миров раздвигает летящая птица, подавая мне знак путеводный.
6.
Шторы миров раздвигает летящая птица, подавая мне знак путеводный.
Шоры спадают, и даль на себе замыкает мой посох, рожденный дорогой.
Вслед ли ушедшим векам я иду по извечному кругу с востока на запад,
Встречи ищу ли с самим собою в тени пирамид или небоскребов,
С Аполлинером беседую ли в тихом уголке Монпарнаса,
Сад ли камней обхожу с потомком Басё под вишнями Нары,
Сами приходят ко мне стихи, и еще не допит посошок на дорожку.
Сага времен продолжается в каждом мгновенье, улыбке и жесте.
7.
Сага времен продолжается в каждом мгновенье, улыбке и жесте.
Сказка ко мне обернется — окажется былью, поросшей травою забвенья.
Путы пространства рвутся под гул поездов и лайнеров серебристых.
Пыль параллелей и меридианов на дорогах моих оседает устало.
Вновь засыпаю, под голову подложив подушку из скифских курганов,
В утренний час восходящему солнцу, вечером луне — поклоняюсь.
Самую малость я у Неба прошу и попутного света в кочевье.
Страннику много ли надо в пути обретенья себя через посох.
8.
Страннику много ли надо в пути обретенья себя через посох.
Стоит лишь оглянуться, и вижу былинку мою, встревоженную ветром.
Дробь осенних дождей мне отстукивает чье-то послание с неба.
Дротик судьбы опять надо мной пролетает со свистом тысячелетним.
Думы свои пилигрима вверяю в пути одиноким деревьям:
Доверху кроны увиты серебряным отблеском молний,
Донизу корни омыты росою несбыточных снов и желаний.
Донкихоты ушли, как уходит за даль горизонта караван бактрианов.
9.
Донкихоты ушли, как уходит за даль горизонта караван бактрианов.
Дуньхуанские тени отшельников опять замаячат в пространстве.
Майский павлин распускает свой хвост, словно феникс подземного мира.
Мантры Востока сами в моих оживают устах у подножья Вселенной.
Шелковый путь продолжается, и бодисатвы глядят на Восток и на Запад.
Шторы миров раздвигает летящая птица, подавая мне знак путеводный.
Сага времен продолжается в каждом мгновенье, улыбке и жесте.
Страннику много ли надо в пути обретенья себя через посох.
ВОСПОМИНАНИЕ О САМАРКАНДЕ
А как давно все это было. Кажется, что это сон.
Айраном пенятся фонтаны, в звездных брызгах — небосклон.
Над тополями — грустными детьми обыденного века
Афросиаба тень витает дымкой сказочных времен.
Полна спокойствия, встает над майским городом луна.
Пока луна на свете есть, пребудет в мире тишина.
Иду по скверику, привычно светят фонари ночные.
Под каждою звездой мне слышится поющая зурна.
Полночный Самарканд, брожу, брожу по улицам твоим.
Покой и красота исходят от руин Биби-Ханым.
А над лазоревой куполовидной юртой Гур-Эмира
Полотнище небес струится, как костров походных дым.
Алел восток, и пели стремена мгновений, Тамерлан,
Арей азийский вел твой дух сквозь тьму сражений, Тамерлан.
Казалось, мир готов был пред тобой, воителем, склониться.
А где теперь твой трон и ширь твоих владений, Тамерлан?
Дерзал ты — тень Чингиса — повторить путь короля степей.
Держава — это воля неба, а не прихоти вождей.
Джамшида чашу, что дается в знак свершения желаний,
Не удержал в своих руках ты — оказалась смерть сильней.
Победоносный тюрк из племени монгольского барлас,
Померк твой образ у потомков, блеск твоей звезды угас.
И лишь нефрит увенчивает — сумрачный надгробный камень —
Последний твой приют, сокрытый от людских неверных глаз.
Небес гончарный круг творит миры из призрачных картин.
Необъясним калейдоскоп Творца, а время — властелин.
Пирующий сегодня мнит себя пупом вселенной,
Не ведая о том, что превращался сотни раз в кувшин.
Превратности судьбы — удел всех смертных, живших на земле.
Прекрасен был Мавераннахр — растаял дымкою во мгле.
И только Гур-Эмир небесно-синей юртой Тамерлана
Пространство осеняет будничных проспектов и аллей.
Полночный Самарканд, прохладой дышит уличный асфальт.
Под кроною карагача цветов вдыхаю аромат.
И красным флагом над горкомом о себе напоминает
Последний в этом бренном мире евразийский каганат.
Равниною небес плывет над майским городом луна,
Разбрызгивая свет на все мгновения и времена.
Прохожий, странник, поклонился я святыням Самарканда.
Размывчатым векам внимая, пела в небесах зурна.
БРОНЗОВАЯ РОЗА
Проза будничная тает в миг, когда сжимает сердце тайна.
Бронзовая роза расцветает у подножья скифского кургана.
Руки протяну тебе, плывущей к снам моим из облаков навстречу.
Руны тридцать пять веков назад сказали мне, что еще не вечер.
Каждый день готов снимать твою сережку в золотистый час заката.
Капелькой гранатовою любоваться — камешком волшебным из агата.
Я не знаю, что сказать тебе, и зову твой долгий взгляд себе на помощь.
Яркие твои уста, храня молчанье, обещают нежность в полночь.
