История германского консульства в Новосибирске+3

Мало кто знает, что открытие 1 декабря 1994 года генерального консульства Германии в Новосибирске было отнюдь не новой инициативой в истории немецко-русских отношений, но продолжением традиции, заложенной ровно 90 лет назад. Здесь, в Новосибирске (Новониколаевске), с 1923 по 1938 год находилась «штаб-квартира» самого большого в мире консульского округа. Ее руководители — консул Гросскопф, а позднее — Мейер-Гейденгаген — являлись непосредственными наблюдателями и участниками событий местного и общесоюзного уровня. А также — в какой-то мере и жертвами: за полтора десятилетия советско-германские отношения претерпели потрясающую метаморфозу — от взаимной любви и активного сотрудничества до лютой ненависти…

 

 

1. Самый большой в мире консульский округ

В 1913 году за Уралом располагалось 12 консульств европейских государств, в том числе три консульства Великобритании: во Владивостоке, Красноярске и Омске; два — Швеции: во Владивостоке и Омске; два — Нидерландов: во Владивостоке и Томске; по одному у Италии (во Владивостоке) и Дании (в Омске). Три консульства принадлежали Германии: во Владивостоке, в Омске и в Томске[1].

Первая мировая война и последовавшие за ней революционные события в России прервали не только консульскую деятельность, но и все связи Сибири с заграницей: экономические, политические, культурные. После заключения 16 апреля 1922 г. Рапалльского договора Германия и Россия, установив дипломатические отношения, возобновили довоенные традиции и вновь открыли на территориях друг друга свои консульские учреждения, тогда называвшиеся представительствами. С их помощью восстанавливались торгово-экономические связи и регулировалось правовое положение многочисленных подданных, в силу разных причин оказавшихся отторгнутыми от своей родины.

30 января 1923 г. германское посольство предложило Наркомату по иностранным делам РСФСР открыть германские консульства за Уралом, в Омске и Владивостоке. В ответной ноте от 28 февраля НКИД выразил готовность открыть указанные консульства «при условии согласия германского правительства на учреждение на началах взаимности» консульств РСФСР в Штеттине, Кёнигсберге и Лейпциге. Одновременно НКИД соглашался начать переговоры о заключении консульской конвенции[2]. Пока же деятельность консульств в России должна была регулироваться декретом «О консульском представительстве иностранных государств при Рабоче-крестьянском правительстве РСФСР» от 30 июня 1921 г., а в Германии — «общепринятыми нормами консульского права или специальными правилами, вырабатываемыми по соглашению обеих сторон»[3].

Омск в качестве резиденции консульства был выбран немецкой стороной неслучайно. О нем в Германии были еще свежи воспоминания как о крупном центре производства и экспорта сибирского масла, мяса, дичи, центре импорта в Сибирь сельскохозяйственных и маслодельных машин. Омск был важным железнодорожным узлом и центром судоходства по Иртышу. Легационный (тайный) советник МИДа Германии д-р Рудольф Асмис [1], дважды побывавший по заданию своего ведомства в 1922—1923 годах в Сибири и на Дальнем Востоке, увидел там «широкое поприще для совместной русско-германской работы». Асмис указывал также на чрезвычайно высокий уровень ведения сельского хозяйства в Западной Сибири, значительно превышавший не только уровень Восточной Сибири, но и центральных районов России. Он намеревался привлечь к освоению сибирского рынка германские фирмы и создать для освоения Сибири «русско-германское торгово-промышленное общество»[4]. Немаловажным доводом в пользу Омска как места пребывания консульства он считал, кроме прочего, наличие вокруг города поселений происходивших из Германии бывших поволжских колонистов и меннонитов из Южной России.

Возглавить консульство в Сибири должен был вице-консул германского генерального консульства в Петрограде Георг Вильгельм Гросскопф [2]. Изучив вопрос, он выступил с предложением о переносе места дислокации консульства из Омска в Новониколаевск. В своем донесении в МИД от 29 марта 1923 г. он писал следующее: «Город Новониколаевск в последние годы перед мировой войной пережил бурный экономический подъем. Он имеет перед Омском и ряд других преимуществ. Во-первых, у него весьма выгодное центральное положение как пункта пересечения Транссибирской железной дороги с Обью и железной дорогой на Барнаул — Семипалатинск и Бийск. Во-вторых, отсюда рукой подать до Кузнецка, центра крупного индустриального округа. Главным же является то обстоятельство, что управленческая власть Сибири, Сибревком, в конце прошлого года из Омска переселилась в Новониколаевск. Там же находятся теперь и все центральные хозяйственные организации региона, с которыми, особенно на первых порах, консульству придется вступить в тесный контакт»[5].

Дебаты о месторасположении сибирского консульства продолжались во внешнеполитическом ведомстве Германии всю весну и лето 1923 г. И все же к августу этот вопрос был решен в пользу Новониколаевска. Думается, что главную роль в этом сыграл будущий консул Гросскопф, предложения которого были признаны основательными. Он обещал при этом не оставлять без внимания немецких колонистов, живших не только в Омской губернии, но и на Алтае и в других районах Западной Сибири, и намеревался посредством «культурной работы способствовать сохранению их немецкого самосознания». По его мнению, немецкие крестьяне, жившие в Сибири, могли найти применение как «подходящая рабочая сила для хозяйственной деятельности немецких предпринимателей»[6].

4 августа Гросскопф прибыл к месту службы.

Однако новоиспеченный консул еще некоторое время не имел официального подтверждения своих полномочий. У озабоченного другими делами, испытывавшего серьезные финансовые трудности германского правительства не доходили руки до подписания консульских патентов. А позже — произошел захват Францией Рурской области — небезызвестный «Рурский кризис», поставивший на повестку дня вопрос о самом существовании германского государства. Только 28 ноября 1923 года консульский патент Гросскопфа был, наконец, подписан. Исполненный в традициях международного права того времени, он вменял ему в обязанность и давал полномочия на охрану интересов германского государства и содействие их реализации — как в области торговли, транспорта, судоходства, так и в области выполнения межгосударственных договоров. Консул получил право предоставления гражданам рейха и других дружественных государств совета и помощи в их делах. Патент обязывал его действовать согласно имперским законам и инструкциям и давал гарантию в том, что президент будет оказывать ему всяческое содействие и помощь, защищать свободы и привилегии, которыми пользуются в стране пребывания главы консульских представительств[7].

21 декабря 1923 г. М. М. Литвиновым, заместителем наркома иностранных дел, была подписана экзекватура, дающая гарантии соблюдения прав иностранных представителей принимающим государством. Она предоставляла консулу право сношения со всеми местными советскими органами по консульским делам через административный отдел (АО) Сибревкома; неприкосновенность переписки, канцелярии и архива консульства, которые не подлежали обыску или досмотру, и личную дипломатическую неприкосновенность. Гросскопф не подлежал обложению каким-либо видом личных или имущественных налогов и обязательств и не мог быть привлечен к выполнению какого-либо вида трудовой повинности[8].

Но назначение Гросскопфа предполагало еще и испытательный срок, поэтому окончательное утверждение его на посту консула состоялось лишь 31 марта 1925 г.[9] Только после этого он получил разрешение объехать свой служебный округ.

Вопрос о консульском округе Гросскопфа оставался не решенным до середины 1924 года. В экзекватуре значился только город Новониколаевск. В донесениях консула есть жалобы на существовавшее у российских властей намерение ограничить его служебный округ. А между тем консулу уже в январе 1924 года пришлось по делам германских граждан совершить поездку в Омск. Согласно его первому предложению от 23 августа 1923 г., в округ должны были войти шесть губерний (Новониколаевская, Омская, Томская, Енисейская, Иркутская и Алтайская) и автономные области: Ойротская и Хакасская. Но полугодичное пребывание Гросскопфа в Сибири привело его к мысли о необходимости расширения служебного округа, включения в него новых территорий, на которых дисперсно проживало значительное число германских граждан — как в городах, так и в сельской местности.

После длительных переговоров посла Германии в РСФСР графа Ульриха Брокдорф-Ранцау [3] с НКИД, советское правительство пошло навстречу пожеланиям своего партнера, и 18 июля 1924 г. служебный округ Гросскопфа был, наконец, определен. Это был самый большой в мире консульский округ, в 20 раз превышавший размеры территории самой Германии. В него вошли губернии: Новониколаевская, Омская, Томская, Енисейская, Иркутская, Алтайская, объединенные в 1925 г. в Сибирский край; две автономные республики, Якутская и Бурятская; две автономные области, Ойротская и Хакасская, три восточных округа Киргизской (Казахской) республики: Семипалатинский, Акмолинский и Кустанайский, а также восточные округа Тюменской, Тобольской и Челябинской губерний. Исключение составляли индустриальные районы Урала, отнесенные к ведению консульского отдела посольства. Вся остальная часть Сибири и Дальний Восток с Камчаткой и северной частью Сахалина были закреплены за консулом Вагнером во Владивостоке[10].

Консульству был предоставлен бывший купеческий двухэтажный кирпичный особнячок в центре города по Октябрьской улице, № 47[11], ремонтом которого Гросскопф занимался все лето и осень 1924 года. Необходимо было перепланировать здание, провести коммунальные работы, переложить печи, заменить электрооборудование. Задачи были непростые в условиях всеобщего дефицита строительных материалов и рабочей силы. В городе Новониколаевске, превратившимся из небольшого окружного городка с 60 000 жителей в столицу Сибири, шло бурное строительство, ремонтировались старые и возводились новые, главным образом деревянные здания. Все стоило баснословно дорого, приходилось экономить и использовать самые простейшие материалы.

Для ремонтных работ были наняты рабочие строительной фирмы «Сибстройпай», которая, как вскоре выяснилось, оказалась в высшей степени неэкономичной, работала с большими издержками. «Рабочие заламывают цену, — писал в одном из своих очередных донесений в МИД Гросскопф, — и затягивают работы. В городе невозможно достать сухих досок, хорошей импортной краски, а местные, плохого качества полуфабрикаты можно купить только на базаре и по немыслимым ценам. Нет железа, электрических приборов и материалов, нет огнеупорных кирпичей для печей». В результате дорогой масляной краской были выкрашены только небольшая ванная комната, две печи, панели на кухнях и гардероб, а также узкие полоски тех стен, у которых должны были стоять моечные столы. Все остальное, стены на кухнях, прихожие и клозеты, были побелены простой белой глиной. Фирму пришлось отстранить от некоторых работ, поручив их сторонним рабочим — консульство сэкономило на этом почти одну тысячу рублей.

Коммерческое образование пригодилось Гросскопфу при окончательном расчете со «Сибстройпаем», затянувшим сдачу работ до конца декабря 1924 года. Получив счет на 5 253,29 золотых рубля, он обратился в Сибревком с просьбой подключить к проверке расчетов органы государственного контроля. Сибревком организовал комиссию из двух дипломированных инженеров и техника-строителя, которая установила сумму в 4 103,22 рубля. Эти деньги и были в итоге выплачены фирме[12].

На верхнем этаже здания, куда вела высокая деревянная лестница, были устроены жилые помещения для семьи консула (брак его с Лидией Доротеей Бергбом, прибалтийской немкой, оставался бездетным), неженатого оберинспектора (секретаря) Феликса Гюбнера и семьи (жены и двоих детей) помощника секретаря Вильгельма Кремера. Двухкомнатная квартира последнего имела автономный выход во двор здания. На первом этаже располагались служебные помещения и приемные для посетителей.

Думается, что скромное жилище консула и остального консульского персонала вполне отвечало духу и обычаям того времени, хотя такое положение дел и не было обусловлено, как в случае с советскими представительствами за рубежом, «специфическими затруднениями, вытекающими из основного общественного и бытового различия между советским государством и всеми остальными». Согласно такому различию, представительские учреждения советского государства рабочих и крестьян, с его особым жизненным укладом, «определяемым общественно-моральными воззрениями трудящихся классов», обязаны были «в условиях не только своего личного, но и служебно-дипломатического обихода» соблюдать ту простоту форм и экономию в расходах, «какие соответствуют духу советского режима»[13].

 

 

2. Новониколаевск-Новосибирск глазами иностранцев

Что представляла собой столица Сибири, город Новониколаевск, переименованный в Новосибирск 12 февраля 1926 г., в котором Гросскопфу предстояло прожить 13 лет? Воспользуемся для ответа на этот вопрос теми описаниями, которые оставили побывавшие в нем в 1920-е — начале 1930-х гг. заезжие немецкие путешественники.

К концу 1920-х годов Новосибирск, по словам профессора Гельмута Ангера, стал самым оживленным городом Сибири, его называли «сибирским Чикаго». Такое название, однако, Ангер считал «сильным преувеличением». В конце 1920-х годов каменное строительство в Новосибирске действительно шло весьма бурными темпами, на что обратил внимание корреспондент газеты «Франкфуртер Цайтунг» Артур Вальтер Юст, но «огромное скопление монументальных зданий» наблюдалось лишь на весьма ограниченном пространстве. «Когда улеглось первое удивление от современных каменных монстров на сибирских просторах, — писал Юст, — этот огромный, похожий на американский, город стал казаться неким балаганным чудищем (Schaubudenstück): говорящая голова без тела и членов». Всего две-три мощеные улицы в самом центре, все остальные улицы — это песчаные дороги[14]. По мнению Юста, Томск, бывший духовный и культурный центр предреволюционной Сибири, «имел более цивилизованный облик, чем Новосибирск».

Передвигаться по городским улицам было удобно разве что зимой, на санях, в которые впрягались сильные сибирские лошади. Примечательной была поездка вниз по Красному проспекту, центральной улице города, которая выводила на холмистую, шедшую вдоль заснеженной реки Оби, раскатанную санями дорогу, покрытую бороздами и ямами. Весьма острые ощущения испытал архитектор Вольтерс, прокатившийся однажды по этой дороге и едва не умерший от страха, когда его сани, несшиеся с огромной скоростью, опасно сблизились со встречными. «Это были великолепные зимние поездки, и я повторял их так часто, как только мог», — писал тем не менее он[15].

Главным средством, которое связывало сибирскую столицу с европейской Россией, оставалась Транссибирская железнодорожная магистраль. До 1914 года там ходили поезда-люкс «Международной компании спальных вагонов» («Wagons-Lits»), перевозившие пассажиров с крайнего запада Европы (Лазурного берега и Каналкюсте во Франции) до крайнего востока России — Владивостока — и дальше — в Пекин.

Являясь важным стратегическим объектом в годы Гражданской войны, магистраль была сильно повреждена, и движение по ней восстанавливалось в замедленном темпе. Упомянутый д-р Асмис, вынужденный в 1922 году передвигаться по ней, удовольствия от своего путешествия, мягко сказать, не получил. В деревянных нарах в вагонах водились клопы, умывальники находились в жалком состоянии. Движение по линии было небезопасным, часто случались аварии, вызванные техническими дефектами — поломкой осей или разрушением размытых водой насыпей. За время поездки от Москвы до Читы Асмис был свидетелем трех несчастных случаев, один из которых — с человеческими жертвами.

Противоположные впечатления, уже в 1926 году, остались у профессора Ангера, когда, после длительного путешествия в конной коляске и почтовых поездах, тот пересел в Новосибирске на Сибирский экспресс, доставивший его в Иркутск. Экспресс, даже в жестких вагонах, выглядел очень чистым и ехал со скоростью, сильно превышающей скорость поездов, шедших по соседнему пути.

Еще более разительные перемены произошли в 1932 году, когда созданное в СССР государственное ведомство «Интурист» стало заботиться об обеспечении иностранным путешественникам «самого короткого, удобного и дешевого пути» на Дальний Восток. Путешествие от «Интуриста» в отношении комфорта должно было превзойти даже путешествие дореволюционное. На Транссибирской магистрали стали вводиться первые в СССР спальные вагоны. Скоротать время в пути помогала укомплектованная литературой на иностранных языках библиотека. Проводники вагонов могли предложить пассажирам шахматы и домино. Поезда сопровождали также представители «Интуриста»[16].

В таком транссибирском экспрессе ехал от Москвы до Новосибирска летом 1932 года архитектор Вольтерс. В вагоне-ресторане пассажирам подавали икру, крабов, мясо, паштеты, горячее. Все блюда имели превосходный вкус. Ехавший вместе с архитектором инженер заметил: «Такой еды вы здесь в Сибири больше никогда не увидите». Впрочем, это угощение было далеко не для всех доступно: обед с закусками стоил 8 руб. (17,30 рейхсмарок), бутылка вина — 12 руб. (около 26 рейхсмарок). «Интурист» оценивал в 1932 году полное обслуживание в вагоне-ресторане в 3,3 доллара (около 14 рейхсмарок) в день.

Попасть на этот «элитный» экспресс в Новосибирске было не так-то просто. Гросскопф, не имевший навыка прибегать к протекции местных властей, в течение всего своего пребывания в Сибири будет испытывать трудности с покупкой билетов на него, в особенности при отправке спешивших с отъездом из Сибири германских граждан.

Конечно, можно было поехать и на простых поездах — пассажирском или почтовом — также курсировавших между Москвой и Владивостоком. Но путешествие в них не было столь комфортным, как в экспрессе, да к тому же такие поезда часто опаздывали. Поездки в сторону от главной железнодорожной магистрали были еще более обременительными. Здесь многочасовые ожидания были правилом.

Однако стоит отметить тот факт, что в зимнее время сибирские поезда хорошо отапливались. К положительным сторонам железнодорожного путешествия можно причислить и неизменно оптимистическое настроение советских пассажиров, подогреваемое дружным хоровым пением. Особенно этому явлению удивлялись немцы.

Альтернативы железнодорожному транспорту в те годы почти не существовало. Пароходы по сибирским рекам ходили редко (по Оби и Иртышу, к примеру, в 1926 году курсировало всего 30 штук). В основном это были небольшие суда дореволюционной постройки, хотя сохранялись и многоэтажные, имевшие номера «люкс», первого и второго классов. В целом, удобства на речных судах оставляли желать лучшего. Главной бедой была огромная скученность пассажиров. На речной пристани в Новосибирске летом 1932 года архитектор Вольтерс застал огромную толпу людей с узлами и детьми (такую же, как, впрочем, и на вокзале), которая штурмом взяла подошедший к ней «довольно старый» пароход «Дзержинский»[17]. Намеревавшийся отдохнуть во время пути в Томск, заграничный специалист с большим трудом пережил все перипетии этого путешествия.

Что касается самолетов, то они стали летать из Москвы в Сибирь в середине 1920-х годов, но перевозили только военных, инженеров и руководящих работников. (Для сравнения: в Америке уже в середине 1920-х годов действовало 100 авиакомпаний, которые за 20 месяцев обслуживали около 300 000 пассажиров.) Первая пассажирская линия между Москвой и Иркутском стала действовать в 1931 г., а с 1932 г. Сибирь стал обслуживать созданный в этом году «Аэрофлот». Полет был рассчитан на 22 часа, но, как правило, продлялся часов на шесть, и до прибытия в Новосибирск пассажиры успевали побывать в Казани, Кургане и других городах, расположенных вдоль Волги. В 1932 году начали действовать и местные авиалинии, к примеру, между Хабаровском и Александровском на Сахалине. Гросскопф никогда не летал на самолете, предпочитая ему железнодорожный транспорт.

Затрачивая много времени на пребывание в пути по сибирским просторам, заграничные путешественники, ученые, инженеры, журналисты не могли рассчитывать на комфортный отдых и в гостиницах. Поначалу, сразу после Гражданской войны, гостиницы — в лучшем случае — предоставляли в пользование железную кровать, на которой надо было самостоятельно устраиваться, используя спальный мешок и одеяло. Но это было еще полбеды, беда приходила ночью — в виде сонмищ кровососущих насекомых, превращавших ночлег в поле битвы. «Только величайшему оптимисту такое путешествие могло доставить радость», — заключал свой рассказ о ночлегах в городах между Иркутском и Владивостоком в 1922 г. дипломат Асмис[18]. Не лучше обстояло дело в городе Омске. После его посещения профессор Ангер на вопрос, что ему не нравится в Советском Союзе, уверенно ответил: «Клопы в моем слишком дорогом гостиничном номере». Он, впрочем, тогда еще не успел побывать в Бийске — там, в «лучшем в Сибири отеле», к насекомым присоединились крысы и мыши. Жесткие железные кровати нашел в Новосибирске в новой дорогой монументальной, но не слишком чистой гостинице в 1932 г. журналист Юст. Рудольф Вольтерс в этом же году, прибыв в Новосибирск, был размещен в «пустой, серой… гостинице “Центральная”, где не было воды и никаких других удобств»[19].

В 1930-е годы существовала еще одна проблема — как накормить иностранного гостя. Не проехав и полдороги, после Свердловска, Артур Юст, к примеру, пришел уже к твердому выводу: получить в гостинице удовлетворяющую европейца пищу невозможно. При чрезвычайно высоких ценах (в Новосибирске в единственном открытом для публики ресторане обед стоил 10-20 рублей — около 21-42 рейхсмарок), без поддержки работодателя или «Интуриста» прокормиться не смог бы и столь хорошо зарабатывавший специалист, каковым был архитектор Вольтерс, получавший ежемесячный оклад в размере 600 руб.

Все это вместе взятое отнюдь не делало привлекательными для иностранцев поездки в Сибирь и на Дальний Восток. А ведь эти поездки были сопряжены вдобавок и с риском подвергнуться нападению разбойничьих банд, каковые даже в 1926 году еще орудовали на улицах сибирских городов. Консул Гросскопф, провожая профессора Ангера в поездку на Алтай, добыл ему разрешение на ношение оружия. Опасаться здесь надо было, как подчеркивал другой путешественник, Эдгар Гартманн, не только медведей, тигров и волков, но и людей, диких бродяг, которые не боялись нападать на путешественников.

При всем при этом практически все иностранцы подчеркивали свои прекрасные впечатления от гостеприимства и готовности помочь приезжим, которые демонстрировали сибиряки. Иностранцев приглашали в гости, щедро угощали всем, чем могли, навещали их в случае необходимости. «Меня никогда не принимали так сердечно, с распростертыми объятиями, как мои русские коллеги в Новосибирске, — писал Рудольф Вольтерс. — Тотчас же растапливался самовар, на стол ставили водку, селедку и немного черного хлеба — все, что имели добрые хозяева, все для гостя»[20]. О том же писали и другие немецкие специалисты, вернувшиеся из Сибири, пока национал-социалистические издательства позволяли им это делать. С 1934 года в Германии уже не появится более ни одного свидетельства побывавших в Сибири немецких путешественников…

 

 

3. Об экономике и консульских докладах

Главное большое дело, которое Гросскопф пытался осуществить с первых лет своего пребывания в Новосибирске, — это восстановление экономических связей и культурного обмена между Германией и Сибирью. Еще до отъезда в Новониколаевск он установил контакты с руководителями экономических союзов Германии, таких как «Имперский союз немецкой промышленности», «Немецко-русский союз», «Индустрия и торговля», с заинтересованными кругами германских импортеров сырья и сибирской продукции, с экспортерами сельскохозяйственных машин и оборудования.

Ни в патенте, ни в экзекватуре ничего не говорилось о важной функции, относящейся к «предметам консульской информации», которая предусмотрена нормами международного права и закрепляется обычно в консульском уставе. Для содействия развитию экономических, политических, научных и культурных связей имеющих консульские отношения государств консулы должны поставлять своему правительству и заинтересованным учреждениям и организациям информацию об экономическом положении, о социально-политических и культурных процессах в районе своего пребывания. Такую работу Гросскопф выполнял, кажется, с особым удовольствием, тем более что происходящее в СССР вызывало огромный интерес не только в Германии, но и во всем мире.

В течение первых двух лет пребывания на посту консула, совпавших с пиком сибирского нэпа, из-под пера Гросскопфа вышел добрый десяток аналитических записок для деловых кругов Германии с характеристикой экономических возможностей Сибири. В них, наряду с констатацией практически полного прекращения всяческих связей Германии с Сибирью, намечались возможные пути их возобновления. Первые обстоятельные доклады о внутриполитическом и экономическом положении округа были отправлены через посла в Москве уже в январе-феврале 1924 г. В них консул подчеркивал четко наметившуюся тенденцию укрепления советской власти в Сибири и почти полного изживания сепаратистских настроений. «Разработанная и распропагандированная частью социал-революционеров во время гражданской войны сепаратистская идея, которая была подхвачена рядом очень уважаемых в обществе личностей в качестве противоположной большевизму и к которой, однако, массы отнеслись безразлично, теперь, после полного искоренения социал-революционеров, принадлежит уже истории. Осуществляемые Сибревкомом в строго централистском смысле контроль и управление отдельной губернией Москва удерживает сегодня гораздо лучше, чем, может быть, это было в предвоенное время. И отдаленная Енисейская губерния или автономная республика Якутия образуют сегодня, независимо от разницы в их названии, такие же незыблемые составные части РСФСР, как Тульская или Рязанская губернии», — писал он в февральском известии[21].

Доклады Гросскопфа о внутриполитическом и экономическом положении его округа были основаны, прежде всего, на материалах официальной статистики и периодической печати. Огромную роль играли личные впечатления от бесед с местными партийными и хозяйственными руководителями, представителями культурной и научной общественности. Высокий уровень компетентности сибирского консула объяснялся, между прочим, одним важным обстоятельством. За годы пребывания в Сибири Гросскопф обрел здесь широчайший круг знакомых и доверенных лиц в местном истеблишменте, в партийной элите, среди хозяйственников, интеллигенции, врачей, инженеров. Согласно протоколу, он являлся непременным участником всех советских торжеств, регулярно посещал парады войск местного СибВО, физкультурные мероприятия и иные празднования. Без особого удовольствия, но по долгу службы Гросскопф разделял охотничьи радости отцов города, отправляясь с ними в заповедные угодья на тетеревов.

Охота сдружила его с главным физкультурным начальником — Полномочным Представителем ОГПУ по Сибирскому краю, будущим заместителем наркома внутренних дел СССР Леонидом Михайловичем Заковским, до поры до времени оберегавшим консула от разраставшейся в стране шпиономании. Особое значение имели его «хорошие служебные и приватные отношения» с председателем Сибревкома, главой Сибирского края, Михаилом Михайловичем Лашевичем [4], которого сменил на посту Председателя Крайисполкома в 1925 г. Роберт Индрикович Эйхе [5], бывший с 1924 г. заместителем у Лашевича. Сообщая в Аусамт (МИД) о его назначении, Гросскопф писал: «председатель Эйхе по отношению к моим предложениям ведет себя по-деловому. Его отношение к консульству весьма корректно». Всегда шел навстречу ему в решении сложных дел следующий «сибирский краевой президент», сменивший Эйхе, занявшего в 1929 г. пост секретаря Западносибирского крайкома ВКП(б), Степан Матвеевич Кузнецов, которого Гросскопф считал «масштабной личностью с широким кругозором». Но и он в начале 1930 года уехал в Москву в Госплан. Председателем Западно-Сибирского краевого исполнительного комитета стал Ф. П. Грядинский, с которым у Гросскопфа поначалу также установились хорошие деловые отношения. Частыми гостями в доме Гросскопфа были заведующий идеологическим отделом крайкома ВКП(б), бывший зав. Истпартом Вениамин Вегман, начальник ИНО Краевого исполнительного комитета Владимир Ваганов и другие.

Все эти многочисленные друзья и знакомые, в свою очередь, тоже не забывали посещать знаменитые в городе консульские приемы, на которые Гросскопф, не имевший детей, тратил не только представительские, но и свои личные средства. Для обслуживания гостей консул содержал от четырех до пяти высокооплачиваемых домашних работниц, приобрел достаточное количество посуды и мебели (буфет из консульской столовой, разрисованный охотничьими трофеями, до сих пор украшает один из интерьеров Областного краеведческого музея в Новосибирске).

Еще одним важным источником информации были для консула донесения доверенных лиц (фертрауенслейте) из числа германских граждан, проживавших в Сибири: инженеров, архитекторов, ученых, других специалистов, имевших, как правило, весьма тесный контакт с консульством. Важными «наблюдательными постами» в германском МИДе считались также концессионеры, поставлявшие информацию о запасах и разработках сырья в СССР. Представители немецких сел (колоний) сообщали данные о жизни советской глубинки, куда доступ консулам и сотрудникам посольства был весьма затруднен. Отдельный раздел в докладах Гросскопфа традиционно касался обстановки в немецких колониях. В 1929—1930 гг., на пике коллективизации, этой теме он будет посвящать специальные сообщения.

В итоге у Гросскопфа рождались не просто обзоры, но своего рода исследования — как по общей характеристике состояния консульского округа, так и по отдельным частным проблемам жизнедеятельности консульства и его окружения, содержащие, ко всему прочему, мнение современника, весьма компетентного специалиста-аналитика и тонкого наблюдателя.

Тщательный анализ экономического положения Сибири и состояния ее торгово-экономических связей с Германией привел Гросскопфа к весьма неутешительным выводам. Главные из них он изложил в своем докладе послу Брокдорф-Ранцау от 27 января 1925 г. «О положении служебного округа консульства Новониколаевска», копия которого была отправлена в МИД[22]. В докладе констатировалось, что Германия полностью утратила здесь все свои довоенные позиции. «Ни один предмет из заграничных поставок в Сибирь разнообразных материалов, — писал Гросскопф, — не покупается в Германии[23]. Эти товары (молочные машины и аппараты, металлы и металлические изделия, химические продукты и лекарства, бакалея, канцелярские товары) на общую сумму примерно в 10-12 миллионов золотых марок, закупаемые Лондонским торговым представительством России, доставляются в Сибирь на английских судах “Карской экспедицией”». Англия, считал Гросскопф, превратилась в настоящего монополиста в сибирской торговле, поскольку в ее руках оказался сосредоточен и почти весь экспорт сибирского масла и пушнины. Из 689 000 пудов вывезенного в 1924 г. из Сибири масла более 500 000 пудов попало в Англию. Российскую пушнину германские фирмы были вынуждены закупать на аукционах Лондона. Причина столь ненормального положения дел заключалась, по его мнению, не только в предшествовавших событиях, войнах и революциях. Сказывалось общее неблагоприятное экономическое положение послевоенной Германии. Сыграли роль и те ограничения, которые были установлены советской Россией с введением государственной монополии внешней торговли. Но все же главную вину он возлагал на торговые круги Германии, которые проявили пассивность и недальновидность, занимаясь в 1921—1922 гг. «конъюнктурными делами», вместо того чтобы обеспечить себе на будущие времена отличный рынок сбыта в России, что при тогдашних обстоятельствах сделать было гораздо легче, чем теперь. Теперь же Германии предстояло испытать растущую конкуренцию английского и американского капиталов, успешно проникающих в сибирскую экономику[24].

Под «конъюнктурными делами» имелась в виду нерешительность промышленных кругов, от позиции которых в значительной степени зависела выработка восточной политики Германии в правительственных сферах, колебания между Востоком и Западом в поисках пути выхода из унизительного положения, в котором страна оказалась после окончания войны. В конечном счете, эти поиски, как мы знаем, привели к Рапалло.

Думается, вывод о том, что в укреплении «рапалльского курса» значительную роль сыграла деятельность консулов, внимательно изучавших сложившуюся на местах ситуацию и через свое ведомство побуждавших правительство Германии к энергичным действиям в отношении нэповской России, не будет слишком категоричным.

Данными Гросскопфа сумел воспользоваться «Германо-Российский союз развития торговых отношений», основанный в 1899 г. В сборнике «Deutsch-russisches Vertragswerk…» (1926) были помещены собранные консулом сведения и, в частности, перечислены организации столицы Сибирского края, занимавшиеся внешней торговлей, в том числе сельскохозяйственными продуктами: акционерное общество «Хлебопродукт», Сибирский Союз сельскохозяйственных кооперативов («Сибсельскосоюз»), Сибирский краевой союз потребительских обществ («Сибкрайсоюз»). Главным же было Сибирское государственное бюро по импорту и экспорту — «Сибгосторг».

Благодаря активным действиям сибирского консула Сибирь, воспользовавшись плодами недолгого нэпа, активизировала экспорт в Германию масла. Так, за первую половину 1925 г. стоимость вывезенного из Сибири масла, согласно немецким данным, выросла с 3,1 млн марок (1924 г.) до 3,7 миллионов. В конце 1920-х годов, по данным сибирских властей, в Германию направлялось уже до 35 % всего сибирского масляного экспорта.

Заботами Гросскопфа пользовалось и германское посольство в Москве, ежемесячно съедавшее по шесть-восемь бочонков считавшегося лучшим в России сибирского масла. (Поставки были прерваны в августе 1929 г. в связи с начавшейся в округе Гросскопфа эпизоотией сибирской язвы.)

На прямые связи с Внешторгом, расширившим свои поставки сибирской пушнины на аукционы Берлинского торгового представительства, вышел в эти годы и Лейпциг, еще в 1924 г. покрывавший свои потребности в ней на аукционах Лондона. В Лейпциге было открыто специальное отделение по экспорту пушнины Берлинского российского торгпредства («Пушторг»). Можно думать, что именно Сибирь, как и прежде, давала большую часть вывозимой за рубеж пушнины, хотя данных на этот счет обнаружить не удалось. Но есть данные по общей совокупности германского вывоза из СССР в 1926—1927 гг. В нем доля азиатской части России составляла в 1926 г. почти 7 % всего немецкого импорта (21 млн. марок из 322,5). Главными статьями являлись пушнина, хлеб (зерно и мука), фураж, масло. Примерно в этих же пределах находился и ввоз в Сибирь товаров из Германии (25 млн. марок в 1925 г., 21 млн. марок в 1926 г.). Это были химические продукты, изделия из металлов, бумага и картон, краски и красящие вещества.

Что касается хлебного экспорта советской России, то его динамика изменилась в 1927 г., когда, в связи с резким сокращением предложения хлеба и повышением цен на него, заготовительные организации стали все больше «поглядывать» на восточные регионы страны. В последнем квартале 1927 г. Сибирь дала свыше 27 % хлебного экспорта. Правда, сибирское зерно, в связи с отсутствием складского оборудования и транспортными затруднениями (на которые, кстати, указывал в своем докладе еще за 1924 год Гросскопф), имело повышенную влажность, порождавшую сложности с его реализацией на внешнем рынке.

Немецкие консулы пытались также инициировать договоры о концессиях, и несколько таких договоров с советскими властями было заключено. Так, в Сибири были оформлены концессии фирмы «Briener & Comp.» на эксплуатацию серебряных, свинцовых, медных и цинковых рудников в Тетюхе, фирмы Х. Штольценберга на эксплуатацию золотого рудника в Томской губернии. В декабре 1927 г. Новосибирск, в числе прочих крупных провинциальных городов России (Краснодара, Новороссийска, Свердловска, Казани, Иваново-Вознесенска, Твери, Смоленска и Астрахани), заключил с «Товариществом немецких строительных подрядчиков» («Gemeinschaftsgruppe deutscher Bauuntarnehmer für russische Bauarbeiter») предварительный договор о намерениях на проектирование и проведение канализационных работ. Фирма, коротко именуемая «Гедебаруба», обязывалась произвести проектные работы, представить их городским властям, а после согласования с ними и внесения в проект предложенных ими изменений, утвердить его в Москве в Центральном управлении коммунального хозяйства. После этого предполагалось составление окончательного проекта со всеми подсчетами стоимости предстоящих работ, цен на материалы, заработной платы, социального обеспечения рабочих и т. п. Однако этот дорогостоящий проект мог быть осуществлен только при режиме «наибольшего благоприятствования» со стороны государственных советских органов — город, к примеру, обязан был принять и разместить весь заграничный технический и торговый персонал (фирма могла завозить 50 % технического и 40 % рабочего персонала из-за границы), обеспечить его соответствующим жильем. Надо было строго соблюдать финансовую дисциплину, в частности, своевременно, согласно плану, выделять необходимые средства. Фирме же необходимо было разрешить перевод денег в виде трансфертов через госбанк за границу в любое удобное для нее время и в любом удобном для нее количестве. В Сибири выполнение этих обычных для международной практики условий было практически невозможно. Проект не был утвержден, и Новосибирск сооружал свою канализацию собственными силами. Во всяком случае, следов дальнейшего участия немцев в этом деле обнаружить не удалось.

12 октября 1925 г. был заключен советско-германский экономический договор, который сумел решить трудную задачу — «переброски моста между двумя столь различными правовыми и экономическими системами». В нем самым удовлетворительным образом разрешался вопрос о въезде, о правах на занятие промыслами, о защите имущества, об охране промышленной собственности, о третейском разбирательстве в гражданских делах. Что же касалось такого сдерживающего развитие фактора, как монополия внешней торговли в СССР, в которой отдельные политики видели «средство охраны страны от германского ввоза», то в немецких политических кругах в момент заключения договора сохранялась надежда на ее отмену в скором времени.

О тематике дел, которыми занималось консульство в 1920-е — начале 1930-х гг. ради укрепления экономических связей Сибири с Германией, рассказывает перечень депеш, отправленных консульством в посольство. Она весьма разнообразна: об охотничьих туристических поездках в Сибирь, о посылках немецкой литературы и журналов в места проживания российских немцев, поставках овечьих ножниц, немецкого породистого скота, продовольствия, медикаментов, рекламы немецких машин и т. д., и т. п.[25]

В консульских докладах в 1920-е гг. затрагивался вопрос о соотношении в экономике России частного и государственного секторов, о состоянии внешней и внутренней торговли, о возможностях распространения германского предпринимательства (капиталов, концессий, торговли). Гросскопф писал и об участии в освоении Сибири иностранных капиталов. На основе консульских докладов посольство Германии в Москве составляло ежегодные обзоры состояния дел в СССР, направлявшиеся в МИД. Важное место в них, наряду с разделами, посвященными политическим вопросам (внутренняя и внешняя политика), занимали характеристики финансов, торговли, промышленности, сельского хозяйства, транспорта, военного строительства. Отражались и социальные вопросы (движение населения, эмиграция, зарплата, быт, цены, настроения людей). Копии консульских и посольских докладов Аусамт рассылал в разные имперские и земельные министерства и ведомства, в другие государственные органы и экономические союзы[26].

Как справедливо отмечал в своем исследовании Кристоф Мик, германское правительство было информировано о происходящем в СССР гораздо лучше, чем какое-либо другое правительство. «Ничего из того, что случается в России, не остается неизвестным нам», — считали в Аусамте[27].

 

 

4. Дела бывших военнопленных

Помимо организации консульского представительства Гросскопф уже в первые месяцы своего пребывания в Сибири занялся делами бывших военнопленных. Массовое интернирование германских военнопленных и гражданских лиц состоялось в 1920—1921 годах. Но тысячи человек по разным причинам остались в России. Одних привлекла Сибирь, где, как казалось, можно было устроить нормальную обеспеченную жизнь; другим удача улыбнулась еще во время лагерного пребывания, когда, размещенные в крупных городах, они получили возможность зарабатывать деньги, нанимаясь на разные работы к частным предпринимателям (личные услуги, домашняя прислуга, конторщики, приказчики и т. п.)[28]. Многие бывшие германские и австрийские военнопленные сумели к этому времени обзавестись семьями и детьми и остались в Сибири в силу своего семейного положения…

Так, попытку осесть на сибирской земле предприняли семеро бывших пехотинцев, добровольно отказавшихся от возвращения на родину и основавших в деревне Кимильтай Иркутской губернии коммуну российских немцев-коммунистов «Родина». Здесь они занялись сельским хозяйством и промыслами. Главным поводом создать коммуну, как считал Гросскопф, было желание овладеть огромным складом с продуктами, одеждой, бельем и прочими товарами, принадлежавшим германскому Красному Кресту и расположенным на железнодорожной станции Кимильтай. В августе 1920 г. в «коммуне» числились 83 члена (из них пять коммунистов, остальные — сочувствующие). К сожалению, ожидания обеспеченной жизни в России не оправдались, дела коммунаров шли не слишком хорошо, и в начале 1922 г. они обратились к германскому правительству с просьбой оказать им материальную помощь, которую можно было бы считать компенсацией за их отказ вернуться домой. Каждому новоиспеченному немецкому колонисту в итоге было выделено «из частных средств» по 1 тыс. марок[29]. Дальнейшая судьба коммунаров не прослеживается по документам, кажется, что позже, когда были проедены и эти деньги, они вернулись на родину[30].

Значительную часть оставшихся в Сибири военнопленных составляли участники движения «интернационалистов», в которое влились члены бывших немецких организаций левого толка, в том числе союза «Спартак». Они сотрудничали с новой властью и получали разного рода посты в новых руководящих структурах. В Сибири в 1920 г. германскими и австрийскими военнопленными были укомплектованы Национальный отдел при Сибревкоме (Сибнац), в котором наряду с эстонской, латышской, татарской и другими была организована немецкая секция. В Омске, Томске, Барнауле, Красноярске, Иркутске, Семипалатинске и Новониколаевске работали губернские, а в 10 уездах компактного проживания немцев — уездные национальные отделы в советских органах. Национальные отделы и немецкие секции действовали в Сиббюро ЦК, при губернских и уездных комитетах РКП, иностранные отделы были сформированы при уездных партийных комитетах. «Интернациональные батальоны» функционировали в Красной Армии. Немецкие секции были созданы также при губернских отделах народного образования (в Омске, Барнауле, Красноярске). Главной задачей их была пропаганда коммунистических идей посредством национальной печати и литературы, которые должны были помочь «классовому расслоению», «росту классового самосознания» национальных меньшинств[31]. Немецкой секции при губнаробразе было поручено организовать работу немецких школ в сибирских колониях.

После подписания Соглашения 19 апреля 1920 г. о возвращении на родину, о чем власти, согласно договоренностям, оповестили пленных «посредством правительственного сообщения», руководство секций развернуло в Сибири массовую пропагандистскую кампанию с целью предотвратить выезд в Германию «интернационалистов», с одной стороны, и выковать из отъезжающих в Германию настоящих борцов за дело мировой революции, с другой. Были организованы многочисленные заседания, митинги, собрания, лекции, конференции разных уровней, на которых партийные эмиссары произносили речи об интернационализме, задачах мировой революции и советской власти, в мрачных тонах изображали политическое и экономическое положение послевоенной Германии.

Так, летом 1920 г. отправился в служебную поездку по Сибири заведующий Немецкой секцией при Губнаробразе в Омске бывший германский военнопленный Рудольф Кизилевский. Одной из задач его путешествия была агитация среди немцев в связи с начавшимся возвращением на родину. Во всех городах, крупных и мелких (от Омска до Иркутска), он встречался с активистами, проводил разнообразные мероприятия, отчет о которых сохранился в ГАНО. На встречах он произносил на немецком языке речи «о значении коммунизма», об интернациональных организациях, обязательно «давал подробное описание того, что сейчас творится в Австро-Германии», чтобы убедить «возвращающихся на родину товарищей в том, что их там ожидает мало радости»[32].

Результатом этой и других аналогичных акций стало то, что тысячи настроенных прокоммунистически военнопленных не захотели возвращаться на родину и остались в Сибири строить новое социалистическое государство. Другие, промедлив, утратили право на бесплатный выезд, и столкнулись потом с массой сложностей, связанных с хозяйственной и транспортной разрухой, препятствовавшей выезду.

Все эти люди стали объектом правового воздействия германского консула. Поскольку официально иностранное гражданство их не было легализовано, местные сибирские власти стали рассматривать их (вместе с другими сибиряками иностранного происхождения) как советских граждан и в 1923 г. начали их мобилизацию в Красную Армию. Германскому послу в Москве Брокдорф-Ранцау по просьбе Гросскопфа пришлось вмешаться и заявить «решительный протест» Г. В. Чичерину «в связи с политикой сибирских властей»[33].

Протест возымел действие, мобилизации были приостановлены, а соответствующие органы занялись подготовкой документов, в которых определялось правовое положение немцев на советской земле. Ими стали подписанные в Москве Брокдорф-Ранцау и М. М. Литвиновым 12 октября 1925 г. торговый и консульский договоры между Германией и СССР, которыми следовало руководствоваться консулам, решая проблемы бывших военнопленных — требовалось помочь желающим остаться в Сибири с оформлением законного пребывания в СССР и отправить домой желающих выехать на родину.

Тех бывших военнопленных, которые завели семьи в местах расположения лагерей, вступив в брак с местными русскими женщинами, консулы считали навсегда потерянными для Германии, поскольку их дети говорили только на русском языке, а «сами они ощущали себя уже русскими людьми». Гросскопф, в частности, весьма сожалел о том, что лишь немногие из них продолжали сохранять интерес к происходящему на родине и поддерживать связи с консульством. Большинство отвергали или оставляли без ответа все усилия консула по оформлению их статуса и пренебрегали его требованиями оформления разрешающих пребывание в России документов — видов на жительство иностранца[34].

С желающими вернуться на родину дело обстояло не лучше. В январе 1924 г. консул Гросскопф снабдил германскими паспортами около 300 бывших военнопленных, проживавших в Омске. Он же инициировал и продление срока обмена военнопленными до 1 июля 1924 г. Советское правительство согласилось на предложение германской стороны, поскольку к этому времени не была закончена и реэвакуация русских военнопленных из Германии[35].

Всем желающим вернуться на родину разрешалось по предъявлении документа о службе в армии получить в сборных пунктах бесплатные билеты до Москвы или Петербурга, где их принимали и обслуживали уже германские власти. Местом сбора обретавшихся в Сибири немцев стал Новониколаевск. С целью хоть как-то облегчить жизнь самых неустроенных из них, Гросскопф арендовал дом и соорудил приют, для которого работавший в консульстве столяр смастерил деревянную мебель (нары и столы), а посольство прислало восемь узких войлочных матрацев, четыре подушки из птичьего пера, пять ватных одеял из простой серой материи и шесть простыней. «Все они сильно потрепаны, частично разорваны и грязны, — писал консул, — и, очевидно, происходят из бывшего лагеря военнопленных, но при нынешних обстоятельствах ничего другого не остается, как использовать их»[36].

В дальнейшем Гросскопф отправлял желающих выехать на родину бывших военнопленных на средства Германии. Все последующие годы он с помощью Сибирского краевого исполнительного комитета проводил большую работу по установлению их места жительства, составлял списки установленных, рассылал им циркуляры о возможности получить бесплатно немецкое гражданство. Он делал запросы на родину, в те места, где они родились, чтобы найти родителей, других родственников. Некоторые откликались на призыв, соединялись с консульством. Немногие даже согласились на предложение консула выехать на родину. Кое-кто, поблагодарив консула за заботу, отказывался и объяснял отказ тем, что здесь, в Сибири, уже заведена семья и растут дети. Были среди нежелавших возвращаться и двоеженцы, оставившие на родине жену и 4-5 детей. Некоторые писали о том, что уже приняли советское гражданство, вступили в большевистскую партию, и сопровождали свой отказ не слишком вежливыми выражениями[37].

На 1.02.1928 г. в списке разысканных Гросскопфом бывших военнопленных значились 214 человек. Один из них — Пауль Пауч (род. в 1891 г. в г. Штеттине), проживавший в Варгашинском районе Курганской области, от возвращения на родину отказался, но стал помощником Гросскопфа в консульстве в качестве курьера-швейцара[38]. Под № 195 стоит в списке имя Пауля Борста, проживавшего тогда в Иркутске. Извещение о бесплатном возвращении на родину ему было послано 21.04.1926 г. «Он отказывается от родного гражданства, — значится в документе, — он является членом компартии и гражданином СССР»[39]. Павел Борст сделал в СССР неплохую карьеру. Он был организатором в 1930 г. МТС в Гальбштадте, центре Немецкого района на Алтае, стал ее директором. В юбилейном для района, которому исполнилось пять лет, 1932 году, он, за заслуги в деле социалистического строительства, в том числе за самоотверженные действия во время восстания в Гальбштадте в 1930 г., был награжден орденом Ленина. В 1934 г. за «контрреволюционную деятельность» Борст был осужден на 10 лет лагерей, из которых уже не вернулся[40].

К концу 1930 года в округе Гросскопфа остались 152 бывших германских военнопленных (не считая коммунистов), большинство из которых проживали в тех же местах, что и во время плена, занимались сельским хозяйством (115 были самостоятельными сельскими хозяевами), состояли в браке с русскими женщинами и «ощущали себя русскими людьми». Только 26 человек из них проживали в городах: Омске, Новосибирске, Томске, Иркутске[41].

Консул организовал также уход за могилами военнопленных на многочисленных сибирских кладбищах. За два года (1925—1926) он лично объехал все места расположения бывших лагерей, в том числе такие отдаленные как Канск, Ачинск, Иркутск, Березовка. Необходимо было разыскать места захоронения и установить на могилах памятники. Он заручился в этой работе поддержкой НКВД, который снабдил его специальным обращением к местным властям об оказании ему «всяческого содействия». При этом местные административные и коммунальные органы должны были следить за тем, чтобы не были поставлены памятники, могущие вызвать «недовольство местного населения».

Около двух тысяч могил военнопленных были обнаружены им в пределах сибирской части консульского округа и получили свои надгробия, в том числе в городах Новониколаевске (700 могил), Омске (218), Березовке (217), Иркутске (70), Ачинске (36), Красноярске (38), Канске (61), Барнауле (190) и в других (47). Для ухода за ними в ряде мест были наняты сторожа[42]. К сожалению, никаких следов этих могил до настоящего времени не сохранилось.

В дальнейшем его деятельность на этом поприще опиралась на поддержку Народного союза Германии для обеспечения ухода за могилами военных[43]. Постоянными в его переписке с посольством оставались темы о родном гражданстве бывших военнопленных, положении оставшихся в СССР, поддержке их и помощи им.

 

 

5. Начало ухудшения отношений.
Борьба консула за права германских граждан — сельских хозяев

Немцев, побратавшихся с Советской Россией, еще долго мучили сомнения в правильности сделанного шага, тем более что западные державы расценивали его как тяжелый удар, нанесенный им в момент, когда они уже были готовы пойти на известные уступки Германии в вопросе о репарациях. Не было единодушия и в МИДе. Здесь, во главе с Карлом фон Шубертом, сложилась группа западников, которая видела возможность для Германии стать равноправным членом европейского сообщества. Не отвергая той пользы, которую приносили Германии отношения с Россией (он не был их противником), Шуберт полагал, что они не должны мешать установлению контактов со странами Запада. В конечном счете, эта концепция привела к политике, именуемой западными историками «политикой Локарно» (в отличие от «политики Рапалло»)[44].

Известный российский исследователь советско-германских отношений С. З. Случ полагал в свое время, что четыре последовавших за подписанием в 1926 г. Берлинского договора года демонстрируют такую устойчивую тенденцию к ухудшению отношений между СССР и Германией, какой не знал никакой другой период в истории Веймарской республики. Он видел причины этого процесса в усилении тоталитарных черт советского режима, с одной стороны, и в изменении международной обстановки, связанном с ослаблением Версальской системы и, соответственно, с укреплением позиций Германии, с другой. Этот период продолжался до середины 1930 года[45].

О явственных изменениях не в лучшую сторону в советско-германских отношениях во второй половине 1920-х гг. писали и немецкие специалисты. Вольфганг Михалка называл это состояние германской дипломатии «отрезвлением», наступившим после эйфории середины 1920-х гг., вызванным тяжелым состоянием российской экономики и часто проявлявшейся ненадежностью торгового партнера. В немецких экономических кругах накапливалась «усталость от России» еще и в связи с полной неясностью, что с нею будет, «и не приближается ли она к полной катастрофе»[46].

«Похолодание» в отношениях в действительности началось уже в 1927—1928 гг., чему способствовали не только причины внешнего характера, но и внутриполитическое и экономическое положение Советского Союза, вызывавшее тревогу у германских политиков. Известно, что германское правительство возлагало большие надежды на российский нэп, который должен был обеспечить «эволюцию» советской экономики и самой системы в направлении капитализма. Но развитие событий в СССР не оправдывало этих надежд. Ни торговля, ни совместные советско-германские предприятия никак не способствовали «эволюционному» процессу. Все «командные высоты» экономики — крупная промышленность и торговля, банки, транспорт и др. оставались в руках советского государства. Оно не собиралось отказываться от монополии внешней торговли, которая оставалась главным сдерживающим развитие отношений фактором. С исчезновением иллюзий на ее скорую отмену, в Германии подняли голову противники Рапалло, заговорившие об ошибочности кредитной и торговой политики в отношении СССР. Вновь был поднят вопрос о компенсациях за ущерб, понесенный германскими гражданами во время мировой войны. Активизировал свою деятельность «союз немецких кредиторов России», ставший составной частью международной организации кредиторов[47].

В 1926—1927 гг. на отношения с Германией все сильнее стала оказывать свое влияние внутренняя политика СССР, в частности, начавшаяся социалистическая модернизация промышленности. Доверие к Советскому Союзу то и дело подрывалось разного рода эксцессами во внутренней политике сталинского руководства, в первую очередь в деревне, о чем благодаря поступавшей из консульств информации правительство Германии было хорошо осведомлено. В конце 1929 г. произошел ряд «недружелюбных актов» в отношении СССР «в германской печати и в германской общественности». Действовавшие в Германии советские учреждения и совместные советско-германские предприятия были обвинены в подготовке революции в Германии. Нападкам в таком духе подверглось, в частности, германо-российское акционерное общество «Дерот», сбывавшее экспортировавшийся из СССР бензин. Немецкая пресса объявила его организацией, специально созданной для целей пропаганды и финансирования коминтерновской работы. «Потоком брани» отреагировала на политику закрытия церквей в СССР германская печать. Еще один выпад СМИ был связан с попыткой эмиграции из СССР немецких колонистов, бежавших от коллективизации. Только половине из собравшихся в предместьях Москвы немецких крестьян, главным образом сибирских, проблемами которых интенсивно занимался консул Гросскопф, удалось добиться выезда из страны. Вторая половина предполагаемых эвакуантов была насильно возвращена в места их прежнего жительства[48].

История эта заключалась в следующем. В конце 1928 г. возникло дело 16 семей германских граждан, проживавших в Исилькульском районе Омского округа, которые решили распродать свое имущество и выехать в Германию. Трудности, с которыми они при этом столкнулись, явствуют уже из первого послания Гросскопфа в КИК, временно исполняющему должность начальника краевого АО И. А. Макарову, где он, предполагая возможную некомпетентность руководства в тонкостях предстоящей процедуры, расписал все надлежащие шаги властей. Учитывая короткий срок действия выездных виз, необходимость согласовать отъезд с отходом пароходов в Германию, Гросскопф также убедительно просил начальника КАО «уведомить Омский окрадмотдел и районные милиции, чтобы они не чинили проволочки» при оформлении бумаг.

Согласно постановлению ЦИК и СНК СССР от 12 сентября 1924 г., выезжающим за границу лицам разрешалось вывезти иностранной валюты и выписанных в ней переводов, чеков и векселей, благородных металлов в слитках и ювелирных изделиях на общую сумму до 300 руб. на одно лицо. Каждому члену семейства, выезжающему по паспорту главы семьи, также полагалась сумма в 150 руб.[49] Кроме этой так называемой «паспортной нормы», германским реэмигрантам, согласно ст. 5 «Соглашения о поселении» договора от 12.10.1925 г., разрешался вывоз с собой тех сумм, которые составляли выручку от ликвидированного имущества, если они доказаны соответствующими документами. Под имуществом понимались инструменты, орудия, утварь и т. п., нужные исключительно для осуществления профессии или промысла, а также предметы, предназначенные для домашнего или личного потребления. Не могли вывозиться процентные бумаги и личные сбережения.

Разрешение на вывоз валюты свыше паспортной нормы (до 2000 руб.) давали на местах особые валютные совещания Наркомфина, которые действовали в крупных городах при местных органах НКФ. Вопрос о сумме свыше 2000 руб. мог быть разрешен Особым валютным совещанием (ОВС) при Наркомфине Союза ССР по представлениям местных финансовых органов, производивших оценку имущества и определявших сумму валюты. Но уже 18.06.1926 г., то есть спустя всего восемь месяцев после подписания советско-германского договора, особой инструкцией № 57 НКФ СССР местные ОВС были упразднены. Теперь ходатайства о вывозе валюты свыше 300 руб. на каждое лицо стали рассматриваться в Москве в ОВС при НКФ[50]. Кроме того, местным АО было дано негласное указание о необходимости добиваться сокращения продажи и вывоза из страны валюты всеми выезжающими лицами. Паспортную норму валюты рекомендовалось выдавать «на полную сумму в 300 руб. в особо исключительных случаях»[51].

Омские власти отказали реэмигрантам в оформлении на месте документов о валютном возмещении вырученных от продажи имущества сумм. Гросскопф, не знавший о передаче всех такого рода дел в центр, в ОВС при НКФ (инструкция, как о том говорилось в разъяснении НКВД, не применялась, пока выезды не приняли массового характера), продолжал настаивать на выдаче сумм до 2000 руб. на местах. Тем временем Омский АО, выполняя негласное указание свыше, отказал эвакуантам и в выдаче паспортной нормы валюты, сославшись на якобы существующее распоряжение о том, что «обмен валюты будет производиться на границе». Затем АО было предписано выдавать им справки на сумму лишь в 75—100 руб. Кроме того, от некоторых граждан были затребованы еще два дополнительных документа: справка о том, имеют ли они домработницу, и удостоверение нарсуда, что они не состоят под судом.

Заявление в краевой АО потерявшего терпение Гросскопфа по этому поводу было полно сарказма. Он просил проинформировать Омский отдел, что тот имеет право требовать только удостоверения о неимении налоговых недоимок и справки милиции о месте жительства. «Если же в последнее время действительно последовало распоряжение властей, что выезжающим германским гражданам для получения виз надлежит предоставить кроме двух вышеупомянутых документов также и справку о судимости и справку о том, держат или не держат выезжающие домашних работников, Германское консульство было бы благодарно за сообщение, где такое распоряжение распубликовано», — писал Гросскопф[52].

В конце концов, делом этой группы германских граждан занялся, по жалобам консула и посла, НКВД в Москве. Начальнику АО НКВД Клокотину пришлось сделать серьезное внушение краевому адмотделу, «нарушившему закон» о паспортной норме валюты реэмигрантам. Он просил его не допускать этого в будущем и не вызывать этим возражения со стороны иностранных миссий и консульств, «могущие повлечь нежелательные последствия». «Добиваться сокращения продажи и вывоза иностранной валюты, безусловно, нужно, — бесхитростно увещевал он своего подчиненного, — но не в таких решительных формах. Здесь может быть использован путь соглашения с иностранцами. Во время личного разговора необходимо попытаться убедить иностранца в том, чтобы он подал заявление на покупку меньшей суммы, сославшись, например, на то, что в настоящее время в отделениях Банка нет валюты. Практика работы НКВД показывает, что в большинстве случаев таким путем можно достигнуть весьма осязаемых результатов. Затем следует широко использовать все формальные моменты, наличие или отсутствие которых в деле о пребывании или выезде иностранца может дать некоторое основание для отказа в выдаче справки на полную норму. Но если иностранец будет решительно настаивать на выдаче ему справки на полную сумму, а по действующим правилам никаких оснований для отказа нет, в таких случаях необходимо выдавать справку на получение валюты по норме»[53].

23 февраля 1929 г. последовало официальное сокращение паспортной нормы валюты, зависевшей теперь от страны, в которую выезжал гражданин. Для граждан СССР и иностранцев, выезжающих в пограничные страны Европы, она составила не более 50 руб., а в прочие страны Европы и пограничные страны Азии — 75 руб. Члены семьи могли претендовать лишь на половину этих сумм. Однако и урезанную норму валюты могли получать не все категории иностранцев.

Что касается исилькульских эвакуантов, то их дело махинациями с валютой не ограничилось. Весной 1929 г. в отношении одного из них, Якова Брауэра, проживавшего в поселке Николайполь с 1909 г. и имевшего семью в составе шести человек, было принято решение о выселении «как социально опасного элемента» и распродаже хозяйства. Причиной стало невыполнение дополнительного задания о запродаже государству хлеба в количестве 160 пудов и неуплата «Союзхлебу» доли задолженности ликвидированного меннонитского товарищества «Агроном», членом которого он был. Эта задолженность в сумме 3053 руб. была разложена на 11 бывших членов из 70, и Брауэру досталось 300 руб. Хозяйство Брауэра было признано «крепким кулацким», в нем применялась «наемная сила». На 26 с четвертью десятинах посева он, согласно «установленным негласным путем сведениям» Пучковского сельсовета, намолотил в 1928 г. 900—1000 пудов хлеба, из которых сдал государству чуть более 565 пудов. Этого оказалось мало, и его обязали сдать еще 160. Было учтено также, что Брауэр извлекал доход от эксплуатации на стороне своего трактора, который у него был изъят только весной 1929 г. Годом раньше он имел паровую мельницу, молотилку с двигателем, занимался снабжением граждан семенами «на выгодных для себя условиях». Кроме того, Брауэр «открыто враждебно относится ко всем мероприятиям советской власти и, прикрываясь германским подданством, злостно не выполняет постановления общества и с местной властью совершенно не считается» — значилось в объяснении, которое дал по просьбе консула начальник СКАО Мирошник. В декабре 1928 г. Брауэр просил, ввиду плохого урожая на ряде участков, о снижении налогового обложения и о восстановлении в избирательных правах, но и в том, и в другом ему было отказано. Из дополнительного задания он сдал лишь 19 пудов хлеба, а остальное сдавать отказался, как и выплачивать долю долга товарищества. Милицию же, которая пришла описывать его имущество, в дом не пустил. Несмотря на запрет купли-продажи живого и мертвого инвентаря в районах сплошной коллективизации, который должен был перейти ближайшему колхозу или совхозу по твердой цене, Брауэр устроил 3 июля 1929 г. публичные торги, откупившись от милиции дачей взятки в виде 4 % с торговой выручки, за что потом и был подвергнут аресту.

12 апреля Гросскопф, получив жалобы еще от 10 германских граждан, проживавших в Пучковском сельсовете (всего их было там 81 душа), о дообложении их дополнительными заданиями, которые требовалось выполнить в 3-дневный срок, отправил в СКАО письмо с просьбой разобраться, наконец, с тем, что происходит в Омском округе. Крестьяне, жившие здесь «издавна», жаловались ему на то, что останутся без хлеба на пропитание и без семян на предстоящий посев, если выполнят это распоряжение. «Кроме того, — писал консул, — они обратили внимание на грубое обращение органов местной власти. Так, член местной ячейки ВКП(б), тов. И. П. Колмаков сказал И. И. Клингенбергу (который получил дополнительное обложение в 170 пудов): “Сначала мы тебя почистим, потом ты можешь ехать в Германию и там рассказывать, что Советская Россия тебя ограбила”. Уполномоченный РИКа тов. Шундуков сказал, что власти не намерены считаться ни с посевом упомянутых лиц, ни с хозяйствами таковых. При произведении… описи имущества Клингенберга Ив. Ив., тов. Гербенко не ограничился составлением списка описанного имущества, а с фонарем в руке обошел подвал, чердак, амбар и т. д. и обшарил не только шкафы, но и кровати»[54].

Попытки оформить выезд на родину тем временем продолжали наталкиваться на яростное сопротивление местных властей. Гросскопфу пришлось обращаться не только в посольство, но и через него в МИД — по поводу необходимости принятия чрезвычайных мер. Реакция последовала 26 июня 1929 г. в виде вежливого письма из НКВД в СибАО с просьбой «учитывать возможность протестов со стороны Германского посольства, каковые являются крайне нежелательными». Следовало смягчить нажим на граждан Германии «в вопросах самообложения» (по их просьбе), «поскольку на них, как выяснилось (пришлось познакомиться, очевидно, с текстом договора 1925 г. — Л. Б., С. Б.), ни самообложение, ни пятикратное обложение вообще не распространяются», ибо не являются «налогом, установленным законодательством равномерно для всех жителей страны»[55].

5 февраля 1930 года Гросскопф опубликовал в местной немецкой газете «Обращение Германского консульства ко всем проживающим в сибирской деревне немецким гражданам» с объяснением имеющихся у них согласно договору 1925 г. прав. Он объявлял, что правительственные постановления об обострении классовой борьбы в деревне не относятся к гражданам Германии. Собственность граждан Германии не может быть ни экспроприирована, ни конфискована или инвентаризирована, то есть она не подлежит отчуждению. Граждане Германии также не могут быть выселены или подвергнуты высылке. Им должно быть предоставлено время на продажу своих жилых и хозяйственных построек, мебели, сельскохозяйственных машин, скота, семян, зерна и прочего имущества любому покупателю. Они свободны от всякого рода общественных трудовых повинностей, включая гужевую повинность. Всем, кто желал выехать в Германию, было обещано возмещение распроданного имущества. В местах, где продажа имущества в частные руки была запрещена, следовало продавать его совхозам и колхозам. Машины и предметы из металла, не нашедшие покупателей, было разрешено сломать и продать государственным заготовительным организациям как лом, уведомив о том сельсовет. Обо всех сомнительных случаях следовало информировать консульство.

Аналогичное уведомление еще раньше, 1 февраля, ушло от имени консула в Сибирский КИК, которому было предложено не препятствовать ликвидации имущества германскими гражданами. По его просьбе соответствующие распоряжения КИК отдал окружным исполнительным комитетам[56].

Точка в этом деле, правда, неокончательная, была поставлена в письме от 13 апреля 1930 г. временно исполняющего обязанности Народного комиссара иностранных дел М. М. Литвинова Наркому внутренних дел Толмачеву, копия которого была получена 20 апреля секретной частью Сибкрайисполкома. В нем говорилось следующее: «Германское посольство сообщило НКИД, что в округах Омском, Славгородском и Петропавловском местные административные органы отказываются выдавать германским гражданам удостоверения, необходимые для получения разрешения на выезд (справка об уплате налогов и о том, что данный гражданин не состоит под следствием). По сообщению Посольства просьба германских граждан Клингенберг, Крюгер, Драве, Брауэр о выдаче удостоверений была отклонена Райисполкомом в Иссиль-Куле со ссылкой на то, что удостоверения вообще не выдаются. Посольство при этом обратило внимание НКИД на помещенную в газете “Сельская Правда” (от 12/III-30 г. № 27) заметку, в которой указывается, что НКИД предложил местным органам крайне осторожно выдавать различные справки кулацким элементам, т. к. последние используют их в незаконных целях. В том же районе по сообщению Посольства железно-дорожные билеты продаются только по разрешению сельсоветов; последние же их не выдают (Германское посольство ссылается на случай с проживающим в Иссиль-Кульском районе гр. Клингенберг, который не мог купить ж.д. билета). НКИД просит Вас предложить соответствующим местным административным органам в отношении германских граждан точно руководствоваться предписаниями советско-германских договоров и советских законов и немедленно отменить все мероприятия, противоречащие последним. О принятых Вами мерах просьба в срочном порядке проинформировать НКИД»[57].

Можно считать, что консул Гросскопф одержал победу в борьбе за права своих граждан. К концу 1930 г. желающие выехали из СССР, а нежелающие и колеблющиеся хотя бы на время были оставлены в покое — решением Согласительной комиссии[58] еще раз было подтверждено освобождение германских граждан в СССР от всех дообложений как денежными, так и натуральными повинностями (платежами), от принудительных работ, принудительных займов, конфискаций и реквизиций имущества[59].

Но победа была недолгой. Только в течение года, да и то с большими оговорками, советская сторона придерживалась этого решения. С начала 1932 г. начались перебои с переводом денег, а с октября этого года выплаты были полностью прекращены. «Теперь германские граждане, — констатировал посол Герберт фон Дирксен [6], — вынуждены выезжать в Германию без всяких средств и становиться обузой для органов социального обеспечения». К июлю 1933 г. по данным, поступившим от консулов, без всякого движения у советских властей находилось 233 заявления на общую сумму в 781.854 рубля[60].

Невыплата валюты стала также причиной введения разного рода проволочек с оформлением выездных виз, которое затягивалось на такое время, за которое семья успевала проесть все, что у нее еще оставалось. В целом ряде случаев консульствам приходилось отправлять немецких граждан домой на собственные средства[61].

Одновременно в разных концах страны, в условиях нараставшего продовольственного кризиса, спровоцированного коллективизацией, продолжали наращивать темп экспроприации и высылки «кулаков». Они не могли не затрагивать и германских граждан, хотя отнятие хлеба, скота и т. п. у них в ряде мест маскировалось под обязательный закуп по ничтожной цене, что, собственно, не меняло дела. Это были реквизиции, сопровождавшиеся штрафами за несдачу поставок, высылками и лишением свободы. Сибирские власти изобрели при этом новый способ раскулачивания германских граждан — сельских хозяев. Они стали рассматривать их русских жен как самостоятельных хозяек, а их мужей — бывших военнопленных — как нанятых сельхозрабочих или пайщиков. Ситуация осложнялась тем, что многие были женаты на вдовах не вернувшихся с войны крестьян, в том числе на русских немках, у которых были дети от первого брака. Такие хозяйства стали признавать принадлежащими советским гражданам и поэтому подлежащими раскулачиванию[62]. Не сумели избежать немецкие крестьяне и арестов за сопротивление раскулачиванию. На 1 октября 1931 г. в списке заключенных, составленном Гросскопфом, значились восемь крестьян, некоторые подверглись штрафам, другие — высылке, судьба многих осталась ему неизвестной[63].

Труд германских крестьян на земле в стране Советов, считал Герберт фон Дирксен, заканчивался. «Судя по тому, как идут дела, — писал посол, — их пребывание в СССР долго не продлится. Коллективизация окончательно превратит хозяйства германских граждан в островки благополучия, которые не выдержат зависти и вражды живущих впроголодь в колхозах крестьян. Эти хозяйства обречены, у них нет будущего»[64].

Окончательно советское государство «освободило» иностранцев, уже не проживающих в Союзе ССР, от принадлежащих им по праву собственности или по праву застройки домов и всякого рода иных строений, в 1937 г. Все эти объекты передавались «местным советам депутатов трудящихся по месту нахождения этого имущества»[65].

 

(Продолжение следует.)

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Асмис был женат на подданной России, у которой в Москве проживали мать и сестра, работавшая стенотиписткой в посольстве. В мае 1926 г. посольство просило НКИД дать визу для выезда обеих в Германию на свидание с приехавшей туда с младенцем супругой Асмиса, ставшего германским послом в Сиаме. Позднее Асмис был функционером (сотрудником ведомства по делам колоний) в НСДАП, как «военный преступник» был 17 июня 1945 г. арестован советскими оккупационными властями, интернирован в СССР и умер, вероятно, в этом же месяце в одном из лагерей под Воркутой. См. о нем: Heeke M. Münster. «Mit Ilsebill freiwillig nach Sibirien». Reisen nach Sibirien und Fernost waehrend der Zwischenkriegszeit // Deutsche auf dem Ural und in Sibirien (XVI – XX. Jh.) Forschungsbeiträge der wissenschaftlichen Konferenz «Deutschland – Russland: historische Erfahrungen interregionaler Zusammenarbeit im ХVI–XX. Jahrhundert». Ekaterinburg, 2001, S. 347, 368; Perkins John. An old-style Imperialist as National Socialist: Consul-General Dr. Rudolf Asmis (1879—1945) // John Millfull (Ed.). The Attractions of Fascism. Social Psychology and Aesthetics of the «Triumph of the Rigth». New York, 1990. P. 273—288.

 

2. Консул Георг Вильгельм Гросскопф, именовавший себя в России Вильгельмом Фридриховичем, в течение 13 лет возглавлял сибирское консульство, которое стало значительным этапом в его дипломатической карьере.

В автобиографии, составленной им на русском языке 31 октября 1920 г., он писал: «Я, прусский подданный, родился 18-го ноября 1884 г. в г. Вендене, Лифляндской губ. Отец мой — ученый садовник Фридрих Гросскопф, мать Матильда ур. Штейнбаум. Родители мои умерли». Раннее сиротство заставило юношу после окончания в 1901 г. Рижского городского реального училища поступить на коммерческую службу в экспедиторские и корабельные конторы Риги, в которых Гросскопф провел почти пять лет. В 1905—1907 гг. он «состоял» студентом Рижского политехнического училища (института) по политическо-экономическому и коммерческому отделению. В марте 1906 г., с должности канцеляриста в германском консульстве в Риге, началась дипломатическая служба студента Гросскопфа, которая в 1909 г. привела его в Москву, на должность секретаря германского генерального консульства. В 1913 г. он стал драгоманом (переводчиком) в германском посольстве столичного Петербурга. Во время Первой мировой служил в штабе 84 пехотного полка, исполнял должности коменданта и переводчика, был награжден военными наградами, в том числе Железным крестом I-ой степени. В марте 1918 г. Гросскопф вышел в отставку в чине обер-лейтенанта и вернулся в Аусамт (МИД). С 1 января 1920 г. в звании канцлера Гросскопф возглавил в Финляндии канцелярию германского посольства. В 1921 г. он успешно сдает консульский экзамен и защищает сочинение (своего рода «диссертацию») на тему «Выбытие Советской России из мирового хозяйства и последствия, вызванные этим для народных хозяйств России и Германии». 12 мая 1922 г. следует его назначение вице-консулом в генеральное консульство Германии в Петрограде. Не проходит и года, и он нужен ведомству уже в качестве консула в создаваемое в Сибири представительство…

 

3. Граф Ульрих фон Брокдорф-Ранцау родился 29 мая 1869 в Шлезвиге в старинной дворянской семье. Юрист по образованию, прошел службу в прусской армии, в 1894 г. начал дипломатическую карьеру, служил в Брюсселе, был секретарем германского посольства в Петербурге и Вене, советником миссии в Гааге, генеральным консулом в Будапеште. В 1912—1918 гг. — посланник в Копенгагене. С 1919 г. — глава МИДа Германии в кабинете Филиппа Шейдемана. Первый чрезвычайный и полномочный посол Германии в РСФСР (СССР) (в 1922—1928 гг.). Будучи активным сторонником советско-германского сближения, получил прозвище «Красный граф».

 

4. М. М. Лашевич (1884—1928) — известный советский партийный и военный деятель, командовал СибВО, участник оппозиции Л. Д. Троцкого, которого, по словам Гросскопфа, он должен был сменить на посту наркома по военным и морским делам. Однако в 1925 г. он стал лишь заместителем у К. Е. Ворошилова и заместителем председателя РВС СССР. Гросскопф сожалел о его отъезде из Новосибирска. См.: Brief an Ausamt 10.11.1925 // PA AA. R 84213.

 

5. Гросскопф сообщал 10.12.1925 г. в МИД некоторые подробности революционной биографии Эйхе: «Эйхе — латыш, родился в 1890 г. в Курляндии. С 15 лет состоит в революционном движении, с 1914 г. — член ЦК РКП(б). Он был задержан немецкими оккупационными властями в 1918 г. в Риге и сначала содержался в тюрьме, позднее в концентрационном лагере Фридрихгоф, откуда бежал в августе 1928 г. в Москву» (PA AA. R 84213). Именно Эйхе стал творцом сурового большевистского режима в Сибири, развязавшего террор против крестьянства и массовые репрессии 1930-х гг. Сам стал их жертвой. Расстрелян в 1940 г.

 

6. Герберт фон Дирксен, сын известного дипломата, юрист по образованию, участник мировой войны (лейтенант, награжден Железным крестом II степени), находился на дипломатической службе с 1918 г. В 1919 г. — референт по вопросам стран Балтии в Министерстве иностранных дел при Брокдорф-Ранцау. В первой половине 20-х годов стал специалистом в польских делах, будучи советником посольства в Варшаве, руководителем польской референтуры в министерстве и генеральным консулом в свободном городе Данциге. В 1925 г. Дирксен пришел в Восточный отдел МИДа в качестве заместителя его директора, Эриха Вальрота. В 1928 г. сменил на посту германского посла в СССР ушедшего из жизни Брокдор-Ранцау.

 

* По материалам книги: Белковец Л., Белковец С. От любви до ненависти... Германская дипломатия в России (СССР). 1918—1941. Новосибирск: «Альфа-Порте», 2013.

[1] Сибирский торгово-промышленный ежегодник. СПб., 1913. Отд. 1. С. 114.

[2] Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ). Ф. 082. Оп. 7. П. 39. Д. 18. Л. 5; Deutsch-sowjetische Beziehungen 1922—1925. Vom Rapallovertrag bis zu den Verträgen vom 12. Oktober 1925. Dokumentensammlung. Staatsverlag der DDR. Bd. 1-2. Berlin, 1978. — Bd. 1. S. 186.

[3] Нота Народного комиссариата иностранных дел РСФСР посольству Германии в РСФСР. 28 февраля 1923 г. // Советско-германские отношения. 1922—1925 гг. Документы и матералы. В 2-х частях. М.: Политиздат, 1977. — Ч. 1. С. 134.

[4] Из записи беседы А. А. Штанге с тайным советником МИД Германии Р. Асмисом о возможностях развития советско-германских экономических связей. 25 декабря 1922 г. // Советско-германские отношения. 1922—1925 гг. Ч. 1. С. 94—97.

[5] Politisches Archiv des Auswärtiges Amts, Bonn — Berlin (PA AA). R 84215.

[6] PA AA. R 84215.

[7] PA AA. Personalia. Bd. 199 (3).

[8] Экзекватура Гросскопфа в переводе с русского на немецкий язык в PA AA. R 83629.

[9] Письмо Гросскопфа в МИД от 20 мая 1925 г., в котором он поблагодарил рейхспрезидента за оказанную ему честь. См.: PA AA. Personalia. Bd. 199 (3).

[10] PA AA. R 84215.

[11] После закрытия консульства в нем располагался детский противотуберкулезный диспансер, а ныне там находится гомеопатическая аптека.

[12] PA AA. R 84215.

[13] Руководящие указания полномочным представителям Союза ССР за границей // СЗ СССР. 1924. № 26. Ст. 223. С. 402.

[14] Цит. по: Heeke M. Münster. «Mit Ilsebill freiwillig nach Sibirien». Reisen nach Sibirien und Fernost waehrend der Zwischenkriegszeit // Deutsche auf dem Ural und in Sibirien (XVI—XX. Jh.) Forschungsbeiträge der wissenschaftlichen Konferenz «Deutschland — Russland: historische Erfahrungen interregionaler Zusammenarbeit im XVI—XX. Jahrhundert». Ekaterinburg, 2001, S. 346—375. (Немцы на Урале и в Сибири (ХVI—ХХ вв.). Материалы научной конференции «Германия — Россия: исторический опыт межрегионального взаимодействия…». — Екатеринбург: Изд. «Волот», 2001.)

[15] Ibid. S. 360.

[16] Ibid. S. 355—356.

[17] Несмотря на свою «старость», этот пароход будет перевозить в 1942 г. поволжских немцев на север Новосибирской области, на рыбные заготовки Нарымского края.

[18] Heеke. S. 361.

[19] Ibid.

[20] Heeke. S. 364.

[21] Bericht an dem Deutschen Botschafter Herrn Grafen von Brockdorff-Rantzau in Moskau. 3 февраля 1924 // PA AA. Bd. 197.

[22] Доклад опубликован в русском переводе: Белковец Л. П., Белковец С. В. 1924 год в Сибири в докладах Германского консула Георга Вильгельма Гросскопфа // Немецкий этнос в Сибири. Вып. 3. Новосибирск, 2002. С. 130—145.

[23] Именно Германия занимала первое место в товарообороте России в предвоенном 1913 г. Она стояла на втором месте по импорту (13,2 % германского импорта) и на третьем месте по экспорту (8,7 %) См.: Staatliches Jahrbuch für das Deutsche Reich. Berlin, 1927. №. 10. S. 232.

[24] PA AA. Bd. 197.

[25] Bundesarchiv. R 9215. Bd. 197, 198.

[26] О широком использовании еженедельных четырехстраничных докладов новосибирского консула посольству Центральной службой Германии, обрабатывавшей зарубежную экономическую информацию, писал Кристоф Мик. См.: Mick Christoph. Sowjetische Propaganda, Fuenfjahrplan und deutsche Russlandpolitik 1928—1932. Stuttgart: Steiner, 1995. S. 60—64.

[27] Mick Christoph. Ор. cit. S. 65.

[28] См.: «Распоряжение Временного правительства от 17 марта 1917 г. о переводе всех, использующихся частными лицами военнопленных на сельскохозяйственные работы» // Государственный архив Томской области (ГАТО). Ф. 3. Оп. 19. Д. 1702. Л. 210.

[29] Akten der Vollmächte und Entscheidung von 15. Juni 1922 // PA AA. R 60200.

[30] PA AA. Bd. 82.

[31] Голишева Л. А. Организация национальных отделов при советах на территории Сибири (1920—1921 гг.) // Вопросы истории Сибири. Томск, 1965. С. 165—175.

[32] Отчет о поездке см.: Государственный архив Новосибирской области (ГАНО). Ф. П-1. Оп. 9. Д. 78. Материалы о деятельности «интернационалистов» см. также в книге: Lager, Front und Heimat. Deutsche Kriegsgefangene in Sowjetrussland 1917 bis 1920. München, New Providence, London, Paris, 1994. Bd. 1, 2.

[33] Telegramm von Brockdorff-Rantzau an AA. 6.11.1923 // PA AA. R 31688.

[34] PA AA. Bd. 387.

[35] Нота НКИД СССР Посольству Германии в СССР от 24 апреля 1924 г. // Документы внешней политики СССР. Тт. 1—17. М.: Госполитиздат, 1957—1971. — Т. 7. С. 215—216.

[36] Письмо Гросскопфа в МИД от 23 марта 1924 г. // PA AA. R 84215.

[37] Так, Йозеф Шульце из Сосновки (Омская губерния) писал консулу: «Больше не беспокойте меня, пожалуйста, так как я стал гражданином РСФСР и имею об этом документы. Ехать на родину у меня нет желания, пока там отсутствует советская власть. И если здесь власть изменится, я найду путь без Вас». См.: Listen der freiwillig im Russland zurückgebliebenen ehemaligen deutschen Heeresangehörigen (Списки добровольно оставшихся в России бывших германских граждан) // PA AA. R 83808.

[38] См. о нем: Белковец Л. П. «Большой террор» и судьбы немецкой деревни в Сибири (конец 1920-х — 1930-е годы). М.: Литературное агентство «Варяг», 1995. С. 244—246.

[39] Listen der freiwillig im Russland zurückgebliebenen ehemaligen deutschen Heeresangehörigen // PA AA. R 83808.

[40] См. о нем: Белковец Л. П. «Большой террор»… С. 188.

[41] Grosskopf an D.B.M. 26 сентября 1930 г. // PA AA. Bd. 387.

[42] ГАНО. Ф. P-47. Оп. 5. Д. 36. Л. 15.

[43] Несколько иначе обстояли дела с могилами русских воинов в Германии. Советскому консулу в Кёнигсберге оставалось лишь поблагодарить в лице обер-президента власти и население провинции «за образцовый порядок, в котором сохранялись могилы наших соотечественников, солдат и бывших военнопленных». В ответ было сказано, что «они всегда считают своим долгом следить за охраной могил не только своих граждан, павших в бою, но и иностранных воинов». См.: «Из доклада консула Мерзона полпреду СССР в Германии от 2.10.1929» // АВП РФ. Ф. 82. Оп. 13. П. 52. Д. 35. Часть этих могил сохранилась в нынешней Калининградской области.

[44] Krüger Peter. Die Aussenpolitik der Republik von Weimar. Wissenschaftliche Buchgesellschaft Darmstadt, 1985. S. 181.

[45] Случ С. З. Германо-советские отношения в 1918—1941 гг. (Мотивы и последствия внешнеполитических решений.): автореф. дис. … докт. ист. наук. М., 1995. С. 22—24.

[46] Michalka Wolfgang. Russlandbilder des Auswärtigen Amts und deutscher Diplomaten // H.-E. Volkmann (Hrsg.) Das Russlandbild im Dritten Reich. Köln, 1994. S. 87.

[47] Шишкин В. А. Цена признания: СССР и страны Запада в поисках компромисса (1924—1929 гг.). СПб., 1991. С. 299.

[48] Заявление Полномочного Представителя СССР в Германии Н. Н. Крестинского Министру Иностранных Дел Германии Курциусу от 11 апреля 1930 г. // ДВП СССР. Т. 13. С. 202—207; Запись беседы Заместителя Народного Комиссара Иностранных Дел СССР М. М. Литвинова с Послом Германии в СССР Дирксеном от 5 июля 1930 г. // ДВП СССР. Т. 13. С. 379—382. См. подробности об эмиграционном движении немецких колонистов и его последствиях в кн.: Белковец Л. П. «Большой террор» и судьбы немецкой деревни в Сибири (конец 1920-х — 1930-е годы). М., 1995.

[49] Первоначально эти суммы составляли 200 и 100 рублей соответственно. См.: Декрет ВЦИК и СНК от 19 апреля 1923 г. // СЗ РСФСР. 1923. № 32. Ст. 360.

[50] Из НКВД в Иночасть адмотдела на запрос от 15.07.1929 г. о вывозе валюты германскими гражданами реэмигрантами // ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 776. Л. 15, 15 об.

[51] ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 600. Л. 89, 89 об.

[52] ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 776. Л. 30.

[53] ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 776. Л. 89, 89 об.

[54] Отношение германского консула в крайадмотдел от 12 апреля 1929 г. // ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 21. Л. 135, 135 об.

[55] ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 84. Л. 13, 15.

[56] PA AA. R 83850.

[57] ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 1164. Л. 126, 126 об.

[58] Согласительная комиссия ежегодно должна была собираться на сессию в Москве или Берлине для рассмотрения разного рода споров и в особенности — разногласий, возникающих при толковании двусторонних договоров и соглашений, в том случае, если их урегулирование дипломатическим путем натолкнется на непреодолимые трудности. Комиссия создавалась согласно Конвенции о согласительной процедуре между СССР и Германией, которую подписали 25 января 1929 г. М. М. Литвинов и новый посол Герберт фон Дирксен. Германская сторона рассматривала ее как своего рода замену обычного договора об арбитраже (третейском суде). Позднее Дирксен писал в своих мемуарах, что заключением этого акта он пошел навстречу руководству НКИД, решительно не принимавшему идеи третейского суда, поскольку не было возможности найти посредников, свободных от предубеждений против советской системы.

[59] Deutsche Botschaft in Moskau an das Ausamt. 01.07.1933 // PA AA. Bd. 387.

[60] В списке, присланном в посольство Гросскопфом, значились 23 человека, передавших свои заявления в валютный сектор Наркомфина, на общую сумму 86.808,35 руб. См.: PA AA. Bd. 387.

[61] Die Reichsdeutschen in der Union der S.S.R. Stand vom November 1935 // PA AA. R 83854. См. подробнее о том: Belkowez Larisa, Belkowez Sergej. Gescheiterte Hoffnungen. Das deutsche Konsulat in Sibirien 1923—1938. Essen: Klartext Verlag, 2004.

[62] Bericht von Grosskopf an die D.B.M. 13.03.1931 // PA AA. R 83852.

[63] Haftliste. 01.10.1931 // PA AA. R 83889.

[64] Brief von Dirksen an das Ausamt. 01.06.1933 // PA AA. Bd. 387.

[65] См. Постановление СНК СССР «Об имуществе иностранцев, не проживающих на территории Союза ССР» // СЗ СССР. 1937. Отд. 1. № 75. Ст. 368.