Станция Новосибирск. Павел не вышел, а вывалился из промёрзшего вагона. Нужно было срочно отогреться, отдохнуть, а может, и остаться тут на какой-то срок: всё же столица края! Да и денег, чтобы ехать дальше, просто не было.
Позади Хабаровск, а ещё раньше — Владивосток и неудача с поступлением в местный университет. Зато в другом повезло: столкнулся (и где?) с мэтром поэзии, одним из корифеев Серебряного века Рюриком Ивневым! Впрочем, не бог весть каким корифеем, но всё же с авторитетным поэтом. Когда в буче революции и Гражданской войны большинство серьёзных поэтов оказались кто в эмиграции, кто “в отставке” по причине профнепригодности к отображению новой жизни, кто и вовсе на том свете, модернист-эклектик Михаил Александрович Ковалёв (настоящее имя поэта) перешёл на сторону большевиков и числился у них “спецом” в области поэтической культуры. Во всяком случае, распознать в шестнадцатилетнем мальчишке будущего большого поэта он сумел. Вместе с журналистом Л. Повицким он организовал Павлу встречу с поэтами-дальневосточниками, где тот с успехом читал свои стихи, а потом и публикацию в местной газете “Красный молодняк” (декабрь 1926 г.) Но главное, Павлу была выдана командировка в Москву на учёбу.
Прощай, прощай, прости, Владивосток.
Прощай, мой друг, задумчивый и нежный…
Вот кинут я, как сорванный цветок,
В простор полей, овеянных и снежных.
Ты проводил и обласкал меня,
Как сына наделил советом.
В невзгодье, в мрак, иль на рассвете дня —
Я не забуду никогда об этом…
“Рюрику Ивневу”
Однако до начала следующего учебного года было ещё далеко, возвращаться к родным в Павлодар тоже не было никакого смысла: семья Васильевых переезжала в Омск, где отец Николай Корнилович получил место директора школы. И почему бы не пожить в столице Сибирского края? Где, по слухам, много поэтов, издаются литературные журналы, значит, можно попробовать свои силы.
И вот этот город. Начало января 1927 года. Павлу стукнуло семнадцать. Он самостоятельный человек, перед ним открыты все дороги. Выбирает же он стезю славную и трагическую: путь русского поэта. Уже 16 января его стихи подвергаются критике на собрании “Литгруппы молодых”, отмечены недостатки, но впечатление у слушателей в общем хорошее. По свидетельству Николая Анова, тогда сотрудника “Сибирских огней”, “молодой человек, почти мальчик, читал свои великолепные стихи”.
Павел Васильев остаётся в Новосибирске.
Когда полгода назад он проезжал из Павлодара через этот город на Дальний Восток, особого внимания на него не обратил. Так, куча домишек и хибар! Но что-то ведь заставило власть шестью годами раньше перенести из Омска столицу Сибири (от Урала до Байкала) в этот город?
Чем же была в то время свежеиспечённая “столица”, с куцей историей в 34 года, населением в 135 тысяч человек, ещё год назад именовавшаяся Новониколаевском? Были в Сибири города гораздо старше, солиднее и респектабельнее. Например, старые губернские города Томск, Иркутск, Тобольск, да и Омск, равный Новосибирску по численности населения. Но в 1921 году Сибревком, а вслед и другие советские и партийные организации края и губернии были переведены сюда, в царство деревянных домишек и бараков. Во-первых, у этого города была перспектива роста и развития, связанная с его месторасположением. Во-вторых, ничто не связывало тут советскую власть: ни люди, ни традиции — в части возможности экспериментировать и строить с чистого листа, так, как этого хотели тогдашние революционные “романтики” и фантазёры. А таковых было предостаточно в те годы. Но пока… “Весь город какой-то временный, хаотичный, — писал один современник. — Больше похож на огромное село с колодцами, скотом на улицах”. Грязь — ни пройти, ни проехать! Берега Оби и многочисленные овраги усеяны самовольно выстроенными халупами. Кирпичные дома — наперечёт. Это в основном церкви, купеческие особняки, отделения банков и магазины. И ещё 12 начальных училищ да бывшее реальное училище, выстроенные перед революцией по проектам архитектора А. Крячкова, Торговый корпус на базаре, где располагалась Городская дума до 1919 г., а также знаменитый “Дворец революции” (бывший “Коммерческий клуб”, а сейчас театр “Красный факел”). Но в 1927 г. в нём была ни больше ни меньше как “Сибопера”! Ещё ни одного профессионального драматического театра, а уже опера налицо. Новосибирск иногда забегал далеко вперёд.
Много чего ещё нет в Новосибирске. Например, ни одного вуза. Институты педагогический, медицинский, сельскохозяйственный появятся только перед войной. А по-настоящему развернутся лишь в пятидесятые годы. Да и техникумов маловато. Большинство крепких каменных училищ А. Крячкова занято кем угодно, только не школьниками. Уровень грамотности по сравнению с дореволюционным в двадцатые годы резко понижается. Всего год назад в городе ввели в строй водопровод, появились уличные колонки. Но всё равно, как и прежде, водовозы на лошадях по домам развозят воду из Оби, продавая её по полкопейки за ведро. Ввели в действие маломощную электростанцию, осветили треть города, даже всесоюзный староста Калинин из Москвы приезжал на открытие. А большинство жителей всё ещё сидят по вечерам с керосиновыми лампами.
И это столица?
Сибирь, настанет ли такое,
Придёт ли день и год, когда
Вдруг зашумят, уставши от покоя,
В бетон наряженные города?
Я уж давно и навсегда бродяга.
Но верю крепко: повернётся жизнь,
И средь тайги сибирские Чикаго
До облаков поднимут этажи.
“Сибирь”
“Сибирский Чикаго”, — но уж слишком много в нём было бараков и землянок. Горожане шутили: “В Америке небоскрёбы, а у нас — землескрёбы”!
Нельзя сказать, что в двадцатые годы ничего не строилось. Прежде всего, партийные и советские бюрократы, переехавшие из Омска, позаботились, с помощью незаменимого А. Крячкова, о великолепных зданиях “Сибревкома” (нынче — картинная галерея), угольных и прочих трестов, а также о домах для проживания руководящего персонала. Собственно, жильё для новых “командиров жизни” добывалось и по-другому: выселением на улицу бывших представителей “эксплуататорских классов”: дворян, купцов, капиталистов. Было понятие ЖАКТа. Справедливости ради надо сказать, что кое-какие особняки и роскошные квартиры тогда превращались в коммуналки, где в страшной скученности проживали по 6-10 семей (чаще — рабочих и интеллигентов), деливших досками и фанерой залы на клетушки. Этим Новосибирск тогда ничем не отличался от других городов Страны Советов.
В том же 1927 г. строился, а в 1928 г. был сдан в эксплуатацию и стал возвышаться над морем деревянных домишек “Дом совторгслужащих” (потом — имени Сталина, затем — им. Октябрьской революции, в просторечии — “Кобра”). Там потом протекала почти вся культурная жизнь города. Ближе к вокзалу железнодорожники построили свой Дом культуры. Много раз перестроенное, теперь это здание музея и библиотеки Новосибирского отделения РЖД. Тогда же появился “Дворец труда” в комплексе с кинотеатром “Пролеткино”, выходящим на улицу Кузнецкую (ныне кинотеатр “Победа”). Дворец населили профсоюзные бюрократы, а после войны в нём разместился Институт водного транспорта. Но подлинным центром культурной жизни стал “Дом Ленина”, здание с нелепым “мавзолеем” на крыше. Правда, при ближайшей реконструкции это архитектурное излишество всё же убрали. В “доме” размещался окружком партии, институт по изучению ленинизма, редакция радиовещания, множество других редакций газет и журналов, общественные организации, издательство и типография. Полный идеологический набор! После — даже детский кинотеатр, а потом ТЮЗ — всё это как-то помещалось в нём и напоминало сказочный терем-теремок. Но в тесноте, да не в обиде.
Павел устроился на работу в детский дом инструктором по физкультуре. Жил в общежитии работников просвещения. И всё свободное время посвящал поэзии, а также беготне по редакциям. Всюду платили скудно, как начинающему. Тем не менее ему удалось опубликовать в “Сибирских огнях” и газете “Советская Сибирь” ряд своих стихотворений: “Там, где течёт Иртыш”, “Рыбаки”, “Всё так же мирен листьев тихий шум”, “Письмо”, “Октябрь”. Последнее стихотворение он позднее сам причислил к халтуре, написанной для заработка, поскольку много в нём ложного пафоса. (“Новым звоном, слышите, слышите, / Прокатилась наша весна! / Полотнищами алыми вышиты / Этот город и вся страна”). На самом деле это была очередная юношеская проба пера.
При любой возможности шел в библиотеку им. Чехова, старейшую в городе. Тогда она располагалась по ул. Кузнецкой (Сталина), нынче начало ул. Ленина, в здании педтехникума (не сохранилось). Много и жадно читал: поэт не должен быть малообразованным. Благо, Новосибирск — не захолустный Павлодар. Тут много было интересного, в том числе и людей, у которых было чему поучиться. Что же это за люди? Их было много.
Прежде всего — писатель В. Зазубрин, автор нашумевшего романа “Два мира”, тогда — редактор “Сибирских огней”. Он же был председателем Сибирского союза писателей. Другой сотрудник журнала, романист Николай Анов, принявший живое участие в судьбе поэта. И поэтесса Евгения Анучина, бывшая в то время секретарём редакции “Сибирских огней”. А был ещё в друзьях поэт Леонид Мартынов, в тот период ярый “областник”-сибиряк, противопоставлявший сибирское — российскому, очень талантливый и своеобразный автор. Все ему толковали: “Ты будешь великим сибирским писателем”. “Нет, — отвечал им Павел Васильев. — Я буду великим русским писателем!”.
Сохранились анкета и путёвка Союза писателей от 5. 08. 1927 г. о командировании П. В. Васильева в Москву на рабфак искусств им. А. В. Луначарского. Его взяли “учиться на поэта” с трудом, после ходатайства самого Луначарского, к которому Павел проник на приём и показал свои стихи. Нарком распорядился принять. Но взяли его как вольнослушателя без права на место в общежитии на Гальяновке. Однако именно там он частенько ночевал (где ещё было прибиться?). Выручали друзья, спасавшие от частых проверок коменданта. Всего же учёба продлилась недолго. Уже в ноябре 1927 г. он был отчислен под надуманным предлогом: “непролетарское происхождение”. Отец — учитель, но слух утверждал, что он бывший казачий атаман! Вскоре Павел уехал в Омск.
Вновь в Москву он приедет только осенью 1929 г.
В Омске в январе 1928 г. литературная жизнь била ключом. Тут жил Антон Сорокин, земляк по Павлодару. Леонид Мартынов переехал сюда подальше от бдительного ОГПУ. А будущий автор романа “Горькая линия” Иван Шухов (“Сибирский Шолохов”) будет не просто коллегой, но сделается свояком, поскольку в Омске оба они вскоре женятся на сёстрах Анучиных: Шухов на старшей Евгении, а Васильев — на младшей Галине. Именно здесь он с ней и познакомился. Правда, брак не задался. И через три года Васильев женится в Москве вторично на Елене Вяловой. Но известно, что в последний раз он с Галиной случайно повстречался в 1935 г. именно в Новосибирске. Было очень бурное объяснение.
Но вернёмся в 1928 год. Ещё через некоторое время Павел возвращается в Новосибирск. Старые друзья окружили его. Но появляются и новые: Николай Титов, уроженец Колывани, ничего не признававший, по его словам, кроме поэзии и лошадей (даже в жокеях побывал!). На том и сошлись. Павел, как младший, какое-то время смотрел на друга снизу вверх, называл “настоящим поэтом”. Но в смысле поэтического мастерства уже тогда намного опережал Николая. Редакции, творчество, весёлые пирушки. Ведь в городе открылись, судя по газетной рекламе, “рестораны повышенного типа с водкой и музыкой”. Спиртное развязывает язык. Юношеская болтовня могла печально закончиться.
Именно с этим временем связано появление в Новосибирске ультрареволюционных “леваков” А. Курса и С. Родова. Присвоив себе право учить, как надо писать “по-советски” и “по-пролетарски”, они из статьи в статью угрожали сибирякам “буржуазными отрыжками” и “кулаками в сибирской литературе”. Завели журнал “Настоящее”, вступив в полемику с “Сибирскими огнями” и писателями, группировавшимися вокруг них. Малочисленная их организация под тем же названием не давала покоя никому. Особенно Союзу сибирских писателей, основанному В. Зазубриным, в который входило уже около сотни писателей и поэтов, живших от Урала до Иркутска. Полились реки грязи, однобоких характеристик коллег по перу, примитивных выволочек и наставлений — как следует писать стихи. А писать их следовало по образцу курсовской поэмы “Октябрь”, после 1917 г. перекроенной по ортодоксальным большевистским лекалам.
Ах, сердце человечье, ты ли
Моей доверилось руке?
Тебя как клоуна учили,
Как попугая на шестке.
“Сердце”
Павел не участвует в препирательствах, но и его вовсе не радует “какой-то Родов”, ведь “по указке не писал он сроду”. Но не до шуток: пасквили и доносы этой парочки вовсе не носили характера старческого безобидного брюзжания, желания образумить молодёжь. Нет, дело быстро дошло до составления списков литераторов — классовых врагов, с которыми следует поквитаться; в эти списки вошли Н. Анов, С. Марков, И. Ерошин, В. Зазубрин и многие другие. По “сигналам” явилась из Москвы А. Караваева с комиссией для проверки и шарахнула статьями о классовых ошибках местных литераторов, о необходимости выполнения промфинплана, направлении в литературу сознательных рабочих и т. д. А у “рапповских громил” была хорошая “крыша”: секретарь крайкома партии С. Сырцов, “товарищ из органов ОГПУ” Л. Заковский. Передержки в печати и травля усиливались. У некоторых из писателей не выдерживали нервы: Новосибирск всё больше становился “опасным городом”. Поэты и писатели стали разъезжаться. Первым “убежал”, как он сам писал, Сергей Марков, потом потянулись и другие. Кто в Омск, кто в Москву, кто в другие города. После 1929 г. многие сибиряки оказались в Алма-Ате: Анов, Шухов, Титов — плеяда русскоязычных писателей, помогавших становлению казахской национальной литературы. А пока в середине 1928 г. Н. Анов, у которого жизненного опыта было побольше, чем у “желторотиков” Васильева и Титова, решил спровадить их подальше от Новосибирска, и вместе с Н. Феоктистовым организовал им командировку по Сибири и Дальнему Востоку.
Ты предлагаешь нам странствовать
С запада багряного на синий восток,
Но не лягут дальние пространства
Покорными у наших ног…
С детства мило нам всё голубое
И пшеничных просторов звень.
Мы смешными покажемся — ковбои
Из сибирских глухих деревень.
И не буйство зашумит по-иному,
Если россов затянут в притон
И дадут по бутылке рому,
А не чашками самогон…
“Дорогому Николаю Ивановичу Анову”
29 августа 1928 г.
Но всё же они уехали. Во Владивостоке к ним присоединился ещё один земляк, омич Евгений Забелин. И начался год “романтических” странствий. Изъездили всю Сибирь вдоль и поперёк: от Обской губы до Алтая, от Омска до Тихого океана. Васильев был старателем на золотых приисках в Витиме, каюром на собачьих упряжках, культработником на Сучанских копях. Плавал на пароходах и паузках по Оби, Енисею и Амуру. Был рыбаком на сейнере, на каботажном судне плавал матросом (до Японии добирался тайком). В результате вышли его очерки, напечатанные во Владивостоке в газете “Красное знамя”: “На Тафуине”, “В гостях у Шаландера”, “По бухтам побережья”. Были публикации и в других изданиях в Хабаровске, Улан-Удэ, Омске, а потом и в Москве (“В золотой разведке”, “Люди в тайге”). Затем вышли книги очерков. Бесценные впечатления от увиденного на всю жизнь останутся в душе у Павла, расширят его горизонты, будут помогать в творчестве.
Тем временем политическая обстановка в стране менялась. Взамен НЭПа объявили индустриализацию и коллективизацию как основные “линии партии”. А это означало, что на место “троцкизма” вползает кровавая “сталинщина”. И одной из её жертв через восемь лет станет сам Павел Васильев.
