– Валерка, пойдём уже, там, наверное, погрузку закончили, тятя ругаться будет. И вообще в другой раз нас не возьмёт.
– Нинка, ещё один раз закину и всё, иду
– Вот, Валерка, поезд уйдёт, останемся здесь в лесу, будешь тогда знать! Будешь есть свою рыбу. А тебя медведь съест.
– Тьфу ты, Нинка, вот пристала. Да иду уже!
Странно, что я здесь делаю, почему у меня сестра и её зовут Нина? Хотя, что тут странного, – у каждого человека должен быть брат или сестра. А то, что мы здесь, в лесу, так люди вон, на Луне высадились, а мы всего-то на делянки под Каратау приехали. Да и то – взял с собой отец после того, когда замучились его просить. Он у нас – парторг леспромхоза и постоянно мотается по участкам и площадкам. А мы взрослые ж уже. Мне 12 должно исполниться, а Нинке – 9. Сестрёнка у меня не вредная и всюду за мной пытается увязаться. То когда за малиной с коромыслами пойдем, то за грибами, то на рыбалку. Но понятно, как все женщины, всегда чего-то боится. Вот и сейчас всё пугает тем, что поезд с лесом без нас уйдет в Ключ. Да нет, не уйдет, успеем! Мать вон тоже переживала зачем-то и выговаривала бате.
А здесь хорошо берёт пескарь. И кошке Маруське, и на жарёху – всем хватит. Ещё разок проведу и хватит. Всё-таки интересно половить рыбу на реке, уходящей под землю! Хотя конечно, у нас в Красном Ключе рыбы куда больше. Здесь только пескаришки, да и то не понятно, откуда они здесь выплыли.
Поправляю червяка, забрасываю и смотрю, как несётся красно-белый поплавок вдоль противоположного берега. Речка здесь неширокая, весело скачет по камням среди леса. А ниже, под скалами вдруг уходит под землю. Как словно бы впитывается в дно! Наша учительница географии, Клара Иосифовна как-то говорила, что наш Красный Ключ – это выход речки Яман-Елги на поверхность.
Резкий всплеск, удар, чуть удержал удилище, и на конце его болтается лишь кусок лески. Ай, какая незадача! Подарок дяди Юры из Уфы. А рыба крупная была! Неужто таймень? Я слышал, что такая рыба водится на Юрюзани. Батя рассказывал и обещал взять с собой как нибудь в посёлок Атняш на эту речку порыбачить.
Да какой из меня теперь рыбак?
Торопимся по лесовозной дороге обратно, к лесопункту, к станции. Погрузка действительно закончилась. Машинист дядя Асхат уже сидит в кабине тепловоза, высунулся в окно, курит самокрутку. Это у него с войны такая привычка. Вижу отца. Но как-то смутно, неразличимо. Он там о чём-то разговаривает с мужиками возле конторы. Увидел нас, рукой машет.
Писклявый гудок тепловоза, лязгает сцепка, поехали! Сначала тихонько. Тепловозик зарокотал, закоптил дизелем. Всё-таки пять гружённых лесом платформ – это вам не шутка. Но постепенно состав втянулся в сумрачный лог и поплёлся вдоль склона. Впереди, в просветах стоят косые столбы света от покатившегося к закату рыжего солнца. Завтра мы будем дома. Состав бежит всё быстрее и быстрее, раскачивается тепловоз. Что же ты, дядя Асхат, так небрежно ведёшь поезд, что его так сильно раскачивает? А дядя Асхат молчит, улыбается, делает глубокую затяжку и давит на газ. Поезд дёргается, я больно ударяюсь головой о дверцу кабины и… просыпаюсь.
Неизвестно сколько длился сон. Разморило на солнышке, и уснул. В прорехах зарослей всё те же рыжие столбы вечернего света. Только вместо кабины локомотива я сижу в кабине «Нивы» и мы ползём в гору по какому-то оврагу.
– Алик, где мы едем? – спрашиваю у водителя.
– Подымаемся от Октябрьского к Провальной яме.
Машина гудит. Кряхтит и еле-еле ползёт вверх по направлению, которое видимо когда-то очень давно являлось дорогой. Прямо по дороге стекает ручей, и то и дело в колеях являются глубокие промоины. Оборачиваюсь назад. За нами подобно океанскому лайнеру ползёт «крузак» Палыча.
Очень скоро дорога становится не просто плохой, а совсем не приспособленной для езды и «Нива» зарывается в промоину. С трудом удается уговорить Алика не усугублять, а идти дальше пешком.
Мы уже несколько дней на Уфимском плато. Всё дальше и дальше от человеческого жилья пробираемся в сторону глухих урманов хребта Каратау. Наша цель – исток загадочной реки Яман-Елги, «дурной речки» – так на русский язык переводится её название.
Многие из вас, наверное, видели источник Красный Ключ. Этот колоссальный по размерам родник и Яман-Елга – одно целое. Уходя под склонами Каратау под землю, Яман-Елга более шестидесяти километров течёт там, куда никогда не проникал солнечный свет.
Миллионы лет, неутомимо размывая мягкие известняки Уфимского плато, речка в его недрах промыла гигантские полости-пещеры, На существование их указывает множество признаков: Красный Ключ каждый день выносит на поверхность около ста тонн извести, это же ведь как два железнодорожных вагона. В год получается просто гигантский состав длиной в 10 километров! Геологи, проводившие здесь разведку, в один голос говорят о наличии обширных полостей на глубине в сорок метров и более. Были и передающиеся из уст в уста байки о бесконечных тоннелях, идущих под яманъелгинским суходолом.
Нас сюда привело любопытство. Извечное человеческое желание узнать, что там, за горизонтом, за поворотом дороги. Внутри путешественников живёт некая бацилла, влияющая на их склонность к бродяжничеству и познанию окружающего пространства, то, что отличает их от обычных людей. Наша задача – найти даже не вход, а хотя бы щёлочку, зацепочку, намёк на то, что в эти безлюдные гулкие поземные дворцы действительно может проникнуть человек. Да, в конце концов, просто увидеть своими глазами то место, где Яман-Елга ныряет под землю, давая начало предположительно одной из самых больших в мире пещерных систем, само по себе очень интересно.
Задача сегодняшнего дня – найти Провальную Яму, о которой мы слышали в Красном Ключе. Как рассказывают немногие местные жители, что там были, это гигантская воронка посреди леса. Мы заинтересовались, поскольку расположена по описанию она была рядом с бортом сухого лога Яман-Елги и могла являться частью огромной системы.
От покосившихся, ещё стоящих изб бывшего спецпоселения Октябрьский старая дорога увела нас на плато. Оставив машины, шагаем в гору. У нас имеется лишь приблизительное представление, о том, где находится Провальная Яма. Стоит заметить, что блуждать по дебрям Уфимского плато – занятие неблагодарное. В отличие от городского парка, здесь кругом густой, буреломистый лес. Тёмный, малопроходимый. А летом ещё и трава вырастает в человеческий рост. Сейчас, правда, на дворе конец мая, с травой всё в порядке. Но она подымается вовсю и, наверное, если замереть и прислушаться, то вполне можно услышать, как шумит в ней сок, как шуршит прошлогодняя подстилка из листвы, раздвигаемая растущей травой.
Поиск провала мы организовали по секторам, и после двухчасового блуждания среди мрачной тайги, к нашей радости впереди мелькнул просвет. Чаща расступилась, и взгляду открылся затерянный мир Конан Дойля. Прямо у ног открывалась пропасть. Пихтовый да липовый подлесок цеплялись корнями за её край. Провальная яма была глубиной в три девятиэтажных дома и шириной около сотни метров. Стены провала где-то обрывались пропастью, а где-то прыгали уступами. В одном же месте по склону стекала осыпь, заканчиваясь глыбовым завалом на дне кратера. Там росли деревья и на самом дне белели клочки снега.
Провал, судя по всему, образовался не так уж и давно. Он ещё не успел затянуться глиной и заполниться водой. Перед нами было яркое подтверждение тому, на что способна вода, точащая камень: за миллионы лет она размыла скальные породы, свод над пустотой постепенно истончился и обрушился под собственной тяжестью.
Метров семьдесят верёвки с собой имелось, и нужно было прикинуть, как половчее спуститься вниз по осыпушке. Сделать это оказалось не так уж и сложно. У самого дна провала, по склону вперемешку росли липы с ёлками. Это были взрослые деревья, но старого бурелома отнюдь вокруг не наблюдалось. Из этого можно было сделать вывод о том, что возраст провала примерно и соответствует возрасту деревьев, 60-70 лет. Тут и там валялись отбелённые временем кости животных. Провальная яма представляла собой настоящую западню для окрестных зверей. Особенно запомнились лосиный и волчий черепа, лежащие рядом. Видимо, гнали волки сохатого и, отступая, великан прыгнул сюда. Да следом за ним не удержался один из хищников. Скатился вниз. Впрочем, трагедия могла разыграться наверху, и волк оказался здесь, получив удар копытом. Я представил на мгновение битву на краю пропасти. Как наседает на лося стая волков. Как отбивается лесной великан, постепенно отступая к краю…
Тайга, суровая, со своими жёсткими законами, таящая от городского жителя множество тайн. О которых, в принципе, ему и знать ни к чему.
В центре кратера всё было завалено огромными глыбами. В одном месте среди завала наметилась щель, словно бы приоткрывая вход в небольшую пещеру. Алик, самый проворный из нас, полез туда. Он прирожденный спелеолог, и чувство боязни замкнутого пространства ему, казалось бы, совсем не знакомо. Наоборот, любая щель, любая воронка для него – потенциальная пещера.
Алик вылез быстро, по глазам было видно, что он доволен.
– Там ход развивается, а потом тупик, глина. Нужно копать. Но самое главное, то ли мне показалось, то ли я действительно слышал, там шумит вода!
– Яман-Елга?
– Может быть! Здесь до лога недалеко, мы, можно сказать, на его краю. И кто там знает, куда за миллионы лет повернула Яман-Елга под землей от своего суходола?
– Ну что там? – раздался сверху голос Палыча, третьего участника экспедиции.
– Шумит, Палыч! Копать надо.
Любопытство человеческое – сильный стимул. Многих, очень многих оно не доводило до добра. Но так устроены люди. Я со своими габаритами очень не люблю узких щелей, шкуродеров, как их называют спелеологи. Но послушать шум подземной загадочной речки – это сильнее страхов застрять и остаться здесь, на дне провала навечно, добавив свои косточки в коллекцию Провальной ямы.
Чертыхаясь и изображая из себя большого земляного червяка, протискиваюсь под массивную глыбу. Вокруг всё в сырой наносной глине. Где тонким, где толстым слоем. Господи, как же грязно и сыро! Метров через пять щель расширяется, что даёт возможность для некоторого маневрирования. Присаживаюсь на уступчик и вдруг явственно слышу гулкий шум бегущей воды. Звук воды прорывается откуда-то снизу и справа из подземелья. Оттуда веет холодом. В ту сторону как раз и развивается щель-трещина. Однако дальше всё закрыто мощным наносом глины и… мусором. Веточки, прутики. А это что? Среди принесенного водой мусора взгляд машинально выделяет предмет, отнюдь не природного происхождения. Предмет напоминает облезлый рыбацкий поплавок. Да, в общем, так оно и есть – среди мусора лежит самый настоящий поплавок, выцветший красно-белый бочоночек. Полинялый, заляпанный глиной. Беру в руки этот чудо-артефакт.
Этот поплавок – словно привет из далёкого советского детства. На память приходит: лето, мне шесть лет. Меня должны отправить в деревню, и мы с мамой идем в магазин «Рыболов-охотник» чтобы купить набор для рыбалки. Такие раньше продавались – на пластмассовое мотовило была намотана леска с грузилом, крючком и поплавком. И тогда мы купили удочки точно с таким бочоночком. Только синим.
Откуда здесь, в месте, где не встретишь никаких следов человека, эта штука? Кто и какую ловил здесь рыбу? Под землей, там, где рокочет вода? Кладу находку в карман и выбираюсь обратно. Алик отбивается от вечерних комаров, он притопывает и прихлопывает. А во всём виде его видна борьба противоречий. С одной стороны Алик переживает, что нет в руках у него лопаты, а ещё лучше рычагов экскаватора, а с другой – нужно ехать дальше. Договорившись приехать сюда осенью, начинаем подъём наверх. На обратном пути замечаю то, чего не видел на спуске – на камнях и деревьях хорошо видны уровни уреза воды. То ли вода набиралась сверху, стояла здесь, да потом ушла в трещину. Но могло статься и так, что в период большой воды речка не помещалась в подземной системе и выходила наверх. И тогда вода поступала из-под земли. Косвенным подтверждением тому был найденный поплавок. Ну не в этом же кратере кто-то лет тридцать назад ловил рыбу?
Описывать, как проходили спасработы по вызволению нашей «Нивы» из промоины, наверное, не имеет смысла. Часа три усердного труда и вот – курс прежний, а ход – задний. И дальше, дальше вверх по сухому логу Яман-Елги. Через оставленные людьми спецпоселения, вдоль разобранной узкоколейки, к истокам. На глубине сорока метров под нами течёт целая река и нам очень хочется увидеть её.
***
Над гигантским лесным плато завечерело. Набежали тучи и на одной из полян мы вдруг видим сразу две радуги-дуги, повисшие над лесом.
Хрупкий тревожный лесной сон. Лес укрывает глухая пороша. Костёр ушел под снег, там ещё таится тепло. Всё живое спит в ожидании света. Сон рассыпается бисером, калейдоскопом, наложением образов. Над засыпанной снегом палаткой – частокол оцепеневшего ельника. Под снегом дремлет брусника, а ещё дальше под землёй несет свои воды полноводная дурная Яман-Елга. Кажется, я угадал и устроился спать прямо над ней. Чувствую кожей движение воды. Турбулентность, стихию, вымывшую в плато километры пещер.
Над склонами дикого Каратау безраздельно властвует ночь, время застыло, замерли ходики. Душа устремилась к рассветному берегу. Но полет её бесконечен, ибо нет берегов у этой ночи. Одиноко и сказочно тихо в мокром весеннем лесу.
Я не знаю, кто мне её назначил, но знаю давно: миссия моя – выйти за хребет, по старым затёсам попасть в соседнее измерение, на железную дорогу. Сесть в поезд и сквозь такую же глухую порошу ехать кого-то спасать. Вместе с такими же другими, что сели раньше, на каких-то только им известных полустанках. Я встаю, собираюсь, и долго пробираюсь на лыжах сквозь урманы Каратау и бесконечную ночь. Неизвестно, сколько это продолжается. Может, это просто сон, вложенный в сон, может, я так и остался спать в той засыпанной снегом палатке? Но нет, я выхожу, я скатываюсь распадками к полотну железной дороги, что проложена между гор. Глухой снегопад спрятал, скрыл очертания. Ночь без берегов вокруг, но что-то вот-вот должно возвестить об её окончании. Вот-вот должен забрезжить свет, тенькнуть первая проснувшаяся птица. Я слышу, чувствую колебание почвы, дрожь рельсов. Где-то идёт мой поезд. Я должен уехать на нём. И не вернуться обратно. Это я тоже знаю. Приникаю ухом к рельсу. Дрожь, отчётливая дрожь. Где-то уже совсем рядом – поезд, на котором мне суждено…
Новая реальность вторгается в грустную историю идущего снега. Дрожь перерастает в рокот двигателя. Где-то за деревьями пробирается тяжело гружёный лесовоз. Я с облегчением понимаю, – всё то, что только что я пережил, всего лишь сон. Снова непонятный, не известно, из каких уголков подсознания взявшийся сон. Видимо, здешний лес действует на меня каким-то образом, и я вижу во сне истории чужих жизней. Ноосфера или как там её, временная матрица маленькой лесной цивилизации, навечно впечатавшаяся во время, как насекомое в кусок янтаря? Эта тайга помнит всё. Это только мы вбили себе, что это – просто лес, много-много деревьев. Но все они – живые существа, огромное сообщество живых существ, параллельная цивилизация. И она видимо что-то хочет мне сказать.
Лежу с закрытыми глазами и постепенно прихожу в себя. Сквозь веки чувствуется яркий солнечный свет и тепло. Птичье многоголосие славит утро. Чувство тревоги постепенно покидает меня. На смену ему приводит радость от птичьего гомона, от чувства того, что суетный город далеко-далеко, а вокруг – торжество пробудившийся жизни. В этом мире нет будильников. Здесь есть солнце, и всё подчиняется ему. И хорошо вот так лежать какое-то время в палатке, постепенно просыпаясь.
Рокот лесовоза стихает где-то в глубине чащи, то, очевидно, парни из ближайшей отсюда деревни Сафроновки, встреченные нами вчера вечером на лесной делянке, двинули в сторону дома. Выглядываю из палатки. Солнце, яркое солнце и молодая сочная зелень в сверкающих бриллиантах росы. Передо мной прекрасное свежее утро второй половины мая. Окруженная частоколом пихтача поляна вся в весенних цветах. А рядом, в просвете виднеется озеро Кульваряш. Вылезаю, вот оно, передо мной. Круглое словно блюдце, в окружении вековой тайги. От воды поднимается пар. И птичье многоголосие, какое бывает только весной, в мае, когда у птичьего мира есть время на песни. Совсем скоро лес смолкнет. А пока ещё можно насладиться этим птичьим концертом. Эх, до чего же я люблю это время всеобщего пробуждения, ликования! В это время так много хочется сделать. Всё-таки хорошо, что приехали сюда.
В лагере намечается какое-то шевеление. Повинуясь утреннему солнышку, мои сотоварищи постепенно просыпаются. И через какое-то время наша экспедиция к истокам реки Яман-Елги в полном сборе, в количестве трёх человек, пьёт чай у костра.
Вчера мы уже слышали подземный гул и впечатлились тем, на что способна вся эта турбулентность! Спускаюсь с котелком к озеру. Кульваряш – типичная провальная карстовая воронка, заполненная водой. Бог его знает, какая здесь глубина, но, судя по тому, что ширина озера приличная – метров сто будет, то и глубина должна быть большой. Таковы законы карстовых воронок. Вода в озере мутная, глинистая. Сквозь куски тумана, поднимающегося от воды, я вижу отражение остроконечных лохматых елей и пихт. А в самой серёдке – небо. Бездонное вечное небо.
Последние сборы у Кульваряша. Грузимся и трогаемся вниз по суходолу, по насыпи былой узкоколейки. Зарастающая молодым березняком стёжка ведёт нас мимо большой поляны, расположенной посреди царства тёмнохвойных деревьев. Я немного знаю историю этого места. Она трагична, но в то же время и прозаична для Уфимского плато. При товарище Сталине здесь был лагерь. Рассказывают, что много душ интернированных латышей и других репрессированных остались здесь, в этих урманах. Вода в озере была какой-то не подходящей для питья, и многие болели, умирали. До сих пор, думалось мне, бродят здесь по глухим безразличным урманам не отпетые души сгинувших здесь людей. Бродят неприкаянные, пугая редкого, забредшего сюда человека. Уж не к ним ли навстречу шёл я во сне на лыжах?
Боковой лог вывел нас в лог Яман-Елги. Мы вернулись в него снова. Здесь когда-то был узловой полустанок. Колея от Кульваряша вливалась в магистральную дорогу, проложенную по всему огромному сухому логу от Красного Ключа до хребта Каратау. Это была, наверное, самая большая в бывшем СССР сеть узкоколейных дорог. Яманъелгинская узкоколейка пронизывала всё безлюдное пространство Уфимского плато. Хотя тогда, несколько десятилетий назад, здесь было сравнительно людно, а по узкоколейке ходили даже пассажирские поезда.
Нынче всё в прошлом. Сначала умерли лесные поселки. С окончанием лесозаготовок люди ушли из неприветливого леса, оставив после себя остовы изб да погосты. Затем разобрали дорогу. Пройдёт совсем немного времени и на ней прорастёт березняк и осинник. А ещё лет через тридцать здесь не то что проехать, а и пройти будет нельзя. Тайга умеет забирать своё.
Пока же мы в две машины едем – где по насыпи, где вдоль. Распиливаем упавшие деревья, преодолеваем вброд овражки. Когда разобрали рельсы, то разрушили и многочисленные деревянные мосты. И горе теперь тому, кто в одиночку рискнет поехать по этой дороге! Уфимское плато нынче безлюдное, бездорожное, дикое, молчащее, как и сто лет назад. Всё вернулось на круги своя.
А ручейки, что сбегают по овражкам к логу Яман-Елги, дойдя до дня его, исправно уходят под землю. И в каждом из них нам мерещится исток речки. Мы срываемся и копаемся в понорах, пытаясь найти вход в подземелья. Но всё замыто наносами. Навигатор же говорит, что нужно двигаться дальше, и мы едем дальше. Разрушенные мосты, кое-где станционные постройки-будки. И всё. Ни души человеческой. А в небе парит сыч и ему хорошо видно, наверное, что кроме нас в этой безлюдной стране больше никого нет.
Уже где-то после обеда в чащобнике мелькнул просвет, и мы выбрались на обширную поляну. А за ней из-за леса наконец-то показался гребень хребта Каратау. Мы были на Яман-Елге – былой узловой станции: когда-то здесь кипела жизнь, лес свозили из совсем уж отдалённых мест и перегружали на поезда. На этом дорога заканчивалась, и дальше нужно было идти пешком. Но радовало то, что где-то уже вот-вот, совсем рядом наша цель. И мы достигли её! Всего через километр от бывшей станции слева от нас встали скалы, а под ними глазу открылась цепь воронок-поноров, в которых исчезала приличных размеров горная речка. По камушкам, омывая корни елей и сосен, весело бежала с хребта Каратау речка Яман-Елга. И была она никакой не дурной. А была говорлива, приветлива и весьма живописна. Тянуло остаться в этих местах. Жить и радоваться жизни.
В прозрачной воде мелькали стайки хариусов и пескарей. Если бы я был рыбаком, я, безусловно, не отказал бы себе в удовольствии порыбачить. Подумав так, я нащупал в кармане поплавок и вытащил его. И чем-то знакомым-знакомым вдруг повеяло от всего. С вами никогда так не бывало, такое чувство, что это уже когда-то было? Кажется, это называется дежавю. Но я, конечно же, ничего не мог вспомнить. Да и что вспоминать, если я впервые здесь, в месте, где до нас бывали лишь охотники, геологи и лесозаготовители. Хребет Каратау не зря считается одним из самых глухих мест на Южном Урале. По нему проходит граница между Челябинской областью и Башкирией. Вся хозяйственная деятельность ведется по сторонам от границы, и тяготеет к своим центрам. А через хребет не то что дороги, но и тропки никакой нет. По ту сторону хребта находятся истоки рек Миньяр и Аша, а до ближайшего населенного пункта несколько десятков километров.
Здесь же проходила и граница между Южным Уралом и Уфимским плато. И здесь, в трещины на границе их уходили все ручьи и реки, сбегающие с хребта. И если в том месте, где текла Яман-Елга, был самый настоящий песок, как на пляже, то у скал уже начинались скальные известняковые породы. Удивительно: только что ты видел перед собой приличных размеров горную речку, по ней при желании можно было даже сплавиться. И буквально через сто метров её уже нет: на этом отрезке, под скалами, встающими у правого берега, Яман-Елга прямо на глазах уменьшалась, мелела и словно бы впитывалась в своё дно.
Место ухода Яман-Елги под землю – это протяженная трещина под скалами. Место в каком-то смысле перспективное для того, чтобы попробовать раскопать, расширить вход в систему. Теоретически туда можно было попасть. Но для этого требовалось пригнать в это безлюдное место экскаватор или произвести взрыв – не больно-то возьмешь скальные породы лопатой! Перспектива, безусловно, здесь была. На протяжении многих километров ниже ухода Яман-Елги под землю видно было, что карстовый канал реки проходит не так глубоко от поверхности: его обозначали заросли тальника. Многие ручьи, стекающие с бортов лога, терялись в воронках, фильтровались через галечник или уходили под землю по трещинам. И грохотали уже дальше, из мрачной глубины.
Мы возвращались домой, чтобы сесть и крепко проанализировать полученные разведданные. Попасть в подземный мир Яман-Елги конечно было можно, но для этого требовались большие ресурсы – техника и люди. На ночлег встали на берегу Золотого озера, за поселком Первомайск. Завтра с утра – домой. К работе, к делам. Но сегодня ещё можно было провести вечер у костра. Посидеть, глядя на улетающие во тьму к верхушкам молчаливых елей и пихт искры…
***
Из-за поворота, в снежной мгле наконец-то показался тепловоз, «запряжённый» в небольшой состав. Он пискляво свистнул, поприветствовав меня, и притормозил. Скрипнули тормозные колодки. Состав с лесом, а впереди, прямо за тепловозом прицеплен небольшой пассажирский «классный» вагон. Хватаю лыжи и поднимаюсь в него. В узком тамбуре отряхиваюсь от снега, в полумраке, в свете, судя по всему, керосинового фонаря, вижу людей в ватниках, свитерах. Пахнет табаком, хвоёй, душным помещением, углём. Занимаю свободное место на деревянной лавке и смотрю в окно. За окном еле различимые плывут силуэты гор. Всё так же идёт глухой обложной снег.
Из полумрака возникает мальчишка лет двенадцати. Белобрысый, тонкий-звонкий, в зелёном свитере. Смотрит на меня и улыбается.
– Здравствуйте! Меня Валера зовут.
– Привет, тёзка. И меня Валера. Протягиваю ему руку. Он жмёт.
– Я ведь знал, что вас сегодня встречу. Ведь это же вы нашли мой поплавок, там, в Провальной яме?
Лезу в карман. Поплавок на месте. Там, куда я его положил.
– Вот этот?
– Да, этот. Я его, когда на Яман-Елге в прошлом году рыбачил, потерял. Наверное, таймень оторвал. А потом мне приснился сон, что вы нашли мой поплавок в Провальной яме. А оказалось что это не сон.
– Ну, как же не сон? Вот это всё вокруг – сон. И ты мне тоже снишься.
– Это для вас сон, а для меня нет. Вы мне до этого уже снились.
– Тогда держи поплавок и на тайменя применяй другую снасть.
– Да нет там уже никакого тайменя. Мужики с лесопункта после того как я рассказал, там сеть поставили. Но ничего не поймали. Таймень ушёл, потому что обиделся.
– Куда ушёл, Валер?
– Куда, куда, под землю…
Снова просыпаюсь в палатке. Сон стоит перед глазами так ясно! Вокруг утренний полумрак, сереет рассвет. Где-то над головой попискивает проснувшаяся синица. Машинально лезу в карман за поплавком, зная уже, что его там нет. Но нет, на месте лежит. Всё-таки сон. Сон с продолжением. Нужно поспать, ещё есть время. Поворачиваюсь на другой бок. И, уже засыпая, думаю, что, наверное, нужно будет узнать в администрации Красного Ключа, или где там узнают, жил ли когда в этом посёлке Валерка и сестра его Нинка, дети парторга леспромхоза. Да, да, нужно узнать…
