…Но, может, и не было снега?
Почудилось просто тебе,
Что ветер за окнами бегал,
Стонал в приоткрытой трубе.
Уснула, и в мороке странном
Смотрела с большой высоты
На белые пни и поляны,
На сонную реку, кусты…
Глядела с тоской журавлиной,
Как снегом заносит дома.
И с рыжею мёрзлою глиной
Навек остывала сама.
…Очнулась в привычном покое.
На месте и дом, и кровать,
И дождь — не метель над рекою.
…А, может, снегам не бывать?
***
Где ты, детство легкокрылое?
Наблюдаю за кузнечиком,
заклинаю словом бабочку,
чтоб присела на траву.
По росе студёной бегаю, —
ох, как долог день до вечера!
И всего лишь утро раннее,
а давно уже живу.
Из деревни на Горбатницу
потянулось стадо сонное.
Колокольчики отбрякали,
и не слышно пастуха.
Хоть нельзя, до речки сбегаю,
там покаркаю с воронами,
что в воде речной полощутся
близ песчаного мыска.
А у лавки хива* бегает —
вот бы мне сачок ли, удочку,
наловила бы для хивника,
а руками не поймать.
Попрошу-ка, чтоб сегодня мне
братья вырезали дудочку.
Вон ивняк какой качается,
и кустов не сосчитать.
У крылечка вижу бабушку,
в дом меня заводит с улицы,
наливает кружку полную,
с чёрным хлебом, молока.
А потом велит присматривать,
где там бродят наши курицы.
«Двух который день не видела.
Нет ли где-нибудь хорька?»
За весёлыми цыплятками
мне ходить бы любо-дорого,
только я кота бесхвостого
трушу больше, чем собак.
Из куста он вдруг как выпрыгнет —
не спасти цыплят от ворога.
Что тогда скажу я бабушке?
Буду плакать, если так!
…Нет уж четверть века бабушки,
заросла ольхой Горбатница,
и последнюю коровушку
не пасут в краю лесном.
А по улице пустеющей
время лишь клубочком катится.
Где ты, детство легкокрылое?
Только сумрак за окном…
*Хива — мальки речной рыбы, часто появляющиеся у самого берега. Хивник — пирог с хивой.
СТАРАЯ ЦЕРКОВЬ
Если б не было церкви —
за что зацепиться глазами,
Когда выйдешь на берег
и глянешь на водную гладь?
Пусть обшарпаны стены
и редки служения в храме,
Купола ещё могут
людские сердца освещать.
Для меня это место,
быть может, особенно свято.
Возле церкви заречной
от кладбища нет и следа.
Двух прабабок моих
в землю там положили когда-то —
В годы страшной войны,
что, казалось, пришла навсегда.
Череда трудных лет,
и людская беда, точно море.
С четырьмя на руках —
как другие, оставшись вдовой, —
Испытала сполна
моя бабушка голод и горе,
Как и все на Руси —
полной мерой и даже с лихвой.
Отгремела война,
и забыли о старом погосте.
Ни крестов, ни надгробий —
травой поросли бугорки.
Нету сил разбирать,
чьи в могилах покоятся кости, —
Вся Россия в слезах:
не вернулись домой мужики…
Ни Ильи, ни Ивана,
кому бы распахивать поле,
И детей поднимать,
и упавшие ставить кресты.
Захлебнулась страна
и трудом непосильным, и болью.
Не о мёртвых тужить —
а живым устоять у черты.
…Помню, с бабушкой как-то
на кладбище старом бродили,
И шептала она,
побледнев и сменившись с лица,
Наклоняясь к земле,
словно дочь к материнской могиле,
И руками водила,
водила по ней без конца.
А потом поднялась
и, застывшая, в небо глядела,
Затвердевшую боль
доверяя одним куполам.
И смотрел на неё
так же горестно и онемело
Опустевший, но светлый,
отринутый временем храм.
И неслись облака, словно дым,
над заросшим погостом,
И закрытая Церковь,
как Слова лишённая Речь,
Тихим светом скорбела с высот
милосердно и просто
Вместо всех поминальных,
внутри не зажёгшихся, свеч.
Только после открылась
мне бабушки горькая тайна —
Её долгие годы
хранила она, как вину, —
Когда стало понятно
из нескольких фраз мне случайно,
Что от голода мать
у неё умерла в ту войну…
Пусть стоит этот храм
за рекой, на краю деревушки,
Точно Память о вечной —
Победы и Жизни — цене,
И плывут облака,
и весеннее слово кукушки
Над равниной звучит
в предрассветной её тишине.
***
Кругом вода и ненадёжный лёд.
В мучительной, подкожной, внутривенной
Ноябрьской тьме качается, плывёт
Мой старый дом, мой остров пятистенный.
Ни паруса, ни мачты, ни руля.
Да хоть бы свет, мерцающий на башне!
И точно капля, канула земля...
Но дышит ветер снегом предстоящим.
***
Изба моя под утро выстыла.
Остатки прежнего тепла
Забрав с собою,
в поле чистое
Куда-то осень побрела.
А поле чистое не кошено,
Торчит из снега будыльё,
Да щедро сыплет снежным крошевом
С небес на бывшее жнивьё.
Дорога с поля непроезжая,
А по краям — в борщевике.
Сейчас — ни конному, ни пешему
Ни по земле, ни по реке.
…Бредёт пригорками, ухабами,
Скользит и падает на лёд.
А может, грустная и слабая,
Не осень — Русь сама идёт?
РЕКА
1
Река задыхалась, как рыба,
Кусала в отчаянье лёд.
Казался бесцветною глыбой
Её ненасытный живот,
Набитый шугою, и снегом,
И скукою пасмурных дней.
…А грустное сонное небо
Тускнело и гасло над ней.
2
Пока не закроются реки,
Тревогу в груди не унять.
Живёт Океан в человеке:
Отхлынет — вернётся опять,
И волны любые, и камень,
И ветры, и скалы, и льды
В нас бродят и бродят веками,
Свои оставляя следы.
Не стоит бороться с природой,
Ведь каждым моим позвонком
Я чую далёкую воду
С присущим лишь ей холодком.
***
Вот и окна глядят враждебно,
Точно гонят меня в подвалы.
…Из лесов, поднимаясь гребнем,
Неприметно зима вползала.
То с ветрами взлетая к небу,
То к земле прижимаясь телом,
Осыпала тоской и снегом,
Вьюгой сумеречной шипела.
Обволакивала кругами
И свивала их в белый кокон.
И мерещилось в каждой раме
Мне её ледяное око.
А когда прикоснулась жалом
К берегам и пустынной мели,
То речная вода стонала,
Льдины корчились и хрипели.
И, насытив студёным соком
Дерева до глухого гула,
Тихим холмиком одиноким
Между прочих холмов уснула.
***
Звук пилы, размывчатый, не резкий,
Сонный иль простуженный слегка,
За окном, за белой занавеской,
Всё ещё задёрнутой пока,
Мается, срываясь то и дело,
Бормоча, ругая холода,
Вязнет в древесине индевелой
И смолкает, словно навсегда.
***
Жалею себя по ночам:
То крыльца болят, то коленки.
И надо бы сдаться врачам,
Но это одна маета.
То гнезжусь на самом краю,
То лезу к спасительной стенке,
То глажу болячку свою,
Ворча, что погода не та.
Не та, а другой не займёшь,
Да мне и не надо — другую,
Когда за окошками дождь
И солнышка нет в повидах,
А всё-таки птицы поют,
А всё-таки ветки ликуют,
Хоть ветер по-зимнему крут,
И лето — в далёких садах.
***
Не вылежалась я, недоспала,
И оттого едва брожу по дому,
И медлит непроворная игла
В моих руках, и режу по живому.
Сшивать не буду. Прохудилась ткань,
Линялая, в бесчисленных заплатах.
Нет смысла толковать про инь и янь
И слёзы по ночам в подушку прятать.
Когда бы рукодельницей была,
Прикрыла б тонкой вышивкой прореху...
Не зная никакого ремесла,
Вольно мне было за море поехать,
Ни яблока, ни птицы не найти,
Вернуться на заросшую поляну,
Чтоб вновь за милым призраком брести
К очередному морю-окияну...
***
Тихий теплится огонёк.
Ни на что не имею права,
Лишь писать тебе между строк
Потаённо, да не лукаво.
Не тревожа чужой земли,
Не лишая тепла и крова,
Быть всю жизнь от тебя вдали
И не ждать ничего иного.
То, что сбыться могло, — сбылось.
Не ищу ни плеча, ни взгляда.
Корни вместе, да ветви врозь.
Дни — раздельно, а судьбы — рядом.
***
Ой, пошто ты, Север-батюшко,
Вымораживаешь дом,
По углам да под кроватями
Через стены дышишь льдом?
Словно гонишь прочь постылую,
К незнакомой стороне…
Чуженина полюбила я —
Только верен он не мне.
Хоть давись железным хлебушком,
Сохни в поле лебедой.
Лучшей доли поздно требовать:
Я — седая, он — седой…
От печного жара красного
Разболелась голова,
Но не греют дом напрасные
Пустотелые дрова.
***
А на мне обрывается ниточка,
Дедов-прадедов цепь-череда.
Как легко,
отворивши калиточку,
сделать шаг и уйти в никуда.
Что же держит на этой изменчивой,
Суетливой и горькой земле?
Да хоть то, что я всё-таки — женщина,
Берегиня её издревле.
***
…ты думаешь о разных берегах,
как о цветных фигурах из бумаги...
И. Будницкий
Я думаю о разном, о простом,
А чёлн плывёт скорлупкой в Океане,
Дюймовочкиным тоненьким листом,
Что жук тянул, а нынче время тянет,
Несёт его неведомо куда,
И кажется, что из глубин бездонных
Утерянные встанут города,
Колокола зальются чистым звоном…
А если вдруг, как в давнем страшном сне,
Огромный хвост взметнётся над волною —
И буду я лежать на зыбком дне,
И воды — все — промчатся надо мною?..
Покой желанный вместо кутерьмы…
Но Север ворохнётся в сердце льдинкой,
И выступит из вязкой синей тьмы
Луна над лесом — рыжей половинкой.
МОЛИТВА
Я позабыл, как выглядит мой кров,
Устав от одиночества и Бога.
И. Будницкий
Устать от Бога и забыть свой кров?..
Уныние в душе поникшей дремлет,
Порой от завывания ветров
Устанешь так, что ненавидишь землю.
Какой тут пух! И что за чернозём?
Здесь дыбится одна сплошная глина.
Идёшь по ней, и каждый новый ком
Долбишь киркой, мотыгой — всё едино! —
Звенит железо в стонущих руках,
Не трогая запёкшиеся тверди,
И кажется, что, превращаясь в прах,
Ты шаг за шагом двигаешься к смерти,
И чудится, что сам скорей землёй
Окажешься — тем, нужным чернозёмом…
Из ног босых стекает кровь струёй,
Но молишься Земле — работой, ломом… —
И уступает, медленно, не вмиг,
Привычно рассыпаясь под лопатой.
Пустыни нет, есть поле и родник,
И грома уходящего раскаты.
***
Небесный свод, как в юности, высок —
Почти не давит на больные плечи.
И время не сбегает, как песок,
А отступает, тихое, далече.
Туда, где за темнеющей рекой
Глядит с холма на божий мир без гнева,
Без всякой страсти огненной — людской! —
Старинный храм, святая Параскева.
Спокойная, среди летящих вод,
Ветрами продуваемая всеми,
Но от неё светлеет небосвод,
И краснотал покачивает время.
Смиряешься, достаточно пожив —
Житейская волна обточит камень.
И море превращается в залив,
И поле зарастает сорняками.
СОН
Ни дымка, ни приметного знака,
Чтоб хоть где-то топилось жильё.
Лишь бредёт вдоль забора собака.
Я с тоскою смотрю на неё.
Этот пёс, да пустынное небо,
Да чернеющий тополь вдали
Средь безмолвия белого снега
И оставленной нами земли…
Не воротишь ни время, ни силу.
Гаснет свет уходящего дня.
…А собака мне путь заступила
И враждебно глядит на меня.
Обойти бы её, да куда там!
Пробивает внезапная дрожь:
На умершую нашу собаку
Этот пёс, как две капли, похож…
Но неласков: и лает, и злится —
Гонит прочь из деревни пустой,
Точно жизни и смерти граница
Тут проходит незримой чертой,
Словно сторож у страшного входа,
Мне открытого здесь наяву.
Отступаю… До часа и года,
Что неведом, покуда живу.
