Взгляд назад невидящих глаз+1

(Окончание. Начало в №3/2013 и сл.)



Последний месяц лета

Итак, в сентябре 1988 года я перешел на работу в историко-архивный институт и приступил к работе в качестве заведующего новой кафедрой математики, включенной в состав факультета научно-технической информации. Вместе со мной в институт перешли Женя Бениаминов и Аркадий Вайнтроб. Витя Васильев перешел на работу, предложенную Гельфандом. Через год к нам присоединилась Наташа Березина, ставшая заведующей вычислительной лабораторией факультета. Остальные члены нашей прежней лаборатории не имели необходимого математического образования и педагогического опыта. На кафедру перешли уже работавшие в МГИАИ Светлана Алексеевна Ганнушкина и Елена Александровна Куренкова. В таком стартовом составе мы начали новый учебный год. Мне пришлось лихорадочно изучать программы математических курсов, внося на ходу коррективы, читать лекции по новому для меня курсу "Дискретная математика", осваивать новое жизненное пространство и новую среду обитания.

Институт располагался в самом центре Москвы на улице Двадцать пятого Октября, ныне Никольской улице, в когда-то красивом здании греко-римской-славянской академии, требовавшем капитального ремонта. Институт также занимал отдельные здания на Никольской, ранее принадлежавшие Русской православной церкви. Разумеется, все здания не предназначались изначально для учебных целей и были грязными и полутемными, что особенно меня раздражало.

Через пятнадцать лет я встретился со студенческой средой, сильно отличавшейся от студенческой среды мехмата шестидесятых и от среды моих слушателей в военной академии, и к которой тоже надо было приспосабливаться. Моральная деградация советского общества, мгновенно проявившаяся при быстром распаде социалистической системы и отторжении коммунистической идеологии, не могла не затронуть молодое поколение. Для многих студентов целью стало получение диплома, а не знаний, они предпочитали продавать пиво с ящиков у станций метро или подрабатывать в кооперативах и не посещать занятий, зная, что найдутся преподаватели, которые за соответствующую плату поставят нужную оценку и напишут дипломную работу.

Уровень моральной деградации студентов наглядно демонстрирует мой разговор с нашей выпускницей Наташей Кабановой. Начиная с 1988 года, Наташа три года слушала мои лекции и посещала семинарские занятия. На первых порах она с трудом понимала самые простые вещи, и ей приходилось пересдавать экзамены, чтобы получить тройку. Но она проявила поразительное упорство, и на третьем курсе достигла такого уровня, что я смог поставить ей пятерку. В конце пятого курса она пришла ко мне в кабинет и попросила написать рекомендацию для поступления на специальную программу какого-то американского университета. Я сказал: "Наташа, мне известно, что ты не писала свою дипломную работу". В ответ я услышал: "Я выучила английский, работала переводчицей на международной выставке, я свои пятерки на жопе высидела и не собиралась на эту ерунду время тратить". "Пошла вон", - ответил я, пораженный цинизмом услышанного.

Конечно, среди студентов были способные и старательные молодые люди, стремившиеся получить современное образование. Один из моих студентов Евгений Долгий создал автоматизированную систему обучения языку программирования Foxpro и получил за эту работу премию Национальной ассоциации по искусственному интеллекту. Другая моя студентка Элина Третьякова прошла преддипломную практику на фирме у Алеши Голосова и создала схему реальной базы данных, оцененную, по утверждению Голосова, в два миллиона рублей. Вполне доверительные отношения сложились еще с одним дипломником Олегом Матвеевым, рассказавшим мне, как КГБ организовывало предвыборную кампанию Жириновского осенью 1993 года. В результате выборов партия Жириновского набрала больше всех голосов.

Ректор института Юрий Николаевич Афанасьев запомнился советским людям фразой об агрессивно-послушном большинстве горбачевского Верховного совета СССР. Недаром Клара Новикова шутила, что с Афанасьевым любая женщина даже в Сибирь поедет.

После успешного окончания исторического факультета МГУ в 1956 году он был направлен на стажировку в Сорбонну и после возвращения довольно быстро стал проректором Высшей школы комсомольского движения, защитил докторскую диссертацию по историографии Коммунистической партии Советского Союза и впоследствии вошел в состав редакции журнала "Коммунист". Будучи высокообразованным человеком и хорошо понимая разницу в развитии гуманитарных наук в западных странах и в СССР, Афанасьев в начале перестройки получил возможность преобразовать закосневший гуманитарный институт в современный учебный и научный центр. Многое он смог сделать, но в итоге институт, преобразованный в Российский государственный гуманитарный университет (РГГУ), оказался под управлением людей, не имеющих ни глубокого понимания исторических процессов, ни афанасьевского размаха, но зато накопивших серьезные личные претензии к своему бывшему вождю.

Институтом, кроме ректора, управляли два проректора: проректор по учебной работе заведующая кафедрой истории средних веков Наталья Ивановна Басовская и проректор по научной работе Виктор Александрович Муравьев. Выпускница исторического факультета МГУ Басовская не только любила свой предмет, но и мастерски читала лекции, заражая студентов своим энтузиазмом. Миллионы слушателей радио "Эхо Москвы" в настоящее время сами могут оценить ее мастерство рассказчицы: каждую субботу она ведет передачу "Все так". Одновременно Наталья Ивановна наслаждалась своей административной властью, будучи правой рукой известного всей стране ректора. Она много времени проводила в своем кабинете, вникала в дела каждой кафедры, вела доверительные долгие разговоры за закрытыми дверями своего кабинета и пыталась быть в курсе всех сплетен и интриг, без которых маленький историко-архивный мир немыслим.

В отличие от Басовской Муравьев достаточно формально исполнял свои обязанности, по существу не вмешиваясь в научную работу кафедр, не пытаясь освободить исследования по истории от догм коммунистической идеологии. Думаю, что он, как и полагалось историку, опасался возможной реставрации. В определенной степени он оказался прав: реставрация произошла не в сфере идеологии, а в политической системе, когда КГБ пришло к власти вместо ЦК КПСС. Через два года Муравьева сменил на посту проректора заведующий кафедрой истории СССР Ефим Иосифович Пивовар, старавшийся реализовать научные проекты ректора. Он умел поддерживать хорошие отношения со многими заведующими кафедрами и одновременно держаться в тени, не обладая ораторским искусством Афанасьева или Басовской. Тем не менее он впал в немилость и был вынужден уйти из РГГУ. Однако в российской действительности по-прежнему молчальники выходят в начальники, и ныне Пивовар - ректор РГГУ.

Осенью того же года в давно не ремонтировавшемся актовом зале МГИАИ произошло важное для политической жизни России времен перестройки событие – по инициативе А.Д. Сахарова, Ю.Н. Афанасьева, Р.З. Согдеева, А.М.Адамовича и А.Б.Мигдала был создан общественно-политический клуб московской интеллигенции "Московская трибуна". Мы с Машей попали на учредительное собрание благодаря Свете Ганнушкиной, и с тех пор почти ни разу не пропустили заседаний. В результате мы познакомились со многими т.н. либеральными политиками, журналистами, экономистами, чьи имена мелькали на страницах журналов и звучали по радио и телевидению. Позже я остановлюсь более подробно на деятельности "Московской трибуны", а сейчас отмечу лишь существенный и одновременно курьезный факт: вопрос о членстве в "Трибуне" был поднят на первом же заседании и никогда не был решен. Вспомним, что именно этот вопрос оказался важным в истории России, расколов российскую социал-демократию на большевиков и меньшевиков.

Учреждение "Московской трибуны" состоялось промозглым и дождливым ноябрьским вечером, заседание окончилось после одиннадцати часов вечера, но, выйдя из здания института, мы с удивлением обнаружили на внешних подоконниках "наблюдателей", хотя вход в актовый зал был свободный и любой желающий мог в него войти.

Этой же осенью нам в руки попал машинописный экземпляр книги Шафаревича "Русофобия". Мы сделали для себя несколько дополнительных экземпляров. Один из этих экземпляров я отдал Сахарову на очередном заседании нового клуба и попросил его отреагировать на текст одного из членов его правозащитного комитета. "Я попрошу Леонида Михайловича Баткина написать ответ", - ответил Андрей Дмитриевич, но Баткин ничего не написал. Короткий яркий ответ написала Света Ганнушкина. Однако труд Шафаревича требовал тщательного анализа, и среди наших друзей имеется человек, не понаслышке знающий средневековую еврейскую теологию. Его зовут Борис Кушнер. Я познакомился с Борей осенью 1960 года, когда мехматское бюро ВЛКСМ назначило меня одним из редакторов факультетской стенной газеты, сочтя неприличным, что Ленинский стипендиат не имеет общественной работы. В состав моей редакционной группы был включен второкурсник Боря Кушнер. Нам нужно было выпустить новогодний номер газеты, и Боря предложил придать газете форму новогодней елки, поместить стихи и картинки о том, как отмечали Новый год на мехмате в разные исторические времена, в центре поместить зеркало, окаймленное надписью "Лучшие люди мехмата", преподнеся каждому читателю приятный сюрприз. Идея настолько всем понравилась, что в день перед выпуском мы работали до двух часов ночи. Но наш труд студенты не увидели: утром в половине восьмого на факультете появились уборщицы, в восемь часов газету сняли, а в десять часов, как только я появился на мехмате, меня вызвали в партбюро. Там на столе лежала наша газета с дыркой в середине вместо зеркала. Не имеет смысла пересказывать предъявленные мне претензии. В результате факультет остался без новогодней газеты, и наша редакционная группа перестала существовать. К моему удивлению, никаких дисциплинарных мер против нас не предприняли – наши шалости не носили политического характера.

С Борей мы снова встретились через десять лет, когда он со своей женой Мариной и двумя детьми въехал в кооперативный дом на проспекте Вернадского, построенный для сотрудников МГУ. В этот же дом въехал и Роберт со своим семейством, и Марк Фрейдлин. О разнообразии Бориных талантов и его активной творческой деятельности я не стану рассказывать, так как он сам опубликовал свою автобиографию, которую можно найти на Интернете. Удивительно другое: квартира Кушнеров располагалась непосредственно над квартирой Гольдштейнов, и Боря постоянно развлекал соседей своими музыкальными импровизациями. Теперь Боря и Марина живут в Питтсбурге, а их младший сын живет в Сан-Франциско. Родители регулярно навещают сына, а заодно и нас.

Не дождавшись ответа Баткина, я попросил Борю прокомментировать "Русофобию". Недавно выяснилось, что с подобной просьбой к Кушнеру уже обращались его друзья, и его развернутый ответ Шафаревичу уже был написан, но он был опубликован только после выезда Кушнеров из СССР в феврале 1989 года. Через десять лет после публикации Шафаревич счел необходимым отреагировать на некоторые замечания Кушнера, умолчав о том, кому он отвечает.

Зимой 1989 года в издательстве "Наука" вышла моя книга "Моделирование семантики в базах данных", и после этого я подал в Ученый совет ВИНИТИ докторскую диссертацию по информатике. Хотя к этому времени я мог бы подать снова диссертацию по математике, но я не хотел наступать себе на горло и идти на поклон к тем же антисемитам. Даже во время начавшейся перестройки никто не собирался анализировать деятельность ВАК в семидесятые годы и открыто признавать погром в советской науке. На мое обращение к Горбачеву с требованием ревизии решения ВАК я получил ответ, что могу снова защищать докторскую диссертацию по математике.

Все как бы шло по плану, но неожиданно началась моя административная карьера, вызвавшая серьезное недовольство моей жены. Здесь надо поговорить о роли человеческих амбиций не только в судьбах отдельных людей, но и в истории народов. В Советском Союзе много способных людей явно или неявно ощущали недореализованность своих потенциальных возможностей, а развал советской системы позволил некоторым людям почувствовать, что пришло их время. Такие люди появились всюду – в политике, в экономике, в журналистике, в культуре. Далеко не все почувствовавшие добились успеха, но многие попробовали проявить свои возможности. Амбиции людей далеко не всегда соответствовали их реальным личным способностям, но в истории успех часто достается не тем, кому следовало. В постсоветской России за примером далеко ходить не надо: в переломный момент истории первым президентом России стал Ельцин, а в Чехии первым президентом стал Гавел.

У меня с самого начала было скептическое отношение к перестройке, начатой сверху, и к попыткам искать новых лидеров в Политбюро. Ни о какой административной или политической карьере я и не думал. Единственно, что я позволял себе, - коротко и определенно выражать свою личную оценку происходящего в стране на заседаниях "Московской трибуны". Однако мой хороший знакомый Виктор Константинович Финн лучше меня почувствовал возможности нового времени. Он имел определенное влияние на Афанасьева и убедил ректора в целесообразности преобразования факультета научно-технической информации в факультет информатики и избрать меня деканом нового факультета. Идея Финна понравилась Афанасьеву еще и потому, что он хотел избавиться от прежнего декана В.Р. Серова, который до сих остается для меня загадочной фигурой. Пожилой маленького роста худой человек тихо, не повышая голоса, был по существу диктатором на факультете. Детали его биографии были удивительны: генерал-лейтенант в отставке, работавший в закрытом заведении, неизвестно за что получивший Государственную премию и степень доктора наук, вдруг оказался в совершенно гуманитарном вузе, но вне специального факультета секретного делопроизводства, а на весьма специфичном факультете научно-технической информации. После недолгих колебаний я принял сделанное мне предложение, и вскоре оказался погруженным в административные заботы, поскольку у факультета не было постоянного помещения, и в течение двух лет мы трижды переезжали из одного арендованного помещения в другое. Самым катастрофическим оказался переезд в освободившееся школьное здание около метро "Преображенская" зимой 1991 года, когда от сильных морозов лопнули водопроводные трубы со всеми вытекающими последствиями: факультет не мог работать без действующей системы канализации. Привычный порядок жизни вдруг рухнул, я каждый день стал уезжать в институт, вечерами телефон звонил непрерывно, а Маша недовольно повторяла, что я вместо научной работы предпочел заниматься ремонтом унитазов. Последний переезд факультета в завоеванное Афанасьевым после провала августовского путча здание Высшей партийной школы состоялся без меня, потому что весенний семестр и лето 1991 года я провел в Гамбурге, где в Высшей технической школе читал курс алгебры для будущих инженеров и специалистов по вычислительной технике.

Среди всей этой суеты защита второй докторской диссертации прошла без волнений и чрезмерных эмоций, известные оппоненты профессора В.А. Успенский (МГУ, ВИНИТИ), Д.А. Поспелов (ВЦ АН СССР), А.В. Бутрименко (МЦНТИ) произнесли хвалебные речи, к которым присоединились и некоторые члены Ученого совета, знакомые мне только по фамилии, и только член совета Н.М. Остиану, геометр по специальности, тесно связанная с антисемитом Позняком, спросила меня о наличии пересечений с моей предыдущей докторской диссертацией. Получив заверения в том, что пересечений нет, она больше вопросов не задавала, но думаю, что единственный голос против принадлежал именно ей. На сей раз ВАК без задержек утвердил диссертацию. Через год также без промедлений ВАК присвоил мне звание профессора, и на этом закончились наши "дружеские" отношения.

Став деканом, я, опираясь на активную поддержку и помощь своего заместителя Михаила Самуиловича Певзнера, решил автоматизировать работу деканатов, привлекая студентов к написанию программ и к коллективной осмысленной работе. Заодно работу получили сотрудники лаборатории вычислительной техники под руководством Наташи Березиной, а преподаватели, читавшие курсы по программированию, получили наглядный пример того, как надо обучать студентов работе на ЭВМ. Весной 1990 года Певзнер неведомым мне образом познакомился с приехавшим в Москву профессором английской литературы одного из небольших колледжей штата Юта, центра мормонской религии. Профессор, немец по происхождению, ставший мормоном и заведший большую семью, очень заинтересовался нашим гуманитарным институтом, Москвой и историей России. Он захотел привезти своих студентов в Москву. Признаюсь, я отнесся к этой идее скептически, но оказалось, что в неформальной ситуации комсомольские организации могут действовать весьма эффективно. Секретарь комсомольской организации факультета Илья Резников, прошедший армию, деятельный и изобретательный, быстро организовал группу студентов, готовых принимать дома иностранных гостей, и эта группа разработала план экскурсий и развлечений для американских студентов. Приглашение было отправлено в неведомый американский штат и в еще более неведомый местный колледж. В июле в МГИАИ появилась группа упитанных розовощеких молодых людей, которая после моей короткой приветственной речи была отдана в распоряжение команды Резникова. Провинциальные американские юноши и девушки были ошеломлены устроенным им приемом и, вернувшись домой, с таким восторгом описывали свою поездку в Москву, что граждане штата Юта собрали специальный фонд для ответного приема советских студентов.

Тем временем в нашей семье начались передвижения на Запад. Второй муж нашей старшей дочери Лили получил приглашение на работу в известный калифорнийский университет в Беркли, и в августе 1990 года мы простились с ними и с нашей первой внучкой Инночкой в Шереметьево. Инночка жила вместе с нами со дня своего рождения, и в первые месяцы я часто сам ее купал по вечерам, пеленал, кормил и укладывал спать. Инна довольно рано научилась читать и очень любила, когда ей читали. По утрам она не будила родителей, а являлась растрепанная в нашу спальню с книгой в руках и плаксивым голосом требовала: "Муся, читай!" Машу в семье с детства называли Мусей, и все внуки называют ее только этим именем. Инна рано пошла в школу, и ее первая учительница Татьяна Михайловна Великанова, известная правозащитница, сразу разглядела что-то необычное в ребенке, сказав, что она звезда. Через двенадцать лет в другой стране ее предвидение в определенной мере подтвердилось. Но в разгар лета 1990 года в аэропорту Шереметьево я передал из рук в руки Лиле нашу старшую внучку, не зная, когда мы увидимся вновь.

Я увидел Лилю и Инну через четыре месяца. Из Юты пришло официальное приглашение, у нас уже была сформирована группа студентов, Резников взял под контроль своевременное оформление выездных документов, и все шло гладко до тех пор, пока не дошла очередь для покупки авиационных билетов. В кассе Аэрофлота нам сказали, что у них нет билетов в США на декабрь, а приглашавшая сторона хотела принимать нас на Рождество. Но благодаря влиятельным связям включенного в студенческую делегацию Саши Орджоникидзе, родственника Серго Орджоникидзе, мне удалось добраться до заместителя министра авиационной промышленности и получить распоряжение о продаже нам авиационных билетов.

22 декабря 1990 года мы прилетели в Нью-Йорк накануне Рождества. Самолет Аэрофлота, разумеется, опоздал на два часа, и мы не успели сделать пересадку. Очередной рейс в столицу Юты Солт-Лейк-Сити отправлялся на следующий день ранним утром, и мы были вынуждены остаться в аэропорту Кеннеди, так как представители Аэрофлота бросили нас на произвол судьбы.

В аэропорте нас встретили двое молодых людей, действовавших по поручению организаторов нашего визита. Хотя аэропорт на ночь закрывался, нам разрешили оставить наши вещи в зале ожидания, и встречавшие повезли нас в город, чтобы показать праздничное убранство Нью-Йорка. Панорама залитого огнями огромного города, на который мы смотрели со сто первого этажа знаменитого небоскреба Имперского Здания, была грандиозной и ошеломляющей и несомненно скрасила наше ночное бдение. На следующий день мы благополучно добрались до Солт-Лейк-Сити, откуда нас отвезли в близлежащие городки и разместили всех в отдельных частных домах, так что студенты сразу могли почувствовать разницу в организации повседневной жизни. Меня и Певзнера разместили в большом двухэтажном доме президента небольшого местного банка. В доме поражали размеры общих помещений: гостиной с роялем, кухни с непривычно большим количеством встроенных шкафов, огромным холодильником и двумя столами, один из которых предназначался для праздничных обедов, гимнастического зала с различными снарядами и отделенном диванами пространстве, в центре которого стоял телевизор с непривычно большим экраном. В гостиной, кроме рояля, стояли диваны и высокие стеклянные шкафы, наполненные вазами, статуэтками и другими предметами прикладного искусства. Одна из стен гостиной казалась стеклянной, поскольку простенки были маленькими, а окна простирались с пола до потолка.

У хозяев было семь детей, причем младшая дочь оказалась приемной девочкой из индейского племени. Каждый ребенок имел свою отдельную комнату на первом этаже, но эти комнаты были небольшими, в них дети готовили уроки и спали. Одна из таких комнат была предоставлена нам, но ванная комната снова оказалась большой.

Отец нашего хозяина был уже старым человеком, во время нашего пребывания ему исполнилось 79 лет, и собрать всех его детей и внуков, вместе с гостями из Москвы, можно было только в доме его старшего сына. В более молодом возрасте он был министром финансов штата Юта. Когда он пригласил нас к себе, то три вещи поразили меня: проекционный экран, оранжерея в центре гостиной и кабинет, заставленный книгами от пола до потолка, Я очень быстро нашел общий язык с хозяином дома, и пока студенты смотрели телевизионную программу, мы часа два проговорили с ним и о текущей политике, и о еврейской истории, и о связи между мормонами и евреями. В нашу обширную программу был включен прием у сенатора Орвина Хатча, до настоящего времени являющегося одним из самых влиятельных деятелей республиканской партии. В кабинете сенатора я снова был поражен обилием книг, в том числе книгами по политологии самого Хатча. Прием был регламентирован по времени и состоялся только потому, что одна из организаторов нашего приема, близко знавшая сенатора, попросила его уделить нам время. После короткого приветствия он ответил на вопросы студентов. Бросилась в глаза та осторожность, с какой он говорил о перспективах развития советско-американских отношений, подчеркивая непредсказуемость развития событий в Советском Союзе.

Программа нашего пребывания оказалась чрезвычайно насыщенной и интересной. Для студентов были прочитаны лекции о принципах организации американского бизнеса, показаны действующие производства, включая автоматизированную банковскую систему, а после рождественских каникул по моему настоянию целую неделю проводились занятия в компьютерном классе, после которых мы отправлялись на экскурсии. На Рождество мы присутствовали на праздничной мормонской службе, в Солт-Лейк-Сити мы побывали в здании местного конгресса, посетили резиденцию губернатора, осмотрели главный мормонский храм, где были приняты президентом мормонской церкви. За пределами столицы штата мы побывали в знаменитом мормонском хранилище микрофильмированных копий генеалогических документов, собираемых по всему миру, побывали на знаменитой компьютерной фирме WordPerfect, созданной ее молодым президентом, бывшим по образованию пианистом, познакомились с известным университетом, названным в честь основателя многих городов Брингхэм Янга. Освещенные солнцем и засыпанные снегом горы окружали современные комплексы зданий и WordPerfect, и университета, и меня поражало проникновение современной цивилизации в трудно доступные и мало населенные горные районы, находившиеся под контролем эклектической мормонской религии.

Нашу группу дважды повезли в театр, показав, в частности, местную постановку балета Чайковского "Щелкунчик". Петр Ильич не мог предвидеть, что исполнение его балета станет американской традицией в период рождественских праздников, наряду с "Мессией" Генделя. Местная пресса широко освещала наш визит, и так как мне несколько раз пришлось произносить ответные речи, то моя фотография появилась на первых страницах местных газет.

Десятого января мы распростились с гостеприимной, но холодной Ютой с ее двадцатиградусными морозами, разместились в двух комфортабельных микроавтобусах и отправились через Аризону и Неваду в солнечную Калифорнию. Сменявшие друг друга пейзажи были столь непривычны по цвету, ландшафту, растительности, что невозможно было оторваться от окна, а вечерний Лас-Вегас показался кадрами из кинофильма с нашим участием в массовых сценах. Первая продолжительная остановка произошла в окрестности Лос-Анджелеса, где мы расположились на берегу Тихого океана. Стояла очень теплая солнечная погода, словно мы стремительно сменили зиму на лето, но удивляться мы к этому моменту уже устали. В течение двух дней мы успели совершить небольшую экскурсию по городу, побывали в Голливуде и поразвлекались в Диснейленде. После этого я расстался со своими спутниками. Певзнер со студентами поехали в Сан-Диего и в Большой каньон, а я улетел в Сан-Франциско, в окрестностях которого жили Лиля и Инна. К этому времени Лиля и ее муж уже работали, и в день моего приезда Инна сидела одна дома, так как сильно простудилась. Я приехал к вечеру, и ребенок, устав от ожидания, мгновенно заснул, сидя на моих коленях и положив голову мне на грудь. Лиля тут же запечатлела на фотографии эту сцену. Конечно, мир перевернулся. Еще четыре месяца назад название Эль-Серрито мне не было известно, город Сан-Франциско столь же недосягаем как Рио-де-Жанейро для Остапа Бендера, а тут я сижу в наполовину мексиканском городке, рядом в Сан-Франциско происходит ежегодный конгресс Американского математического общества, на который приехали многие старые друзья. Уже вечером следующего дня за круглым столом на Лилиной кухне сидели Марина Ратнер, Марк Фрейдлин и Володя Кресин, успевшие стать профессорами известных американских университетов.

Утром я отправился в Сан-Франциско, где в отеле "Хилтон" проходили заседания математического общества. Убранство отеля по моим представлениям не соответствовало сугубо научному мероприятию, поскольку все конференции, в которых я участвовал, проводились в университетах или институтах. Но в Америке в больших отелях оборудованы специальные помещения для проведения различного рода съездов и конференций. В вестибюле я встретил Славу, в середине восьмидесятых годов переехавшего в США и работавшего в одном из университетов штата Иллинойс, и Алика, работавшего в Северной Каролине. На радостях мы уселись за столик, к нам присоединилась Марина, мы выпили по бокалу Кровавой Мэри и не заметили, как время приблизилось к одиннадцати часам. На это время была назначена презентация новой книги Маклейна, на которую я получил приглашение от автора. Алик повел меня в нужную аудиторию. Но тут произошел непредвиденный сбой: войти на презентацию могли только зарегистрированные участники съезда, уплатившие необходимый взнос. После долгих объяснений меня все-таки впустили, но презентация уже кончилась. С Маклейном я встретился через два года в Беркли.

Несмотря на январь, было солнечно и тепло, около двадцати градусов по Цельсию, и я с удовольствием погулял по Сан-Франциско и по Беркли. Через три дня я улетел в Нью-Йорк к Наташе, где тоже провел два дня, ожидая прибытия нашей студенческой группы. Встретившись в аэропорту Кеннеди, мы без приключений вернулись в Москву.

За три недели мы получили такое количество новой информации и впечатлений, какое зачастую не получаешь в течение многих лет. Неприятный осадок остался лишь от поведения студентов. При вылете из Шереметьева таможенники нашли в их чемоданах множество разных предметов, вывозимых на продажу, включая десятки часов с изображением Горбачева. Однако они не смогли обнаружить все. И поэтому, попадая в торговые центры, студенты бегали в поисках покупателей. Сидеть в компьютерном классе им тоже не хотелось, хотя пятикурсникам компьютерные навыки были полезны, а сама поездка проходила во время экзаменационной сессии. Пятому курсу я не преподавал, и моя требовательность была для них непривычна.

По возвращению в Москву я наконец-то стал готовиться к поездке в Гамбург в качестве приглашенного профессора. Неугомонная Барбара преподавала в Высшей технической школе Гамбурга, и по ее рекомендации руководство школы получило согласие Федеральной службы академических обменов на мое приглашение. Я должен был читать лекции на немецком языке и стал лихорадочно повторять немецкий язык, не имея под рукой необходимых немецких учебников и не имея никакого представления об уровне подготовки своих будущих студентов.

Первым сюрпризом для меня стал многонациональный состав аудитории. Только ее третья часть студентов состояла из немцев, остальные приехали со всего мира от Бразилии до Ирана. Аудитория была в среднем лет на шесть старше, чем в Советском Союзе. Женщин практически не было, а немецкие студенты провели два года в армии. Поэтому подготовленность студентов к пониманию институтского курса математики оказалась гораздо хуже, чем я ожидал.

Второй неприятный сюрприз состоял в том, что на первых порах мой немецкий студенты понимали плохо. Слава богу, они были взрослыми людьми, желавшими получить образование, и после первых лекций пришли ко мне и объяснили свои трудности. Я стал немедленно менять методику изложения материала, систематически использовать проекторы и заниматься немецким в местном университете. Первые два месяца я уходил с лекций как после футбольного матча, но затем наступил перелом, и в итоге семестра результаты моих студентов по алгебре почти полностью совпали с их результатами по математическому анализу, который преподавал опытный немецкий профессор.

Уезжая из Москвы, я не знал, что приглашение мне было послано на год. Это выяснилось только тогда, когда мне вдруг стали планировать нагрузку на следующий семестр. Я немедленно послал письмо Афанасьеву с просьбой разрешить мне остаться еще на один семестр и с просьбой освободить меня от обязанностей декана. Ответ был получен быстро: от деканских обязанностей меня освободили, но нового декана так и не смогли избрать до моего отъезда из страны, а остаться не разрешили. Узнав о том, что я уезжаю, лучшие студенты стали выражать свое сожаление, тем самым вознаградив меня за мои усилия.

Подготовка к лекциям занимала много времени, научную работу пришлось прервать, но тем не менее в мае я сделал доклад на Международной конференции по базам данных в Ростоке, а в июле по приглашению профессора Бискупа выступил на его семинаре в маленьком городке под Ганновером.

В июне в Берлине проходили дни советской культуры, и Сережа Дрезнин приехал со своими артистами для показа в советском посольстве своей рок-оперы "Офелия". Мы с Машей захотели с ними встретиться и отправились в Берлин. Заявившись в посольство, мы попросили место в их гостинице, объяснив причины нашего появления. Без проблем за ничтожную плату мы получили комнату в квартире, в которой поселили артистов, и отправились осматривать Западный Берлин. По дороге домой мы купили какие-то продукты. Наше появление сначала потрясло артистов, а потом и принесло им физическое облегчение. Все принесенные нами продукты были немедленно съедены, так как во время репетиций их не догадались покормить. Спустя тринадцать лет мы встретились вновь в Москве при грустных обстоятельствах на поминках Веры Александровны Дрезниной, и наши старые знакомые вспоминали наше появление в Берлине.

Закончив семестр, я отправился вслед за своей женой в Калифорнию, куда Маша улетела раньше, чтобы опекать нашу старшую внучку во время летних каникул. Мы много гуляли по невысоким горкам вокруг Эль-Серрито, а по выходным дням Лиля возила нас по местным маленьким городкам и на пляж на Тихом океане. Затем Маша улетела на Восточный берег, чтобы снова повидаться со своей сестрой и другими нашими московскими друзьями, а я восемнадцатого августа вернулся в Гамбург: надо было подготовиться к встрече нашей второй дочери Ани, ее мужа Лени и второй внучки Полины. Все, включая Машу, должны были собраться в Гамбурге в исторический день 19-го августа. Ранним утром того дня в моей квартире раздался телефонный звонок, и, сняв трубку, я услышал Лилин вопрос: "Ты стоишь?" Не отвечая на вопрос, я спросил: "С мамой что-то случилось?" "С мамой все в порядке", - сказала Лиля. "У вас в Москве переворот, по улицам идут танки, скорей включай телевизор".

Немецкое телевидение демонстрировало наиболее драматические кадры: горящий танк, кольцо защитников Белого дома, грузовики с солдатами, но воздерживалось от комментариев. К моему удивлению самолеты из Москвы вылетали по расписанию, и в первой половине дня я встретил Аню, Леню и Полину, а через несколько часов мы все вместе встречали Машу. О событиях в Москве она ничего не знала, находясь в воздухе во время первых информационных сообщений. В такси я сказал Маше: "В Москву мы не возвращаемся, с сегодняшнего дня мы политические эмигранты". У нее непроизвольно покатились слезы, когда узнала о причине столь категорического заявления. Шофер – немец спросил меня о причине Машиных слез и после моего объяснения с пониманием покачал головой, выражая свое сочувствие.

Дома мы стали лихорадочно обсуждать наши планы. Случайное и абсолютно непредсказуемое стечение обстоятельств привело к тому, что вся наша семья и семья Лени в полном составе именно девятнадцатого августа 1991 года оказались за пределами Советского Союза, и нам надо было выбрать страну, в которой мы хотели бы жить. Я мог остаться еще на один семестр в Гамбурге, но детям надо было получить разрешение остаться в Германии. Леня категорически отказался оставаться в Германии и хотел уехать в Израиль, где уже жила семья его старшего брата. Его родители в это время находились в Польше. На следующий день я сообщил в Высшей технической школе о своем желании остаться на следующий семестр и попытался связаться с израильским посольством. Из посольства мне перезвонили только на следующий день и объяснили, что для получения разрешения на въезд в Израиль для продолжения образования нужно получить финансовую поддержку. Пока мы вели телефонные переговоры с друзьями в Израиле, путч в Москве провалился, и весь мир приветствовал победу демократии в Советском Союзе. Через десять лет со второго захода и вполне конституционным путем КГБ все-таки пришло к власти в России. Ровно через десять лет, отвечая на вопрос об историческом значении августовского путча, я сказал во время телевизионной программы в Сан-Франциско: "Может показаться, что путч провалился, но через десять лет цели путча достигнуты - КГБ пришло к власти". Правда, по дороге к конституционному повторению путча развалился Советский Союз, но тоска по возрождению великой империи живет и проявляется во всех действиях правителей России.

Возбуждение также быстро улеглось, как и возникло, Аня и Леня, погуляв в Гамбурге, совершили путешествие по Германии, оставив дочку на попечение бабушки и дедушки, и вернулись в Москву к началу учебного года. Спустя три недели и мы вернулись в Москву. Дым победы демократии уже рассеялся, победители стремились реализовать свои честолюбивые замыслы, а экономическое положение ухудшалось с каждым днем, продовольственные магазины пустовали, а демократов уже стали называть "дерьмократами".

В конце сентября состоялось очередное заседание "Московской трибуны". Оно проходило в высотном здании бывшего Совета экономической взаимопомощи, куда переехала московская мэрия. В большом зале собралось много известных журналистов, экономистов, политологов, представителей средств массовой информации и телевидения. Выступавшие с горечью констатировали растущее разочарование населения в демократических лидерах ввиду их очевидной неподготовленности к решению экономических проблем. Меня особенно поразило выступление мэра Москвы Г.Х. Попова, в котором не были предложены конкретные меры по преодолению нехватки продовольствия в городе и содержался призыв к сотрудничеству со старой бюрократией и с органами КГБ. Раздосадованный услышанным, я задал Попову два вопроса. Во-первых, я спросил, зачем мэрия переехала в здание СЭВ вместо того, чтобы сдать его в аренду и получить сумму денег, сопоставимую с суммой, выделенной канцлером Германии Колем для помощи всей России. На эти деньги можно было купить дешевую сельскохозяйственную продукцию Польши и Венгрии, которую не покупали страны Западной Европы.

Во-вторых, я спросил, о каком сотрудничестве с преступными организациями может идти речь. Только полная ликвидация секретных служб в их прежнем виде может открыть дорогу к подлинной демократизации страны.

Отвечая на первый вопрос, мэр стал говорить о нехватке кормов на птицефабриках Латвии, а от ответа на второй вопрос он попросту уклонился. После заседания мою наивность ясно объяснил мне известный публицист и экономист Василий Селюнин. Оказалось, что большинство помещений мэрии уже сдано в аренду, а деньги не расходуются в интересах населения Москвы и оседают в карманах чиновников.

С тех пор прошло двадцать лет, за это время выросло новое поколение российских граждан, которые не могут себе представить пустующие магазины в центре Москвы и нехватку основных продуктов питания. Однако до сих пор значительная часть населения влачит нищенское существование, а зародившаяся в тот период коррупция вывела Россию на почетное место среди самых коррумпированных стран мира. Российская демократия выродилась в произвол партии жуликов и воров, ханжески прикрывающейся православием.

Но все это случилось через двадцать лет. А тогда, осенью 1991 года временно вышедшие на авансцену члены "Московской трибуны" стали занимать административные посты или места в Верховном совете, до определенного момента поддерживая иллюзию демократических перемен и ощущая себя в эпицентре исторических событий. Например, Г.В. Старовойтова стала на короткое время помощником президента по национальным вопросам, С.А. Ковалев возглавил комитет по правам человека Верховного Совета, В.Л. Шейнис стал активно участвовать в разработке новых законов, будучи депутатом. Стоит заметить, что отдельные члены "Московской трибуны" хорошо понимали, куда влечет нас рок событий. Весьма осведомленный Глеб Павловский впоследствии стал главным политологом Путина.

Ю.Н. Афанасьев также воспользовался победой демократии, захватив для историко-архивного института комплекс зданий бывшей Высшей партийной школы, включая большое жилое здание красной профессуры. На первых порах кафедры получили большие помещения, удобные и для работы со студентами, и для приема гостей. В комнате, выделенной кафедре математики, я принимал и американских бизнесменов, пытавшихся включить Россию в сферу своих информационных услуг, и членов "Московской трибуны", собравших большие информационные фонды по политической истории послевоенного Советского Союза.

Сентябрьским заседанием 1991 года заканчивается по моему мнению первый "дискуссионный" период деятельности "Трибуны". К этому времени ее членами были и известные экономисты (Белкин, Селюнин, Пияшева, Волконский, Дзарасов), представлявшие различные научно-исследовательские институты, в том числе институты Академии наук и Академию общественных наук, и обществоведы (Шейнис, Старовойтова, Илюшенко, Афанасьев, Баткин, Павловский), имена которых часто появлялись в средствах массовой информации, и выдающиеся специалисты в области естественных наук (Сахаров, Волькенштейн, Левин, Френкель, Альтшуллер, Мигдал), и деятели культуры (Чудакова, Юрский, Васильев, Каспаров). Всех объединяло желание высказать все, что накопилось в головах и в письменных столах за многие годы, прожитые под прессом коммунистической идеологии. Булат Окуджава ярко выразил это желание, написав

"Дайте выкрикнуть слова,

Что давно лежат в копилке".

Всех объединяла иллюзия, что интеллектуальный потенциал клуба может повлиять на исторические процессы в России, последовавшие за очередной революцией "сверху". Я не стану обсуждать причины подобного наивного романтизма, последующие события показали, что у него не было никаких оснований.

Более того, "Московская трибуна" не смогла предъявить российскому обществу идеологический документ, который смог бы стать политической платформой для необходимых социальных преобразований. Ни сахаровский, ни румянцевский проекты конституции не разрешили фундаментальные проблемы российской истории - проблему федерального устройства государства и проблему землевладения. Сахаров написал свой проект еще до развала СССР и в первой статье попытался сохранить аббревиатуру, предложив следующую расшифровку: "Союз Свободных Суверенных Республик". Тем не менее определенное интеллектуальное воздействие было оказано - идея о введении поста президента с большими властными полномочиями понравилась и Горбачеву, и Ельцину, и Путину.

Неразвитость политического мышления ярко проявилась весной 1990 года, когда перед выборами Верховного Совета РСФСР выплыли конституционные демократы, республиканцы, социал-демократы, народные демократы и просто демократы, но, кажется, еще без либерал-демократов, хотя Жириновский уже появился на политической сцене. Сейчас об этих партиях мало кто помнит, но в июне они получили на выборах по несколько депутатских мест, и их лидеры были в полном восторге, полагая, что в России наступил век демократии. "Московская трибуна" собралась в беломраморном зале старого здания Моссовета под председательством сбежавшего впоследствии вице-мэра Москвы Станкевича, и аудитории были представлены избранные демократические депутаты. На радостях никто не упомянул, что фракция КПСС является крупнейшей фракцией российского парламента и что подавляющее большинство депутатов - члены КПСС.

Не разделяя необоснованного ликования, я попросил слова и сказал: "Я не вижу оснований для праздничного настроения. Нам нужна одна партия - партия беспартийных, которая полностью отодвинет коммунистическую партию от власти". В зале стало тихо, но никто не стал спорить. После заседания моя жена долго ругала меня и за краткость, и "за партию беспартийных", утверждая, что никто ничего не понял. Тогда никто не говорил о необходимости смены всего управляющего слоя России, зависящего от КПСС и КГБ. Только Сергей Григорьянц, подобно известному римскому сенатору, постоянно повторял: "КГБ должен быть разрушен".

Второй период деятельности "Московской трибуны" тоже продолжался недолго с конца 1991 года по конец 1993. Большинство членов клуба понимало экстренную необходимость экономических реформ и поддерживало правительство Гайдара и заодно Ельцина, назначившего это правительство. В окружении президента появились Филатов и Старовойтова, в парламенте начали активно работать Шейнис, Ковалев, Золотухин, пресса и телевидение избавились от цензуры, но праздник продолжался недолго. Филатов и Старовойтова были отстранены, Верховный совет был разогнан, и никто из демократов не сказал вслух, что Ельцин нарушил конституцию. Российский народ, погруженный в экономический хаос тех лет, ответил по-своему: в декабре 1993 года он проголосовал за Жириновского и Зюганова, оставив "Выбор России" Гайдара на третьем месте. Окружение Ельцина, как можно было предвидеть, стало формироваться из бывших заведующих секторами ЦК КПСС.

Членство в "Трибуне" позволило мне увидеть вблизи весь тогдашний политический цвет России, включая по-прежнему эпатирующего публику Жириновского и всеми забытого лидера демократической партии Травкина. Весной 1993 года в преддверии очередного ельцинского референдума весь бомонд собрался в концертном зале "Россия", и чтобы попасть на это политическое шоу, надо было иметь пригласительный билет. Мы с Машей получили пригласительные билеты как старые члены "Трибуны".

Во время перерыва я оказался рядом с Жириновским и получил возможность услышать в сольном исполнении разглагольствования "истинного патриота" о том, что российские подводные лодки будут курсировать у берегов США, и что "мы" поставим вопрос об отделении Калифорнии. Весь номер был исполнен для американского корреспондента Давида Резника, документы которого предварительно проверила охрана артиста по требованию последнего. Российский телезритель имеет возможность видеть Владимира Вольфовича во многих ролях, но я увидел его в подобной роли впервые. Интересно было бы знать, как оплачиваются его выступления.

Я послушал и Травкина, но от его разговоров у меня не осталось никакого впечатления. Зато моя сокурсница Елена Мостовая прославилась своими выступлениями на радио "Россия", поддерживая партию Травкина и заодно осуждая людей, покинувших свою родину. На первом курсе я интенсивно общался с Леной, а через много лет мы оказались в разных лагерях. Но дочка Лены, по-видимому, не разделяла взглядов своей мамы. Она была способным лингвистом, вышла замуж за сына Шрейдера, родила ребенка, и вся молодая семья уехала в Австралию.

После сформирования правительства Черномырдина и первой Чеченской войны возможности "Московской трибуны" влиять на принимаемые политические решения резко уменьшились, и хотя она продолжала существовать, ее роль как центра выражения независимого общественного мнения значительно сократилась. Многих известных членов клуба уже нет в живых, и на авансцену российской политики вышли новые молодые люди.

В 1990 году я познакомился с Михаилом Андреевичем Сиверцевым, старшим научным сотрудником института США и Канады, приглашенным читать лекции в РГГУ. Он занимался политологией и понимал, что математические методы могут быть с успехом использованы в политологии. К этому времени я уже был знаком с некоторыми политологическими работами, выполненными в Стэнфордском университете, с теорией предпочтений и коалиций и был поражен использованием в них топологических результатов. Тем самым у нас сразу нашлось много общих интересов. В молодости Миша занимался демографическими исследованиями на Кавказе, и мне навсегда запомнилось его предсказание: "Зеленый меч ислама дойдет до сердца России."

Перед отъездом в Гамбург мы заключили с ним пари. Я утверждал, что в России возможен путч, а он считал, что путч не возможен, поскольку в обществе нет энергии для кровопролития. Формально я выиграл, но, распивая принесенную Мишей бутылку коньяка, признал, что по существу он оказался прав.

У Сиверцева было много знакомых среди людей, занимавшихся общественными науками, и он счел необходимым свести меня с ними. Сначала он представил меня А.А.Галкину, заместителю директора закрытого института общественных наук, в котором проходили идеологическую подготовку наши друзья из стран третьего мира. Сам Галкин был специалистом по фашизму, а впоследствии в институте разместился фонд Горбачева.

Именно в это время ВАК принял решение об открытии новой специальности "Политология". После нашей продолжительной беседы Галкин неожиданно предложил мне прочитать несколько лекций о возможном содержании паспорта новой специальности. Вооруженный определенными знаниями о современных западных исследованиях, я действительно прочел три лекции при неожиданном большом стечении слушателей.

Затем Миша представил меня Г.А.Сатарову, еще не ставшим помощником Ельцина, но руководившим информационно-аналитическим центром, изучавшим, в частности, динамику голосования в Верховном совете России. Эта встреча последствий не имела, так как Сатаров не хотел объяснять методику своих вычислений. Еще один раз мне пришлось с ним столкнуться при проведении встречи в РГГУ представителей разных информационных центров. Мы вели встречу вместе, и я инстинктивно чувствовал, что он хочет быть главным.

Наконец, Сиверцев отвез меня в институт США и Канады и познакомил с рядом ведущих сотрудников, от которых я узнал много интересного об их методах поиска и обработки информации о ведущих политических деятелях зарубежных стран. После создания Государственной думы Миша некоторое время был консультантом политических фракций. Наши контакты прекратились после моего отъезда, и мои попытки их восстановить пока не увенчались успехом.

По возвращении из Германии я впал в немилость. По существу незначительный эпизод биографии заслуживает отдельного рассказа только потому, что в нем участвуют новые и достаточно известные персонажи.

Историко-архивный институт в конце восьмидесятых годов испытывал острую нужду в помещениях для занятий, и новый ректор сумел получить пустующее здание недалеко от метро "Новослободская", требовавшее капитального ремонта и реконструкции для того, чтобы его можно было использовать в учебном заведении. Институт не имел необходимых ресурсов для подобной реконструкции. Афанасьев попросил меня найти партнера, заинтересованного в восстановлении и совместном использовании нового здания. Выполняя его просьбу, я организовал встречу ректора с Владимиром Павловичем Тихомировым.

С Тихомировым я познакомился, когда он был генеральным директором крупного закрытого ящика "Алгоритм" Минрадиопрома. До этого он стал доктором экономических наук и руководил Государственным фондом алгоритмов и программ, где регистрировались все созданные в стране программные продукты. Поэтому у него были обширные деловые связи и знакомства по всему Советскому Союзу.

Придя в "Алгоритм", Владимир Павлович задумал преобразовать закрытое учреждение в фирму, подобную IBM, и захотел создать, в частности, аналогичный научно – исследовательский центр, пригласив на работу известных специалистов, не заглядывая в их анкету. Не знаю, кто и что рассказывал Тихомирову обо мне, но он пригласил меня к себе и предложил создать научно-исследовательское подразделение "яйцеголовых", способных рождать новые идеи в информатике. Предложение было заманчивым, и я согласился представить план работ и список предполагаемых сотрудников. Однако революционные идеи нового директора встретили сопротивление служб безопасности, и Тихомирова уволили. Он стал заведующим кафедрой в Московском экономико-статистическом институте (МЭСИ) и почти одновременно генеральным директором советско-финско-болгарской компьютерной фирмы. Презентация фирмы состоялась в здании СЭВ и вылилась в роскошный банкет с очень большим количеством приглашенных. Однако штаб-квартира фирмы находилась в Матвеевской, а Тихомиров хотел переместиться в центр Москвы. Зная об этом, я и предложил ему встречу с Афанасьевым. Я надеялся, что Тихомиров поможет создать современные компьютерные классы для факультета информатики.

Я не присутствовал на их встрече и поэтому не знаю о чем точно договорились высокие договаривавшиеся стороны, но реконструкция здания началась, а я уехал в Германию.

За время моего отсутствия вокруг здания развернулось сражение между институтом и фирмой Тихомирова, который попросту собрался отобрать здание, перестраивая его целиком в интересах фирмы. Но в реальной жизни события исторического масштаба могут легко разрушить самые изощренные и тщательно продуманные замыслы. Августовская победа демократии позволила Афанасьеву не только получить весь комплекс помещений ВПШ, но и лишить Тихомирова доступа к отстроенному на его средства зданию. В институте поползли слухи о том, что я получил от Тихомирова взятку в пятьдесят тысяч долларов, эти слухи активно поддерживал известный адвокат Андрей Макаров, пытавшийся создать для Афанасьева устав нового Российского государственного гуманитарного университета. Однако желание ректора получить для нового университета вольности, сопоставимые с вольностями, дарованными МГУ царем Александром Вторым в 1864 году, никогда не превратилось в реальность.

Когда я вернулся в Москву, Тихомиров приехал ко мне домой и попросил устроить встречу с Афанасьевым, но эту просьбу я выполнить не смог – ректор меня не принимал. В истории иногда можно предвидеть последствия глобальных исторических событий, но судьбы отдельных людей зависят от такого количества деталей и случайностей, что их предсказать невозможно. Тихомиров, став ректором МЭСИ, преобразовал его в Российскую экономическую академию, возглавил Методический совет Министерства образования, а затем передал пост ректора своей дочери. В начальный период образования личных капиталов в России Тихомиров занимал пятое место среди самых богатых людей.

Здание, восстановленное им, никогда не использовалось в учебных целях, оно было сдано в аренду норильскому Североникелю, но сумма аренды не разглашалась. По-видимому, часть аренды в трудные девяностые годы позволяла выплачивать профессорам удвоенную зарплату. Жилой корпус красной профессуры также сдавался в аренду разным фирмам. Складывался новый стиль жизни непроизводственной сферы: академические институты, университеты, театры сдавали свои помещения в аренду, чтобы выжить и позволить своей бюрократии разбогатеть.

Конец 1991 года вошел в историю человечества как неожиданно быстрый и бескровный конец последней громадной империи, рухнувшей словно карточный домик из-за ни на чем не основанных честолюбивых амбиций одного человека Б.Н. Ельцина, по существу открывшему дорогу к постепенному сползанию России к политической системе, в которой власть принадлежит небольшой группе бывших сотрудников КГБ, создавших огромные личные денежные ресурсы и готовых защищать их любой ценой. Население России уже в 1996 году было готово избавиться от пьяницы президента, зачастую выставлявшего свою страну на посмешище всего мира, но он уцелел благодаря политическим интригам своего окружения. Я горжусь тем, что никогда не голосовал за Ельцина: мне было достаточно посмотреть на его жалкое выступление на партийной конференции 1989 года.

Однако исторические события никак не отразились на нашей личной жизни, поскольку работа доставляла удовольствие и занимала много времени. Министерство образования утвердило новую специальность "Информационные системы", и я был назначен председателем методической секции по математике по новой специальности. Поэтому я счел необходимым самому прочесть предполагаемые курсы, чтобы программы по математике писались не из абстрактных соображений, а на основе полученного опыта. К лету 1993 года все курсы были прочитаны, и я приступил к написанию учебника, содержавшего курсы по дискретной математике, алгебре и математической логике, так как по этим курсам не существовали подходящие учебные пособия. Зимой 1992 года я снова съездил в Гамбург, где прочитал небольшой курс по математической логике, а осенью на международной конференции по теории баз данных в Берлине сделал обзорный доклад "Теория баз данных в России (1975-1992 годы)".

Летом 1992 года мы снова уехали в Калифорнию к Лиле, где стали ожидать прибытия Аниного семейства. Аня и Леня закончили соответственно МГУ и физико-технический институт и были приняты в аспирантуру в знаменитый Стэндфордский университет, и в августе наша семья на пару недель воссоединилась. Вернувшись домой, мы почувствовали себя одинокими в большой и прежде многонаселенной квартире.

В ноябре я совершил неожиданную поездку в Саратов, долго бывший закрытым городом, будучи центром ядерных исследований и разработок. Саратовский политехнический институт преобразовали в Технический университет и открыли в нем новую специальность "Научно – техническая информация". Представитель нового университета Т.А. Василевская появилась у меня на кафедре и стала упрашивать приехать в Саратов и прочесть вводные лекции по новой специальности. У меня не было охоты ехать осенью в неизвестное место и рассказывать что-либо неизвестной аудитории, и я отклонил приглашение. Однако Василевская организовала письмо ректора Технического университета Афанасьеву с настоятельной просьбой командировать меня в Саратов, и мне пришлось отправиться в старинный русский город на берегу Волги.

К моему удивлению, на мои лекции, помимо небольшой группы первокурсников, пришло много преподавателей, и аудитория оказалась полностью заполненной. Почувствовав интерес слушателей, я разговорился, и на две следующие лекции пришло еще больше слушателей. В результате руководство университета принимало меня как почетного столичного гостя.

В Саратове находится один из старейших российских университетов, в котором в разное время работали известные математики, а с кафедрой алгебры у меня установились научные связи, так как мои аспиранты делали там доклады и получали внешние отзывы. Поэтому я решил воспользоваться случаем и познакомиться с саратовскими алгебраистами, а заодно и сделать там доклад на близкую им тему. Василевская отвела меня в университет, где я встретился с В.Н. Салием, фактически руководившим кафедрой алгебры, так как ее заведующим считался ректор университета академик Богомолов. Вячеслав Николаевич встретил меня очень радушно и тут же назначил мой доклад на следующий день. В результате я пообщался с небольшим кругом профессиональных алгебраистов, с пониманием слушавших рассказ о категорном подходе к близким им задачам теории структур. После доклада я познакомился с молодым математиком Бредихиным и получил возможность передать ему огромную по тем временам сумму в пятьдесят долларов (!), посланную ему профессором Крэгом из Берклийского университета. Летом Крэг попросил меня раздать двести долларов известным мне математикам в качестве единовременной помощи, специально назвав Бредихина, с которым познакомился на какой-то конференции.

Таким образом, деловая часть поездки оказалась вполне успешной, однако я уехал из Саратова в шоковом состоянии. Потрясенный увиденным, я не буду в подробностях описывать состояние туалетов в двух университетах. С большим стеснением Салий рассказал мне, что члены немецкой делегации, посетившей Саратовский государственный университет им. Н.Г. Чернышевского, пулей вылетели из единственного в здании общественного туалета, не воспользовавшись им. Имевшийся дополнительный туалет на третьем этаже был переоборудован в компьютерный класс. Перед моим докладом у алгебраистов Василевская отвела меня в знаменитую Саратовскую картинную галерею. Мы пришли за десять минут до закрытия, и галерея была уже закрыта. Но директор еще не ушел, и моя сопровождающая сумела уговорить его впустить столичного гостя. Температура в галерее оказалась около десяти градусов, так как здание не отапливалось, сырость выступала во всех залах, и в подобных условиях хранились работы Левитана, Гончаровой, Судейкина, Петрова – Водкина. Для обеспечения сохранности картин немцы предлагали вывезти их, но советские власти отказались. На площади перед галереей все еще красовался изготовленный из металла лозунг: "Будем строить жизнь по товарищу Дзержинскому. И. Сталин". Ненастная холодная ноябрьская погода с непрерывно моросящим дождем усиливала впечатление серости и безнадежности. А жизнь в гостинице под охраной, где мне пришлось делить ванну и туалет с весьма подозрительными личностями, казалась сюрреализмом. Мои соседи внезапно исчезли, впопыхах оставив под подушкой десятки тысяч рублей, о чем мне сообщила испуганная уборщица.

Опосредованно на мои саратовские впечатления наложилась короткая беседа с тогдашним исполняющим обязанности премьер-министра Е.Т. Гайдаром. В конце 1992 года в Москве состоялся первый и пока единственный в истории России Конгресс интеллигенции. Как "старый" член "Московской трибуны", я получил два пригласительных билета, и мы с Машей отправились в киноцентр около "Краснопресненской". Несколько тысяч людей заполнило спускающийся амфитеатром зал, и все руководство России прибыло на открытие конгресса. Незадолго до начала конгресса впервые состоялось присуждение европейских Филдсовских премий по математике. Три из пяти премий получили молодые российские математики, совсем недавно уехавшие из страны: москвичи А.Гончаров и М.Концевич и новосибирец Е.Зельманов. Замечу, что последнему в его "родном" институте математики в свое время "завалили" кандидатскую диссертацию. Средства массовой информации России обошли молчанием факт присуждения премий, хотя во всем мире принято гордиться достижениями своих соотечественников независимо от места их проживания. Во время перерыва в заседаниях конгресса я подошел к Гайдару и спросил его о том, как правительство собирается справиться с утечкой мозгов, упомянув о результатах присуждения математических премий. В ответ я услышал: " Что поделаешь, я только что вернулся из Арзамаса – 16, где физикам четыре месяца не выплачивали зарплату. Вы понимаете, как это опасно, когда Иран пытается скупать наших физиков?" Я не сообразил сразу ответить, что будет хуже, если нечего будет скупать.

К моменту разговора с Гайдаром я по крайней мере отчасти, но вполне определенно знал, почему Государственный комитет по науке и технике своевременно не переводит деньги на зарплату в академические и другие научные учреждения. В нем существовали специальные подразделения, которые "прокручивали" бюджетные средства, скупая поступавший западный ширпотреб и реализуя его на рынках. Поэтому зарплата поступала с большим опозданием, обесцененная чудовищной гайдаровской инфляцией. Я говорю об этом как свидетель, поскольку сидел в кабинете одного из руководителей подобных подразделений в здании ГКНТ на улице Горького, дом 11 ровно в тот момент, когда он отдавал распоряжение о закупке итальянских дубленок, прибывших в Архангельск. Полный развал системы государственного управления во время Ельцина облегчил приход к власти КГБ во главе с Путиным. Занятый реализацией своих экономических идей, Гайдар выпустил из виду политическую компоненту исторических процессов, проходивших в России, и через год утратил свое влияние и власть.

Еще одно важное событие в политической жизни России также произошло в конце 1992 года, но оно тоже не нашло отражения в печати. На заседании комитета по правам человека Верховного Совета Российской Федерации, которым руководил Сергей Адамович Ковалев, впервые рассматривался вопрос об антисемитизме в России. Официальный доклад, ставший документом Верховного Совета, готовила депутат из Петербурга Юхнева. Ганнушкина рекомендовала ей встретиться со мной для получения документальной информации о дискриминации евреев на вступительных экзаменах в вузах. У меня дома хранились 54 страницы копий документов, присланных мне из США Марком Фрейдлиным. Юхнева была потрясена обилием документов и взяла их для отражения в своем докладе. Она действительно использовала полученную информацию и даже сочла нужным указать, что я предоставил ей соответствующие документы. Выступавших было очень много, среди них были известные общественные деятели Резник, Гербер, Прошечкин и другие. Я тоже был приглашен, но получил слово последним: Ковалев сдержал свое обещание и предоставил мне слово, выделив лишь три минуты. За эти три минуты я успел объяснить, что дискриминация на вступительных экзаменах есть нарушение конституционных прав граждан и что лица, осуществляющие дискриминацию, должны привлекаться к судебной ответственности за нарушение конституции, а не за разжигание национальной вражды. Очень часто последствия человеческих действий невозможно предвидеть. Через день в двенадцатом часу ночи в моей квартире раздался телефонный звонок. Сняв трубку, я услышал следующее: "Я слышал Ваше выступление на заседании в Верховном Совете. Мы предлагаем Вам стать председателем комитета еврейских ветеранов войны". Я поблагодарил и отклонил предложение, но понял, что смог достаточно ясно изложить свою точку зрения в комитете по правам человека.

1993 год начался с восстановления деловых отношений с ректором. На факультете информатики затянулся период междуцарствия, поскольку с первой попытки новый кандидат на пост декана не сумел собрать большинства голосов и продолжал оставаться и.о. декана. На факультете существовало отделение лингвистики, на котором работали высококвалифицированные лингвисты, окончившие отделение структурной и прикладной лингвистики МГУ и мечтавшие создать конкурентоспособное отделение в РГГУ. Естественно, что я всегда поддерживал такое стремление. Однако в период междуцарствия В.К. Финн сумел добиться согласия Афанасьева на создание внутри РГГУ Института теоретической и прикладной лингвистики, наравне с сохранившимся внутри РГГУ историко-архивным институтом. Переговоры держались в большом секрете, и их результаты были обнародованы только на заседании Ученого совета университета. Так как создание нового института не затрагивало интересов других факультетов, а финансовые вопросы решались ректором единолично и никогда не выносились на открытое обсуждение, то предложение ректора не вызвало какой-либо дискуссии. Мне пришлось выступить резко против по двум основным причинам. Во-первых, я объяснил, что даже через пять лет новый институт не сможет обеспечить разумное и регламентированное соотношение между числом студентов и числом преподавателей, необоснованно завышая необходимый фонд заработной платы в условиях сокращения государственных расходов на образование и науку. Во-вторых, с уходом отделения лингвистики на факультете информатики большинство снова будет состоять из недостаточно квалифицированных сотрудников. Я сказал: "Мне кажется, что в университете революционное правосознание начинает заменять конституционные нормы. Наука создается не кабинетами, а научными школами, на формирование которых требуются десятилетия." Далее я повеселил публику, процитировав стихи Окуджавы о строительстве новых кабинетов. Сидевший в президиуме ректор побагровел, но после заседания повел себя по-рыцарски. Он подошел ко мне и сказал: "Хватит нам друг в друга камни бросать. Нам надо поговорить". От возбуждения я в первый раз в жизни нахамил, сказав, что несколько раз пытался с ним встретиться, а теперь у меня нет времени. Но рыцарь остался рыцарем и предложил мне выбрать удобное время и сообщить об этом его секретарше.

Многие члены Ученого Совета повели себя далеко не рыцарски: проголосовав за предложение ректора, они подходили ко мне и выражали мне свою поддержку словами "Ну ты ему дал", демонстрируя моральную нечистоплотность бывших коммунистов, а заодно и подлинное отношение к своему патрону. Не уверен, что Афанасьев достаточно ясно осознавал, с кем он имел дело. Лицемерие и постоянное заискивание были нормами поведения многих сотрудников университета и воспринимались ими как естественные и разумные средства укрепления своего положения. Образцами были бывший проректор Басовская и нынешний ректор Пивовар, на время изгнанный Афанасьевым. Примеров можно привести сколько угодно. Я упомяну только один из них: Наталья Ивановна горячо поддерживала борьбу ректора с курением, но весь университет знал, что она продолжает курить в своем кабинете, тщательно закрыв дверь.

Спустя неделю наша встреча состоялась. В ректорском кабинете мы с глазу на глаз проговорили около часа. Я категорически отверг все слухи о полученной мною взятке, сказав, что чувство собственного достоинства, не свойственное его окружению, и ответственность за свою репутацию человека, много лет противостоявшего существующей системе произвола и дискриминации, не позволили бы мне получить взятку. Результаты нелицеприятной беседы я не мог предвидеть. Афанасьев не счел нужным обсудить их со мной. На следующий день приказом ректора был создан Совет по междисциплинарным фундаментальным исследованиям под моим руководством и мне был подчинен Вычислительный центр. Университет был потрясен, многие почувствовали себя обойденными, тогдашний проректор по научной работе Ефим Иосифович Пивовар увидел в приказе посягательство на его полномочия, но никто не выразил готовность к поиску общих тем исследований. Вслед за этим в Министерстве образования был создан Центр по информационному обеспечению гуманитарного образования высшей школы России, директором которого назначили заместителя министра В.С. Меськова, а заместителем директора назначили меня. Еще через год Министерство решило создать банк данных "Интеллектуальный потенциал высшей школы России", назначив меня главным конструктором разработки. Самое загадочное во всей цепи назначений заключается в том, что заранее никто не обсуждал со мной принимаемые решения и не спрашивал моего согласия. Я не отказывался от назначений, поскольку каждая задача казалась интересной и мне не навязывалось ее решение.

Естественно, что каждый раз надо было создавать новый коллектив исполнителей. Но учебный процесс оставался в центре моего внимания. На кафедре сложился дружный и творчески активный коллектив, большинство которого составляли выпускники мехмата. Мы одними из первых стали использовать компьютеры при преподавании математического анализа, освоив новый в те годы американский пакет прикладных программ "Математика". Основная заслуга здесь принадлежала В.Ю.Синицыну, под руководством которого были подготовлены необходимые методические материалы для студентов.

В гуманитарном университете непросто было читать лекции по математике: математика не была любимым предметом студентов еще в школе. Тем не менее я много раз слышал от студентов, что именно лекции по математике им запомнились гораздо лучше, чем многие лекции по гуманитарным предметам. Действительно, на кафедре были блестящие лекторы: Бениаминов, Ганнушкина, Бычков и другие, которые одновременно придумывали для дипломных работ новые интересные темы. Другими словами, студенты, стремившиеся получить современное образование, имели замечательных учителей.

К первому министерскому совещанию, посвященному созданию региональных центров по информационному обеспечению гуманитарного образования, я подготовил сборник "Гуманитарные науки и новые информационные технологии". Когда я показал Афанасьеву вариант вступительной статьи, которая, по моему мнению, должна была отражать точку зрения ректора на влияние процессов информатизации общества на системы образования, то не предполагал, что он захочет, чтобы статья появилась как наша совместная работа. Афанасьев не публиковал совместных статей с сотрудниками университета, и поэтому появление нашей совместной статьи стало сенсацией. В сборник также вошла статья В.И. Илюшенко "Национализм и интеллигенция", воспроизводившая пленарный доклад автора на Конгрессе интеллигенции России. Этот доклад показался мне наиболее существенным из четырех пленарных докладов, а материалы Конгресса не были изданы. Получив от автора текст доклада и согласие на его публикацию, я включил доклад Илюшенко в сборник. С автором мы были знакомы, так как Эрика дружила с его женой Машей, работавшей в РГГУ, и мы неоднократно встречались в гостеприимном доме Эрики. Уже после нашего отъезда из России Илюшенко стал председателем "Московской трибуны".

Еще одна статья сборника, написанная Еленой Петровной Сопруненко и мною, описывала проект банка данных по истории политических партий и движений России. Лена тоже была выпускницей мехмата и много лет работала в вычислительном центре университета, став опытным программистом. Мы были хорошо знакомы, а моя скрипка после нашего отъезда перешла в руки ее дочери, ставшей профессиональным музыкантом. К сожалению, проект не удалось реализовать, несмотря на мои попытки привлечь к участию в нем держателей больших информационных фондов, собранных в семидесятые годы. Сначала я рассказал о проекте на заседании "Московской трибуны", а затем пригласил держателей фондов Глеба Павловского, Нину Беляеву и других в РГГУ для обсуждения принципов формирования общей информационной базы, однако мы не смогли договориться ни о принципах организации базы данных, ни о способах доступа к документам, которые предпочитали рассматривать как частную собственность. К этому времени Павловский прекратил сотрудничество с В.Игруновым, а во время нашей встречи не сказал ни одного слова. С Игруновым меня познакомила Люда зимой 1991 года, когда наш факультет переехал в школьное здание около Преображенской площади. Тогда Игрунову срочно нужно было помещение, и мне удалось договориться с Пивоваром о выделении для них помещения в здании школы. Одновременно Игрунову была предложена квалифицированная помощь архивистов в приведении в порядок его фонда, однако предложенной помощью Игрунов не воспользовался. По-видимому, бывшие диссиденты боялись быть обокраденными. Сам же Игрунов впоследствии взял и не вернул до сих пор, несмотря на многочисленные напоминания, магнитофонные записи заседаний "Московской трибуны", где, в частности, содержались выступления Сахарова.

Следующим большим проектом стала разработка банка данных "Интеллектуальный потенциал высшей школы России". Сама идея, по-видимому, была заимствована у Афанасьева, умевшего находить запоминающиеся выражения и начавшего говорить об интеллектуальном потенциале РГГУ, хотя я ни разу не слышал, что именно под этим понимается. В результате реализация проекта была возложена на РГГУ, хотя университет не имел ни необходимых ресурсов, ни достаточного количества программистов высокого класса. Я узнал о проекте только тогда, когда приказом министра был назначен главным конструктором. Я не знал, кому задавать вопросы, и решил, что многое проясниться при утверждении технического задания, для разработки которого пришлось сформировать большую группу известных экспертов из разных московских научных институтов, оставив за собой концептуальный уровень разработки. Каждый квартал в соответствии с правилами в министерство отсылался отчет о проделанной работе. Отсылая первый отчет, на титульной странице я указал Афанасьева как научного руководителя проекта, хотя в приказе министра его имя не упоминалось. Я хотел сохранить за ним определенный приоритет. На первом отчете он поставил свою подпись без всяких вопросов, но затем перестал автоматически подписывать отчеты, и мне каждый раз приходилось идти к нему на прием, чтобы добиться подписания отчетной документации. По-видимому, он считал, что у него похитили его идею.

Разработанное техническое задание оказалось многостраничным документом, в котором описывалась автоматизированная система, позволявшая судить о результативности текущих научных исследований в сопоставлении с мировым уровнем, об ожидаемых новых результатах, о наличии дублирований в научных исследованиях и т.д. На уровне управления система открывала новые возможности для планирования и координации научных исследований и более эффективного их финансирования. К моему удивлению, техническое задание было утверждено без всякого обсуждения, и перед моим отъездом мы приступили к разработке структуры базы данных. Я не знаю, на каком этапе разработка была прекращена, но думаю, что в первой половине девяностых годов просто не было ни воли, ни ресурсов для реализации подобных проектов. С одной стороны, денег не хватало на выплату зарплат, с другой, бюджетные средства стали перетекать в кошельки частных лиц, порождая российскую олигархию.

Последним крупным мероприятием, организованным в университете под эгидой Центра по информационному обеспечению при моем участии, была научная конференция "Науки о природе и науки о духе: предмет и метод на рубеже XXI века", состоявшаяся в июне 1994 года. В моем докладе я указал на значительное словарное различие между текстами в гуманитарных науках и естественнонаучными текстами. Последние не доступны для понимания без знания подъязыка конкретной науки, что свидетельствует о большей развитости аналитического аппарата. Я предложил использовать глоссарии научных монографий для количественного анализа соотношения между подъязыками внутри научных текстов. Некоторые предварительные подсчеты выполнил по моей просьбе преподаватель нашей кафедры Л.О. Шашкин. К сожалению, в силу занятости и ухудшавшегося состояния моих глаз текст моего доклада не был написан. Сборник докладов был издан в 1996 году, и его составители включили меня в состав редколлегии, хотя я уже жил в США.

Все эти годы я продолжал участвовать в международных конференциях по теории баз данных. В 1993 и 1995 годах такие конференции проводились в Москве в здании Президиума Академии наук, а в 1994 году конференция состоялась в австрийском городе Клагенфурте. В том же 1994 году мы с Машей посетили Израиль, где я выступал с докладами в университетах Иерусалима, Бар-Илана и Беэр-Шевы.

В дополнение к научной программе мы совершили "кругосветное" путешествие по Израилю, побывав в Хайфе, Кесарии, Цфате, долине Иордана, взошли в прямом смысле на Масаду, искупались в Мертвом море и, разумеется, много гуляли по Иерусалиму и Тель-Авиву. Мы побывали и в поселении Алон-Швут, где жила и живет большая семья Лениного старшего брата Мики, и в Маале-Адумим, где нас ждала столь же большая семья Вити Гальперина, и в ортодоксальной деревне, где жила старинная Машина подруга Таня Ваксман.

Мика окончил биологический факультет МГУ и защитил кандидатскую диссертацию, но в Израиле стал заниматься ивритом и добился большого успеха, изучая историю иврита в Италии. Он обнаружил в средневековых католических книгах страницы на иврите и на основе собранного материала опубликовал две монографии. Сейчас Мика профессор, читает лекции в Бар-Илане и сотрудничает с Академией иврита. Витя Гальперин сначала был аспирантом известного профессора математики Мойшезона, но, обзаведясь большим количеством детей, стал зарабатывать деньги программированием. В первый раз я увидел Витю в Израиле, когда он пришел на мой доклад в Иерусалимском университете. Там я был гостем одного из лучших специалистов по теории баз данных профессора Катриэля Бири, невысокого стройного, с удивительно тонко вычерченным интеллигентным лицом. В перерыве доклада рядом с нами появился высокий плотно сложенный мужчина с широкой черной бородой, и я с трудом узнал Витю. Представив его Бири, я рассказал Витину историю, в шутку заметив, что подобных солдат Россия поставляет Израилю.

Наш визит начался с Хайфы, где жили Ленины родители. С самого начала мы окунулись в прелести исторической родины евреев – начался хамсин, температура достигла сорока двух градусов по Цельсию, и на улицу страшно было выйти. Поэтому мы провели два дня в непрерывных разговорах с Наташей и Витей, делясь и московскими, и израильскими новостями. Зато потом мы осмотрели и кампус Техниона, и бахайский храм, и хайфский базар, и просто погуляли по городу. По Иерусалиму нас водили и возили Наташа и Гена Хасины. Гена стал известным преподавателем математики, завучем крупнейшей иерусалимской гимназии, автором школьных учебников, а Наташа работала в статистическом управлении Израиля. Они же свозили нас в Кесарию.

В Израиле я действительно почувствовал, что это необыкновенное место на земле, где постоянно происходит что-то невероятное. Даже за семнадцать дней нашего пребывания в Израиле мы столкнулись с событиями, вероятность которых ничтожна. В Иерусалиме наша старая московская знакомая Лена Бешенковская, ученица Д.А. Райкова, узнав о нашем приезде, захотела встретиться, но по разным причинам нам не удавалось выбрать удобное время. Мы встретились в троллейбусе, когда я возвращался из университета после своего доклада. На одной из остановок Лена вошла в троллейбус, увидела нас и бросилась к нам с объятиями и расспросами. Минут через десять она вдруг сообразила, что едет не в университет на работу, а в противоположном направлении, и что на работу она опаздывает. Нет никакого сомнения, что провидение хотело нашей встречи. В Кесарии на развалинах римского театра времен Нерона Маша собралась сделать очередной снимок, но вдруг стала пятиться назад и упала, к счастью, без неприятных последствий. Оказалось, что в объективе она увидела известного геометра профессора М.А. Акивиса, шедшего прямо на нее. Опять незапланированная встреча и опять при непредсказуемом стечении обстоятельств. Известный правозащитник шестидесятых годов Юлиус Телесин, сын известной поэтессы Рахили Баумволь и писателя Зямы (Зиновия) Телесина, учился с Машей в одном педагогическом институте и однажды был на ее дне рождения еще до нашего знакомства. 27 апреля 1994 года мы отмечали очередной Машин день рождения в Иерусалиме у Хасиных, и неожиданно появился Юлиус. Еще живя в Москве, Юлиус спровоцировал Валерия Челидзе, члена сахаровского комитета в защиту прав человека, на замечательный экспромт. Придя к Челидзе домой, он стал рассказывать о том, что вынес из своей квартиры всю запрещенную литературу. Челидзе мгновенно отреагировал: "Юлиус, Вы поступили неосторожно. Придут, обыщут, ничего не найдут и посадят за распространение".

По дороге в Беэр-Шеву произошло еще одно необычное явление – в пустыне Негев на нас обрушился ливень, длившийся минут десять, однако в самом городе нам никто не верил, поскольку по убеждению местных жителей дождей в мае не бывает.

От Израиля осталось впечатление, что на маленьком кусочке земли мифы и реальность переплелись настолько сильно, что рациональное мышление неспособно объяснить происходящее. Один маленький обыденный эпизод запомнился как кадры цветного фильма. В яркий солнечный день мы вышли с Микой на прогулку за пределы Алон-Швута. За спиной у Мики было ружье, а рядом бежала собака. Мика объяснил, что ружье нужно для того, чтобы встреченный на дороге приветливо улыбающийся араб не метнул тебе нож в спину. Встреченный нами единственный ехавший на осле араб вежливо поздоровался и поехал дальше, не проявив воинственных намерений. Через несколько сотен метров мы пересекли небольшую тропинку, и вдруг Мика спокойно сказал: "По этой дороге Авраам шел в Иерусалим". Вопросы были излишни, очень вероятно, что именно по этим благодатным местам ходили родоначальники еврейского народа, сумевшего, вопреки всем невзгодам, уцелеть и внести огромный вклад в современную цивилизацию.

Вернувшись в Москву, я принялся дописывать свой учебник. Конференция в РГГУ, очередная поездка к детям в США, конференция в Клагенфурте, естественно, отвлекали меня, но к концу года работа была завершена, и сотрудники кафедры стали вводить текст в компьютер.

Осенью фирма Алексея Голосова арендовала девятый этаж бывшего жилого дома красной профессуры у РГГУ. Я узнал об аренде только тогда, когда Алеша предложил мне сотрудничать с фирмой в качестве заведующего сектором системного анализа. В мои функции входила проверка системных решений, положенных в основу конкретных проектов, и контроль за оформлением проектной документации в соответствии с действовавшими стандартами. К сотрудничеству я тут же привлек Женю Бениаминова, а также Олю Горчинскую, уже работавшую на фирме. Отдельные проекты оказались достаточно сложными и интересными, и за право их реализации велись скрытые интриги с использованием различных личных связей и сфер влияния. Одним из таких проектов был заказ на замену устаревшей системы контроля за грузовыми перевозками в аэропорту Шереметьево. Руководство аэропорта вело переговоры с разными, в том числе и западными, компьютерными фирмами, отклонив, например, предложения Симменса. Сотрудникам ФОРСа при моем участии удалось представить такое техническое задание, которое было принято. Но этот успех был достигнут тогда, когда с моими глазами произошла катастрофа. Ровно через шестнадцать лет сбылось предсказание Федорова – потребовалась радикальная реконструкция глаза, поскольку снова развился отек роговицы, с которым не смогли справиться ни в институте им. Гельмгольца, ни во Всесоюзном глазном институте . Ни магнитотерапия, ни капли, ни лазер не помогали, я не мог читать даже в очках, в глазу появилась постоянная боль, хотя и не очень сильная. Людмила Владимировна с горечью сказала мне, что через несколько месяцев ситуация станет необратимой. Единственной надеждой оставались США, и мы решили уехать как можно быстрее.

Конечно, мы давно понимали необходимость переезда в Америку, чтобы иметь возможность постоянно общаться с нашими детьми и внуками, самыми близкими и любимыми людьми на свете. Постоянные слухи о возможной отмене поправки Джексона-Вэника, предоставлявшей евреям существенные льготы при получении права на постоянное жительство в США, побудили нас принять необходимые шаги еще в 1994 году. На приеме в американском посольстве нам не пришлось что-либо объяснять: я показал сотруднику посольства доклад Юхневой, открыв его на той странице, где упоминалось мое имя. Сотрудник попросил разрешение почитать, добавив, что мы, конечно, получим разрешение, а потом стал интересоваться моим мнением о перспективах развития исследований в области искусственного интеллекта. Тогда мы еще не знали, когда мы соберемся уезжать, многое хотелось закончить, хотя события в России развеяли иллюзии конца восьмидесятых годов. Моральная деградация общества стала очевидной после развала коммунистической системы, но алчность и коррумпированность всех людей, причастных к системам управления, перемешанные с честолюбием и криминалом, оказались раковой болезнью огромной страны, потерявшей нравственные ориентиры. Об этой социальной катастрофе тогда не писали, но я повседневно сталкивался с ее проявлениями и понимал, что на моей жизни не увижу выздоровления. Рано или поздно надо было уезжать, но судьба не оставила нам выбора – уехать надо было немедленно. 25 августа 1995 года мы улетели из Москвы, и в этот день кончилось лето моей жизни.

Из моих родственников осталась только Лена со своей двенадцатилетней дочкой Машей. С конца 1983 года мы жили в одном дворе, Инна и Маша гуляли вместе и часто приходили друг к другу в гости. Маша была всего на два с половиной месяца старше и Инне первое время жизни в Америке очень недоставало Маши. Когда мы уезжали, Лена уже работала на радиостанции "Эхо Москвы" и до сих пор продолжает там работать, распоряжаясь электронным архивом радиостанции.

ОСЕНЬ

Адаптация

По многим разным причинам мы выбрали Сан-Франциско для нашей жизни в Америке. Хотя этот город расположен в субтропиках, в нем удивительно мягкий климат, зимой температура даже ночью не опускается ниже семи градусов, а летом очень редко достигает двадцати пяти градусов, в основном оставаясь ниже двадцати градусов. Летом с океана часто дует холодный ветер, что заставило Марка Твена написать: "Нет хуже зимы, чем лето в Сан-Франциско". Такой климат был идеален для моих глаз: в жару или в духоте они быстро мутнели, и зрение резко ухудшалось, так что передвигаться самому становилось опасно.

В Сан-Франциско хорошо организован общественный транспорт, до ближайшей автобусной, троллейбусной или трамвайной остановки в любом месте города надо пройти не более двух кварталов, т.е. не более трехсот метров. Поэтому можно было обходиться без собственной автомашины.

Наши дети и внуки жили в Пало Альто и в Стэнфорде, куда регулярно отправлялась местная электричка, абсолютно непохожая на московскую, знакомую с детства: салон вагона, разделенный проходом, похож на салон самолета, в каждом ряду высокие мягкие кресла и каждый ряд состоит из четырех таких кресел. Даже в часы пик в проходах никто не стоит. Только один раз вечером мы попали в переполненный поезд, когда неистовые болельщики возвращались после какого-то важного матча.

По приезде мы сразу попали под опеку еврейского центра Сан-Франциско вместе с другими иммигрантами из бывшего Советского Союза. К каждой семье прикреплялся социальный работник, который на первых порах помогал заполнять необходимые документы, определял время наших визитов в федеральные органы и в медицинские учреждения и давал много практических полезных советов. Такая помощь была весьма существенна, так как дети не могли ездить с нами в Сан-Франциско, будучи занятыми на работе или в университете.

Каждый иммигрант должен был пройти медицинское обследование в одном из крупнейших медицинских центров США – Калифорнийском университете в Сан-Франциско.

Первый ознакомительный визит к терапевту был заранее спланирован, но приема у глазного врача надо было ждать более двух месяцев. Поэтому я обратился в глазную клинику при другом большом госпитале, в которой меня уже консультировали в 1993 году. Там мне прием назначили немедленно, и с тех пор я являюсь пациентом доктора Карен Оксфорд. Она добавила к моим каплям только преднизолон, и через несколько недель правый глаз перестал болеть, а еще через пару месяцев отек уменьшился, и я получил возможность заняться редактированием моего учебника, надеясь, что его удастся издать в России. После моего отъезда министерство образования объявило конкурс на написание учебника по математике для специальности "Информационные системы", назначив заведующего кафедрой математики экономического института им. Г.В. Плеханова профессора Пестова ответственным за проведение конкурса. Он приехал в РГГУ, где мои бывшие сотрудники показали ему экземпляр моего учебника, но отказались отдать этот экземпляр без моего разрешения. В результате я получил письмо из Москвы со следующим предложением Пестова: сотрудники его кафедры напишут четвертый раздел, посвященный статистике, и совместный учебник будет представлен на конкурс, при этом предполагалось, что число соавторов возрастет до четырнадцати (!). Я ответил согласием при соблюдении следующих условий: во введении должно быть точно указано, кем написаны разделы учебника и четвертый раздел должен быть прислан мне на проверку его согласованности с первыми тремя разделами книги. Мои условия не были приняты, и в результате конкурс не состоялся, так как никто не представил варианта учебника.

Редактирование пятисотстраничной напечатанной рукописи было утомительным занятием, но в 1996 году я достиг на короткое время такой "спортивной" формы, какой мне больше никогда не удалось достигнуть. Все написанное и опубликованное впоследствии далось мне с большими усилиями и никогда бы не увидело свет без постоянной Машиной помощи.

Первой серьезной проблемой, которую надо было решать самостоятельно, был поиск квартиры в Сан-Франциско. В середине девяностых годов в США начался долгожданный экономический подъем, а знаменитая Силиконовая долина с центром в Пало Альто превратилась в мозговой центр развития новых информационных технологий. Спрос на квартиры непрерывно рос, а вместе с ним росли цены на рент. Мы еще плохо ориентировались в стандартных жизненных ситуациях и теперь хорошо понимаем первоначальный стресс многих иммигрантов. Но наши дети были рядом и с их помощью мы сняли небольшую квартиру из двух смежных комнат и с миниатюрной кухней. Квартира находилась на втором этаже, вдоль окон тянулась открытая балюстрада, с которой входили в квартиру. Но зато наш квартал упирался в знаменитый Голденгейт парк, и воздух, особенно утром, был опьяняюще сладок. Утром мы стали ходить или ездить в местный колледж на занятия английским языком. Деревья и цветы искрились от брызг поливочных устройств, и сотворенный человеческим гением и невероятным трудом на песчаных и скалистых берегах Тихого океана парк казался чудом. Но к хорошему легко привыкаешь, поскольку в нем отсутствует элемент постоянного, зачастую подсознательного раздражения, и мы быстро привыкли и к парку, и к постоянно умеренно теплой погоде, и к круглогодичному обилию цветов, и к холодному ветру с океана летом, и к теплой без снега зиме, и к другой одежде, и ко многому другому, что отличает Сан-Франциско от Москвы, Тбилиси, Берлина, Гамбурга и других городов, в которых нам довелось побывать.

Второй трудной проблемой, с которой мы столкнулись, оказалася подбор необходимых медицинских препаратов. Американские врачи, как правило, полагаются на результаты многочисленных анализов и на рекомендации федеральных органов, ответственных за систему здравоохранения. Медицинское обслуживание многих тысяч иммигрантов оплачивалось из бюджетных средств, поэтому врачи старались прописывать наиболее дешевые препараты. Стоит отметить, что интерпретация результатов анализов в России и США зачастую была различной. В Москве я десятки лет был пациентом поликлиники научных работников, где врачи считали мое кровяное давление соответствующим моему возрасту. Однако в Америке мое давление считается повышенным, и мне немедленно прописали дешевый препарат для уменьшения моего давления. Однако несмотря на то, что я аккуратно следовал инструкциям, давление не снижалось и после постепенного увеличения дозы, но зато появилась боль в суставах и ноги стали отекать, чего никогда не было. Препарат срочно заменили на другой, более дорогой, но давление оставалось московским. Тогда я прекратил принимать прописанные лекарства и перестал ходить к своему терапевту, не замечая особых изменений в своем самочувствии в течение трех лет. У Маши ситуация оказалась гораздо хуже, так как прописанные препараты спровоцировали тяжелую аллергию, с которой с трудом удалось справиться, только полностью сменив все принимаемые лекарства.

Третьей и, к сожалению, неразрешимой для нас проблемой стал поиск работы. Состояние моих глаз привязывало нас к Сан-Франциско. Наши резюме и наш возраст делали бессмысленными попытки занять начальные ассистентские позиции, а на более высокие позиции обычно переходят уже работающие штатные преподаватели. Сплошная компьютеризация учебных заведений и компьютерное общение преподавателей и студентов делали меня зависящим от посторонней помощи. Тем не менее два года мы рассылали свои документы, но только один раз я получил приглашение на интервью в Квинс колледж, крупнейший колледж Нью-Йоркского университета. Колледж неожиданно получил дополнительное финансирование для приглашения на один семестр известного специалиста. Так как деньги поступили в середине первого семестра, то заявлений поступило немного, и комитет по подбору кадров отобрал только две кандидатуры - меня и профессора из Пенсильвании. Мой конкурент выиграл конкурс со счетом 3:2, и я думаю, что решение было правильным.

Финансовая поддержка, которую мы получали от федеральных и штатных органов, была недостаточной, и мы стали заниматься частным репетиторством. Нам пришлось ознакомиться со школьными учебниками по математике, с правилами сдачи заключительных экзаменов в школах, а заодно и с задачами американских математических олимпиад. Наши ученики поступили во многие американские университеты, а один из них в знаменитую американскую военную академию Вест Пойнт.

В первые годы нашей жизни в США мы, по-видимому, переживали период предсказуемых и непредсказуемых трудностей. К последним относятся серьезные медицинские проблемы, которые остаются с пожилыми людьми до конца их дней. Появление таких проблем вызывает естественный психологический стресс и держит людей под сильным психологическим напряжением многие годы. Мы оказались ровно в такой ситуации, и хотя первоначальные страхи остались позади благодаря своевременному и высоко профессиональному вмешательству, мы вынуждены были все время быть начеку.

Но жизнь наших детей и внуков всегда подтверждала правильность принятого стратегического решения о выезде из России. Там, на нашей исторической родине все, кому ни лень, ругают мутные, смутные, нелепые ельцинские годы, естественным завершением которых стал приход КГБ к власти. Путин – это только ярлык произошедшего в России. Действующая теперь в Росси политическая система достаточно устойчива потому, что доходы России от продажи нефти и газа позволили создать определенный социальный слой, действительно заинтересованный в сохранении нынешней системы. Все беды сегодняшней России, недавно ярко описанные Андреем Кончаловским, уже не касаются наших детей и внуков. Лиля успешно работала в крупнейших компьютерных фирмах, в 1997 году родила нашу третью внучку Элю, а на следующий год ее семейство переехало в новый большой дом в Пало Альто с большим красивым ухоженным садом с зеленой лужайкой в центре. Этот сад попал в одно из моих стихотворений:

Я, словно старый Джолион,

Сижу безмолвно на лужайке,

Неугомонны птичек стайки.

А я впадаю в странный сон.



Как часовые на постах,

В саду застыли в белом розы,

Собака не меняет позы,

Улыбка тает на губах.

Обе Лилины дочки оказались очень способными.

Инна рано начала интересоваться компьютерами, а затем и математикой. В двенадцатом классе она разделила первое место на Национальной математической олимпиаде. Этот успех, вместе со всеми отличными оценками в школе, позволил ей поступить в Гарвард, а ее маме платить только пятьдесят процентов за учебу в университете. После окончания Гарварда она поступила в аспирантуру в MIT, но первый год учебы провела в Англии в Кембридже, получив специальный грант фонда Билла Гейтса. Недавно она защитила диссертацию, и на защите нашей внучки я смог убедиться в том, что она по-настоящему овладела изощренными методами современной алгебры, применяя их при исследовании и поиске топологических инвариантов. Следующие четыре года ее жизни будут связаны с известным частным университетом в Чикаго и с престижным университетом в Принстоне. Инна до деталей разбирается в конструкции современных компьютеров и в программировании, что позволило ей также получить приглашение на работу в Google. Но ее привлекает исключительно академическая работа. Вязание является ее хобби, и здесь она тоже добилась успеха: одно из ее изделий попало в иллюстрации специальной книги по вязанию.

Вторая наша внучка Полина, дочка Ани и Лени, провела почти пять лет на территории Стэнфорда, где ее родители учились в аспирантуре. Семейные аспиранты, как правило, жили в предоставляемых университетом двухэтажных домиках с двумя спальнями наверху и с гостиной и кухней внизу. Группа таких домиков располагалась по кругу, в центре которого находилась детская площадка и на ней дружно играли дети из самых разных стран мира, заодно осваивая английский язык. Я много раз ловил себя на мысли, что взрослым надо учиться у детей умению мирно сосуществовать, несмотря на многочисленные различия. Окончив аспирантуру и получив полагающиеся степени, Аня, Леня и Полина уехали в Чикаго, где Леня стал преподавать в уже упоминавшемся известном университете, а Аня там же стала работать с биологами, занимаясь статистическим анализом больших массивов генетических данных. Полина пошла учиться в частную университетскую школу, но богатый университет оплачивает все уровни обучения детей своих сотрудников. Спустя восемь лет в ту же школу отправился родившийся в 1999 году наш единственный внук Абрам. Школа известна сейчас во всей Америке, так как дети президента Обамы тоже учились в этой школе. В целом система образования в США находится на неудовлетворительном уровне, но, по-видимому, во всех штатах имеются школы, дающие своим ученикам хорошее образование, и выпускники этих школ имеют больше шансов попасть в лучшие американские университеты. Замечу, что Инна кончила одну из лучших школ Калифорнии, туда же сейчас ходит наша третья внучка, и мы надеемся, что внук окажется там же.

Абрам был назван в честь известного геометра и педагога Абрама Мироновича Лопшица. Дед Лени был заместителем министра сельского хозяйства в тридцатые годы и в период массовых репрессий был расстрелян. После войны его жена и по совместительству Ленина бабушка была сослана, и их дочери Инна и Наташа остались одни. Абрам Миронович забрал младшую из сестер Наташу, будущую Ленину маму, в свою семью. Наташа сумела закончить школу и поступить в институт, но ее прямо с занятий в институте отправили в ссылку вслед за своей сестрой. Подробная история Лениной семьи описана в книге "Семейная хроника времен культа личности", написанной Инной Шихеевой, старшей из сестер, сменившей фамилию после замужества.

Абрам Миронович благодаря своим друзьям сумел избежать ареста и уехал в Ярославль, где много лет преподавал в педагогическом институте. Когда Маша пришла на работу, он по совместительству работал в том же институте на кафедре математики. Она часто встречалась с ним, потому что вела семинарские занятия на курсе, которому Лопшиц читал лекции. Я редко встречался с ним, но в ВГПТИ я оказался близко связанным с его дочерью Галей, уволенной с работы из Центрального педагогического института в 1968 году за подписание письма в защиту Есенина-Вольпина. В восьмидесятых годах я сопровождал Машу, поехавшую на геометрическую конференцию в Новгород. Там мы встретились с Абрамом Мироновичем и его женой и провели вместе несколько дней. Он остался в моей памяти благожелательным к людям и умудренным жизненным опытом человеком. Однажды Лопшиц произнес: "В жизни можно многое увидеть, надо только долго жить". Он сам последовал своему совету, прожив много лет и увидев многое вокруг себя.

Учиться в хорошей школе в окружении очень способных детей Полине было нелегко, но она успешно преодолела трудности и поступила в Брандайский университет, созданный богатыми еврейскими семьями в те годы, когда евреев старались не брать в американские университеты. К сожалению, антисемитизм остается серьезной социальной болезнью человеческого общества, несмотря на неоценимый вклад в развитие цивилизации, сделанный выдающимися представителями небольшого народа, сумевшего уцелеть, преодолев тысячелетия гонений. В мае 2012 года Полина закончила университет, получив две специальности, и мы с радостью присутствовали на официальной церемонии вручения дипломов.

После нашего приезда естественно стал восстанавливаться и расширяться круг общения: Марина жила в Северном Беркли, Володя и Лиля жили в Окленде, в Пало Альто жили Гриша Минц и Марианна Розенфельд. Гриша Минц родился и работал в Ленинграде. Будучи ярким одаренным математиком, он после окончания университета стал работать младшим научным сотрудником Ленинградского отделения Математического института Академии наук, быстро защитил кандидатскую диссертацию, но докторскую ему не рекомендовали подавать ввиду изменения климата в советской математике. Тогда он решил уехать, с работы пришлось уйти, а разрешения на выезд он не получил. Но свет не без добрых людей, и известного специалиста по математической логике приютили в Институте кибернетики Эстонской академии наук. Минц переехал в Таллинн со своей новой женой Марианной. После того, как Эстония получила независимость, они уехали в Стэнфорд, где Гриша стал сразу профессором философского факультета, ибо по американской традиции математическую логику преподают на этом факультете, а заодно получил полставки на факультете математики. Марианна начала работать системным программистом в лаборатории университета, разработавшей методику дистанционного обучения математике одаренных детей. С Минцем я познакомился на конференциях. Приезжая в Москву, он бывал у нас в гостях, и наши отношения естественно стали более прочными после нашего переезда в Сан-Франциско, поскольку мы оказались рядом. О Грише в Таллинне не забыли, недавно он был избран действительным членом Эстонской академии наук. В Америке он был избран членом престижной Бостонской академии наук и искусств.

Более регулярно мы стали общаться с еще одним московским знакомым знаменитым механиком Григорием Исааковичем Баренблатом. В шестидесятые годы он был научным руководителем моего друга Роберта Гольдштейна, и мы познакомились с ним на банкете после защиты Робертом кандидатской диссертации. На моей защите докторской диссертации в МГУ Баренблат был председателем счетной комиссии, и я запомнил, с какой радостью он объявил результаты голосования. Ему принадлежит заслуга в преобразовании Института механики АН СССР в Институт проблем механики, но в результате многие академики – механики стали его врагами и не позволяли избрать Баренблата в Академию наук. После развала СССР он был приглашен в Кембридж в качестве Тейлоровского профессора, а затем переехал в США в Берклийский университет. За время жизни за рубежом его избрали членом ведущих академий мира и удостоили самых престижных наград по механике и вычислительной математике. Его память и работоспособность феноменальны, и я надеюсь, что его автобиография станет ценным вкладом в историю науки.

Хотя мы забрались на край света, друзья стали регулярно приезжать в гости. Уже в 1996 году к нам приехал Максим Хомяков со своей женой Таней, на следующий год приехала Барбара из Гамбурга, позже стали приезжать Федя и Люся, обе дочери которой жили в наших окрестностях. В непростой период адаптации начались и наши путешествия по Америке и многим другим странам мира. В 1997 году мы побывали на восточном побережье США, посетив Шампэнь, Вашингтон и Нью-Йорк, на следующий год мы полетели в Москву. Начиная с 1999 года в течение девяти лет мы регулярно посещали Анино семейство в Чикаго и наших друзей в Иллинойсе. Затем последовали Юго-Восточная Азия (Гонконг, Таиланд, Сингапур), любимая Европа (Германия с севера на юг от Гамбурга до границ с Австрией, Италия от Альп до Венеции, Флоренция и Рим, Австрия от границ с Италией в Альпах до Вены, круизы по Рейну от Франкфурта через Кельн и Амстердам до Бельгии) и наконец Париж, Брюссель и Лондон.

Поездки в Юго-Восточную Азию и по Рейну мы совершили в составе больших туристических групп, сформированных в США. Туристическое агентство в основном ориентировалось на пожилых туристов и поэтому интенсивные экскурсионные программы были спланированы таким образом, чтобы никто не уставал. В Таиланде никто не перегрелся, хотя в разгар зимы температура держалась около 35 градусов, но даже мои глаза с этим справились: мы были в основном в тени или в комфортабельных шведских автобусах с превосходными кондиционерами. В поездках меня всегда поражали удивительное спокойствие и дисциплинированность больших групп людей, случайным образом оказавшихся вместе в течение продолжительного времени. Люди с удовольствием рассказывали друг другу о своей жизни, обменивались впечатлениями, показывали друг другу свои покупки, и тем самым создавалась непринужденная атмосфера, стиравшая на время все различия между нами.

Путешествие по Германии, Италии и Австрии было организовано неутомимой Барбарой, способной много часов сидеть за рулем, прекрасно ориентирующейся в дорожных картах и обладающей хорошими организаторскими способностями. Она всегда знала, где мы найдем недорогую гостиницу, где нам следует поесть и что нам следует посмотреть. Мне всегда нравилась организация жизни в Германии, но адаптация к жизни в Германии, по-видимому, дается нелегко. Когда, работая в Гамбурге, я ходил на занятия немецким языком, то в моей группе большинство составляли молодые женщины из разных стран мира. Наш преподаватель любил обсуждать различные аспекты немецкой жизни. Однажды он стал расспрашивать своих учеников о наличии у них немецких друзей. Я был поражен единодушной реакцией женщин, заявивших, что с немецкими женщинами невозможно дружить, поскольку они все убеждены в своей правоте и в превосходстве немецкого образа жизни. Меня тоже поражала регламентация отношений между людьми: даже к друзьям не полагается заходить без предварительной договоренности, приглашая в гости, вам определяют, сколько времени вам уделят и заранее информируют, будут ли вас кормить или вам предложат чашку чая или рюмку вина. Один из моих коллег однажды рассказал мне, что его дочь занимается городской планировкой, и что она собирается поехать в Ленинград. Вернувшись в Гамбург на короткое время в январе 1992 года, я спросил моего коллегу о впечатлениях его дочери после посещения России. Ответ был неожиданным: "Неужели Вы, большой ученый, об этом помните?" Вопрос показал мне, насколько редко тесное личное общение даже между коллегами по многолетней работе.

В Италии и в Англии незнакомые люди охотно помогали найти нужную улицу, станцию метро или остановку автобуса, так что передвигаться по Риму или Лондону было просто, а в Италии довольно часто люди не понимали ни английский, ни немецкий, но, разобрав знакомое название, энергично жестикулируя и быстро говоря по-итальянски, умудрялись объяснить нам, куда надо идти. Во Франции мы встретились с прямо противоположным отношением к иностранцам в магазинах и даже в Лувре, где сотрудница музея, дежурившая у входа, на вопрос, заданный по-английски, стала демонстративно отвечать по-французски. На знаменитом острове Сан-Луи с его единственной улицей и с изысканным магазином сыров, в котором мы хотели купить рекомендованный нашим зятем паштет, все названия были написаны, разумеется, по-французски, и я спросил у продавца, говорит ли кто-нибудь по-английски. Он понял меня и в ответ спросил, говорю ли я по-французски. Я довольно резко сказал ему, что могу объясняться на трех языках, но не на французском, и тогда он нехотя перешел на английский. Такие мелочи не портили нашего мажорного настроения, поскольку мы всегда были переполнены увиденным, но наглядно демонстрировали сложность сосуществования разных народов в объединенной Европе.

В США многочисленные исторически сложившиеся иммигрантские популяции сосуществуют достаточно мирно и весьма терпимы друг к другу. Без этой терпимости не могла бы возникнуть эта великая страна. Терпимость далась Америке нелегко, она опирается на равноправие всех граждан, мужчин и женщин, белых и черных, христиан, мусульман, евреев, буддистов, атеистов перед законом, и это равноправие было достигнуто почти через двести лет после провозглашения Декларации независимости. Равенство не уничтожило различие в языках, национальных традициях, в организации быта, в уровне образования и т.п., но открыло возможность перемешивания и взаимного воздействия различных культур. Большие города стали центрами такого перемешивания, а средняя Америка проявляет большую склонность к сохранению традиций.

Мирное сосуществование различных идеологий, традиций, культур обеспечивается не формальным признанием равноправия всех граждан, а строгим соблюдением законов, которое обеспечивается независимостью судебной системы от других ветвей власти. Федеративное устройство государства и развитое местное самоуправление также способствуют мирному сосуществованию. К сожалению, эти достаточно общие принципы не реализованы на уровне отношений между государствами и внутри отдельных государств, что приводит к религиозной вражде, к войнам, к геноциду и к другим чудовищным последствиям, несмотря на все достижения человечества в интеллектуальной сфере. Мировое сообщество не создало механизмов контроля за выполнением своих собственных решений, а принятые общие декларации зачастую становятся прикрытием для террористической деятельности.

Период адаптации закончился после нашей поездки в Москву в марте 1998 года. Там мы расстались с нашей московской квартирой, побывали на могилах родителей, навестили родных и друзей и обнаружили, что у многих возникло ощущение определенного улучшения жизненных условий. Через полгода в России произошел дефолт, и эти ощущения улетучились на некоторое время. В Москве я заключил соглашение с издательством "Фазис" об издании моего учебника и даже нашел спонсоров. Я сумел снова показаться Людмиле Владимировне и повторить курс магнитотерапии. Справившись со всеми делами, мы вернулись в Сан-Франциско, и спустя неделю поехали в небольшой калифорнийский город Чико, где я выступил с докладом в местном университете. Приглашение в Чико организовал уехавший из Саратова алгебраист Семен Гоберштейн, семья которого нас радушно принимала и показала местные красоты. Протянувшаяся на тысячу километров вдоль побережья Тихого океана Калифорния уникальна по многообразию туристических достопримечательностей, не имеющих аналогов. По геологическим представлениям Калифорния является молодой территорией, и поэтому в ней сохранились большие секвойные леса с тысячелетними деревьями, действующие вулканы и гейзеры, гранитные монолиты и водопады, снежные горы и огромные каньоны, засыпанные вулканическим пеплом леса и пустыня Долина смерти. Земля постоянно вибрирует, небольшие подземные толчки происходят почти ежедневно, а разрушительные землетрясения в Сан-Франциско в двадцатом веке известны во всем мире.

В 1997 году Лиля родила вторую дочку и нашу третью внучку. Через год они купили новый дом, а нам дети приобрели квартиру, и с этого момента мы поняли, что навсегда расстались с прошлым.

Середина осени

В девяностые годы в нашем городе образовалась большая русскоговорящая община, в семьях было много детей школьного возраста, испытывавших подчас значительные трудности при переходе в американские школы. Поэтому была велика потребность в репетиторах по математике. У нас появилось довольно много учеников разного уровня подготовленности, и вторая половина дня оказалась занятой. На первых порах подготовка к занятиям занимала много времени: надо было познакомиться с учебниками для разных классов, причем в разных школах использовались разные учебники, понять методику обучения математике без доказательств, освоить специфику американской терминологии и т.д. Мы столкнулись с неожиданно низким качеством учебников, в которых практически всегда были ошибки и отсутствовали задачи, выходившие за пределы элементарных технических навыков. Основная причина заключалась в том, что учебники писались не профессорами университетов, а учителями школ. Сами учебники по всем предметам издаются в тяжелых переплетах, большого объема и с большим количеством цветных иллюстраций, и бедные школьники вынуждены таскать тяжелые рюкзаки ежедневно. Учебники издаются толстыми и разукрашенными, чтобы обеспечить прибыль от их изданий за счет достаточно высокой цены.

С появлением третьей внучки мы стали регулярно ездить в Пало Альто и забавляться с ней, оказывая посильную помощь Лиле. По-видимому, мы больше получали удовольствия от общения с жизнерадостным ребенком, чем реально помогали родителям. Когда родилась Эля, Инне было тринадцать лет, и она не требовала ни помощи, ни особого внимания, поглощенная чтением и своими техническими увлечениями. Сначала она ходила в кружок, где дети собирали электромобили, а потом в Пало Альто проводился парад этих машин. На одном из таких парадов наша внучка гордо проехала по центральной улице города. Затем она вошла в группу школьников, конструировавших на фирме Локхид робота, игравшего в хоккей. С этим роботом команда ездила на международные соревнования, но их робот выступил неудачно. После десятого класса Инна попала в математический лагерь при Стэнфорде, и математика вытеснила все ее интересы, кроме компьютеров. После лагеря она твердо заявила: "Хочу заниматься с дедом", и ровно год, приезжая в Пало Альто, я занимался с ней математикой. На следующий год после занятий в школе она стала ездить на лекции в Стэнфорд. На первых порах я скептически относился к ее способности решать олимпиадные задачи, и оказался неправ: в двенадцатом классе она начала выигрывать подряд все математические олимпиады, включая Американскую национальную олимпиаду. Инна унаследовала отцовские гены: ее отец выиграл Международную олимпиаду в Лондоне в 1979 году. Победа на национальной олимпиаде по математике ценится в Америке очень высоко: победители получают денежные призы от президента страны, губернатора своего штата и Национальной академии наук. Двенадцать участников, получивших какие-либо призы, вместе с родителями приглашаются в Вашингтон, где их принимают в конгрессе, в академии наук, в Математической ассоциации Америки, им читают специальные лекции, а формальный заключительный прием проходит в государственном департаменте. Слово "формальный" здесь означает, что приглашенные должны быть одеты в соответствии с определенными стандартами, описанными в приглашении.

После переезда в Чикаго у Ани тоже появился второй ребенок. В марте 1999 года на свет появился долгожданный внук, и Чикаго стал для нас вторым центром притяжения. Пока Анино семейство жило там, мы несколько раз летали к ним в гости, возились с внуком и посещали друзей и знакомых, живших в Иллинойсе. И каждый раз при новой встрече с близкими людьми из общего прошлого меня мучил вопрос: что же нас объединяет сейчас, неужели только прошлое, в котором было так много точек соприкосновения. Теперь мне кажется, что нас объединяет наше одинаковое отторжение прошлого.

Уезжая в Чикаго, Леня сохранил научное взаимодействие со своими научными руководителями в Стэнфорде, и поэтому все семейство каждое лето проводило в окрестностях Стэнфордского университета. Взрослея, внуки все больше привязывались друг к другу, доставляя нам всем большое удовольствие и порождая ни с чем не сравнимое ощущение близости трех поколений. В 2008 году Леня получил постоянную позицию полного профессора в Стэнфорде, и произошло очередное воссоединение семьи.

Но до этого Маша перенесла тяжелейшую травму левой руки, при падении вдребезги разбив локоть. Это случилось летом 2000 года, когда мы собирались с деловым визитом в Москву, остановившись по дороге в Германии. Во время операции ей собрали локоть по кусочкам, но кости не срастались, и на протяжении восьми месяцев она проявляла подлинное мужество, испытывая постоянную боль и пользуясь одной рукой. Через восемь месяцев пришлось сделать новую операцию, вставив искусственный локоть. Боли прекратились через два дня, рукой стало возможным пользоваться, постоянно проявляя бдительность и осторожность. Проявлять осторожность – это мудрый совет, но мудрым советам невозможно следовать хотя бы потому, что ты можешь споткнуться даже будучи осторожным. Маша упала снова, но ничего не сломала. Однако часть искусственного сустава стала подвижной внутри кости. Все американские хирурги, смотревшие ее, рекомендовали повторную операцию. И тут в нашу жизнь вошел Владимир Юльевич Голяховский, известный советский ортопед, а заодно писатель и поэт, член союза писателей. Он иммигрировал из СССР в 1978 году и в конце концов стал профессором в Нью-Йоркском госпитале. Нет смысла пересказывать его биографию, ибо он сам рассказал о себе в трехтомном описании своей жизни, выпущенном в Москве издательством Захарова. Наши друзья рекомендовали обратиться к нему за советом. В 2003 году мы отправили Голяховскому рентгеновские снимки Машиной руки, и он рекомендовал воздержаться от операции. В следующем году по пути в Москву мы остановились в Нью-Йорке и были приняты Владимиром Юльевичем дома, и он снова подтвердил свою рекомендацию. С тех пор мы стали регулярно общаться по телефону, найдя много общих интересов. К сожалению, за все внимание, проявленное и проявляемое Голяховским, мы смогли отблагодарить его только тем, что иногда с помощью московских друзей доставляем ему авторские экземпляры его книг, изданных в Москве.

Мой учебник не был издан, так как из-за дефолта осени 1998 года спонсоры не перевели обещанные деньги. За истекшие годы произошло много изменений в вузах России, и я не уверен, что книга соответствует действующим программам. Переделывать ее я уже не в состоянии.

Занимаясь математикой со способными школьниками, я неожиданно нашел несколько интересных задач и написал пару статей для способных детей, содержащих новые результаты о числах Фибоначчи и о суммировании обратных величин биномиальных коэффициентов. Осенью 2002 года в Сан-Франциско на ежегодную международную конференцию ORACLE приехала Оля Горчинская. Сидя у нас в гостях, она с грустью вспоминала годы работы нашего семинара по базам данных. Я напомнил ей, что в следующем году исполняется тридцатилетие семинара и что можно было бы как-то отметить это событие. Энергичная Оля сумела этой идеей возбудить и бывших участников, и сотрудников моей кафедры. Благодаря усилиям Бениаминова, Бычкова, Голосова, Горчинской конференция "Базы данных и информационные технологии XXI века" была внесена в план научных мероприятий Министерства образования, а я был назначен председателем программного комитета. РГГУ и фирма ФОРС стали коспонсорами. В результате в сентябре 2003 года мы отправились в Москву, по дороге проведя три дня в Амстердаме. Во второй половине сентября в Москве стояла необычно теплая солнечная погода, настроение участников конференции было приподнятым, доклады оказались очень содержательными, сделаны они были ведущими специалистами, на заседаниях появились О.В. Голосов, бывший тогда проректором Финансовой академии при правительстве Российской Федерации, и Д.С. Черешкин, ставший членом Российской академии естественных наук и даже прилетела из Алма-Аты моя бывшая аспирантка Сауле Сагнаева, сумевшая стать заведующей кафедрой в Джамбуле, центре богатого южного Казахстана, в котором начало возрождаться полуфеодальное отношение к женщинам. Сауле привезла мне в подарок принятый в Средней Азии знак высокого уважения – черный бархатный халат, со всех сторон расшитый золотом. Всемирно известный Баренблат признал, что его халат скромнее. На следующий год вышел из печати том трудов конференции. В Интернете появилась подробная информация о конференции, благодаря которой меня нашла живущая в Киеве троюродная сестра, о существовании которой я и не подозревал.

Две недели мы прожили у Люды, повидали всех родных и друзей, я снова успел проделать курс магнитотерапии, договорился с Алешей о начале совместного научного проекта.

На прощание мы посетили могилы родных и переполненные положительными эмоциями благополучно вернулись в ставший привычным и удобным для нас Сан-Франциско, город, который мы любим, но остаемся пришельцами из другого мира. Недели через две секретарша Алеши переслала мне письмо из Киева, написанное Светланой Цаленко, пытавшейся проверить, не являюсь ли я ее родственником. В письме сообщалось много деталей, заставивших меня поверить в правильность ее предположения. Я немедленно позвонил в Бруклин двоюродной сестре моего отца Еве и прочитал ей письмо. "Да это же внучка Янкеля", - тут же сказала Ева. Янкель был оставшимся в живых младшим сыном моего прадеда. Он жил в шахтерском городе Харциске и успел эвакуироваться. У него было два сына, и оставалась надежда, что фамилия нашей семьи уцелеет. Но у обоих сыновей родились девочки, и хотя Света и ее дочь Аня сохранили семейную фамилию как и наши дочери, надежд на продолжение рода не остается. Из когда-то большой семьи в двадцать первом веке осталось только шесть человек, носящих фамилию Цаленко, и среди них пять женщин и две Ани. Невероятно!

Узнав о своей родственнице, я позвонил ей в Киев, и между нами завязалась оживленная переписка по электронной почте. Света прислала мне фотографию моих родителей, сделанную еще до моего рождения. На ней имеется дарственная надпись, адресованная Янкелю. Эта фотография позволила мне оглянуться на семьдесят лет назад.

Отек роговицы, произошедший в 1995 году, по-видимому, был спровоцирован тем, что в то время я стал много времени проводить за экраном компьютера. Тогда никому не пришло в голову, что для меня использование компьютера по существу невозможно. Вернувшись из Москвы, я попробовал использовать дисплей, специально сконструированный для людей со слабым зрением. Пока я прочитывал одну – две страницы, все шло гладко. Но когда я просидел за экраном полтора часа, у меня резко подскочило глазное давление и лопнула роговица. Доктор Оксфорд пришла в ужас, заставила меня капать антибиотик каждые пятнадцать минут даже ночью, но не могла поверить в то, что это реакция на длительное использование дисплея. Прошло три месяца, давление стало нормальным, я приступил к реализации научного проекта и решил снова воспользоваться более совершенным дисплеем. Результат оказался еще более катастрофическим, нависла угроза нового хирургического вмешательства, но в этот момент судьба снова оказалась благосклонной, и операцию удалось избежать. Это позволило нам в мае 2004 года снова поехать в Москву для подведения итогов первого этапа нашего проекта.

На сей раз погода была отвратительной, слякоть на улицах и в особенности у входов в метро все время заставляла проявлять осторожность, чтобы не поскользнуться, духоту в метро я переносил с трудом, спали мы опять мало, встречаясь с родными, друзьями, посещая театры, концерты, кино, и за три недели сильно устали, отвыкнув от московской суеты. Итогом этой поездки стала написанная мною летом очень большая статья "Основы теории информационных ресурсов", через три месяца опубликованная в Москве в двух выпусках журнала "Научно-техническая информация".

Из Москвы мы отправились в Чикаго на день рождения Ани, которой исполнялось 35 лет. Там мы через много лет встретились с моим однокурсником Исааком Корнфельдом, тоже чудом уцелевшим во время войны, поскольку заботливая советская власть немедленно отправила его семью в Казахстан: родители Исаака, родившись в Бессарабии, стали французскими гражданами. Летом 1940 года они приехали в Бессарабию навестить своих родителей и показать годовалого внука. Именно в это время Бессарабию захватил Советский Союз, и семья Исаака не смогла вернуться во Францию. Иностранцы не пользовались доверием советских властей, и после начала войны семью Исаака немедленно отправили на восток. Родители Исаака были музыкантами, но природа, как это случается у евреев, наделила их сына математическими способностями, и, окончив школу с золотой медалью, он поступил на мехмат в наиболее благополучном 1956 году. Когда мы с Машей поженились, Исаак жил рядом в аспирантском общежитии, и мы ходили к нему рассматривать альбомы репродукций, которые присылались дядей из Парижа. В США он стал профессором, и к моменту нашего приезда жил под Чикаго.

Мы побывали также в глубинке кукурузного Иллинойса в гостях у Гриши Гальперина и его жены Марты. Гриша был аспирантом Колмогорова, вместе с Синаем написал книгу о биллиардах, был и остается автором многих задач для математических олимпиад. После окончания аспирантуры он несколько лет работал вместе с Машей в одном институте. Во время нашего визита я рассказал Грише о моих результатах по элементарной математике, и он очень быстро организовал публикацию моей статьи в журнале "Математическое просвещение", с которым продолжал сотрудничать. В США Гальперин постоянно участвует в подготовке национальных олимпиад по математике и в проверке работ.

Казалось, что Анино семейство надолго обосновалось в Чикаго, поскольку Леня, заняв постоянную позицию профессора, получил много научных грантов и установил тесные контакты с математиками Франции, Польши, Испании и создал свою группу. Аня перешла на работу в находящуюся в Калифорнии фирму Анжелон, отделившуюся от известной компьютерной корпорации Хьюлетт – Паккард. Эта фирма производила уникальные инструменты для сбора генетических данных и разрабатывала программы анализа собранной генетической информации. Таким образом, наша дочь оказалась на переднем крае науки, она участвовала в научных проектах Гарварда и Стэнфорда, консультировала аспирантов многих стран, и стала соавтором десятков научных статей и постоянно участвует в научных конференциях. Каждое лето, когда Леня приезжал в Стэнфорд, она ездила работать на свою фирму. Они купили большую двухэтажную квартиру около университета, и детям нужно было пройти один квартал, чтобы попасть в школу, а Леня за десять минут попадал к себе в кабинет или на лекцию. Но налаженная чикагская жизнь внезапно оборвалась: Леню пригласили на работу в Стэнфоррд в 2008 году, когда Полина закончила школу. Поступив в университет в Бостоне, она стала первой ласточкой, покинувшей уютное гнездо. Остальная часть семейства поехала на год в Стэнфорд, где Леня проработать год как приглашенный профессор. Через год приглашение было принято, с Чикаго расстались, и наша семья третий раз воссоединилась в Калифорнии в окрестности Сан-Франциско.

Две внучки уехали в Бостон, и вслед за ними наши интересы переместились на побережье Атлантического океана, в Бостон и Нью-Йорк. В 2002 году мы приняли приглашение Киры и Геры Липкиных и полетели к ним в столицу Северной Каролины город Ролли. Мне хотелось посмотреть на один из первых штатов Америки, а заодно прокатиться вдоль Атлантического океана. Перемещение через континент – дело непростое и нечастое, поэтому планируешь большое путешествие. Первую остановку мы сделали в Бостоне, поселившись у Насти Тюриной, дочери Юры Тюрина и Тани Фаликс. Настя на год моложе нашей Лили, росла рядом с нами, тоже кончила мехмат и тоже рано уехала в Америку. В Бостоне мы повидали Лену Неклюдову и Сережу Петрова, все старались показать нам как можно больше, но погода была холодной и дождливой, поэтому многое пришлось осматривать через стекло автомобиля, и от Бостона не осталось ясного представления. До Нью-Йорка мы доехали на поезде, по дороге действительно глядя на Атлантический океан. Вечер и ночь провели у Фимы с Таней, а утром снова сели на поезд. Но на этот раз мы сделали ошибку, поезд шел долго, делал продолжительные остановки и не шел вдоль берега, океан не был виден. К нашему удивлению, мы попали в тихую провинцию, где новый двухэтажный дом с четырьмя спальнями можно было приобрести за те же деньги, что и нашу маленькую квартиру в Сан-Франциско, а в придачу вам навязывали четверть гектара земли. При возрастании цены размер земельного участка пропорционально увеличивался. На окраинах столицы штата соседи жили на почтительном расстоянии друг от друга и почтительно раскланивались при встрече. Природа в Каролине удивительно живописна, покрытые лесами холмы спускаются к просторным озерам, сверкающим под яркими лучами солнца, лиственные леса более привычны для бывших жителей России. Посреди всей этой роскоши располагается известный университет Дьюка, вокруг которого находятся научно-исследовательские центры. Летом в Северной Каролине очень жарко, но по случаю нашего приезда не было чрезмерной жары, а в доме современные кондиционеры надежно охраняли нас. Трое детей Киры и Геры разлетелись от Техаса до Парижа вместе с множеством внуков. Рассказы о детях, о прожитом, воспоминания и расспросы занимали все время, и мы незаметно провели несколько дней вдали от дома. Алик Юшкевич тоже жил в Северной Каролине, но повидаться нам не удалось – он куда-то уехал.

Второй раз мы приехали в Бостон в 2006 году, когда Инна закончила Гарвард. Мы впервые увидели, какое значение придается получению высшего образования или научных степеней. Какие-то традиции перекочевали в Америку из Англии, например, форма одежды выпускников и преподавателей. Эту форму я впервые увидел, когда попал в Кембридж в 1990 году. Город был наводнен родственниками, а выпускники ходили по улицам в непривычной одежде. Теперь я знаю, что такую одежду носят даже выпускники школ. В тот год оканчивавших Гарвард студентов, магистров и докторов наук было порядка тысячи человек. Разумеется, что гостей было во много раз больше. Официальная часть, не включавшая вручение дипломов, продолжалась около четырех часов на открытом воздухе под непрерывным дождем, хотя происходила в середине июня. Тогда президентом университета был Ларри Соммерс, последний министр финансов Клинтона. Среди выступавших приглашенных гостей были выдающийся математик Майкл Атья, известный всей Америке журналист и телеведущий Джим Лара, лауреаты Нобелевских премий, фамилии которых я не запомнил. Слушая их, я не переставал удивляться тому, что эти люди, привыкшие выступать по многим официальным поводам, находят возможность сказать что-то нетривиальное и запоминающееся. Выступившие студенты блеснули ораторским искусством, сумев в построенные по определенным канонам речи включить что-то индивидуальное и оригинальное. Умению оригинально мыслить и красиво говорить учат во всех университетах США, но в Гарвард отбирают лучших, и многие выпускники поражают своим умением красиво говорить. Вероятно, и в российских университетах девятнадцатого века этому умению придавалось большое значение. Иначе Тургенев не приписал бы Базарову следующие слова: "О друг мой Аркадий, не говори красиво."

В Гарварде на факультете математики не принято оставлять в аспирантуру своих выпускников, и Инну включили в лист ожидания. Но она не стала ждать случая и поступила в аспирантуру всемирно известного Массачусетского технологического института, где ее научным руководителем остался профессор Хопкинс из Гарварда, ныне член Академии наук США.

Через полтора года после возвращения из Кембриджа Инна вышла замуж за аспиранта Гарварда Тома Бартлетт-Лэмба. Том по происхождению и по рождению англичанин, он блестяще закончил Кембридж и поступил в Гарвард. Его общее образование сильно отличается от образования выпускников многих американских университетов. Том владеет несколькими европейскими языками, знает европейскую философию и любит классическую музыку. Будучи социально активным, он до сих пор возит английские школьные команды по математике и по информатике на международные олимпиады.

Свадьба состоялась зимой 2009 года в Пало Альто. Том хотел, чтобы она состоялась по какому-нибудь религиозному ритуалу и из любви к своей невесте согласился на еврейский, чем потряс свою многочисленную родню, широко представленную на свадьбе.

Весной 2012 года мы дважды посетили Бостон: в марте Инна защищала диссертацию, в мае Полина заканчивала учебу в университете. Оба раза погода нам благоприятствовала, и мы наконец по-настоящему ознакомились с городом и его окрестностями, а Сережа Петров даже свозил нас в Ньюпорт. Открытием для нас стал бостонский мемориал жертвам холокоста. Для меня он стал свидетельством солидарности с еврейским народом, выраженной наглядно, ярко и монументально. Многие годы он будет напоминать людям о чудовищной силе ненависти и невообразимой жестокости, порождаемой идеей превосходства одной нации, расы, религии или идеологии над всеми остальными. В истории имеется много примеров того, что психически нездоровые маньяки могут разбудить звериные инстинкты толпы, а человеческое общество до сих пор не научилось своевременно избавляться от подобных субъектов. Трагедия еврейского народа не стала уроком и не смогла предотвратить геноцид ни в Нигерии, ни в Бурунди, ни в Камбодже. Мемориалы, подобные бостонскому, напоминают всем, что человечество еще не покончило с варварством, которое, используя достижения цивилизации, может привести к мировой катастрофе.

Защита диссертации в США совершенно не похожа на защиту в России прежде всего потому, что нет Ученых советов. На заседании специализированного постоянно действующего семинара соискатель ученой степени делает подробный часовой доклад о полученных им результатах, желающие задают вопросы, и на этом официальная часть заканчивается. Официальные отзывы оппонентов, или рецензентов, не зачитываются, а специальная комиссия из рецензентов удаляется на закрытое заседание, иногда с участием диссертанта, но Инну не пригласили. Участники семинара, друзья и родственники собрались в другой аудитории и, к моему удивлению, стали пить шампанское, не дожидаясь оглашения результата. Его по существу и не было: председатель комиссии профессор Миллер скромно вошел в аудиторию и вручил нашей внучке протокол заседания комиссии, проявив заботу о том, чтобы она его не потеряла, и присоединился к распитию шампанского, сам разливая его в пластмассовые стаканчики. Поэтому небольшое заключительное выступление профессора Хопкинса осталось наиболее ярким впечатлением. Он, в частности, сказал, что увидев Инну в первый раз, решил, что к нему пришла Анастасия, а через четыре года он констатирует, что перед ним математик высокого класса.

Я впервые слушал доклад моей внучки и понял, что аспирантов учат не только математике, но и методике подачи материала, контролю за временем, правильному использованию досок, доступности изложения и т.п. Инна очень быстро говорит, но ее изложение оказалось четким, тщательно продуманным, соответствующим принятым стандартам, включая шутки. Диссертация относилась к алгебраической топологии и была посвящена одной из знаменитых задач короля математики двадцатого века Давида Гильберта, распространенной на пространства, размерность которых больше трех. В современной алгебраической топологии теория категорий играет важную роль. Инна среди прочего прочла и нашу с Шульгейфером книгу и даже удостоила меня похвалы. На своем докладе она поразила меня мастерством использования алгебраических конструкций для получения топологических инвариантов.

Заключительный ужин во французском ресторане тоже не был похож на российские традиции: на нем присутствовали только родные и самые близкие друзья.

Мартовский визит был коротким, так как Лиля торопилась вернуться домой: на той же неделе ее вторая дочь Эля сдавала заключительный экзамен в Стэнфорде по классу фортепиано. В мае мы прожили в Бостоне неделю, проведя первые три дня снова у Насти Тюриной, сумевшей уговорить родителей переехать к ней, купив для них отдельный соседний дом. Мы получили возможность впервые за многие годы спокойно пообщаться с Юрой и Таней. Для них психологически переезд оказался значительно более трудным, чем для нас: Юре было трудно расстаться с МГУ, где он проработал всю жизнь. Однако их дети давно покинули Россию, причем младший сын Данила, проработав и в Германии, и в Новой Зеландии, и в Гонконге, и в Голландии, окончательно обосновался в Новой Зеландии, и все внуки родились вне России. Юра гораздо глубже меня разбирался в экономических проблемах послеперестроечной России, иногда положительно отзывался об отдельных экономических реформах, но при встрече в Бостоне удивил меня резко негативным отношением к населению в целом. Во время нашего визита он интенсивно занимался редактированием своей новой книги по статистике.

Затем прилетели Аня, Леня и Абрам, и мы все расположились в гостинице недалеко от Брандайского университета. Университет находится в холмистой местности в пригороде Бостона, и студенты постоянно тренируются, переходя из одного учебного корпуса в другой. Внешне здания очень простые, но внутри много света и много просторных аудиторий. Официальная церемония проходила в огромном спортивном зале, вместившем не менее пяти тысяч человек. Снова я отметил тщательную подготовку речей, в которых наряду с общепринятыми призывами к поддержанию традиций, к креативности, к работе на благо общественных интересов высказывались глубокие мысли, хотя в возбужденной атмосфере зала только немногие могли на лету оценить содержательность услышанного. Приведу один маленький пример. Новый президент университета Фредерик Лоуренс среди прочего наметил путь развития цивилизации от сбора информации к получению знания, а затем к мудрости. Тем самым он добавил к традиционной дискуссии о связи информации и знания новый элемент – мудрость. Хотя среди приглашенных выступить гостей не были такие знаменитости как в Гарварде, звание почетного доктора получили лауреаты Нобелевской премии, прославившиеся своими работами по генетике и экономике. Вручение дипломов происходило отдельно по факультетам и более торжественно, чем в Гарварде. Наша внучка получила две специальности, так что мы присутствовали на двух таких церемониях. Получение университетского диплома считается большим событием в американских семьях и на заключительную церемонию приезжает много родственников. Наше семейство было представлено шестью членами, так как к перечисленным выше персонам присоединилась Инна. На праздничном заключительном ужине собралось магическое по Гегелю число празднующих – семь. По необъяснимому стечению обстоятельств мы собрались в том же ресторане, в котором отмечали окончание Инной Гарварда. Внучки уехали из Бостона, и мы, по-видимому, надолго расстались с ним.

В июне в Пало Альто мы с Машей организовали мини-встречу моих сокурсников. В ней приняли участие Исаак Корнфельд с женой и двумя сыновьями – близнецами. Им около тридцати пяти лет, оба окончили все тот же известный университет в Чикаго, получив математическое образование, но затем один из братьев стал врачом, а другой финансистом, работающим на Уолл-стрите. К ним присоседилась Марина и Хайм Кестенбойм со своей женой Галей Крупениной. Хайм тоже учился на нашем курсе, но на потоке механиков. Он знал очень много студентов – математиков, но мы познакомились только после переезда в Америку. Галя окончила мехмат на четыре года позже нас. Хайм родился в Западной Украине, тоже ставшей частью Советского Союза и тоже чудом уцелел, оказавшись на первых порах вместе с родителями и сестрой в окрестностях Омска рядом с лагерями для уголовников. Хаим и Галя уехали в США вслед за своим одаренным сыном, оставив работу в академических институтах. Последние годы жизни в Москве Хайм работал в Институте проблем механики и хорошо знал Роберта. В Сан-Франциско много лет жил еще один студент нашего курса Марк Бернштейн, родившийся в Киеве. Его отец погиб на фронте, а мать с тремя детьми вернулась в Киев в 1944 году. Их поселили в полуподвале, и никто не заметил, что там валяется неразорвавшийся снаряд. Однажды, братья, оставшись вдвоем, случайно задели снаряд, и произошел взрыв. Только спустя три года в Одессе старшему брату смогли частично восстановить зрение на одном глазу, а Марку помочь не смогли. Тем не менее он смог закончить школу, поступить в МГУ и окончить мехмат. Я долго не знал, что Марк с семьей жил в Сан-Франциско, и до его смерти не встретился с ним.

Несомненно, что существует много "параллельных" историй, с удивительно похожим финалом. Собрание таких историй в одной книге, рассказанных их героями, было бы важным документом т.н. устной истории и постоянным напоминанием об ужасах недавнего прошлого, повторение которых нельзя допустить.

Подведение итогов

Летом 2011 года я стал подводить итоги прожитого, чтобы находясь в здравом уме и еще сохраняя невыцветшую память, успеть сказать напоследок что-нибудь полезное своим внукам.

Жизнь – цыганское гаданье,

В ней и радость, и страданье

Стебли вкось переплели,

Но, мечтая о хорошем,

Я хочу, чтоб связи с прошлым,

Внуков всюду берегли.

С годами я все больше осознаю себя потомком тех шести миллионов евреев, уничтоженных фашистами во время Второй мировой войны. Знакомясь в последние годы с деталями событий в СССР зимой 1953 года, я с ужасом осознаю, что только невообразимое, немыслимое чудо спасло евреев Советского Союза от продолжения фашистской бойни.

Конечно, вся история еврейского народа является неповторимым в человеческой истории чудом: изгнанный со своей родной земли маленький народ, презираемый, гонимый, уничтожаемый, распылившийся по всей земле, сумел сохранить свою веру, свои традиции, свою одаренность и надежду на возвращение на родину. Вернувшись через две тысячи лет к себе домой, возродив свое государство и превратив крошечный кусок Палестины в цветущий оазис, евреи снова стоят перед угрозой уничтожения своего молодого государства. Эта угроза исходит не только и не столько от опирающихся на ислам тоталитарных режимов, сколько от левых либералов, повторяющих ошибки европейских политиков и европейской интеллигенции в тридцатые годы прошлого века, позволившие Гитлеру развязать мировую войну и Сталину создать режим безжалостной диктатуры.

После разгрома Германии и Японии международное сообщество попыталось сформулировать общепринятое представление о правах любого человека, утвердив Декларацию о правах человека, но до сих пор не создало действенного механизма реализации принципов этой декларации. Практически одновременно с принятием Декларации было создано государство Израиль, и арабские страны немедленно начали войну против молодого государства, попирая принятые международным сообществом решения. Тогда же началось крушение колониальной системы, и с тех пор на огромных пространствах Азии, Африки, Латинской Америки происходит постоянное нарушение прав человека, сопровождающееся убийством миллионов людей. Теперь геноцид коснулся не только армян и евреев, его жертвами стали народ в Нигерии, народ тутси в Бурунди, народ Камбоджи. В Камбодже было уничтожено три миллиона человек из семимиллионного населения, что в процентах больше, чем число погибших евреев во время войны: 43% против 40%. Десятки миллионов людей погибли в Китае во время культурной революции, полмиллиона было убито в Индонезии после победы Сухарто, десятки тысяч людей погибли в полуфашистских странах Латинской Америки. Именно эти страны долго противились признанию государства Израиль, а теперь эти же страны всячески стараются поддерживать арабских экстремистов.

На фоне возрастающего антисемитизма в Западной Европе США и Канада действительно не дают выплескиваться антисемитизму на страницах прессы и телевизионных передачах, и евреи занимают достойное место в экономической, политической, научной и культурной жизни общества. У России, как всегда, "особенная стать": заигрывая с Израилем, она одновременно поддерживает Иран и Сирию, целями государственной политики которых является уничтожение Израиля, провозглашая дружбу народов, одновременно поощряются шовинистические организации с их антисемитской направленностью, о чем подробно рассказано в кинофильмах "Россия 1988" и "Любите меня, пожалуйста". Если Солженицын, Шафаревич и многие другие возлагают вину за Октябрьскую революцию на евреев, то им трудно взвалить на евреев вину за путинскую контрреволюцию. Постоянным источником антисемитизма в России была и, по-видимому, остается православная церковь, по традиции подпирающая государственную власть в знак благодарности за ее щедроты.

Во всем мире не удается обеспечить соблюдение прав человека. В бывшем Советском Союзе и в нынешней России невозможно обеспечить соблюдение экономического законодательства. В Советском Союзе каждый руководитель предприятия не мог управлять, не нарушая законов или инструкций. Я был принят на работу в 1964 и в 1973 годах в обход правил. Академик В.М. Глушков, активно пропагандировавший применение математических методов при решении экономических задач, рассказывал мне, как все расчеты и сетевые графики могут быть выкинуты на помойку одним распоряжением горкома партии. В сегодняшней России руководители не желают соблюдать закон в целях личного обогащения, именно поэтому сейчас большинство заключенных находится в тюрьмах или в лагерях за экономические преступления. Страна заново переживает дикий период первичного накопления капитала.

Для многих образованных и интеллигентных людей антисемитизм неприемлем и возмутителен, и они оказывают поддержку евреям в той мере, в какой она возможна в конкретной стране и в определенных исторических обстоятельствах. Мне посчастливилось: в течение всей жизни я получал поддержку от многих людей независимо от их национальности, и имел друзей и близких знакомых во многих республиках бывшего Советского Союза и за его пределами. Однако я вынужден констатировать, что и само по себе образование, и интеллигентность не избавляют людей от антисемитизма, и соответствующие примеры можно найти в любой стране. Зачастую вину за трагические события начинают возлагать на евреев, хотя они составляют ничтожную часть населения конкретной страны. В России многие интеллектуалы возлагают на евреев ответственность и за победу большевистской революции, и за все ее чудовищные последствия, в результате которых пострадал весь цвет российской интеллигенции. При этом сознательно умалчивается тот факт, что в сталинские времена евреи были почти полностью отстранены от участия в политическом руководстве. Одновременно не принято говорить о выдающемся вкладе евреев в развитие науки, литературы и искусства.

К сожалению, даже люди, помогавшие мне в семидесятые годы, теперь обвиняют евреев в развале СССР и в последовавших за этим трансформациях, забывая о том, что порожденная десятилетиями коммунистического правления моральная деградация общества в целом стала основной причиной сегодняшнего состояния России.

Россия не является единственным примером того, что результаты радикальных кажущихся прогрессивными социально-политических изменений не соответствуют предполагаемым последствиям. Весь африканский континент, освободившись от колониальной системы, погряз в нищете, коррупции, в необъявленных войнах, в проявлениях невообразимого варварства. Когда в Конго многотысячные банды насилуют сотни тысяч женщин, то об этом говорят вполголоса, а в реальности никто не знает, как справиться с джином, выпущенным из бутылки. Когда цветущая Родезия превратилась в голодающую страну, то никто не решается силой изгнать Роберта Мугабе. Когда в Центральной Африканской Республике президент занимается людоедством, то это считается внутренним делом страны. Когда в Нигерии бесчинствуют мусульманские террористы, то про мусульман стараются не упоминать, и вдруг спохватываются, что те же мусульмане громят в Мали памятники африканской культуры, которые были созданы пятьсот лет назад. И все это происходит потому, что абстрактные идеи равенства, братства и свободы не имеют реального исторического истолкования. Основные принципы принятой в 1216 году хартии вольностей в течение восьмисот лет постепенно распространялись на всех членов общества в тех странах, где население в целом усвоило основные принципы согласованного сосуществования, стало в достаточной мере образованным и способным к постоянному труду. Бывшие рабы получили в свое распоряжение огнестрельное оружие и стали бесконтрольно им пользоваться для удовлетворения естественных и низменных потребностей.

Застрявшие в своем развитии страны Ближнего и Среднего Востока переживают длительный период нестабильности, оказавшись неподготовленными к построению современных демократических обществ. Однако их нефтяные ресурсы позволили накопить им достаточно денег, чтобы смягчить социальные проблемы и оказывать постоянную военную и финансовую помощь экстремистским группировкам, ведущим вооруженную борьбу с Израилем. Все страны региона объединяет и долго будет объединять ненависть к Израилю, поскольку на территории Иерусалима находятся святые места ислама. Более шестидесяти лет маленькое еврейское государство борется за свое существование, превратившись в реальную историческую родину всех евреев, живущих на земле. Мифическая мечта об Иерусалиме вдруг стала реальностью и позволяет евреям, живущим в разных странах, ощущать наличие своего государства. На протяжении двух тысячелетий евреям приходилось расставаться со странами, где они обретали временный приют, хотя и не были желанными гостями. Конец двадцатого века стал временем расставания с Россией, к которой миллионы евреев привыкли и которую полюбили, несмотря на черту оседлости, погромы и процентные нормы. Они внесли неоценимый вклад в русскую культуру, поднявшись на вершины науки и культуры. Имена Ландау и Перельмана, Пастернака и Бродского, Левитана и Антокольского, Ойстраха и Гилельса, Гросмана и Ромма надолго сохранятся в России наряду с именами Лобачевского и Колмогорова, Менделеева и Сахарова, Пушкина, Достоевского и Толстого, Чайковского и Шостаковича, Рихтера и Ростроповича. Расставание нельзя назвать безоблачным, оно было омрачено и судом над Щаранским, и ссылкой Слепака, и с появлением в русском языке нового слова отказник, но, к счастью, все обошлось без погромов и расстрелов, и миллионы евреев получили возможность реализовать свой потенциал в странах с равными правами и возможностями для всех граждан.

Мои дети и мои внуки получили такую возможность, и я надеюсь, что их жизнь не будет проходить под знаком желтой звезды, что они смогут реализовать свои интеллектуальные способности и им не будет мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Но будущее моих и их потомков неразрывно связано с сохранением еврейского народа. Трагическая история евреев должна быть для них призывом к бдительности.

Пройдя сквозь злобу, ложь и кровь,

Я уцелел, осколок холокоста,

И я любил, что было так непросто,

И жизни отдаю свою любовь.

Напечатано в журнале «Семь искусств» #6(43) июнь 2013

7iskusstv.com/nomer.php?srce=43
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer6/Calenko1.php