«Стихи гуськом» Книга XIV: апрель-май 2013 г.0

31 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Все эти маленькие люди…»

читает Автор:

* * *

Все эти маленькие люди

Всегда живут мечтой о чуде,

А чуда нет, а чуда нет,

Но вместо чуда есть балет

Листа, танцующего плавно,

И сей балет идёт исправно

Из года в год осенним днём,

Когда весь мир горит огнём.



30 мая 2013 г.

***

Мне неизвестно местонахожденье

Твоё сейчас, но нынче день рожденья,

Твой день рожденья, мама. Май, сирень.

Ты шляпку надеваешь набекрень.

О, праздничные наши похожденья

По майским тротуарам в лепестках.

Я не живу у времени в тисках,

Не для меня глухое слово «нети».

Я праздную твое сорокалетье

В Москве, что нынче в солнечных мазках.

И мы с тобой в Столешников идём,

Отлично зная, что мы там найдём.

Найдём мы там пирожное «картошка»,

А дальше – в «Эрмитаж», а в нём киношка,

В сад «Эрмитаж» под сказочным дождём

Из лепестков летим который май…

Не отнимай руки, не отнимай.

30 мая 2013 г.



29 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Летают влюблённые в небе белёсом…», читает Автор:

* * *

Летают влюблённые в небе белёсом…

А жизнь на земле, как всегда, под вопросом,

А жизнь на земле то ли есть, то ли нет,

И льётся на землю полуденный свет,

И луч прикасается к каждой травинке…

У долго живущих в лице – ни кровинки…

И ежели твой незначителен вес,

Не надо спускаться на землю с небес,

На грешную землю не надо спускаться,

Не надо вовеки земного касаться,

А надо летать и летать, и летать,

Глядеть как стемнело, как будет светать.



28 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Текущий день, сходя на нет…», читает Автор:

* * *

Текущий день, сходя на нет,

Оставил акварельный след,

И я за ним иду по следу

В вечерний час, шестого, в среду.

Его подвижные мазки

К исчезновению близки,

И вместе с ними я исчезну,

Легко нырнув в ночную бездну,

Не ведая удастся ль мне

Очнуться в следующем дне.



27 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Что вижу, о том и пою…», читает Автор:

* * *

Что вижу, о том и пою.

А что ещё делать в раю?

Вот вижу большую ворону,

Что важно идёт по перрону.

И нет здесь особых красот.

Льёт дождик с небесных высот,

И льёт он всё пуще и пуще

На здешние райские кущи.



26 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Свет негаснущий льётся и льётся…», читает Автор:

* * *

Свет негаснущий льётся и льётся…

Мир без нас так легко обойдётся…

Ну и ладно. Какая печаль?

Слава Богу, сегодня поётся,

И видна негасимая даль.

“После нас хоть потоп”, - говорится.

День придёт и дожди будут литься

И распустятся вновь лепестки,

Будут петь оголтелые птицы

В день, когда задохнусь от тоски.



25 мая 2013 г.



***

А вот бы меня упустили из виду.

Клянусь, я б легко проглотила обиду,

Я лишь потихоньку бы вышла из строя,

Сменив и маршрут, и сюжет, и героя

И список покинув, где ставится птичка,

Когда среди смертных идёт перекличка.

2013

***

Вот и вывели всех нас на чистую воду.

Хоть я в тёмных делах не замешана сроду,

Всё же участь моя мне совсем не ясна,

Но на то ведь и жизнь, но на то и весна,

Чтоб текла и струилась земля под ногами,

Чтоб казалась она заливными лугами,

Чтобы небо с землёй больше не были врозь,

Чтоб любого из нас было видно насквозь.

2013

***

Да перестань ты, жизнь, кончаться.

Давай на веточке качаться.

Ты – юный лист, а я – скворец.

Какой там к дьяволу конец?

Ты – песня, я – твоё коленце,

Ты – колыбель, я – сон младенца.

2013

***

А музыка всегда о том, что не сбылось,

О том, что не сбылось да и не может сбыться.

Играй же, музыкант, играй, не бойся сбиться,

Лишь место повтори, что с лёту не далось.

Хоть и не в силах ты осуществить мечту,

Ты в силах ноту взять - единственную, ту.

2013

***

Ну и к чему я пришла в результате?

Ну и к чему я пришла на закате

Дней своих, лет своих, жизни своей?

К маю, где дивно поёт соловей,

К маю, где щёлканье в каждом овраге,

К маю, где вновь оказалась я в шаге,

В шаге от лета, расцвета, поры,

Где раздают неземные дары.

2013

***

Вновь завершила стих мажором…

Меня же выгонят с позором,

Меня же выгонят взашей,

Да мне же, как своих ушей,

Не видеть скоро бела света.

Мол, не хотим держать поэта,

Который всё чему-то рад.

Пусть пишет нам про здешний ад,

Пусть пишет нам, как жить здесь тяжко,

А он всё: пташка да ромашка.

2013

***

О ТОМ, О СЁМ:

ВРЕМЯ С ВЕЧНОСТЬЮ СВЕРЬТЕ

Чувство времени немыслимо без чувства вечности. Самая мрачная эпоха та, сквозь которую не просвечивает вечность. Живущие в такую эпоху страдают множеством разнообразных маний и фобий. Чтобы чувствовать время, недостаточно держать руку на его пульсе. Надо еще слышать дыхание вечности. Без этого не откроется истинный масштаб происходящего. Жить вне времени так же невозможно, как жить только в нем. Хочется возразить Мандельштаму, написавшему:

И Батюшкова мне противна спесь:

Который час его спросили здесь,

А он ответил любопытным: вечность!



Уж если на то пошло, спесивы те, кто, боясь отстать от времени, не слышат как "вечность бьет на каменных часах" (О. Мандельштам).

Вторжение вечности в каждодневную жизнь вовсе не сродни приходу Командора с его каменным смертельным рукопожатием. Напротив, прикосновение вечности к чему бы то ни было, ее отблеск на вещах обыденных и привычных веселит душу, меняя акценты, оттенки, тона, объем, форму. "Недостижимое, как это близко!" (О. Мандельштам), и как необходимо постоянно чувствовать его присутствие. Все эти "ДО" и "ПОСЛЕ" нашей эры напоминают постоянно распахнутые окна и двери, в которые врываются сквозняки, бесцеремонно теребя, а то и срывая с места все, что мы полагали неприкосновенным. Всегда ли нам это нравится? Вряд ли. Но... "ничего не поделаешь - вечность..." (Б. Чичибабин) . От вечности невозможно забаррикадироваться. Как ни обустраивай свое земное жилище, сколько ни законопачивай все дыры и щели, откуда-то непременно тянет нездешним холодком. Впрочем, все зависит от восприятия: кто-то способен видеть лишь потолок и стены, а кто-то - "над бедной землей, неземное сиянье" (Г. Иванов).

Но разве вечность - сияние, движение, поток воздуха, ветер? Разве это не мертвая вода, гасящая любое пламя? Как знать? Мнится мне, что вечность - выход за пределы сущего, зримого, отмеренного судьбой. "Нас ждет не смерть, а новая среда" (И. Бродский). Во всяком случае, прислушиваясь к ее дыханию, понимаешь, что не с тебя началось и не тобой завершится. А значит, ты - в потоке.



Немногие для вечности живут,

Но если ты мгновенным озабочен -

Твой жребий страшен и твой дом непрочен!

(О. Мандельштам)



Но и "озабоченный мгновенным", сам того не сознавая, пребывает в движении, в полете. Мгновение - это мельчайшая, притом летучая частица вечности, которая уносит и нас на своих незримых крыльях.



Где ты тут, в пространстве белом?

Всех нас временем смывает,

Даже тех, кто занят делом -

Кровлю прочную свивает.

И бесшумно переходит

Всяк в иное измеренье,

Как бесшумно происходит

Тихой влаги испаренье,

Слух не тронув самый чуткий...

.............................................

Где ты, в снах своих и бденье?..



Где мы все? Наш единственный адрес - против неба на земле. Против мнимой тверди небесной - на медленно вращающейся и вот-вот готовой уйти из-под ног тверди земной. "Здесь на небесной тверди, слышать музыку Верди?", - написал когда-то Маяковский. Тот самый Маяковский, который позднее "во весь голос" заявил:



Я, ассенизатор

и водовоз,

революцией

мобилизованный и призванный...



Но глашатай великой эпохи, эпохи, дерзнувшей упразднить вечность, заменив ее светлым будущем ("я к вам приду в коммунистическое далеко"), все равно оставался поэтом, а значит не мог не общаться с самой что ни на есть допотопной вечностью:



Ты посмотри, какая в мире тишь!

Ночь обложила небо звездной данью.

В такие вот часы встаешь и говоришь

Векам, истории и мирозданью...



Обращаться к вечности можно по-разному. Можно - через голову времени. При этом стихи, лишенные земных примет, нередко кажутся бестелесными и бескровными:



Голос вещий не обманет.

Верь, проходит тень, -

Не скорби же: скоро встанет

Новый вечный день.

(Вл. Соловьев)



Впрочем, есть поэты, которым виртуозно удавалось подобное общение:



Сияет соловьями ночь,

И звезды, как снежинки, тают,

И души - им нельзя помочь -

Со стоном улетают прочь -

Со стоном в вечность улетают.

(Г. Иванов)



Но бывает и так: в стихах - сплошные детали, подробности, бытовые мелочи, но все они настолько легки, стремительны, мимолетны, что ощущаешь ветер, который их уносит, и чувствуешь, как "нездешняя прохлада / Уже бежит по волосам" (Г.Иванов).



Светает. Осень, серость, старость, муть.

Горшки и бритвы, щетки, папильотки.

И жизнь прошла, успела промелькнуть,

Как ночь под стук обшарпанной пролетки.

(Б. Пастернак)



Самое тяжкое - это беспросветный текст, плотная словесная ткань которого не пропускает ничего живого, а тем более, нездешнего. Такой текст вызывает удушье, клаустрофобию и страстное желание последовать за душами, которые "со стоном улетают прочь, со стоном в вечность улетают".

1997

24 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «И нет завершенья, ещё не конец…», читает Автор:

* * *

И нет завершенья. Ещё не конец.

И тайное что-то задумал Творец,

Ещё продолжается мысли паренье,

Ещё Он намерен продолжить творенье:

Нездешнее что-то в волненье слепить

И горькой любовью потом полюбить.



23 мая 2013 г.

Песня на слова Ларисы Миллер, «Всё осадки да осадки…»,

музыка Михаила Приходько, исп.: Михаил Приходько (пение, гитара)

и Галина Пухова (пение, флейта):



* * *

Всё осадки да осадки,

Уж давно полны все кадки,

Все бидоны, все корыта,

Вся земля дождём изрыта.

Хватит воду лить, ей Богу,

На дома и на дорогу,

На траву и на корягу…

Вот возьму и в лужу лягу,

В ту большую в знак протеста,

Лягу в лужу и ни с места,

Потому что сколько можно

Поливать нас так безбожно?!

Это лето иль не лето?

Ни ответа, ни привета,

Только квакают лягушки

В переполненной кадушке.



22 мая 2013 г.

Песня на слова Ларисы Миллер, «Плывут неведомо куда по небу облака…»,

музыка Михаила Приходько, исп.: Михаил Приходько (пение, гитара)

и Галина Пухова (пение):



***

Плывут неведомо куда по небу облака.

Какое благо иногда начать издалека,

И знать, что времени у нас избыток, как небес,

Бездонен светлого запас, а черного в обрез.

Плывут по небу облака, по небу облака...

Об этом первая строка и пятая строка,

И надо медленно читать и утопать в строках,

И между строчками витать в тех самых облаках,

И жизнь не хочет вразумлять и звать на смертный бой,

А только тихо изумлять подробностью любой.



21 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Одинокий лист безродный…», читает Автор:



* * *

Одинокий лист безродный

Проплывал по глади водной.

Лист течением несло…

Было пятое число,

Но оно уже кончалось…

Ветка голая качалась…

Как тебе на свете быть,

Бедный хомо? Дальше плыть,

Плыть во времени текучем.

Бедный, бедный, чем ты мучим?

Что бы ни было – плыви

С красным шариком в крови.



20 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Сверху светлая черта…», читает Автор:



* * *

Сверху светлая черта,

Снизу тёмная черта.

И не вырваться наружу. Жизнь меж ними заперта.

И бурлит она, бурлит,

От неё душа болит,

И ничто на белом свете эту боль не утолит.



19 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Храни нас, Бог, храни, храни…», читает Автор:



* * *

Храни нас Бог, храни, храни.

Мы в этом мире без брони.

Земля уходит из-под ног.

Но, Господи, и Ты бы мог

Любой душе средь бела дня

Шептать: “Храни, храни меня”



18 мая 2013 г.



Следующий пост «Стихи и проза» в субботу 25 мая. В другие дни: аудио записи.

ДАЛЕЕ: Новые стихи, «Речные маршруты»



***

Да знаю, знаю, я одна из многих,

Из множества двуруких и двуногих,

Прямоходящих и вперёдглядящих,

Из теплокровных и живородящих.

И всё же мнится – я одна на свете,

Кто знает нечто о зиме и лете,

И о душе, что любит и стенает, -

То тайное, чего никто не знает.

2013



***

Ах, жизнь, ну прости ты меня, попрошайку,

За то, что я клянчу то лес, то лужайку,

То луч, то росинки серебряный грош –

А ты мне и так их в избытке даешь…

То золото листьев, то снежные слитки –

А ты мне и так их даруешь в избытке…

Объятий, пьянящих, как луч, как вино –

А ты мне и так их раскрыла давно.

2013

***

А день такой, а день такой…

Ну-ну, какой? Найди словечко,

Которое течёт рекой,

Плывёт, как пО небу овечка,

Твой стих разрушить не грозя,

В твою строку покорно ляжет

О том, о чём сказать нельзя,

Возьмёт – и без усилий скажет.

2013

***

Не веришь ты в возможность чуда?

Какой ты всё-таки зануда!

А ты бери пример с меня:

Ведь не было такого дня,

Чтоб не ждала его у двери.

Учись же на моём примере.

Уже здоровье – никуда,

Уже с коленями беда,

Уже давление за двести,

А я всё жду счастливой вести.

2013



***

О ТОМ, О СЁМ:

РЕЧНЫЕ МАРШРУТЫ



Счастье - это глухая, ночная река,

По которой плывём мы, пока не утонем,

На обманчивый свет огонька, светляка...

(Г. Иванов)



Мы забываем, что влюблённость

не просто поворот лица,

а под купавами бездонность,

ночная паника пловца.

(В. Набоков)



Если верить поэтам, счастье (а влюблённость - один из его синонимов) - это река. Глухая, бездонная, ночная. Ночная - так как именно ночью особенно ярок обманчивый свет, на который плывём.

Но почему же влюблённость вызывает панику? Потому, наверное, что любовь - это яркая вспышка, жар у самого лица, из-за которых нарушается привычный ритм, сбивается дыхание, движения становятся судорожными и беспорядочными, что вовсе не помогает держаться на плаву. Отсюда и паника. Но, к сожалению или к счастью, этот сбой длится одно мгновение. Свет гаснет, и становится темней, чем прежде. Наступает такая темнота, в которой еще не скоро начинаешь различать хоть что-нибудь светлое. Вот почему СЧАСТЬЕ имеет ещё один синоним - "ледяное, волшебное слово: ТОСКА". Между счастьем и тоской, тоской и любовью - такой ничтожный зазор, что даже запятую негде поставить и впору прочесть все три слова как одно.

Когда гаснет свет, и обступает тьма, всё прожитое повисает камнем на шее, пытаясь утянуть вниз, на дно. Хотя опять-таки, если верить поэтам, река, по которой плывём, - бездонна. Выходит, что не только огни обманчивы, но и дно - мираж, и путь на дно бесконечен.

Впрочем, "не верь, не верь поэту, дева". Он то и дело противоречит сам себе: то называет реку ночной и бездонной, то рисует более светлую картинку:



Голубая речка

Предлагает мне

Тёплое местечко

На холодном дне.

(Г. Иванов)



Так или иначе, но кроме двух уже упомянутых направлений - вперёд к туманным огням и вниз на дно, если таковое имеется, - существует третье: путь назад, в прошлое. Путь этот (который проходим только мысленно) - заманчив, потому что всегда есть на что оглянуться, и обманчив, потому, что "Не возвращаемся назад. / Нам только мнится, что вернулись...". Наши воспоминания - лишь фантазии на тему прошлого и мало соответствуют тому, что происходило на самом деле. Хотя что такое НА САМОМ ДЕЛЕ и существует ли что-нибудь кроме наших представлений и фантазий? Вопрос этот до того банален, что за него надо наказывать также беспощадно, как за рассказанный прилюдно старый анекдот. Но что делать, если наша жизнь в основном состоит из банальностей. Бояться их, всё равно что не жить.

Итак, вперёд, к новым миражам! Назад, к старым! Да здравствует река - глухая, ночная, голубая - любая, по которой плывём, плыли и будем плыть, пока не утонем.

И всё же, что заставляет нас оглядываться? Неужели огни отсветившие привлекательнее мерцающих вдали? Не привлекательнее, а милее. "Что пройдёт, то будет мило". Почти век спустя Александру Сергеевичу вторили другие:



Не жалею, не зову, не плачу,

Всё пройдёт как с белых яблонь дым...

(С. Есенин)



Не жди, не уповай, не верь.

Всё то же будет, что теперь.

(Вл. Ходасевич)



Ох уж, эта лукавая многажды повторенная частица "НЕ", настойчиво отрицающая отрицание. "Жалею, зову, плачу, - слышит читатель, - жди, уповай, верь".



Ты плачешь в зимней темени

О том, что жизнь проходит,

А мне не жалко времени

Пускай оно уходит...

(Вл. Соколов)



Жалко, жалко, остановись, мгновенье, не уходи, постой!

В моём детстве был такой странный обычай: стоило кому-нибудь из ребят произнести слово "жалко", как тут же какой-нибудь ехидный детский голосок скороговоркой парировал: "Жалко у пчёлки, а пчёлка в лесу". Так у меня и связались на всю жизнь слова "жаль, жалко" с чем-то, жалящим в самую душу.



Мне жалко юности вчерашней

И обстановки той домашней...

(М. Рихтерман)



- прямо, без обиняков произнёс молодой смертельно больной поэт, проведший последние несколько лет своей жизни в больничных стенах. Он обошёлся без лукавого "не", подсознательно следуя принципу, сформулированному автором мудрой книги "Голос из хора": "Я буду говорить прямо, потому что жизнь коротка".

Жизнь коротка, а река жизни бесконечна. Её не переплыть, из неё не выбраться, в неё лишь можно уйти с головой.

Хотя иногда кажется, что существует ещё одна возможность: ВОЗМОЖНОСТЬ ВЫРВАТЬСЯ ИЗ ПОТОКА, ВЗМЫТЬ НАД НИМ, ВЗГЛЯНУТЬ НА НЕГО СВЕРХУ. На это, по-моему, был способен тот, кто написал о своём герое: "Он, например, ходил не как все: ступая, особенно приподнимался на упругой подошве: ступит и взлетит, точно на каждом шагу была возможность разглядеть нечто незаурядное поверх заурядных голов". Набоков. Хоть он и плыл подобно каждому из нас по ночной глухой реке жизни, (а значит, знал и отчаяние, и усталость), но плыл не как все: проплывёт и взлетит. Как ему это удавалось? Трудно сказать. Возможно, он изобрёл свой особый стиль плавания, эдакий набоковский баттерфляй, позволяющий, сделав мощный рывок, зависать над рекой. Может быть, он силой своего воображения умел создавать ему одному ведомые острова, чтоб, выбравшись на них, наблюдать за плывущими в потоке. Так или иначе, но он был не столько увлекаем рекой, сколько увлечён ею, не столько поглощаем, сколько поглощён, захвачен её мощным течением, зигзагами и водоворотами. И не как пожизненный пленник реки, а как участник и соучастник её безумных и опасных игр. А, возможно, и как демиург, пробующий влиять на её течение и русло.

"Тщетные эксперименты, вызывающие лёгкое головокруженье, непривычное смещение пространства...", - признаётся он. "Человек никогда не будет властителем времени - но как заманчиво хотя бы замедлить его ход, чтобы не спеша изучить этот тающий оттенок, этот уходящий луч, эту тень, чей ускользающий бархат недоступен нашему осязанью". "Тщетные эксперименты", - говорит он, буквой и духом своих вещей утверждая обратное.

"Я хочу выйти из моего времени...", - пишет он. И выходит, осязая "снег прошлого" и капли ещё не пролившегося дождя. Выходит сам и выводит нас.
Нет, он не сверхчеловек, иначе бы он ничего не знал о ночной панике пловца. Иначе бы он никогда не написал следующего: "Моя жизнь - сплошное прощание с предметами и людьми, часто не обращающими никакого внимания на мой горький безумный мгновенный привет".

Он - не сверхчеловек. Он смертен, но почему-то кажется, что он не захлебнулся в реке жизни, а взмыл над ней, следуя пушкинскому:



Довольно! С ясною душою

Пускаюсь ныне в новый путь

От жизни прошлой отдохнуть.

1997



17 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Вся в золотом долина плача…», читает Автор:

* * *

Вся в золотом долина плача.

Иду по ней, а как иначе?

Шурша листвой, иду по ней

Сквозь вереницу пёстрых дней.

И никогда не прекратится

Ни путь, ни золото, ни птица,

Ни озеро, где ранний лёд,

Где ива тихо слёзы льёт.



16 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Какое там сражение…», читает Автор:



* * *

Какое там сражение,

Какой там вечный бой! –

Есть тихое кружение

Под тканью голубой.

Какое там борение,

Надсада и надлом! –

Есть тихое парение

С распластанным крылом.

Какое там смятение,

Метание в бреду! –

Есть тихое цветение

Кувшинки на пруду.



15 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Убить бы время, ну его…», читает Автор:

* * *

Убить бы время, ну его,

Убить бы время.

Куда вольготней без него –

Не клюнет в темя.

Ему б сказать: «Тебе капут.

Прощай навеки.

Не надо нам твоих минут,

Твоей опеки».

И торопя, и теребя,

Ты всех «достало»,

Какое счастье, что тебя

Совсем не стало.



14 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Как под яблоней неспелый…», читает Автор:



* * *

Как под яблоней неспелый,

Несъедобный плод лежит…

Видит Бог, хочу быть смелой,

А душа моя дрожит.

И чего она боится

Под неспелых яблок стук?

Страшно ей, что жизнь продлится,

Страшно, что прервётся вдруг.



13 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Очень трудно быть живой…», читает Автор:



* * *

Очень трудно быть живой,

Жить, как транспорт гужевой

В век высоких технологий,

И, едва таская ноги,

Всё же всюду поспевать,

С энтропией воевать,

В завтра светлое тащиться

И ещё при этом тщиться

Сохранить задор юнца

До победного конца.



12 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «А ещё я забыла сказать…», читает Автор:



* * *

А ещё я забыла сказать,

Что свободно могу осязать

То мгновенье, которое будет,

Луч, который нас завтра разбудит,

День, который ещё не настал,

Дождь, который давно перестал,

Весть, что в окна вот-вот постучится,

И беду, что не скоро случится.



11 мая 2013 г.

Следующий пост «Стихи и проза» в субботу 18 мая. В другие дни: аудио записи.

ДАЛЕЕ: Новые стихи, «И всем, чем дышалось…»



***

Чем живу? Чем дышу? – Я летаю, пою.

А на что я живу? – Я уроки даю.

Я уроки даю и подросткам и детям,

На вопрос: «Как живешь?» по-английски ответим.

Я и кратко и полно учу отвечать.

А не будет уроков – не буду скучать.

Буду целые дни говорить с небесами,

Веря в то, что рубли прибегут ко мне сами.

2013

***

«…Уйдёт, а я останусь!»

Вл. Соколов

Меня волнует времени походка:

Оно то мчится, то ступает кротко

И медленно, а то опять бежит.

Короче говоря, оно блажит,

То нежно улыбается кому-то,

То ненавидит яростно и люто,

И шанса не даёт ни одного.

Я не хочу зависеть от него,

Ему глядеть предпочитаю в спину

И знать: оно уйдёт, а я не сгину.

2013

***

Вы молодцы, деревья, воробьи,

Собаки, травы. Знали, где селиться.

Да здесь сам Бог велел вам веселиться.

Ведь он сказал когда-то: возлюби.

И возлюбили. Холят вас и чтут,

Вниманием, заботой окружают

И в самых чистых водах отражают.

И я на время поселилась тут,

Чтоб отдохнуть от гибельных широт,

Плодящих щедро нищих и сирот.

Голландия, май 2013

***

Брюгге

Прости ты мне визит мой слишком краткий.

Я так хочу понять твои повадки,

Все сорок восемь мостиков пройти

И потаённый дворик твой найти,

И вникнуть во вкрапления столетий.

Но у меня три дня. Сегодня третий.

И он уйдёт, как предыдущих два,

Позволив по тебе скользнуть едва,

Скользнуть едва почти влюблённым взглядом,

Как и бывает в жизни сплошь да рядом.

2013

***

О ТОМ, О СЁМ:

И ВСЕМ, ЧЕМ ДЫШАЛОСЬ...

Когда я думаю о каком-нибудь поэте, то в памяти моей (правда, весьма слабой на стихи) прежде всего возникают не строки, а звучание, не слова, а мелодия, ритм, наиболее характерные для поэта. При мысли о Пастернаке слышу вот что: "та-та-ТА-та-та ТА-та-та та-та-ТА-та-та ТА-та...". Слова вертятся в голове, но, лишь порывшись в сборнике, могу их воспроизвести:



Разговоры вполголоса,

И с поспешностью пылкой

Кверху собраны волосы

Всей копною с затылка...



А иногда звучит совсем другое: "та-ТА-та-та та-та-та-ТА та-ТА-та-та та-ТА та-ТА-та...". Что это? Беру в руки книгу и, полистав, читаю:



В московские особняки

Врывается весна нахрапом,

Выпархивает моль за шкапом

И ползает по летним шляпам,

И прячут шубы в сундуки...



Пастернаковская музыка богата и разнообразна, но она всегда пастернаковская, и, слыша ее, чувствую, пользуясь словами другого поэта, "сердцебиение при звуке". И вовсе не потому, что Пастернак для меня самый-самый. У меня не было с его поэзией того романа, какой был в 71-м с Заболоцким или позже с Г.Ивановым. Напротив, я никогда не могла читать его подряд, быстро уставая от бешеного напора и густой образности. И, тем не менее, он - часть меня.

Кто-то сказал, что невозможно по-настоящему понять поэта, не пожив в его родных краях, не подышав тем воздухом, каким дышал он. Возможно, это преувеличение, но доля истины здесь есть. Пастернаковская поэзия, его московское аканье, его многочисленные гласные, похожие на распахнутые окна, в которые "врывается весна нахрапом" или бесшумно влетает тополиный пух - это мое московское и подмосковное детство, моя ранняя юность с ее романтикой, захлебом и мгновенными перепадами настроения.



Гром отрывистый слышится,

Отдающийся резко,

И от ветра колышется

На окне занавеска.

Наступает безмолвие,

Но по-прежнему парит,

И по-прежнему молнии

В небе шарят и шарят...



Летом 54-го года мы снимали дачу в Переделкине неподалеку от писательского городка, и почти каждый день я приходила на тихую улицу Павленко, чтобы там, не опасаясь машин, учиться кататься на велосипеде. Я доезжала до трансформаторной будки, неуверенно разворачивалась и ехала обратно мимо дачи Пастернака до конца аллеи. И так - много часов подряд. Что я знала тогда о поэте, чью улицу изучила до мельчайших подробностей? Да ничего существенного. Только то, что он известный, что в нашем книжном шкафу стоят его сборники, что катаюсь мимо его дачи. Причем с каждым разом все ловчей, быстрей, уверенней. И в конце концов я, как птенец из гнезда, вылетела с тихой и безопасной улицы Павленко на простор, чтоб, пытаясь опередить поезд, с ветерком промчаться по откосу на станцию и встретить маму.

В том же 54-м, когда мы с мамой прогуливались под летним дождичком, нашу тропу пересек человек в плаще и резиновых сапогах. Мама быстро сжала мне руку, как она всегда делала, когда хотела незаметно привлечь к чему-то или кому-то мое внимание. "Корней Иванович", - крикнул человек в плаще, подойдя к забору дачи Чуковского. "Пастернак", - шепнула мама, когда мы отошли на несколько шагов. Вот, собственно, и все мои ранние впечатления, связанные с Пастернаком. Мало? Мало. Но и бесконечно много, если учесть восприимчивый полудетский возраст. Эти "мимолетности" очнулись во мне позже, когда я, сняв с нашей полки сборник, наконец-то прочла:



Я кончился, а ты жива.

И ветер, жалуясь и плача,

Раскачивает лес и дачу.

Не каждую сосну отдельно,

А полностью все дерева

Со всею далью беспредельной...



Но, как выяснилось много лет спустя, в конце 70-х, с поэзией Пастернака меня связывало нечто гораздо большее, чем полудетские впечатления. Оказывается, "сердцебиение при звуке" - это у меня от отца, которого я не знала: уйдя добровольцем на фронт, он погиб в 42-м. Трагические обстоятельства его гибели, как и многое другое, стали мне известны по чистой случайности: я встретила человека, который учился с отцом в литинституте и работал с ним в армейской газете. "В день моего рождения, - вспоминал он, - Миша подарил мне книгу стихов Пастернака в серо-голубом супере. Я не хотел брать, потому что это была единственная книга, которую Миша взял на фронт. ”Бери”, - настаивал он, - “Из этой книги я всё помню наизусть, а ты нет”.". О любви отца к поэзии и, в особенности, к Пастернаку рассказывали мне все, с кем я о нем говорила. "Он открыл мне Маяковского, Пастернака, вообще - поэзию в ее лучших, величайших проявлениях", - писал мне его бывший сокурсник. "Миша был влюблен в литературу, а в поэзию особенно бескорыстно, фанатично. Любимые стихи готов был читать часами наизусть... А Пастернаку готов был поклоняться, о Пастернаке готов был говорить бесконечно", - вспоминал другой его приятель.

Не потому ли у меня и не случился роман с Пастернаком, что отец "переболел" им еще до моего рождения, оставив мне лишь память об этой "высокой болезни"? Не потому ли я не помню стихов наизусть, что их слишком хорошо помнил отец? Настолько хорошо, что это мешало ему писать собственные, которые он никогда никому не показывал, а впоследствии уничтожил? Не завещал ли он мне, памятуя о своем горьком опыте, это странное свойство - забывая слова, помнить звук?

Поэзия Пастернака - это молодость моих родителей, безумная любовь отца к маме, любовь, толкнувшая его на гибельный шаг: ради встречи с мамой он, воспользовавшись тем, что газета, в которой он работал, перестала выходить (в типографию попала бомба), приехал на несколько дней в Москву. Эта самовольная отлучка могла остаться незамеченной, но в силу ряда обстоятельств не осталась. Отца отдали под трибунал, судили, приговорили к расстрелу, а спустя девяносто дней, заменили приговор десятью годами с пребыванием на передовой, где отец и погиб 26-го ноября 42-го года.

"Ты - благо гибельного шага", - написал Пастернак в 49-м, но я читаю эту строку так, будто она - об отце, о любви, стоившей ему жизни.

Ты с ногами сидишь на тахте,

Под себя их поджав по-турецки.

Всё равно, на свету, в темноте,

Ты всегда рассуждаешь по-детски...



А это - о маме. О моей лукавой, взбалмошной, веселой, несчастной маме, которая любила, забравшись с ногами на диван, помечтать вслух, пофантазировать. Ну хотя бы о том, как в один прекрасный день ей, отлученной в эпоху космополитизма от журналистской работы, вдруг каким-то чудом снова удастся оказаться в своей стихии. И если во время этих грёз раздавался телефонный звонок, мама, сняв трубку, произносила коротко и по-деловому: "Редакция!". Конечно же, это была игра, театр для себя, без которого она не могла жить.

30 мая - день маминого рождения, праздник, который всегда отмечался пышно. Хотя бы потому что комната была заставлена пышными букетами сирени. 30 мая - это гости, звонки, поздравления, музыка, застолье. Так было каждую весну. Так было и в 60-ом. Но на следующий день на столе, с которого еще не успели снять праздничную скатерть, появилась газета, извещавшая о смерти члена литфонда Пастернака Б.Л. Все смешалось для меня: день рождения, день смерти, ощущение праздника, чувство утраты, поздравительные звонки и звонки, несущие скорбную весть. И все это на фоне сирени - густой, белой, темной, душистой.



И та же смесь огня и жути

На воле и в жилом уюте,

И всюду воздух сам не свой...

Для этого весною ранней

Со мною сходятся друзья,

И наши вечера - прощанья,

Пирушки наши - завещанья,

Чтоб тайная струя страданья

Согрела холод бытия.



Отец, его любовь и гибель, мамины фантазии, ее праздники, ее сирень... При чем здесь Пастернак? Да при всем. Потому-то и возникает у меня особое щемящее ностальгическое чувство, когда я попадаю в его ауру, в его звуковое поле. Именно звуковое, так как звук - первичен. На этом настаивают сами поэты:



Останься пеной, Афродита,

И, слово, в музыку вернись...

О. Мандельштам

Эта тайна та-ТА та-та-ТА-та та-ТА,

А точнее сказать я не вправе...

В. Набоков



Так начинают. Года в два

От мамки рвутся в тьму мелодий,

Щебечут, свищут, - а слова

Являются о третьем годе...

Так начинают жить стихом.



"Тьма мелодий", глубины памяти, колодец времени - все это поток жизни, неиссякаемой и вечной, как стихи.

1997

10 мая 2013 г.

Петр Старчик (музыка, пение, гитара),

песня на слова Ларисы Миллер

«Не спугни, не спугни, подходи осторожно…»:



* * *

Не спугни. Не спугни. Подходи осторожно,

Даже если собою владеть невозможно,

Когда маленький ангел на белых крылах —

Вот ещё один взмах и ещё один взмах —

К нам слетает с небес и садится меж нами,

Прикоснувшись к земле неземными крылами.

Я слежу за случившимся, веки смежив,

Чем жила я доселе, и чем ты был жив,

И моя и твоя в мире сём принадлежность —

Всё неважно, когда есть безмерная нежность.

Мы не снегом — небесной осыпаны пылью.

Назови это сном. Назови это былью.

Я могу белых крыльев рукою коснуться.

Надо только привстать. Надо только проснуться.

Надо сделать лишь шаг различимый и внятный

В этой снежной ночи на земле необъятной.

1971

Аудиозапись (читает автор): № 46 на



9 мая 2013 г.

Петр Старчик (музыка, пение, гитара), песня на слова Ларисы Миллер

«Погляди-ка, мой болезный…»:



* * *

Погляди-ка, мой болезный,

Колыбель висит над бездной,

И качают все ветра

Люльку с ночи до утра.

И зачем, живя над краем,

Со своей судьбой играем,

И добротный строим дом,

И рожаем в доме том.

И цветет над легкой зыбкой

Материнская улыбка.

Сполз с поверхности земной

Край пеленки кружевной.

15 сентября 1976 г.



* * *

«Колыбель висит над бездной»:



8 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Только будьте со мною, родные мои…», читает Автор:



* * *

Только будьте со мною, родные мои.

Только будьте со мною.

Пусть стоят эти зимние, зимние дни

Белоснежной стеною.

Приходите домой и гремите ключом

Или в дверь позвоните,

И со мной говорите не знаю о чём,

Обо всём говорите.

Ну хотя бы о том, что сегодня метёт

Да и солнце не греет

И о том, что зимой время быстро идёт

И уже вечереет.



7 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Нас Бог послал сюда любить…», читает Автор:



* * *

Нас Бог послал сюда любить,

Дыханье близкое ловить.

Нас Бог послал сюда влюбляться

В леса, что скоро оголятся,

В недосягаемость небес,

В летящий мне наперерез

Пожухлый лист на пёстром фоне,

В твои глаза, в твои ладони.



6 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «И плыли утки по воде…», читает Автор:



* * *

И плыли утки по воде,

И плыли утки,

Играл осенний тонкий луч

На серой грудке,

Играли блики на воде,

И листья плыли,

И мы, присевши у воды,

Себя забыли.

И мы забыли и себя

И время суток,

И только видели листву

И серых уток,

И всё кружило и текло,

Дул слабый ветер,

И было тихо и тепло

На белом свете.



5 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Что там в дыму и печали?…», читает Автор:



* * *

Что там в дыму и печали?

Прошлое, - мне отвечали, -

Там драгоценные тени,

Ангелы там пролетели.

Что же мне делать с тенями,

С теми далёкими днями,

Что отпылали, как в домне?

Помни, - сказали мне, - помни.



4 мая 2013 г.



***

Ах, апрель, звуковая дорожка!

Жизнь из всячины всякой окрошка.

Коль дорожкой идёшь звуковой,

То не сделаешь шаг роковой –

Только лёгкий, спасительный, верный,

Приближающий рай эфемерный.

2013

***

Мне кем-то приходится этот апрель –

Какой-то роднёй – коль не ближней, то дальней.

Я тоже пою, но апрель музыкальней,

Способен он вывести дивную трель.

Мы оба взыскуем ветров, перемен,

Высокой воды, прихотливой и бурной,

И мы интерес не преследуем шкурный

И знаем, что это даётся в обмен

На наше присутствие в этих краях,

Где праздники жизни, её вечеринки,

Её завихрения, всплески, новинки –

Со смертью, со смертью всегда на паях.

2013

***

Крылья-то есть, только я временами не в силах

Ими взмахнуть, и тогда похожу на бескрылых.

Но и когда два бессильных крыла за спиной,

Небо, я верю, не хочет расстаться со мной,

Небу, по-моему, сильно меня не хватает,

Даже когда много стай легкокрылых летает.

Может быть, мне удавалось сказать на лету

Что-то такое про общую нашу тщету

И маету, что ему ещё не говорили

Те, что в его бирюзе и лазури парили.

2013

***

Но жизнь ведь должна отличаться от смерти.

А как отличается ваша? Проверьте:

Как мягкое небо от жёсткой земли?

От мрака – окошко, что светит вдали?

Как щедрый – от ждущего лёгкой наживы?

Проверьте скорей – вы действительно живы?

2013

О ТОМ, О СЁМ:

КАК БЫТЬ ЖИВЫМ ДО САМОЙ СМЕРТИ?

“Поэта - далеко заводит речь”. Бывает, что и за пределы земного существования:



Я - груз, и медленно сползаю в ночь немую;

Растёт, сгущается забвенье надо мной...

О, ночь небытия! Возьми меня... я твой...



Поэты часто пишут о смерти, но есть нечто куда более проблематичное, чем смерть физическая - небытие при жизни. То есть, смерть души - субстанции, на бессмертие которой мы всегда уповаем. Душа, Психея, чья жизнь не прекращается даже с умиранием плоти, вдруг находясь внутри живого существа, перестаёт откликаться на “призывы бытия”.



Страсть? А если нет и страсти.

Власть? А если нет и власти

Даже над самим собой?

Что же делать мне с тобой?



Кабы знать, что это лишь мёртвый сезон, за которым последует новая жизнь. Тогда и “ледяная броня” не столь уж страшна и даже можно обратиться к ней с приветствием:



Здравствуй, здравствуй, моя ледяная броня,

Здравствуй, хлеб без меня и вино без меня,

Сновидения ночи и бабочки дня,

Здравствуй, всё без меня и вы все без меня!



Казалось бы, избавившись от бремени страстей, душа получает ту свободу, которую и не чаяла обрести на земле. Не об этой ли свободе мечтал поэт, когда писал:



О, дайте вечность мне, - и вечность я отдам

За равнодушие к обидам и годам.

Но он же не менее страстно молил совсем о другом:

О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне,

Чтоб мог я стать огнём или сгореть в огне!



Поди - пойми чего он хочет: страстей? Свободы от них?

Душа, переставшая откликаться на земные сигналы - мёртвая душа. Поэт слишком хорошо знает, что такое жизнь, чтоб принять за неё инерцию существования. Если раньше он испытывал “бессмысленную жажду чуда”, то теперь ему кажется бессмысленной сама эта жажда. Если раньше он даже в самую мрачную пору способен был расслышать “биенье совсем иного бытия”, то теперь ему и земное бытие едва внятно. Если раньше он каждой клеточкой чувствовал “этой жизни нелепость и нежность”, то теперь видит одну нелепость. Пока жива душа, бессмыслица, нелепость, безнадежность - всё может стать источником вдохновения. “Но люблю я одно - невозможно,” - писал поэт. Странное, на первый взгляд, признание. Но только на первый. Невозможно - значит, недостижимо. А что недостижимо, то желанно. И чем недоступней, тем желанней. Мёртвое бытие не знает желаний. Оно знает лишь мёртвую тишину.

Не Божья ли это кара за то, что ещё недавно поэт был слишком живым, живым сверх всякой меры?



Не человек и не смятенье:

Бог, повергающий богов.



Бог, творящий музыку:



Но за величие такое,

За счастье музыкою быть



приходится расплачиваться тем, что



новый день беззвучен будет, -

Для сердца чужд, постыл для глаз,

И ночь наставшая забудет,

Что говорила в прошлый раз.



Но если поэт в какой-то миг и чувствовал себя Творцом, то не по своей, а по Божьей воле. И созидательное пламя, которое его сжигало, разгорелось из Божьей искры. А если так, то оцепенение души - не кара, а лишь естественное следствие созидательного ража. Один Бог неисчерпаем, лишь Его энергия неиссякаема. Смертный потому и смертный, что ему положены рамки. Они у каждого свои. Один живёт до самой смерти, а другой ещё при жизни обречён на “ужас нежитья”. Оказывается, это совсем не просто –



Быть живым, живым и только,

Живым и только до конца.



Но как быть тем, кто не удостоился этой милости? Что делать, если



Жизнь кончилась, а смерть ещё не знает

Об этом. Паузу на что употребим?



Как держать, вернее, как выдержать такую паузу? Может быть, попытаться вести посмертный дневник, аккуратно записывая реакции, вернее, отсутствие реакций оцепеневшей души: ”Не обижаясь, не жалея, не вспоминая, не грустя...”. А вдруг это странное занятие, опровергающее общее мнение, что мёртвые не говорят, подействует на не подающую признаков жизни душу, как искусственное дыхание. А вдруг она очнётся и рядом с записью: ”Не обижаясь, не жалея, не вспоминая, не грустя...” появятся совсем другие строки: ”Жизнь вернулась так же беспричинно, как когда-то странно прервалась”.

1997

3 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «С любовью к зябким вечерам…», читает Автор:



* * *

С любовью к зябким вечерам,

К роскошным яблочным пирам,

К смолистым запахам древесным,

К речным, озёрным водам пресным,

С любовью в сердце я живу

И не ступаю, а плыву

В осеннем воздухе прозрачном

В вечерний час в посёлке дачном.



2 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Клевер лесной, василёк луговой…», читает Автор:



* * *

Клевер лесной, василёк луговой –

В эти детали ушла с головой.

Спорыш, кислица, яснотка, полынь

И надо всем этим горняя синь.

Как ты зовёшься, былинка моя?

Книгу листаю про эти края.

Дайте немного ещё поживу,

Всех вас по имени я назову.



1 мая 2013 г.

Лариса Миллер, «Свод небесный покрыт облаками…», читает Автор:



* * *

Свод небесный покрыт облаками…

Мы уходим с пустыми руками.

Как пришли, так уйдём налегке,

Только воздух сжимая в руке.

Только воздух прозрачный, осенний.

На исходе последних мгновений,

Расставаясь и слёзы лия,

Скажем: “Господи, воля Твоя”.



30 апреля 2013 г.

Александр Дулов (музыка, пение, гитара), песня на слова Ларисы Миллер «Всё будет хорошо, как вы хотели…»:



* * *

Всё будет хорошо, как вы хотели,

И будет дух здоров в здоровом теле,

И прилетите вы куда летели,

И будет время медленно ползти.

Да, но когда? Когда? Уже ведь поздно,

И где-то погромыхивает грозно,

Кого-то кто-то умоляет слёзно

Понять, простить. «Прости, - твердит, - прости».

Всё будет хорошо, как вам мечталось,

Совсем немного потерпеть осталось.

Усталость? Да, конечно же, усталость.

Она пройдёт, она пройти должна.

Когда? Когда? Ни щёлки, ни просвета,

Прошла зима, уже проходит лето,

И грозно погромыхивает где-то…

Всё так, всё так. Зато заря нежна.



29 апреля 2013 г.

Александр Дулов (музыка, пение, гитара), песня на слова Ларисы Миллер «Ещё не всё, не всё. Ещё придёт черёд…»:



* * *

Ещё не всё, не всё. Ещё придёт черёд

И проливных дождей и льдом покрытых вод.

Ещё шуршать травой и увязать в снегах.

И безмятежно жить. И жить в бегах, в бегах.

Дремать под стук колёс. Шагать под песнь скворца.

И в общем хоре петь о том, что нет конца

Ни жизни, ни любви. И будет песнь звенеть,

Когда уж мы с тобой её не будем петь.



28 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Да не знать нам ни тягот, ни муки…», читает Автор:



* * *

Да не знать нам ни тягот, ни муки.

Чьи-то лёгкие, лёгкие руки

Приподнимут нас и понесут

Над землёй, как хрустальный сосуд.

Над отвесными скалами, мимо

Чёрной бездны. Да будем хранимы

И лелеемы, и спасены,

В даль пресветлую унесены.



27 апреля 2013 г.

Следующий пост «Стихи и проза» в субботу 4 мая. В другие дни: аудио записи.

ДАЛЕЕ: Новые стихи, «Читая Газданова»



***

Закрыла дверь, а всё равно сквозит,

Как будто дверь закрыла я неплотно,

И некто, заглянувший мимолётно,

Мне чем-то непредвиденным грозит.

И не пойму – я рада или нет

Тому, что кто-то бестелесный дышит,

Что занавеску сквозняком колышет,

Колебля неокрепший вешний свет.

2013

***

О Господи, на что купилась!

На то, что небо не скупилось

На синеву, на то, что свет,

Сходя по осени на нет,

Готов в апреле возродиться,

На то, что каждый куст глядится,

Как в зеркало, в любой ручей.

Ловя обрывки всех речей

И в жизнь вцепившись мёртвой хваткой,

Рифмую всё и вся украдкой.

2013

***

Да я, наверно, местная элита -

Меня сопровождает птичья свита

И ублажает мой капризный слух,

И поднимает мой упавший дух,

И холит, нежит лучшую из маний –

Писать стихи, и шлейф воспоминаний

За мной несёт весенний ветерок

По месиву подтаявших дорог.

2013

***

Я так устала уставать,

Я так устала отставать

От тех, кто ходит быстрым шагом,

Что я считать решила благом

Свою походку. Вдруг она

Мне только для того дана,

Чтоб из-за вечной проволочки

Нескоро я дошла до точки.

2013

***

Я тоже при деле. Я свет охраняю.

Я тень, чтоб не застить его, не роняю.

На страже у света упрямо стою,

Его убивать никому не даю.

И так я давно белый свет защищаю,

Что даже сама кое-что освещаю.

2013

О ТОМ, О СЁМ:

ЧИТАЯ ГАЗДАНОВА

Читая Гайто Газданова, я вижу, как настойчиво он ищет ЖИВЫХ среди тех, с кем его сводит судьба. Он их находит, но какие же они странные - эти живые. Вот некто Федорченко, который многим казался туповатым, скупым и занятым исключительно материальной стороной жизни. Он таким и был, пока вдруг с большим опозданием не заболел отроческими вопросами: "Зачем я существую на свете? Что будет со мной, когда я умру...? Зачем небо над головой и зачем вообще все?". Он по-детски требовал ответа, а убедившись, что ответа нет и не будет, зачах и свел счеты с жизнью.

Вот Павлов, поначалу производивший впечатление человека равнодушного и невозмутимого. Автор наверняка зачислил бы его "в мертвые", если бы однажды не услышал от него страстную исповедь. Оказывается, "он знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть" - он безумно - еще с российского детства, когда катался на лодке по реке, любил лебедей. Прочтя о них все, что было можно, он выяснил, что на внутренних озерах Австралии водится особая порода лебедей - черные лебеди. "На внутренних озерах Австралии", - мечтательно повторял Павлов. "И он говорил о небе, покрытом могучими черными крыльями, - это какая-то другая история мира, это возможность иного понимания всего, что существует, - говорил он, - и это я никогда не увижу." Павлов не поехал в Австралию, боясь не найти там того, что искал. Вне этой странной мечты жизнь представлялась ему пустой и ненужной. У него, как и у Федорченко, оказалась "опухоль в душе", причем злокачественная и несовместимая с жизнью.

Чем дольше читаешь Газданова, тем больше втягиваешься в поиск живой души. "Самое главное - это то, что каждый человек может и должен летать", - внушает автору маленький, худой карикатурного вида старичок с громадными усами. Он, как и автор, работал шофером парижского такси, но все свободное время тратил на изобретение летательного аппарата. Близкие его не понимали, и ему приходилось трудиться в очень неудобных условиях в уборной. "Я уже давно работаю над этим, и рано или поздно полечу, и вы это увидите". Он даже показал собеседнику как это будет выглядеть. Старичок "наклонился налево, вытянув во всю длину обе руки так, что они образовывали одну линию, - пишет Газданов, - и вдруг, подпрыгивая, мелкими и быстрыми шажками, побежал прочь от меня по тротуару". Сумасшедший, конечно. Но жить ведь тоже безумие.

Среди множества людей, с которыми судьба сводила русского эмигранта Газданова, долгие годы просидевшего за баранкой и исколесившего весь Париж, ЖИВЫЕ встречались куда реже, чем люди, которых отличала "какая-то удивительная и успокаивающая тусклость взгляда". Газданов невероятно внимателен к чужим глазам. Непроницаемой пленкой покрыты глаза неправдоподобной красавицы Алисы. Он не ошибся, когда при первом же знакомстве решил, что она неживая. Позже она сама призналась ему, что не знала ни любви, ни страсти, ни ненависти, ни гнева, ни сожаления. И даже заниматься любовью ей было невероятно скучно. "Я бы хотела спокойно лежать", - призналась она однажды. У Газданова мертвые души почти всегда живучее живых. Живые же, как правило, обречены. Обречена Жанна Ральди, некогда самая очаровательная женщина парижского полусвета, чьи глаза даже в старости поражали удивительной нежностью. Она обречена на нищету и одиночество. Ее прежняя жизнь - "это слезы, волнения, дуэли, объятия, стихи и готовность отдать все за ослепительное счастье, которого в конце концов не существовало." Невольно вспоминается пушкинское "Погибнешь, милая, но прежде ты в ослепительной надежде..." Ральди была настолько живой, что оживляла даже дряблые души, которым до конца дней не удавалось забыть ее.

Почему же все газдановские живые обречены? Потому, наверное, что зациклены на чем-то одном. Федорченко зачарован открывшейся его взору бездной и погибает, не выдержав ее устрашающей близости. Ральди зачарована чувственной стороной жизни. Ее внутреннего огня хватало на то, чтоб зажечь других, но она не заботилась о том, чтоб сберечь хоть искру "на черный день" и умерла в ледяном одиночестве (и только лишь тогда глаза ее покрыла та непроницаемая пленка, которую столь часто наблюдал Газданов у якобы живых). Павлов зачарован видением черных лебедей, чью иллюзорность он сам отлично сознавал. Карикатурный старичок помешан на полетах и тоже плохо кончит. Ну а кто кончает хорошо? Важно только, чтоб смерть наступила после жизни, а не после вялотекущего существования, мало отличающегося от небытия. Газданов любуется всеми этими нелепыми, полупомешанными, иногда смешными, но вполне живыми людьми. Он, несмотря на внешнюю сдержанность стиля и кажущуюся отчужденность, - романтик и зачарован крайностями: страстью и бесчувствием, атрофией души и душевной агонией, физическим совершенством и умственным убожеством, жизнью и смертью. А нет ли чего-нибудь посередке? Но срединные вещи противопоказаны романтику. К тому же крайности сильнее впечатляют. Вот не идет же у меня из головы последняя реплика Павлова, который накануне заранее спланированного им самоубийства, прощаясь на одной из парижских площадей со своим единственным конфидентом, кричит ему вслед своим «спокойным, смеющимся голосом: “Вспомните когда-нибудь о черных лебедях!”».

1999



26 апреля 2013 г.

Дорогие друзья, только что узнала о внезапной смерти 20 апреля Гали Колесовой – моего постоянного читателя, яркого и талантливого человека.

Поклон и соболезнование её близким.

Лариса Миллер

* * *

Памяти Гали Колесовой

Почему здесь так редко покойно бывает, уютно?

Почему здесь терзают и гнобят нас всех поминутно?

Почему подвергают жестокому хронометражу?

Коль узнаю, кто главный, по шерсти его не поглажу.

Ну а, может быть, лучше погладить его – пусть мурлычет

И в случайную жертву кривым своим пальцем не тычет.

25 апреля 2013 г.



25 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Живу у Господа в горсти…», читает Автор:



* * *

Живу у Господа в горсти,

Где бремя лет легко нести.

Земли почти что не касаясь,

Живу, того лишь опасаясь,

Что ночью иль средь бела дня

Всевышний выронит меня.



24 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Необоримый свет дневной…», читает Автор:



* * *

Необоримый свет дневной…

Мгновенье, чаемое мной,

Не улетучилось покуда.

Живу и нет иного чуда

На всей поверхности земной.

Живу и солнечную нить

Я продолжаю длить и длить.

Она тонка и ненадёжна,

Но я живу и значит можно

Речной и хвойный воздух пить.



***

Посвящаю Вале и Ларисе Резникам

Нет, послушай, когда я работала в школе,

Я стишок задала второкласснику Коле

И забыла спросить. Ну а он весь урок

Повторял про себя эти несколько строк.

Повторял про себя и шептал их соседу.

Но не вспомнила я ни во вторник, ни в среду.

А однажды пришла ко мне Колина мать

И, смущаясь, сказала: «Не может он спать.

То ночами зубрит, то проснётся с рассветом».

Не приди она, я б не узнала об этом.

Боже, сколько же их – тех неведомых Коль,

Кому я причинила нечаянно боль.



23 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Когда нас музыка покинет…», читает Автор:



* * *

Когда нас музыка покинет,

И день, что полон звуков, минет,

И день придёт глухонемой

Что станем делать, милый мой?

Откуда станем черпать звуки?

На свете нет такой науки,

На свете нет таких чудес.

Живи, бемоль. Живи, диез.



22 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Рисунки тушью и углём…», читает Автор:



* * *

Лене Колат

Рисунки тушью и углём…

О чём так горестно поём?

О чём поёт штришок мгновенный –

Итог любви самозабвенной?

О том лишь только и поёт,

Что жизнь – стремительный полёт

Из тьмы на свет, во тьму из света

И вечна только песня эта.



***

Не обладаю нужной хваткой.

В жизнь, что бывает горькой, сладкой,

Не в силах так вцепиться я,

Чтоб знать: она навек моя.

За луч, что так горазд светиться,

Мне б мёртвой хваткой ухватиться,

А я даю ему лизнуть

Меня в лицо и улизнуть.

2013



21 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Не умираем никогда…», читает Автор:



* * *

Не умираем никогда.

Несутся мимо электрички,

Шуршит трава, щебечут птички,

Поют электропровода.

Шумят эдемские сады,

Струится облачное млеко.

Июньский день. Начало века.

На тропах влажные следы.



* * *

Облака, что живут в небесах, там же и умирают.

Умирают легко и шутя и как будто играют.

То плывут, то летают, то вдруг на закате алеют,

А потом исчезают, не мучаются, не болеют.



20 апреля 2013 г.





***

Сияет призрачная парта,

В лучах исчезнувшего марта

Щербинка каждая видна.

Я достаю их все со дна,

Со дна души, где уместилось

Всё то, с чем я давно простилась,

Ну, например, тот первый класс,

Где сорок девять было нас.

Тогда весна была в зачатке,

А я сидела «на камчатке»,

То бишь последняя в ряду,

Совсем не склонная к труду,

К тому, чтоб палочки с наклоном

Писать под вешним небосклоном,

Что посылал в окно лучи.

Ах, жизнь, учи меня, учи –

Нет, не тому, как быть прилежной,

А как любить твой свет безбрежный.

2013

***

Иди сюда, день, я тебя обниму,

Приходу так радуюсь я твоему,

Как будто всё время тебя лишь ждала,

Хотя до тебя я с другими жила,

Любила другие и звуки и тишь.

Но ты ведь простишь меня, верю, простишь,

Не станешь ведь чёрным, как ночь, как беда,

Чтоб я не забыла тебя никогда.

2013

***

Что не смогли сказать слова,

То музыка договорила

И жить меня уговорила,

И, кажется, она права.

И доводы её ясны,

Хоть повторить я их не в силах.

Там что-то есть о легкокрылых,

О горьких запахах весны.

2013

***

Ах, время, постой, погоди, не беги.

Довольно наматывать слепо круги,

Оставь же ты нас хоть на время в покое,

Да что ж это ты шебутное такое?

И кто поселил в тебе этот заряд?

Да стой же спокойно, тебе говорят.

2013

***

Что ж, будем дальше умолять

Упёртых и неумолимых,

И будем дальше утолять

Печали душ неутолимых,

Пытаясь миг приворожить

Шальной, утешить безутешных.

А чем ещё дышать и жить,

Скажите, на широтах здешних?

2013

О ТОМ, О СЁМ:

РОЗА РОЗЕ РОЗНЬ

1. Анатолий Штейгер и Георгий Иванов.

Читая подборку Анатолия Штейгера, удивляешься тому, как он похож на Георгия Иванова: и образы те же и темы:

"Мы говорим о розах и стихах,/ Мы о любви и доблести хлопочем,/ Но мы спешим, мы вечно впопыхах, - / Все на бегу, в дороге, между прочим..." (А.Штейгер).

"Ты прожил жизнь, её не замечая,/ Бессмысленно мечтая и скучая -/ Вот, наконец, кончается и это.../ Я слушаю его, не отвечая,/ Да он, конечно, и не ждет ответа". (Г.Иванов).

"В сущности, так немного/ Мы просим себе у Бога:/ Любовь и заброшенный дом,/ Луну над старым прудом/ И розовый куст у порога..." (А.Штейгер).

"Я хотел бы улыбнуться,/ Отдохнуть, домой вернуться.../ Я хотел бы так немного,/ То, что есть почти у всех,/ Но, что мне просить у Бога/ И бессмыслица и грех." (Г.Иванов).

И даже интонация у этих двух поэтов нередко совпадает: "Крылья? Обломаны крылья,/ Боги? Они далеки./ На прошлое - полный бессилья/ И нежности взмах руки..." (А.Штейгер).

"Страсть? А если нет и страсти./ Власть? А если нет и власти/ Даже над самим собой?/ Что же делать мне с тобой?..." (Г.Иванов).

Примеры совпадения можно множить и множить. Эта похожесть интригует, заставляя повнимательнее вчитаться в строки обоих поэтов, чтоб понять, почему в одном случае розы, звезды, соловьи становятся нетленными строками, а в другом грамотными стихами, представляющими скорее академический интерес. "Не до стихов... Здесь слишком много слез,/ В безумном и несчастном мире этом./ Здесь круглый год стоградусный мороз -/ Зимою, осенью, весною, летом..." (А.Штейгер). Штейгер серьезен, всегда серьезен. Его слово значит только то, что значит, в то время как слово Г.Иванова многослойно, многозначно и, при кажущейся простоте и даже простоватости, переливчато и лукаво: "Поэзия: искусственная поза,/ Условное сиянье звездных чар,/ Где, улыбаясь, произносят - "Роза"/ И с содроганьем думают "Анчар"./ Где, говоря о рае, дышат адом/ Мучительных ночей и страшных дней,/ Пропитанных насквозь блаженным ядом,/ Проросших в мироздание, корней." (Г.Иванов).

Розы Г.Иванова имеют сложный запах - душистый и удушливый, нежный и ядовитый, едва уловимый и резкий. И обращается он с ними весьма вольно: то закинет за облака, то выбросит в помойное ведро, то заплетет ими "яму, могильных полную червей". Поэт свободен и непредсказуем: может начать за здравие, а кончить за упокой, и наоборот. Его поступь легка. За ним невозможно не последовать, хотя никогда не знаешь куда угодишь - в "синее царство эфира", "в холодное ничто", "в неземное сияние" или просто-напросто плюхнешься рыбкой на сковороду, где нежно закипает масло. Той самой рыбкой, что попалась на серебряный крючок игривых речей поэта. И как не попасться, если все "так мгновенно, так прелестно/ Солнце, ветер и вода...". И откуда знать, что последует дальше. А дальше вот что: "Даже рыбке в речке тесно,/ Даже ей нужна беда./ Нужно, чтобы небо гасло,/ Лодка ластилась к воде,/ Чтобы закипало масло/ Нежно на сковороде."

Читая эти легкомысленным тоном произнесенные строки и вспоминая тяжеловесное штейгеровское высказывание - "Здесь должен прозой говорить всерьез/ Тот, кто дерзнул назвать себя поэтом" - видишь, что между двумя, на первый взгляд, похожими поэтами - пропасть. Даже в лучших стихах А.Штейгера слово лежит на листе бумаги недвижимо. Само не шелохнется и соседа не тронет, вступая с ним лишь в пресную грамматически правильную связь: "Пройдут года, и слабо улыбнусь/ Холодными и бледными губами:/ Мой нежный друг, я больше не вернусь/ На родину, покинутую нами." Все так, все на месте, а, значит, не на месте и не так. "Так" - это когда вот как: "Потеряв даже в прошлое веру,/ Став ни это, мой друг, и ни то/ Уплываем теперь на Цитеру/ В синеватом сиянье Ватто.../ Грусть любуется лунным пейзажем,/ Смерть, как парус, шумит за кормой.../ Никому ни о чем не расскажем,/ Никогда не вернемся домой." (Г.Иванов).

Весь присутствующий здесь романтический набор поэт использует самым неожиданным образом: грусть у него любуется лунным пейзажем, смерть шумит, как парус. Сближение далековатых вещей, столкновение удаленных друг от друга понятий, стыковка нестыкуемого - в этом весь Г.Иванов. Все, что попадает в его стихи, терпит превращение, движется, дышит, как мартовский снежный наст под солнечными лучами: наступишь на него, а по нему будто дрожь прошла, он оседает, проваливается, ускользает.

Интонация Г.Иванова бесконечно меняется. И когда после строк "Ку-ку-реку или бре-ке-ке-ке?/ Крыса в груди или жаба в руке?/ Можно о розах, можно о пне./ Можно о том, что неможется мне...", - читаешь совсем другие - трезвые, горестные - эффект поразителен "Я жил как будто бы в тумане,/ Я жил как будто бы во сне,/ В мечтах, в трансцендентальном плане,/ И вот пришлось проснуться мне./ Проснуться, чтоб увидеть ужас,/ Чудовищность моей судьбы./ ...О русском снеге, русской стуже.../ Ах, если б, если б... да кабы..."

Даже называя вещи своими именами, Г.Иванов предпочитает не договаривать, обрывает себя на полуслове в отличие от Штейгера, который все договаривает до конца, прямо и без обиняков, не уходя от темы, не отклоняясь от генеральной линии: "Какая власть, чудовищная власть/ Дана над нами каждому предмету.../ Как беззащитен, в общем, человек,/ И как себя он, не считая, тратит..." Штейгер, как и Г.Иванов, употребляет слово "чудовищный", но в "мертвом" окружении оно "не работает" и становится такой же "окаменелостью", как все, что до и после. И когда среди всей этой "недвижимости" натыкаешься на нечто живое, когда среди стихов О любви, О смерти, О боли, О тоске вдруг возникает САМА любовь, САМА боль, САМА тоска, короче, когда (пользуясь строкой Г.Иванова) "вдруг появляются стихи - / Вот так... Из ничего...", это воспринимаешь, как "невозможное чудо":



У нас не спросят: вы грешили?

Нас спросят лишь: любили ль вы?

Не поднимая головы,

Мы скажем горько: - Да, увы,

Любили... как ещё любили!..



2. Пять строк, продленных долгим эхом.

Это пятистишее впервые попалось мне на глаза несколько лет назад. Имя Анатолия Штейгера я никогда до того не слышала и стихов его не читала. Это короткое стихотворение так меня поразило, что я немедленно прочла его по телефону своей знакомой, которая, впрочем, отнеслась к нему весьма скептически. «Почему "не поднимая головы" - спросила она, - и почему "увы, любили"? Автор что - жалеет об этом?». Я не нашла, что ответить, да и не особенно хотела затевать спор. Мне просто было досадно, что стихи, которые меня "зацепили", ее не тронули. Я и сама понимала, что они далеки от совершенства. Видела слабые рифмы (грешили - любили), два слипшихся и от того неприятно свистящих "С" (нас спросят), печально знаменитых "львов" (любили ль вы?), которыми попрекали еще Пушкина (помните: «Слыхали ль вы за рощей глас ночной...?»), - и все же не могла равнодушно читать эти строки. Мне хотелось отыскать другие стихи Штейгера. И наконец в 3-ей книге "Антологии поэзии русского зарубежья", изданной в 94-ом году, я нашла его большую подборку, а в ней несколько стихотворений, которые хотелось запомнить. Ну хотя бы такое (привожу лишь одну строфу):



Я выхожу из дома не спеша.

Мне некуда и не с чем торопиться.

Когда-то у меня была душа,

Но мы успели с ней наговориться...

Или четверостишие из цикла "Кладбище":

Преступленья, суета, болезни,

Здесь же мир, забвение и тишь.

Ветер шепчет: - Не живи, исчезни,

Отдохни, ведь ты едва стоишь.



Были и другие стихи, поразившие точностью, чистотой, глубиной. И все же ТЕ ПЯТЬ СТРОК не только не померкли на общем фоне, но показались еще загадочней и притягательней. Я лишний раз убедилась в том, что они меня не случайно приворожили. Но что сыграло роль приворотного зелья? Естественность интонации? Но она свойственна почти всем стихам Штейгера. И тут я вспомнила, как читала эти строки своей приятельнице, вспомнила ее недоумение и свою досаду. "Почему? - вопрошала она, - Почему то? Почему это?" Я не стала ей тогда отвечать. Но могу ли я объяснить сегодня самой себе, в чем магия этих пяти строк, состоящих из обыкновенных, вполне банальных и даже не лучшим образом срифмованных слов? У Штейгера есть куда более совершенные стихи:



Бывает чудо, но бывает раз.

И тот из нас, кому оно дается,

Потом ночами не смыкает глаз,

Не говорит и больше не смеется.

Он ест и пьет - но как безвкусен хлеб...

Вино совсем не утоляет жажды.

Он глух и слеп. Но не настолько слеп,

Чтоб ожидать, что чудо будет дважды.



Эти восемь строк крепче сбиты, прочнее сцеплены, чем поразившее меня пятистишие, но они лишены того обнаженного чувства, той боли, от которой становятся непослушными губы и затрудненной речь. Штейгеровское пятистишие уникально тем, что его недостатки обернулись достоинствами. Слабые рифмы, слипшиеся согласные, неловкие созвучия заставляют острее почувствовать, как мучительно трудно говорить, как не хватает слов и как они бессильны передать, что творится в душе. Но именно благодаря этим "бессильным" словам нам внятна вся сумятица чувств - сожаление, горечь, растерянность перед нахлынувшими воспоминаниями - всё, что на неловкий вопрос "любили ль вы?" диктует такой простой и такой хватающий за душу ответ: "Да, увы/ Любили... как еще любили!...". Стихи обрываются, но разговор, продленный долгим эхом, длится и длится.

1999

19 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Плачется мне, хорошо нынче плачется…», читает Автор:



***

Плачется мне. Хорошо нынче плачется.

Плачет со мной сыроватый апрель.

Солнце за тучку небесную прячется,

Детский кораблик садится на мель.

В этих широтах сто лет зимовали мы,

Светлый апрель избавленье принёс.

Манит он нас бесконечными далями,

Теми, что мне не видать из-за слёз.



18 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «По ледяным прозрачным водам…», читает Автор:



***

По ледяным прозрачным водам

Под лучезарным небосводом

Сверкающим апрельским днём

Безостановочно плывём.

Сопровождаемые граем

И щебетаньем уплываем,

Плывём в сплошную темноту,

Блаженно щурясь на свету.

17 апреля 2013 г.


Любовь Хотьян (музыка, пение, гитара), песня на слова Ларисы Миллер

«Сил осталось ноль…»:



* * *

Сил осталось – ноль,

всё ушло в песок,

И кочует боль

из виска в висок…

Всё ушло в песок

золотой речной

Или стало в срок

лишь золой печной.

Но не всё ль равно

что куда ушло,

Коль не жжёт давно

то, что прежде жгло.

Путь закрыт назад,

и потерян ключ,

И горит закат,

я иду на луч,

И другого нет

У меня пути,

кроме как на свет

до конца идти.



16 апреля 2013 г.



Любовь Хотьян (музыка, пение, гитара), песня на слова Ларисы Миллер

«А соловей, влетевший в сад…»:



* * *

А соловей, влетевший в сад,

Поёт так дивно.

Гляди вперёд. Глядеть назад

Бесперспективно.

Белым бело. И темноты

Почти что нету.

Придёт зима и будешь ты

Скучать по лету.

Ну а сегодня рай земной

И завтра тоже.

Сирень стоит живой стеной,

Её тревожа,

Несильный дождик шелестит,

Листвой играя,

И никогда не улетит

Душа из рая.



15 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Старушка ходит, не спеша…», читает Автор:



***

Старушка ходит не спеша.

Бог весть в чём держится душа.

Вот постояла у кормушки

И, положив кусочек сушки

В кормушку, дальше побрела.

Коль спросишь как её дела

Она ответит: “Понемногу.

Живу, гуляю слава Богу”

Её жильё – казённый дом.

Чем бедный человек ведом?

Чем жив он – престарелый, хворый?

Готовится ли к смерти скорой

Или не думает о ней?

Среди рябиновых огней

Старушка ходит, напевая,

Как мало кто из нас живая.



14 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Играет старик в переходе…», читает Автор:

***

Играет старик в переходе

На старенькой флейте своей.

О том, чего нету в природе,

Осипший поёт соловей.

О счастье, которого нету,

Покое, что вечно в цене,

Играет старик за монету,

Прижавшись к холодной стене.

Поёт его флейта о чуде.

Слезятся глаза старика,

А мимо торопятся люди –

Глухая людская река.



13 апреля 2013 г.





***

Апрель рассчитался на первый-второй.

Вчера день был ясный, а нынче сырой.

А завтра из самых загадочных нетей

Появится, надо надеяться, третий

С туманной улыбкой, прозрачной слезой,

С присущей весенней поре бирюзой.

2013

***

“Малютка жизнь, дыши”

Арсений Тарковский

Как глупо и смешно всё снова затевать,

Ведь мы же знаем, чем кончается всё это.

Как глупо и смешно вновь поле засевать

Цветами и травой: мол, праздники, мол, лето.

Как глупо и смешно. И всё ж глупи, глупи,

Глупи, малютка жизнь, будь вечно простодушной,

И тех, кто был тобой заворожён, люби –

Младенца, старика и вербы куст тщедушный.

2013



***

Не стоит дна бояться, ведь оно –

Какая-никакая, но площадка.

Когда кругом всё зыблемо и шатко,

Опорой послужить способно дно.

Дошёл до дна? До точки? Так упрись

В глухое днище. Вот счастливый случай

Не смерти дожидаться неминучей,

А оттолкнуться и подняться ввысь.

2013

***

Ну как же не делать трагедию, Боже,

Из ранней весны на чахотку похожей,

Из дивной весны, молодой, скоротечной,

Что кончится вспышкой ромашки аптечной?

Ну как же от радости не растеряться,

Когда в талых водах вот-вот растворятся

Все горести, скорби, печали, невзгоды,

И станут ещё бесшабашнее воды?

2013



***

А когда я стихи от себя отрывала,

Я печатала их через два интервала

На машинке на красненькой, на югославской,

Что была в нашем доме царицею Савской.

О царице искусный заботился мастер,

Он царицу спасал от малейших напастей.

Но закончился век и сменился на новый,

И она умерла совершенно здоровой.

2013



***

Крылья-то есть, только я временами не в силах

Ими взмахнуть, и тогда похожу на бескрылых.

Но и когда два бессильных крыла за спиной,

Небо, я верю, не хочет расстаться со мной,

Небу, по-моему, сильно меня не хватает,

Даже когда много стай легкокрылых летает.

Может быть, мне удавалось сказать на лету

Что-то такое про общую нашу тщету

И маету, что ему ещё не говорили

Те, что в его бирюзе и лазури парили.

2013

О ТОМ, О СЁМ:

ЭНЕРГИЯ ОТЧАЯНИЯ

Георгий Иванов и Владислав Ходасевич

Это скучное слово УНЫНИЕ, состоящее из двух одинаковых согласных и четырех гласных, одна из которых напоминает тоскливый собачий вой, а прочие настолько узки и тесны, что не впускают ничего значительного. Уныние — это вялость, апатия, атрофия мышц и чувствительности. На мертвой почве уныния ничего не растет. Уныние — грех.

То ли дело ОТЧАЯНИЕ. Оно и звучит иначе. В этих судорожно цепляющихся друг за друга Т Ч чудится энергия сопротивления. В разверстых АЯ — несмолкаемый крик. Если уныние — убитый нерв, то отчаяние — живая боль: тупая, острая, фантомная, какая угодно, но непременно живая. "Не теряй отчаяния", — сказал Ахматовой Пунин, когда его, арестованного, уводили из дома. То есть, мучайся, страдай, заламывай руки, бейся головой об стену, кричи на крик или просто замри, уставившись в одну точку, но не теряй чувствительности. Только мертвым не больно.

Отчаяние — результат лобового столкновения с действительностью, неотвратимостью, упрямой судьбой. Столкновение такой силы, что искры сыпятся из глаз, что видишь звезды, как говорят англичане. Отчаяние - звездный час, который — случается и такое — может длиться долго. Так звездный час Георгия Иванова растянулся на несколько десятков эмигрантских лет.



С бесчеловечною судьбой

Какой же спор? Какой же бой?

Все это наважденье.

...Но этот вечер голубой

Еще мое владенье.

~ ~ ~
Пожалуй, нужно даже то,

Что я вдыхаю воздух.

Что старое мое пальто

Закатом слева залито,

А справа тонет в звездах.



В "глухой европейской дыре" Георгия Иванова то и дело что-то вспыхивает, мерцает, сияет, светится: то первая звезда "в тускнеющий вечерний час", то мучительные и сладкие воспоминания о "русском снеге, русской стуже", то просто "рифма заблестит". И сколько бы ни уверял поэт себя и читателя в своем "безразличье к жизни, к вечности, к судьбе", он бесконечно от него далек, и мается его душа и захлебывается от горя и болит от воспоминаний, и плачет по ночам "от жалости и страха".



Не надо. Нет, не плачь.

О, если бы с размаха

Мне голову палач!

~ ~ ~
Если бы я мог забыться,

Если бы, что так устало,

Перестало сердце биться,

Сердце биться перестало...



Освободиться, забыть себя, потерять чувствительность, избавиться от бесполезного и бессмысленного бытия — вот рефрен его поэзии.



Все на свете пропадает даром,

Что же Ты робеешь? Не робей!

Разможжи его одним ударом,

На осколки звездные разбей!

Отрави его горчичным газом

Или бомбами испепели?

Что угодно — только кончи разом

С мукою и музыкой земли!



Сколько, однако, энергии, страсти, а значит, и жизни в этом молении о конце. Впрочем, это не столько моление, сколько приказ, усиленный тремя восклицательными знаками: не робей! Разбей! Кончи разом! Слава Всевышнему за то, что Он до сих пор не внял мольбе одного из своих не слишком уравновешенных чад и не покончил "с мукою и музыкой земли", прекрасно сознавая, что и само чадо не вполне уверено, что хочет именно этого. Иначе не написало бы таких строк:



Был замысел странно-порочен

И все-таки жизнь подняла

В тумане — туманные очи

И два лебединых крыла.



И все-таки тени качнулись

Пока догорала свеча.

И все-таки струны рванулись,

Бессмысленным счастьем звуча...



***

Бесполезное — бесполезно:

Продолжается бытие.



Это слова другого эмигрантского поэта Владислава Ходасевича, Который, как и Георгий Иванов, долгие годы писал под диктовку отчаяния.



О чем? Забыл. Непостижимо.

Как можно жить в тоске такой!

Он вскакивает. Мимо, мимо,

Под ветер, на берег морской!



Колышется его просторный

Пиджак — и, подавляя стон,

Под европейской ночью черной

Заламывает руки он.



И в этих стихах, как и в молении о конце Георгия Иванова — буря и натиск, стремительность и страсть. Как это ни парадоксально, но отчаяние стало для обоих поэтов мощным источником энергии. Их отчаяние наступательно, активно и любит императив:



Перешагни, перескочи,

Перелети, пере - что хочешь -

Но вырвись: камнем из пращи.

Звездой, сорвавшейся в ночи

Вл. Ходасевич



Хорошо — что никого.

Хорошо — что ничего,

Так черно и так мертво,

Что мертвее быть не может

И чернее не бывать,

Что никто нам не поможет

И не надо помогать.

Г. Иванов



И снова Ходасевич:



Жди, смотря в упор,

Как брызжет свет, не застилая ночи.



Смотрю в упор, но, вопреки смыслу сказанного, вижу только свет — такой силой воздействия обладает слово "брызжет".

И тем не менее "европейская ночь" Ходасевича темнее ивановской. Если в ночи Ходасевича и вспыхивает свет, то локальный, имеющий вполне конкретный и весьма прозаический источник:



Тускнеет в лужах электричество,

Нисходит предвечерний мрак...

~ ~ ~

Сижу, освещаемый сверху,

Я в комнате круглой моей

Смотрю в штукатурное небо

На солнце в шестнадцать свечей.



Случается, что, подпитывая свою тоску, Ходасевич намеренно изгоняет из своего пространства всякий свет, кроме искусственного:



Великая вокруг меня пустыня,

И я — великий в той пустыне постник.

Взойдет ли день — я шторы опускаю,

Чтоб солнечные бесы на стенах

Кинематограф свой не учиняли.

Настанет ночь — поддельным слабым светом

Я разгоняю мрак и в круге лампы

Сгибаю спину и скриплю пером, -

А звезды без меня своей дорогой

Пускай идут.



Но коль скоро поэт скрипит пером, значит что-то ему все-таки светит. Ну хотя бы искра Божья, которая наполняет перо "трепещущим, колючим током", или вспыхнувшая рифма. А вспышка рифмы — это вспышка надежды: "Я чающий и говорящий" (Ходасевич). "Отчаяние — состояние крайней безнадежности, ощущение безысходности" - сказано в Толковом словаре. Но вот парадокс: основную часть этого слова составляет "чаяние", и две крохотных, его отрицающих буквы ОТ ничего не могут с ним поделать. Тем более что ЧАЯНИЕ — ударная, а значит, самая звучная часть слова. Слова и звуки способны творить чудеса, теряя изначальный смысл и приобретая новый.



В зиянии разверстых гласных

Дышу легко и вольно я.

Мне чудится в толпе согласных

Льдин взгроможденных толчея.



И внутри отчаяния, внутри его разверстых гласных обоим поэтам удавалось дышать "легко и вольно"



Лети, кораблик мой, лети,

Кренясь и не ища спасенья,

Его и нет на том пути,

Куда уносит вдохновенье.



Спасенья нет, но есть великий дар превращать энергию отчаяния в созидательную.



С бесчеловечною судьбой

Какой же спор? Какой же бой?



— восклицает Иванов.



Как совладать с судьбою — дурой?

Заладила свое — хоть плачь



— вторит ему Ходасевич. Но вот и выход:



Сосредоточенный и хмурый

Орудует смычком скрипач.



Жесткие, совсем непоэтичные слова. Да и может ли скрипач, чья душа "мытарится то отвращеньем, то восторгом" ублажать чей-то слух? Вряд ли. Но зато он способен заставить внемлющего ему пережить то, что познал сам — "дрожь, побежавшую по коже / Иль ужаса холодный пот". Наверняка и Иванов и Ходасевич временами теряли отчаяние и впадали в уныние, не дающее плодов. И все же отчаяние, слава Богу, побеждало, диктуя странные безысходные, но и ослепительные строки:



Сияет соловьями ночь,

И звезды, как снежинки, тают,

И души — им нельзя помочь,

Со стоном улетают прочь,

Со стоном в вечность улетают.

Г. Иванов

1997

12 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Жить в краю этом хмуром, в Евразии сумрачной трудно…»,

читает Автор:



* * *

Жить в краю этом хмуром, в Евразии сумрачной трудно.

Всё же есть здесь и радости. И у меня их немало.

Например, здесь рябина пылала по осени чудно.

Например, я тебя, мой родной, поутру обнимала.

Сыновей напоила я чаем со сдобным печеньем.

А когда уходили, махала им вслед из окошка.

Нынче день отличался каким-то особым свеченьем.

Разве есть на земле неприметная мелкая сошка?

Что ни особь, то чудо и дар, и судьба, и явленье.

Разве может такое простой домовиной кончаться?

После жизни земной обязательно ждёт нас продленье,

Да и здесь на земле неземное способно случаться.



11 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «А птичка так близко летает…», читает Автор:



***

А птичка так близко летает.

На пищу надежду питает.

А мы – дураки дураками –

Явились с пустыми руками.

Ни зёрен у нас, ни краюшки.

Мы сами, подобно пичужке,

Блуждаем с утра и до ночи

До зёрнышек сладких охочи.



10 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Я с миром в переписке состою…», читает Автор:



* * *

Я с миром в переписке состою.

Ей-богу, ничего не утаю.

Он то чужой мне, то родной и близкий.

Я с миром в постоянной переписке

И отвечать ему не устаю.

То пёрышком, то веткой, то звездой

Мне женщине давно немолодой

Он почему-то пишет регулярно.

Ему я отвечаю рифмой парной.

Его молчанье стало бы бедой.

Он пишет на земле и на весу.

Я всё, что им начертано, спасу.

Я разберу каракули любые.

Очки надену на глаза слепые,

Письмо поближе к свету поднесу.



9 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Любить душой неутолённой…», читает Автор:



***

Любить душой неутолённой

Край неба вечно удалённый.

Край неба – алые мазки –

Любить до боли, до тоски.

Любить любовью безнадёжной

Небесный край. Его тревожный

Меняющий оттенки цвет,

Сходящий медленно на нет.



8 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Дитя лежит в своей коляске…», читает Автор:



* * *

Дитя лежит в своей коляске.

Ему не вырасти без ласки,

Без млечной тоненькой струи.

О Господи, дела твои.

Тугое новенькое тельце

Младенца, странника, пришельца,

Который смотрит в облака,

На землю не ступив пока.



7 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Так страшно на этой покатой земле…», читает Автор:



* * *

Так страшно на этой покатой земле.

И было то жарко, то холодно мне,

Когда я по склону скользила,

И рушилось всё и сквозило,

И гнулось, меня не желая держать.

Спасибо успел ты рукой своей сжать

До боли мне руку в запястье,

Даруя мгновенное счастье.



6 апреля 2013 г.



***

Начать и кончить – только и всего.

Начать и кончить – вот и вся задача.

Но разве не великая удача

Вдруг нечто сотворить из ничего?

Нам, впрочем, жить с нуля не привыкать.

Ведь мы же появились ниоткуда –

Не то из тишины, не то из гуда,

Чтоб в тутошную тайнопись вникать.

Начать и кончить – только и всего.

А вот бы не кончать совсем, вовеки,

А вот бы, что ни утро, абрис некий

Или хотя б предчувствие его.

2013

***

А дорога затем, чтоб с дороги сбиваться,

Сон воздушный затем, чтоб вовек не сбываться,

Голубая мечта, продолжай голубеть,

Ах, влюблённый юнец, не забудь оробеть,

Онеметь, замереть, не спеши объясниться,

Ах, туманный сюжет, не спеши проясниться,

Ах, судьба, не спеши с приговором, ни-ни,

От концовки любой Боже нас сохрани.

2013

***

Ого, во что меня втравили

И даже мне любовь привили

К тому, во что вовлечена,

И даже в голову мне вбили,

Что, мол, и я – величина,

Что, мол, и я здесь что-то значу,

Мол, захочу – переиначу

Сюжет банальнейший земной,

Возьму и праздничным назначу

День неказистый и смурной.

2013

***

Ты даришь мне, о жизнь, свои повадки,

А я тебе – лохматые тетрадки,

Где уйма строчек про твои ходы.

Ты даришь всё – от счастья до беды,

От горечи полынной до ромашки.

А я тебе дарю свои мурашки,

Дарю тебе мурашки по спине,

Что возникают по твоей вине.

2013

***

Я очень плохо жизнь переношу.

Особенно когда она уходит

И сил в себе особых не находит

Мир утеплить, в котором я дышу,

Законопатить каждую дыру

И рассказать очередную байку,

И поиграть со мною в угадайку

Или придумать новую игру.

2013



О ТОМ, О СЁМ:

С ПЯТОГО НА ДЕСЯТОЕ

Вокруг стихов

Читаю Жана Кокто, его брошюру о музыке “Петух и Арлекин”. Никогда не думала, что этот, судя по воспоминаниям, эксцентричный и непредсказуемый enfant terrible, так ясно и благородно мыслит. Посвящая брошюру своему другу – композитору Жоржу Орику, Кокто в частности пишет: “Ведь музыканты вашего возраста провозглашают богатство и благодать поколения, которое никому не подмигивает, которое не надевает маску, не отвергает ничего сходу, не прячется, не боится любить и защищать то, что любит.” Всё это звучит удивительно современно. Он перечисляет именно те качества, которых так катастрофически не хватает сегодня. При явном дефиците любви и готовности её защищать - избыток пересмешничества, подмигивания, беспредметной иронии. Вместо лица – имидж (маска, о которой говорит Кокто). Вместо открытого разговора - кривые ухмылки, суетливое желание попасть в тон, выглядеть, как все – лихим, крутым, циничным.

В конце восьмидесятых мы испытали шок. Рухнула прежняя жизнь. Всё, что казалось устоявшимся, незыблемым, нерушимым, перестало существовать. Сдвинулась гробовая плита, и прозвучало: “Встань! Иди!” Легко сказать. Но куда идти и как жить в изменившихся условиях? В результате сильного шока организм даёт сбой. Его реакция непредсказуема. Можно ослепнуть, начать заикаться, вообще онеметь. Наверное, нечто подобное испытали утратившие родину и оказавшиеся на чужой земле эмигранты первой волны. Но шок может привести не только к потере - зрения, слуха, памяти, речи - но и к обретению. Слепой может прозреть, немой – заговорить. Георгий Иванов был поэтом и до эмиграции. Но то, что называется даром речи, он обрёл на чужбине. Испарился романтический флёр, пропал псевдопоэтический словарь, исчезла литературность. Появился духовный реализм, жёсткость, трезвость, горькая ирония.



Невероятно до смешного:

Был целый мир и нет его…

Вдруг – ни похода ледяного,

Ни капитана Иванова

Ну, абсолютно ничего!



Эти строки так сильно действуют потому, что сквозь иронию проглядывает много чего другого: нежность, ностальгия, память, отчаяние. За иронией, характерной для сегодняшней поэзии, чаще всего не проглядывает ничего.



Россия мати,

Свет мой безмерный!

Хочу сказати нелицемерно:

В тебе живу я,

тебя ревную,

какого ж хуя

ещё взыскую?..

~ ~ ~
Может, вообще ограничиться только цитатами?

Да неудобно как-то, неловко перед ребятами.

Ведь на разрыв же аорты, ведь кровию сердца же пишут!

Ну а меня это вроде никак не колышет.

С пеной у рта жгут Глаголом они, надрываясь,

я же, гадёныш, цитирую и ухмыляюсь.

Не объяснишь ведь, что это не наглость циничная,

что целомудрие это и скромность – вполне симпатичные!



И не надо объяснять. Уже давно ясно, что подобные стихи сыграли свою историческую роль – сбили поэзию с котурнов, избавили от излишнего пафоса и свойственной советским временам задушевки, подёргали чересчур серьёзного читателя за нос. Ну и хватит. Оказывается, не хватит. Выходит книга за книгой, и в каждой – одно и то же:



Если долго не курить-

так приятно закурить!

И не трахаться подольше

хорошо, наверно, тоже. …



Скучно всё это читать. Наверное, и писать скучно. Просто ироническая маска приросла и не отдирается. А, может, страшно отказаться от стиля, который принёс успех. К успеху привыкаешь, им не хочется рисковать.

А ведь есть у Кибирова удивительные стихи. Жаль, что они в меньшинстве:



Нет мочи подражать Творцу

Здесь на сырой земле.

Как страшно первому лицу

В единственном числе.



И нет почти на мне лица

Последней буквы страх.

Как трудно начинать с конца

Лепить нелепый прах.



Тварь притворяется Творцом,

Материя – Отцом.

Аз есмь, но знаю – дело швах

Перед твоим Лицом.



Слушала сегодня по “Свободе” передачу о симпозиуме, состоявшемся этим летом в Японии и посвящённом литературному процессу в современной России. Опять прозвучали навязшие в зубах речи о конце литературы и культуры в целом. Ведущий программы Александр Генис говорил о надвигающемся конце бойко и с весёлым задором. Видимо, он уверен, что на его век литературы хватит, и ещё будет время порассуждать о её закате и даже обогатить её своими трудами. Удивительно, что неглупые люди не ленятся произносить очередную банальность про пресловутый конец чего угодно - света, театра, культуры, литературы… И как же им уютно в этих закатных лучах. Предчувствие конца их не только не угнетает, но даже бодрит. А кто представлял русскую литературу на японском симпозиуме? Сорокин – прозу, Пригов – поэзию. Это всё равно, что судить о красоте тела по записям патологоанатома.

Ещё из Кокто: “Произведение искусства должно удовлетворять требованиям всех муз”. Я бы избегала слова “должно” в разговоре об искусстве. После стольких лет несвободы у нас у всех аллергия на это слово. И тем не менее, если произведение искусства что-то кому-то и должно, то музам. Одно из самых сильных впечатлений последнего времени – фильм Бертолуччи “Пленённые”. Фильм, оставшийся в тени как у нас, так и за рубежом. Я поняла, в чём его несказанная прелесть (да простят мне высокий штиль): этот фильм - стихи. Причём рифмованные и с ясным ритмом. В отличие от западной поэзии, где рифма, как правило, отсутствует, здесь она присутствует в полной мере - звонкая и точная. И даже не присутствует, а вспыхивает. Вспыхивают рифмующиеся реплики, кадры, краски, жесты. И всё это сцеплено ритмом, подобным биению пульса. Он прихотлив и изменчив и задан жизнью, её энергией и волей. Ритм меняется внутри кадра, как меняется в течение дня частота пульса.

Несмотря на свой жанр (что может быть элементарнее мелодрамы?), фильм сложен, но не усложнён. Он сложен естественной сложностью. Той, какой сложна жизнь. И так же, как сама жизнь, прост. Рассказывать это кино всё равно, что пытаться пересказать стихи. Дело не в том, что ОН влюблён в НЕЁ, а в том, как он на неё смотрит, как говорит, как наклоняет голову, как она ест своё авокадо, как протирает узорчатую решётку на лестнице, как загорается в вазочке красный цветок, как вспыхивает свеча, отражённая в крышке рояля, как идёт под дождём случайный прохожий в синем плаще и белых кроссовках. У фильма чистый звук и ясные линии. Он целомудрен, несмотря на то, что делал его изощрённый, искушённый мастер. А, может быть, благодаря этому. Только художник, прошедший огонь, воду и медные трубы, способен сделать такой гениально простой фильм. Техника здесь настолько совершенна, что её перестаёшь замечать. Это та высшая степень сложности, которая кажется простотой. И снова из той же брошюры Кокто. Вот как он говорит о своём друге композиторе Эрике Сати: “Сати учит нас самой большой дерзости нашей эпохи – быть простым…. В эпоху крайних изысков это единственно возможная оппозиция”. Наверное, то же самое можно сказать о “Пленённых” Бертолуччи. Скорей всего, именно из-за своей кажущейся простоты фильм остался в тени.

Этот фильм для меня – поэзия. Интересно вспомнить стихи, которые сродни кино. Первое, что мне пришло в голову, это поразительно лаконичное и ёмкое стихотворение Ходасевича:



Было на улице полутемно.

Стукнуло где-то под крышей окно.



Свет промелькнул, занавеска взвилась.

Быстрая тень со стены сорвалась –



Счастлив, кто падает вниз головой:

Мир для него хоть на миг – а иной.



Чем не мгновенный кинокадр, в котором есть всё: и звук, и свет, и динамика, и напряжённая атмосфера надвигающейся катастрофы, и резкая, неожиданная, шокирующая смена ракурса в двух заключительных строках. Стоящая под ударением буква “а” заставляет слова “счастлив” и “падает” звучать, как крик. Крик отчаяния, и одновременно освобождения, избавления от рутины, морока и несуразностей жизни.

Даже не знаю, стоит ли возвращаться к банальной теме конца искусства, и, в частности, литературы, возникшей в связи с японским симпозиумом, но фильм Бертолуччи свидетельствует об одном - жизнь продолжается. Ощущение конца возникает лишь тогда, когда слишком хлопочешь о том, чтобы сделать небывалое и всех удивить. Чаще всего в этом случае обнаруживаешь, что выдумал велосипед. Вряд ли это чувство появляется, когда занят лишь тем, чтобы адекватно выразить себя в данный момент. Составляющие наш мир элементарные частицы всё ещё таят в себе нерастраченный заряд и способны на многое. Достаточно малого сдвига, неожиданного ракурса, слегка изменившейся интонации – и старое начинает звучать по-новому:



счастливая с виду звезда

с небес обещает всю ночь

пока под мостом есть вода

любить эту воду как дочь



пока остаются поля

а мимо бегут поезда

и в море уходит земля

любить обещает звезда



До неприличия затёртые слова – вот что наличествует в этом восьмистишии Дениса Новикова. Но всё не так просто. Если “счастливая звезда” знакома всем, то “счастливая с виду” - вряд ли. И обещание звезды “любить эту воду как дочь”, весьма интересно. А обещание, повторенное дважды, (да ещё с немыслимой рифмой “звезда - поезда”), окончательно убеждает нас в том, что это стихи. И необычны они вовсе не тем, что отсутствуют знаки препинания, а тем… Впрочем, уже и так ясно всё ясно.

И снова возвращаюсь к фильму. Единственно, что мне мешало полностью в него погрузиться – это перевод. И дело не в содержании. Огромную роль в фильме играет голос, его особый тембр, неподражаемая интонация, совершенно своя, ни на кого не похожая манера говорить у каждого из героев. Может ли бесцветный (пусть даже не бесцветный) голос переводчика не разрушить неповторимую ауру картины? Слава Богу, ему не удалось полностью заглушить оригинальный звук. А если бы фильм был дублирован? Дубляж равноценен замене оригинальных стихов переводными.

Читая эссе знаменитого мексиканского поэта Октавио Паса о переводе, наткнулась на такое высказывание: “В идеале цель поэтического перевода, по исчерпывающе точной формуле Поля Валери, состоит в том, чтобы оказывать то же самое воздействие другими средствами.” Но возможно ли это? Голос неповторим. Тот же Пас в своём эссе пишет: “Понять стихотворение – значит прежде всего его услышать. Слова входят через слух…. Читать стихи – значит слушать глазами…”.

Если вспомнить слова Мандельштама о том, что он работает с голоса, то выходит, что голос имеет для поэзии решающее значение и заменить его – пусть даже прекрасным, но иным - значит создать другое произведение. Когда я читаю переводные стихи, я не знаю, что читаю. Оригинал? Стихи переводчика?

Писание стихов – это мучительная попытка прорваться к себе и к другому. Оба эти этапа давно сформулированы Тютчевым: “Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?” Стихи есть удачный или неудачный результат такой попытки. Они заряжены энергией заблуждения, позволяющей снова и снова делать эту отчаянную попытку. При переводе закон сохранения энергии не действует. Переводчик работает с готовым материалом, он привязан к тексту. И хотя перевод – это тоже творчество, но оно носит иной характер. Это уже не превращение НИЧТО в НЕЧТО (как у поэта), а превращение НЕЧТО в НЕЧТО ДРУГОЕ. Оба эти занятия - попытка с негодными средствами, и всякая удача на этом пути – чудо.

После второго тютчевского вопроса я бы поставила не один, а несколько вопросительных знаков. “Другому как понять тебя?” Нужен ли поэту (и вообще художнику) другой? И всегда ли он есть? А если есть, то захочет ли понять? А если захочет, то возможно ли это в принципе?

И опять о фильме Бертолуччи – одном из самых сильных потрясений последних лет. В доперестроечные времена его бы назвали камерным. Но в этой камерной ленте затронуты глобальные вопросы человеческого существования. И среди прочих – проблема творчества. Режиссёр делает это лёгким касанием, одним штрихом, но этот штрих стоит многих глубокомысленных слов об одиночестве художника в этом мире и пр. и пр. Главный герой – пианист, который большую часть времени проводит в четырёх стенах за роялем. У него нет слушателей, и неизвестно нуждается ли он в них. Живущая в его доме молодая африканка, в которую он страстно влюблён, исполняемую им музыку не воспринимает. Она воспитана на других звуках и ритмах. Так для кого он оттачивает своё мастерство? К кому обращается? К самому себе, наверное. Видимо, для него это единственный способ общения с собой и с окружающим миром. Но вот он сочинил произведение, которое решил исполнить на домашнем концерте, и собрал тех, кому давал частные уроки. Впервые за долгое время он играл для других. Поначалу стояла сосредоточенная тишина, на лицах было написано внимание. Но его хватило ненадолго. Кому-то захотелось фанты, кого-то отвлёк шум за окном, кого-то упавший с верхнего этажа мяч. Слушатели разбрелись. В комнате остался только один уснувший мальчик. Но пианист продолжал играть. Он играл с той же отдачей, что и всегда. Он снова оказался наедине с музыкой и самим собой - вернулся к самому привычному и естественному для себя состоянию. Может ли быть иначе? Может.

Об этом замечательный рассказ Ирины Поволоцкой про юного музыканта, которому однажды посчастливилось попасть на концерт Великого Скрипача: “И уже бедному школяру чудилось, что это его неловкие руки освятили бумажный лист с линейным пятистрочием. Что это его вдохновенные каракули выводил смычок гения, замершего на сцене в исступлённой стойке сверчка-кузнечика-музыканта. И мальчику показалось (не забудьте, он был так юн) – ему не перенести следующего звука. И тогда Скрипач сделал паузу. Она длилась мгновение, но жизнь музыкального дитяти… вместилась в паузу между нотой, которая прозвучала, и той, которую он с таким страхом жаждал…”.

И всё же подобная реакция - большая редкость и воспринимается не иначе, как чудо и подарок судьбы. Несоответствие между душевными затратами творца и поведением потребителя - вещь обычная. Художник всегда выкладывается полностью. Арсений Тарковский говорил, что даже плохие стихи писать трудно. А раз художник так щедро себя тратит, то он невольно ждёт того же от реципиента. Один известный актёр рассказывал, что был абсолютно раздавлен, когда, кончив свой монолог, исполненный, как ему казалось, с огромным воодушевлением, увидел, что мир не перевернулся и всё стоит на своих местах.

Но если учесть, что потребитель не столь уж искушён, внимателен и сосредоточен, и его реакция почти всегда слабее той, которую художник ждёт, то зачем ему, художнику, так уж биться над каждой деталью, зачем этот «поиск фона, поиск тона, поиск нужного наклона непокорной головы»? Сойдёт и так. Но в том-то и дело, что не сойдёт. Даже при самом беглом взгляде можно оценить, с чем имеешь дело – с поделкой или с подлинным. Об этом кричит любая деталь. Сергей Юрский рассказывал, что однажды, когда в сотый раз повторял какую-то фразу, которая никак не давалась, кто-то из коллег посочувствовал: «Да брось ты. Всё равно никто не заметит». На что Юрский возразил, что заметит, сам не знает что и почему, но заметит - от мелочи зависит то, как прозвучит всё в целом.

Мирясь с реальным положением вещей, будем всё-таки втайне надеяться на чудо – на то, что у поэта где-то есть читатель, который сам подобен поэту, у музыканта - слушатель, который ждёт следующей ноты, как манны небесной. Впрочем, я всегда вспоминаю пианиста из фильма «Пленённые», чьи слушатели разбрелись, оставив его наедине с музыкой. Лицо музыканта не выражало ни обиды, ни разочарования - только сосредоточенность. Всё было, как обычно: он играл в одиночестве в четырёх стенах.

2000

5 апреля 2013 г.

Песня на слова Ларисы Миллер, «Петух и скрипка, и букет…», музыка Михаила Приходько, исп.: Михаил Приходько (пение, гитара)

и Галина Пухова (пение, флейта):

***

Петух и скрипка, и букет…

Художник, твой весёлый бред

Пленяет душу.

Летают двое много лет,

Покинув сушу.

Они летят, цветы в руках…

А мы с тобой, увы и ах,

Стоим на месте.

Лукавый ангел – крыльев взмах –

Летит к невесте.

Всё зависает там и сям

И никаких бездонных ям,

Весь мир в полёте,

Летают дяди по краям,

Летают тёти.



4 апреля 2013 г.

Песня на слова Ларисы Миллер, «Красное яблоко падает в снег…», музыка Михаила Приходько, исп.: Михаил Приходько (пение, гитара, аранжировка) и Галина Пухова (блок-флейта, синтезатор):



* * *

Посвящается фильму

“Сказка сказок”

Красное яблоко падает в снег.

Вечного времени медленный бег.

Вечного времени медленный ход.

Красного яблока тихий полёт.

Это из сказки, где нету конца.

Сказка такая одна у творца.

Красные яблоки с белых ветвей

Падают в снег. И поёт соловей.



3 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Кусочек синевы в окне…», читает Автор:



***

Кусочек синевы в окне.

Кусочек вечности во мне.

В моём саду кусочек рая.

И всё это живёт, играя,

Переливаясь и светясь,

Друг с другом не теряя связь.



2 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Вы меня слышите там, вдалеке?…», читает Автор:



* * *

Вы меня слышите там, вдалеке?

Видите, к вам я иду налегке.

Видите, к вам я всё ближе и ближе.

Пёс мой покойный мне руки оближет.

Он не навеки – земной этот кров.

Встретимся с вами без слёз и без слов.

Все мы, с земного сошедшие круга,

Просто затихнем в объятьях друг друга.



1 апреля 2013 г.

Лариса Миллер, «Все эти бабочки отважные…», читает Автор:



***

Все эти бабочки отважные

И лепестки и листья влажные,

Земли преображая лик,

Живут, рискуя каждый миг.



Они живут, летают, дышат,

Как будто небо – это крыша,

И каждый, кто под ней рождён,

От всех напастей ограждён.

Напечатано в журнале «Семь искусств» #6(43) июнь 2013

7iskusstv.com/nomer.php?srce=43
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer6/Miller1.php