***
Когда, одурев от невроза,
Ты гадок себе самому,
Великий маэстро Спиноза
Не даст тебе кануть во тьму.
Он учит, что Бог неизбежен –
Везде его крылья парят.
Твой внутренний ад обезврежен,
Есть вечность – тебе говорят.
Проблему познанья решая,
Всю ночь я смотрю в потолок.
Ведь вечность такая большая,
Пусть выделит мне уголок.
Устал я от скуки и прозы,
Мне в горло не лезет кусок.
Великий маэстро Спиноза,
Твой тоненький голос высок.
***
Не пишется - такая пустота.
Кромешный зной , последняя черта.
И рокового времени приметы,
кровавый бред впитавшие газеты.
Готов ли к смерти ? К жизни не готов,
и снится мне ночами Кишинев.
Прозрачный воздух ,озера пятно,
его поверхность , сердцевина , дно.
Тот переулок , где пришлось родиться ,
и парк , в котором можно заблудиться.
Спешу домой , где точно - мать с отцом,
чтоб с ними перекинуться словцом.
***
Ты поверишь, я не пью ,
мину скорбную не строю,
просто хочется порою
выть у жизни на краю.
От предчувствия того ,
что зовется увяданьем,
бесполезным ожиданьем
и бессмыслицей всего.
Разве только тень мелькнет
где-нибудь на перекрестке,
в полночь на стенной известке
сокровенный слог черкнет.
* * *
Если что-то есть во мне,
то оно пришло оттуда,
где узоры на окне
или детская простуда.
Где еще живой мой дед,
Мерно досточку строгает,
и косой, блестящий свет
ночь на блики разлагает.
Там, где утро, первый класс,
материнский взгляд вдогонку.
Все, что по закону масс,
разом ухнуло в воронку.
И стоишь как Гулливер,
персонаж из детской книжки.
Бывший юный пионер,
задыхаясь от одышки.
* * *
Воздух желтый и щербатый
распластался пеленой.
Ты ли, ангельский глашатай
древней истины земной?
Тело, тонкое как пена,
выжег ядерный раздрай.
Продолжает выть сирена,
где под притолокой - рай.
Воспарит над занавеской
свечку сжавшая рука,
перестанет бить железкой
в костяную плоть виска.
***
Снова давит тупо на желудок
странное, чужое вещество.
Как преступник или как ублюдок,
удостоюсь часа своего.
Вот квартиры черная коробка
обнажила каменный метраж.
В темноте расстегивает кнопка
памяти блестящий саквояж.
Жги , озон , трахею напоследок
в час бессонный, сокровенный час.
Словно мой неразличимый предок,
не смыкаю удивленных глаз.
***
На песчаную дорогу
сколько кровь мою ни лей,
станет только в мать и в бога
сердце бешеней и злей.
И серебряною прядью
ни к чему кичиться тут,
где над выжженою гладью
вьюги желтые метут.
Где решают только ружья,
их отрывистый приказ,
да стальные полукружья
вертолетных черных глаз
***
В эпицентре цветущего лета,
из-под тесно сплетенных ветвей,
долетел отголосок сонета,
что заводит с утра соловей.
Бесшабашней, сильней , сокровенней,
чем в апреле , в зените весны,
где-нибудь над кустами сирени ,
и как будто часы сочтены.
Ностальгия , стоишь на перроне,
ожидая , глядишь в никуда.
Погружаются в август ладони,
и дрожит голубая вода.
Рецидив ли ? Не ведаю ,право.
Я вернулся , усталый и злой,
чтобы впрыснуть счастливой отравы
металлической тонкой иглой.
***
Лист зеленеющий остроугольный
в теплой волне голубой,
ты понимаешь, конечно, как больно
мне расставаться с тобой.
Старое озеро, ясность сквозная,
тихих аллей торжество.
Нет , разлучаться не хочет, я знаю,
нежное это родство.
Все это, видимо, страшно некстати,
словом, вполне ерунда.
Тут бы уснуть на траве, на закате,
глухо как эта вода.
***
Здесь когда-то еще мальчишкой
над озерной стоял водой,
он теперь господин с одышкой,
полноватый и весь седой.
Вот так шутку сыграло время,
без разбега метнувшись вплавь.
Возвращаешься к этой теме
против воли, мгновенно, въявь.
Позабудешь свой образ важный,
свою виллу и кадиллак,
чтобы стыть в темноте овражной,
подложив под висок кулак.
***
От банальности не скрыться
никогда , нигде, никак,
но едва ли стоит биться
головою о косяк.
Ты - конструкция земная ,
выполняющая план,
как мгновенная , стальная
истина - аэроплан.
Где подогнаны все части
энтропии вопреки,
и находятся во власти
человеческой руки.
Только в темном переулке,
где акация в цвету,
не препятствует прогулке
привкус горечи во рту.
На ионы не дробится
в сумасшедшей маете,
вечность ласково клубится
в каждом крошечном листе.
***
Какой бы дорогой ты ни шел сюда,
Время размыкает твои провода,
Когда-то смутно брезживший день суда
Превращает в реальное дело.
Ты скажешь нет или скажешь да,
Не будет значения иметь тогда.
Никакого капитала, никакого труда
Не хватит, чтоб купить тебе новое тело.
Неважно, что будет - пятница или среда,
Не узнают друзья, разойдясь кто куда,
Хоть над крышей про это поют провода,
Что я отбыл без господа к беспределу.
***
Банальный возрастной синдром,
назад пронзительная тяга,
в мозги кидается как брага.
Какой-нибудь аэродром,
и совершается рывок
вразброд, к квартирному вопросу,
калитке, вывихнутой косо,
на милый детства островок.
Где горлопанит воронье,
и мокрые желтеют пятна,
и поджидает, вероятно,
жидовство клятое твое.
***
Я бы мог остаться там,
где родился. Это случай,
вывих совести дремучей,
никому не нужный хлам.
Остается лишь дышать,
Смесью воздуха и света,
Бестолковый век поэта
До конца опустошать.
***
Итак лишившийся свободы
Во эмиграции своей,
Я в черные ныряю воды
Сменяющих друг друга дней.
Минуты как помада липки,
Сползают, больше не нужны.
И где-то вдалеке слышны
Пассажи плоховатой скрипки.
***
Неизвестный Кишинев,
Странные, чужие взгляды.
Он воскрес из мертвецов
И восстал после распада.
Ни знакомых, ни родни,
Ни товарищей по школе.
Только тополи одни
Светятся в своем раздолье.
И до глупости близка
Та же ржавая калитка.
И скребется у виска
Счастье – слабая попытка.
***
Года построились как числа,
Но стройность ложная во всем.
Последние остатки смысла
Мы теоремой не спасем.
Так осыпается песчаник
Под башмаками на ходу,
И муки музыке изгнанник
Внимает как Орфей в аду.
***
Слова выплевывать из глотки-
Смешной мартышкин труд.
С годами накопил ты шмотки,
Но близок Страшный суд.
Плотней усталости завеса,
Бессмыслицы налет.
Как неоконченная пьеса
Про черный самолет.
***
Так видят по-другому вещи
с годами, как лежат на дне,
и пустота страшней и резче,
чем надпись кровью на стене.
Душа себя перемогает
в холодной комнате с утра,
и изжитая жизнь шагает
из опустевшего двора.
Ромео
Джульетта стройная и смуглая,
ты родилась опять.
Заставит грудь твоя округлая
сильней тебя желать.
А мне забытому, усталому,
полсотни лет почти.
Скользит мой взгляд по платью алому,
что хочешь в нем прочти.
Она веселая, надменная,
уносится в зенит.
Любовь - разбитая вселенная,
пусть бог тебя простит.
***
Тонкий стих, прочерченный торжественно,
как тропинка сквозь цветущий сад.
Справа что-то светится божественно,
слева горечь источает ад.
Пыльный ад, где ждет по расписанию
черный поезд и ручная кладь.
Страшный рай, где места нет желанию
или просто нечего желать.
***
То, что делало ум уникальным,
испарилось, исчезло как дым.
Незаметно ты станешь седым
и во взглядах таким радикальным.
Перед тем как душа-орхидея
окунется в языческий сон,
где скитается снова Язон
и тоскует царевна Медея
***
Никого ничем не поразить,
Даже если шляпу черную носить,
Или с пистолетом на боку
Окунуться в желтую тоску.
Ностальгия, около лица
Тень стального твоего резца,
Чтоб наглядный преподать урок –
Взрезать жилы вдоль и поперек.
***
Успокоить себя самого-
Это дело конечно святое.
Только в общем сейчас не про то я,
Исчезает души волшебство.
Вся ее непонятная власть
И ее единичная прелесть.
Оглянуться, на вечность нацелясь,
То примерно, что напрочь пропасть.
***
Я жил в машинном мире,
железной стороне,
где лезвия не шире
просвет в моем окне.
Где все настолько тесно,
Что за спиной – спина.
И смысла слова «честно»
Не знает та страна.
***
Жизнь молодого солдата
Нужна для его страны.
Из танка на небо взятый,
Не успел завести жены.
В гимнастерке своей кровавой
За этот последний миг
Он получает право
К Богу входить напрямик.
***
Как сложить осколки воедино
Где ни господа, ни господина ?
Только мысли, странные мутанты,
В двух шагах сидят, как оркестранты.
И не слышно музыки ни звука,
Просто оглушительная мука.
А покой вдали уже маячит,
Может это что-нибудь да значит.
И проходят чередой убогой
Сны мои по плоскости пологой.
***
Раздался голос громовой,
и весть возвещена.
И непонятно, кто живой,
чья жизнь прекращена.
Все тот же каменный бардак,
машин круговорот.
И мертвый маленький чудак
кого-то в гости ждет.
И поглощает водку тень,
работает в цеху.
Но замерзает в жаркий день
и в куртке на меху.
***
Сорок восемь – это много,
Вспоминается едва
Приозерная дорога,
Липы блеклая листва.
Полусерый, полусиний
Парка дремлющего круг.
Словно жидкий алюминий
Лунный оползень вокруг.
Этот город мной покинут
В некий желтый жуткий час,
И на сердце мне надвинут
Ностальгический каркас.
Если рухнет тела клетка
В распахнувшийся проем,
Может быть качнется ветка
В старом городе моем
***
Там, где пыль на всех предметах
и один большой хамсин,
в черных стоптанных штиблетах
прихожу я в магазин.
И охранник, сгорбив спину,
смотрит в рваный кошелек:
что там - пуля или мина,
или яда пузырек ?
Видит желтые монеты,
три ничтожных пятака.
Так чего опять на дне ты
ищешь, жадная рука ?
Не араб я, это видно,
и не слишком-то богат.
Потому мне и обидно,
что ты мне не веришь, брат.
***
Бессмысленно, пожалуй,
судьбу без толку клясть.
Как лист несешься палый,
но разве это страсть ?
И это вряд ли мука,
знакомая вполне.
Скорей всего, лишь скука,
осевшая на дне.
И нет опорных точек,
лишь темная вода,
да пара тонких строчек,
такая ерунда.
***
Это признак скуки возрастной,
что души коснулась в полной мере.
Просыпаясь утром, я не верю
в правомерность версии земной.
Я из тех, кто вышвырнут волной
ни во что, сквозь запертые двери,
исчисляю давние потери
в духоте бессоницы ночной.
Может, где-то за голубизной,
возле свалки вымерших мистерий,
обретем мы - люди, боги, звери,
отпуск вечный, внеочередной.
***
Вспоминаем Союз, вспоминаем,
где-нибудь в Палестине, на дне.
Словно близких своих поминаем,
и увядшая пальма в окне.
Где ты, галстук смешной пионерский,
мой портфель и учебники в нем ?
Я иду в кинотеатр по Бендерской,
опоясанный школьным ремнем.
Значит, это действительно было -
первый класс и последний звонок.
И окликнула мать из могилы:
ты еще не обедал, сынок.
***
Когда под пятьдесят
нет ничего такого,
что бы казалось ново,
и страхи голосят.
И чувства колесят
по сердцу бестолково,
и лязгают засовы,
и сквозняки сквозят.
И письмена гласят
на плитах известково,
что ничего живого
вотще не воскресят.
***
Дождь прекратился,
стало светлей.
В плоть воплотился
мокрых полей.
Желтые краны
с лапами вкось
как истуканы
вместе и врозь.
Черный кустарник,
ржавый песок.
Ветер-напарник
наискосок.
Жили как крысы
в тысяче стран.
Здесь кипарисы
и мертвый коран.
***
Аркашка не дотянет
до старческих причуд,
метеоритом канет
в какой-то черный пруд.
Гора газетной мути
не стоила труда,
и в эмигрантской жути
он сгинул без следа.
В какой-то полдень сонный,
когда-нибудь потом,
сентябрь воспаленный
процеживая ртом,
бессмысленно сгребая
в охапку простыню,
мгновенно, как судьба я ,
Аркашку догоню.
И выясним тогда мы,
кто был из нас неправ,
как световые гаммы,
вперед летя стремглав.
Болтая про искусство,
как в прежние деньки,
там , где светло и пусто
и звезды так близки.
***
За полночь проснешься ты
в темной комнате однажды,
но не утоляет жажды
жаркий воздух темноты.
Это старость все вокруг
выжгла напрочь огнеметом.
И в ответ на сердца стук
бормотать не стоит: кто там?
Словно было не с тобой,
всплеск любовного томленья
и размеченный судьбой,
жесткий вывих поколенья.
А финал уже вблизи -
здесь, на расстоянье вздоха.
В дневнике твоем, эпоха,
черный росчерк жалюзи.
***
Радостный голос ребенка,
эхо забытого сна.
Птица, поющая звонко,
старость - глухая страна.
Жесткий хребет частокола,
черная внутренность рва.
Детство, родители , школа -
просто пустые слова.
В этой рассыпчатой плоти
ты ли ? Понять мудрено.
Как в маслянистом болоте -
топкое , жидкое дно.
***
Мир открывается твой –
Тонкая, узкая щелка.
Озеро, черная елка,
Облако над головой.
Пахнет осенней травой,
Желтой сосновой иголкой,
Высохшей, острой и колкой,
И переспевшей айвой.
Стой, тополиный конвой,
Сухо ветвями не щелкай.
Хочет душа перепелкой
Взмыть над тропинкой кривой.
ЧАСТЬ 2
Ветка
Ветка, изогнута круто,
Вдруг покачнулась, дрожа.
Виден не меньше минуты
След от полета стрижа.
Влаги коричневой пятна
Блекнут, кору пропитав.
Пахнет удушливо- мятно
Пар от деревьев и трав.
Вот она – старая дача,
Лестниц разболтанных скрип.
Смотрит , косясь по щенячьи,
Из – за каштанов и лип.
Здесь даже в щепке ничтожной,
Мертвой какой уже год,
В толще ее безнадежной
Все – таки что-то живет.
Три поколенья исчезло,
Сорваны ветром как пух,
Но за калиткой железной
В окнах огонь не потух.
Ровесники
Этот дом мой ровесник, наивная лепка,
Разукрашенный вычурно вход.
И надвинута крыша на стены как кепка –
Козырек выступает вперед.
В том далеком году появились мы оба.
Я еще пуповиной дышал,
Когда вылез каркас из промерзшей утробы.
Постарел я , а ты обветшал.
Как и ты, ко всему я привык понемногу,
Со своей помирился судьбой.
Черных трещин кресты расползлись по порогу,
Мы ровесники, значит, с тобой.
Ночь
За часом час – она короче.
Как жизнь, как свечка, как зима.
Залистанная книга ночи
К утру закроется сама.
Она совсем лишилась веса,
Страницы истрепала дрожь.
А день, светящийся белесо,
На новую главу похож.
Самоуверенней , нахальней,
В свеченье солнца и стекла,
Он приближается, и жаль мне
Ту ночь, которая прошла.
Осень
Осень словно ремнем опоясывает,
Ничего не вернуть, не убрать.
Август тени на сердце отбрасывает,
Продолжает сентябрь догорать.
Лишь закат утонул, как безжизненно
В мутной дымке белеет рассвет.
Что ты можешь ? Смотреть укоризненно
Уходящему прошлому вслед.
Виновата ли в том, что как палые
Листья вяну, что бьет меня дрожь ?
Ты сама бесконечно усталая
По садовой тропинке идешь.
***
Пытаясь скрыться от дождя,
Друг к другу листья прилипают.
А капли хлещут, наступают,
Как грабли землю бороздя.
Они текут, ползут, летят,
И я уже смотрю сквозь воду
На эту мутную природу,
На этот беспросветный ад.
Кто день от ночи отличит
На клейкой и размытой суше ?
И все сильнее, резче, глуше
Как ливень, в сердце кровь стучит.
На Чегете
Здесь мощь и нежность за руки взялись:
Травой и лесом покрывая скалы,
Пытается растительная жизнь
Остановить лавины и обвалы.
Смягчить оскал ощеренного рта.
Здесь твердый камень моют водопады,
Где пенится и бесится вода,
И здесь пустыня примыкает к саду.
И страшно холодно, но женственно горда,
Вершина горная чернеет из-под льда.
***
Седой туман, сплошная проза,
В грязи по щиколотки брюки.
Крупицы сырости как слезы
Ложатся на лицо и руки.
В тона промозглости окрасив
И утопив в однообразье
Все, дух печали и несчастья
К подошвам прилипает с грязью.
И осторожно и брезгливо
Лицо от мокрых веток пряча,
В какой-то тайной и брюзгливой
Шепнешь досаде:
Жизнь собачья.
***
Склонили старческие головы
Деревья в лиственном пуху,
И тускло небо цвета олова
Маячит где-то наверху.
Октябрь – начало увядания,
Мерцанье первой седины.
И белые, большие здания
Стоят как жизнь обнажены.
Откуда эта ясность строгая,
Сменившая огонь и зной ?
Равнина тяжкая, пологая
Висит как камень надо мной.
Потепление
Потепление – странная штука.
Снег раскис, почернел и обмяк.
Виден круг телефонного люка,
Виден дерева жесткий костяк.
И куста перебитые пряди,
И разбитой тарелки куски,
И листок из какой-то тетради
С буквой «а» посредине строки.
И внезапно как тайная дума,
Что ночами колола висок,
Проступает скамейка угрюмо,
Пара черных от влаги досок.
И под небом чернильного цвета,
Надо всем как туман разлита,
Пригвоздила к земле все предметы
Затопившая их немота.
На виду все: неровности, щели,
Бороздящие гладь колеи.
И над детской коляской качели
Растопырили пальцы свои.
Дом
Немало времени прошло,
Но мало что переменилось.
Лишь в землю здание вросло
И как-то все перекосилось.
Еще сарай облезлый цел,
Накрылся крышей как страницей,
Но под бугристой черепицей
Дом как-то жалобно просел.
Здесь бабушка моя жила
И здесь , отмучившись, лежала.
И здесь же мать меня рожала,
Как прежде брата родила.
Гнилая детства колыбель,
Ты словно старый шлюп матросский,
От бури потерявший доски,
Прибоем брошенный на мель.
Змеиная кожа
Сорвал я рассохшейся кожи
Давно изжитые слои,
И были на струны похожи
Узоры моей чешуи.
А рядом чернела изнанка,
Не знавшая, что ей скрывать.
И лопался образ как банка –
Ему уже мной не бывать.
И что-то глубинное, злое,
Блестящее словно стекло,
Невидимо делаясь мною,
Вплотную меня облекло.
И словно фонарь у дороги,
Что вьется, длинна и узка,
Мучительной полный тревоги,
Сверкнул холодок тупика.
***
В мое лицо глядят провалами
Два черных выбитых окна.
Цветами трафаретно-алыми
Пестрит разбитая стена.
Фольга конфетная, блестящая,
Куски проводки вкривь и вкось.
И чувство жалобно-щемящее
Идет через меня насквозь.
На месте детства только впадина
За этой сломанной стеной.
Все то, что временем украдено,
Сейчас прощается со мной.
***
Цепью воронья процессия тянется
И оседает на гребне холма.
Вспомнится всякому, кто ни оглянется,
Слово старинное – тьма.
Длинные, узкие снежные полосы
У искореженных временем хат.
Тихо кусты шевелятся как волосы
Там, где кончается скат.
Даже зимой непрерывно растущие,
Корни проходят сквозь землю, как сталь.
Сердце как тучи, на север идущие,
Хочет в холодную даль.
***
Вечер прошел ступая
Грузно и тяжело.
Слушаю как слепая
Полночь стучит в стекло.
Бьется листва о ветки,
Стершаяся до дыр.
Брезжит в оконной сетке
Хмурый, застывший мир.
Что же ты , день вчерашний,
Все не уйдешь никак?
Кто-то над телебашней
Красный зажег маяк.
Резким и воспаленным,
Виден издалека,
Кажется всем бессонным
Красный огонь маяка
***
Кажется, о чем-то говорили,
Или с веток падали листки ?
Голову я поднял : звезды были,
Как всегда, чисты и высоки.
Только что мне это их раздолье ?
Я навеки, намертво прирос
К той земле, какую черной солью
Покрывают реки наших слез.
И куда бы ни вела дорога,
Я не брошу дома моего.
Тот , который носит имя Бога,
В сердце тех, кто верует в него.
***
Быть может, есть своя гармония и в том,
Как слабо дышит ночь на самой низкой ноте,
Как остывает пар, оцепенев в дремоте
И пленкой водяной покрыв уснувший дом.
Быть может, есть свой смысл в бессмысленности сна,
В той неподвижности, какая наступает,
Когда как человек, природа засыпает,
И в полной тишине другая жизнь слышна.
***
Влага землю пропитала
До последнего куска.
И бессвязно лепетала
Ветвь, костлява и узка.
Разномастные, рябили
Словно мамонты трубя,
Хищные автомобили,
Лужи вдребезги дробя.
В ночь расшвыривали фары
Желтый свет – за клином клин.
А угрюмый и поджарый,
Дом стоял как властелин.
И на эту лихорадку
Бесполезно-нужных дел
Как на школьную тетрадку
С высоты своей глядел.
***
Мороза нет,но лед не тает.
Покрыли трещины кору
Деревьев. Кажется , светает,
Туман редеет поутру.
Уходит ночь неслышным шагом
Туда, где мрак еще царит
Над буераком и оврагом.
А здесь уже заря горит.
И снято сонное заклятье
С природы – появленьем дня.
И тополя стоят как братья,
Стволы друг к другу наклоня.
***
Свет рассеяный, зыбкий и блеклый.
Спят деревья, стволы наклоня.
Покрывает испарина стекла
В час рождения нового дня.
Он проходит обычный, рабочий,
По земле, незаметен и тих.
И сжимаясь в преддверии ночи,
Он похож на собратьев своих.
Краткий путь от рассвета к закату,
Вдаль со свистом летят поезда.
И огнем серебристым объята,
Загорелась ночная звезда.
Роща
Роща в осеннем убранстве,
Пышный и грустный наряд.
В сером застывшем пространстве
Клочья тумана парят.
Светится тускло и медно
Плотная леса гряда.
Скоро, растаяв бесследно,
Лето уйдет навсегда.
Листья, шуршащие сухо,
Воздух как будто седой.
Черная ива – старуха,
Сгорбившаяся над водой.
Стая
Снова готовятся птицы к отлету,
Поздняя осень близка.
Вдруг рассекла тишину и дремоту
Дикая песнь вожака.
И поднялось все в порыве едином,
Крыльев разносится стук.
В дальние дали рассыпчатым клином
Движется стая на юг.
Снизу, с земли провожаю их взглядом,
Слышу гортанный их крик.
Воздух, пропитанный влажным распадом,
В глубь моих легких проник.
Зерно
Желтое пало на землю зерно –
Вырастет здесь пшеница.
Каждому было на свете дано
В час свой однажды родиться.
Только не знаю, откуда я взял
то, что в себе ношу я :
боли, сжигающий вены вал,
мысль, что кипит , бушуя.
Пусть в темноту безымянной реки
Падают годы, как вспышки.
Песню свою простучат башмаки –
Путь к старику от мальчишки.
***
Пробегают мысли как собаки -
Стаями, а та бредет одна.
В этом сизом, хлюпающем мраке
Светятся как лица имена.
И внезапно различает зренье –
След звезды, косая пятерня.
И живет мое стихотворенье
На земле отдельно от меня.
Подбираясь полуощутимо
Стелет стужа белый гололед.
И стучит судьба неотвратимо
Ставнями все ночи напролет.
***
Даль, покрытая туманом,
кочки , листья и трава.
Хоть оптическим обманом
Кажешься ты, но жива.
Неоконченный набросок –
Ни движенья, ни души.
Смутных мыслей отголосок
Нахожу в твой тиши.
И негаданно – нежданно,
Влившись в белизну твою,
Вижу суть, что , безымянна,
Спит у сердца на краю.
***
Прорасти- непростое слово,
это корни пустить в гранит.
Песня вольного птицелова
и в железном мешке звенит.
Как барак из нетесанных бревен,
оцепленье бесформенных туч.
Перед веком ни в чем не виновен
золотящийся солнечный луч.
Даже если он сделал прекрасным
совершенно бессмысленный хлам.
И в своем ослеплении страстном
разорвалась душа пополам.
***
Тумана матовая просинь
Лежит у поля на груди.
По черствым комьям в эту осень
Не били долгие дожди.
Она до старости бездетна,
Всю жизнь чего-то прождала.
Сухая горечь незаметно
На облик осени легла.
Нет, с плеч суму уже сбросит,
Ведь юность не возьмешь взаймы.
Лишь ветер до нее доносит
Дыханье тяжкое зимы.
***
Сдавило землю костяком,
Она промерзла до средины.
И веток сморщенным венком
Обезображены седины.
Кусты, кусты, кусты, кусты
И сучья, острые как гвозди.
И нависают с высоты
Ворон чернеющие гроздья.
На стеклах ледяная пыль
Как голубая поволока.
И выпучил автомобиль
Свое серебряное око.
***
Хочу я быть травой зеленой,
Растущей из самой земли.
Упрямо , слепо , исступленно ,
Хоть тысячи по мне прошли.
Ни вечных тем , ни острых граней ,
Ни истин , отроду пустых.
Хочу я не иметь желаний,
А быть простым среди простых.
Пусть человек свою кривую
Дорогу назовет судьбой.
Я полновесно существую ,
Не видя бездны под собой.
***
Как , ночь , ты быстро пролетела !
Я утренний встречаю мрак
Лицом к лицу . Дрожит все тело ,
Рука сжимается в кулак.
На стенах – скрещенные тени.
Как тускло фонари горят ,
Как неразборчиво сплетенье
Деревьев , выстроенных в ряд.
Включился мозга передатчик ,
Неважно греет пальтецо,
И думает ноябрь – захватчик
Замкнуть промозглое кольцо.
Иванушка
Было жарко , не зная откуда напиться,
На земле я увидел следы,
И из круглого козьего выпил копытца
Перемешанной с ядом воды.
И внезапно упало с меня все людское ,
Все что было мной годы подряд.
И мне стало понятно наречье такое ,
На котором вокруг говорят.
И услышал я крик осторожной синицы ,
Бормотание древних стволов.
И вошла в мое сердце, ломая границы ,
Радость жизни , лишенная слов.
Мой таинственный лес , мое черное поле ,
Я на вас не смотрю как слепой.
Про высокий восторг человеческой доли
Ты , Аленушка, песню не пой.
Монах
От блеска роскоши языческой
Глухим отгородился мраком.
Восторг души его стоической
Не оценить мирским собакам.
Все суета: и грязь словесная,
И похоть мелочных желаний.
Он выковал броню железную
От искушений и страданий.
И век весь плоть сластолюбивая
Терпела боль в холщовой рясе,
Томясь голодная, блудливая,
Хоть об одном распутном часе.
***
Качались люстры хрусталем бренча,
И в зале голубом собаки грызли кости.
Хозяин этих мест на лезвии меча
Держал всю ненависть угрюмой черной кости.
Хватались гости за бока
От шуток остроумных, а покуда
Им было весело, носили слуги блюда,
И люстра яркий свет бросала с потолка.
И среди пьяных он бесстрастен был как Будда,
Лишь крепко под столом сжимал эфес клинка.
Пока дурак смешил другого дурака,
Пока его жена была с другим, пока
Сам ждал измены отовсюду.
***
Так словно доживаешь сотый
Век на земле, тебе знаком
Железный пульс ее работы
И каждый куст, и каждый дом.
Как странник с нищенской клюкою
Полсвета обошел, скорбя.
Тебе известно , что такое -
Ни в чем не обрести себя.
Лишь не встречал другого края,
Где был бы воздух тяжелей,
Чем сладковатая, сырая
Промозглость родины твоей.
Ты ею вдоволь надышался –
По хрип ночной и тошноту.
Тебе от родины остался
На память – горький вкус во рту.
Ты для нее не существуешь,
Мгновенно промелькнувший блик.
Но ты ведь больше не тоскуешь
К ночной бессоннице впритык.
***
Вернулись средние века,
вернулось время эпидемий.
И снова черная рука
Секиру занесла над всеми.
Секира, ты блестишь, остра,
Тебя затачивали боги.
И безнадежная пора
Застыла молча на пороге.
Природа борется со мной,
Меня болезнями пытает.
А я – я выкормыш земной,
Как все, что в мире обитает.
Какой-то маленький штришок
Однажды выжить не позволит.
И бред про черный порошок
Мой мозг мучительный расколет.
Судьба
Как женщина с усталыми глазами
Стоит она, одна среди дорог,
Со старыми песочными часами,
Откуда в дыры вытек весь песок.
Столетий шаль уже не греет плечи.
Стоит она и ждет на полпути
Какой-нибудь, хотя б минутной встречи :
Ей просто больше некуда идти.
Как нищенка, протягивает руку,
Хотя вовек не нужно денег ей.
Пусть знает все, вдохнув позор и муку,
На миг, на вздох приблизившийся к ней.
***
Расплескались по ветру знамена кровавых боев.
Улетело вперед щебетанье веселого горна.
Эта песня окрашенных кровью ручьев
В чистой злобе как гордая чернь непокорна.
Листья дрожью окутаны, в радужном пухе стволы.
Знать бы что за болезнь подкосила могучее древо.
Камни падают с неба, всей тяжестью давят валы –
Не укрыться в тени от далекого злого напева.
Это век бесноватый, горланя на сто голосов,
Навалившись, расплющит изыск благородных беседок.
Захлебнуться бы рокотом каменных мощных басов,
Черной крови почувствовав яростный ток напоследок.
Диоген
На вечность едва ли расчитывал,
А значит, не видел нужды
Свой дом, свою бочку разбитую
Беречь от любви и вражды.
Дождинок тяжелые фракции
Ронял иногда небосклон.
Он светом бесстрастной абстракции
От холода был защищен.
Пусть рушится твердь поднебесная,
Всю землю пусть морем зальет,
Коль с разумом вместе воскресну я,
Когда мое тело умрет.
Переводы
О.Уайльд с англ.
Симфония в желтом.
Вдоль моста омнибус ползет,
громадный желтый мотылек.
Он человеческий поток
сейчас пересекает вброд.
Баржа, свой желтый груз тая,
пшеницу, над рекой скользит.
И пленкой дымчатой сквозит
тумана желтого струя.
И желтых листьев хоровод
безумствует над мостовой,
и Темзы организм живой
дрожит всей толщей желтых вод.
О.Минкин
С белорусского
Белабог
Тут повсюду бессмертный порядок его:
Под травою, под кожей, под тонкой корою.
И наружу сквозь синего льда вещество
Родниковая кровь проступает порою.
И когда умирающий город клянет
Свой удушливый чад, тесноту и бессилье,
Белабог долгожданной прохладой прильнет
К черным зданьям, вздымающим крыши, как крылья.
Признак слова и духа его в старине
Полумертвой, и в песне сквозит недопетой.
И в печальных глазах твоих, кажется мне,
Тень мелькает, и меньше становится света.
О.Минкин
С белорусского
Приснился мне умерший город под небом багровым,
Разрушенный город , навек уходящий в песок.
На мраморных плитах мелькает змеи поясок,
На выцветших буквах, которым не быть уже словом.
Повсюду осколки героев, царей и влюбленных,
И черная трещина лоб рассекла божества.
И только двух глаз колдовская горит синева,
Из прошлого светит незыблемо, неутоленно.
О.Минкин
С белорусского
Дуда
О том не напрасно молва толковала,
Что дед мой был мастер играть на дуде.
С сумой и дудой самодельной, бывало,
Не разлучался дед мой нигде.
Так тихо и нежно дуда его пела,
Что громким казалось гуденье шмеля.
Когда же от горечи горькой хрипела,
То прочь из-под ног уплывала земля.
И тот, кто отмечен тоской безнадежной,
Напев ее слышал издалека,
И было отречься уже невозможно
От этой мелодии и языка.
А помер мой дед, и в чащобы глухие –
На дубе среди узловатых ветвей-
Дуду его спрятали люди лихие,
Чтоб больше уже не играли на ней.
Хочу я найти ее в гуще зеленой,
И с дуба рукой осторожною снять.
К губам поднести, чтоб от песни влюбленной
Так дрогнуло сердце, что слез не унять.
Да только не сладить мне с песней старинной,
К губам не прильнет непослушным она.
В лесу, где сомкнулась с вершиной вершина,
Я ветка отныне на все времена.
Я слышу, как полнится плачем дубрава,
Как мечется ветер, кустарник клоня.
И молча глядящие слева и справа,
Деревья тесней обступают меня
Леонида Лари
С молдавского
Змея
На рынке как-то утром я встретил старика
С ручной змеей , шипевшей угрюмо и уныло:
Приходит мысль « умру я », и жжет тебя тоска.
«а все-таки не завтра », и сердце все забыло.
Приблизился к нему я , и он шепнул : «тщета »,
И показалось что ли ? – заплакал тихо-тихо.
Обратно отовсюду ползет она сюда,
Полжизни год за годом терплю я это лихо.
И нету больше силы нести это ярмо.
Тогда я крикнул : « что же, беру и не жалею.
Я молод, разве в доме проклятое клеймо,
Такую драгоценность сберечь я не сумею ?»
И весь тот день был полон сознаньем, что близка,
Змея, что беспрерывно и скорбно голосила:
«приходит мысль – умру я – и жжет тебя тоска,
а все-таки не завтра, и сердце все забыло».
А ночью душу страхом сковал ее фальцет,
И встав на четвереньки, ползком я дом покинул.
Но кроткая как вечность, она скользила вслед,
И потеряв рассудок, в нее я камень кинул.
В лицо мое смотрела она без всяких слов,
Лишь горькая усмешка мелькнула на мгновенье.
И опустились руки, и перед ней готов
Был пасть я на колени, вымаливать прощенье.
Я знаю : завтра снова в ногах у старика
Змея свернется , чтобы возник припев постылый:
«приходит мысль – умру я – и жжет тебя тоска.
А все-таки не завтра, и сердце все забыло ».
