ВООБРАЖЕНИЕ
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге…
Эдуард Багрицкий
Cидели мы в театре. Жена любит оперу – или ей кажется, что любит. А я смотрел на люстру – наши места были на балконе. Огромная, она слегка раскачивалась в потоках теплого воздуха, поднимавшегося из партера. Прикреплена она была к мощному крюку, ввинченному в куполообразный обтянутый серой материей потолок.
– Интересно, сколько она весит? – подумал я. – Тонну, две? А если она сейчас того?.. Ерунда, ведь их, наверно, регулярно проверяют (сколько раз в году?). Пыли на ней! Тоже с тонну. Ну, проверяют. Может, год назад проверяли. А за это время крюк проржавел или проявила себя скрытая в металле крохотная раковина. И вообще, есть такое понятие: усталость металла. Или материала? Словом…
Но почему именно в этот вечер? На этом спектакле? Дурацкое воображение. И все же я слышу, слышу предательский «крак» ломающейся стали, треск рвущейся ткани… Чепуха, ничего я не слышу, кроме толстой певицы и оркестра. Да! Совершенно бесшумно страшное колесо плывет вниз, осыпаемое электрическими искрами из лопающихся проводов, – так голова, схваченная за волосы палачом, отделяется от тела в фонтанах бьющей из разрубленных сосудов крови. Многотонная (уже многотонная?) стальная конструкция взрывается в середине партера. О, первая голова, расколотая центральной острой шишечкой! О, головы и руки, отрезанные осколками стекла! Черная кровь на красном бархате! Метровые металлические спицы, пронзившие примадонну и дирижера! О, страшный удар, потрясший театр до основания (наконец-то оркестр замолчал)! Дым. Пыль. Давка. Крики. Дядя Ваня, пожарник, весь в крови – чужой. Лучи фонариков капельдинеров дико пляшут в темноте…
– Опять заснул? Просто стыд! – жена толкает меня в бок. – О, Господи! Какой ты бледный. Тебе плохо?
Я посмотрел на люстру. Висит. Качается. Проклятое воображение…
И так всегда. Сижу в трамвае – представляю себе, как вагон въедет в супермаркет на углу. Во всех подробностях: как вылетят стекла, как колеса, продавив плиточный пол, увязнут по оси в песке, как колбасы и окорока нанижутся на саблевидные осколки (фигня, кстати, так как стекла в трамвае закаленные и при ударе рассыпаются в мелкую крошку). Как вагоновожатый, пробив переднее стекло, воткнется головой в бочку с селедками, смешно болтая в воздухе ногами. Как первые сообразительные покупатели ринутся набивать сумки товарами (заснятые камерами наблюдения, они увидят себя в вечерних новостях по телевизору). Ну и так далее.
После театра мы немного прошлись. Недавно пролившийся дождь очистил воздух. Серый асфальт почернел и заиграл всеми цветами радуги. Пахло мокрой пылью. В небе проносились стремительные силуэты каркающих ворон. Какого дьявола они не спят? Ведь с закатом все птички вроде должны отправляться на покой. И какими они стали громадными, вороны то есть. Вот одна из них набирает высоту и, сложив крылья, со свистом пикирует. Ее стальной клюв ломает хребет зазевавшейся кошке. Через мгновение кошачье тельце совершенно закрывают серые пташки величиной с таксу. Жена кричит. Я вижу, как две или три вороны стартуют с высокого дерева и несутся, как два истребителя, к нам. В голову жены метят. Что делать? Я бестолково размахиваю руками. Камень бы… Палку… Да где же в центре современного города такие вещи найдешь? Жена визжит. Черт! Ведь у нее в руках зонтик. Совсем забыл. Вырываю у нее треклятый зонтик и бью им первого хищника. Злобно каркает, но не улетает. Второй заходит сзади. Удар! Зонтик в лоскуты, бандиты, теряя перья, временно отступают. Жена плачет, птички исцарапали ей лицо, нагадили на плащ. Подбираю черно-сизое перо. Да оно железное, честное слово! Дробовик что ли купить? Нет, тут нужно помповое ружье. Я спотыкаюсь.
– Что ты голову задрал? Под ноги не смотришь! Так и грохнуться можно.
Это опять жена. Она отдает мне зонтик, плащ и переходит небольшую лужу по камешкам, балансируя руками. Изящная старушка. Чуть не оступилась. Поддерживаю ее. Мы целуемся.
А если бы упала? Нога – кряк! Или головой о камень – бряк! Что с тобой, дорогая? Очнись. На помощь! Полиция тут как тут. Упала? Сама? Да как ловко! Головой… Никто не видел? Удачно. Мы проверим, не беспокойтесь. Не надо здесь кричать! Когда вы застраховали жену? Совпадение, говорите? А вот и свидетель нашелся. Гражданке не спалось, она видела из своего окна, как вы толкнули женщину и та… Во всяком случае, вы приблизились к ней вплотную, была какая-то возня. Признавайтесь! Вы толкнули ее? Отвечайте!.. Непредумышленное нанесение тяжких повреждений. Два года. Следующий…
«Следующая станция…» Мы в метро. Я опять задремал. Такой шум, а спится прекрасно. Хорошее у нас метро. Четко работает. У меня был товарищ, так он никогда не ездил в метро (или на метро?). Клаустрофобия. Зато он отлично знал город и помнил все маршруты наземного транспорта. Однако метро надежнее. Хотя… Раньше никаких заминок не наблюдалось десятилетиями. На моей памяти один-единственный случай, когда у пьяного упала на рельсы шапка, он было рыпнулся за ней, да тетка в форме оттолкнула его и повалила. А шапку она потом достала такой длинной палкой с крючком. Теперь же – авария за аварией. Или газ, или дым, или взрыв, не дай Бог…
Что-то мы замедляем ход. Или мне кажется? Нет, правда. Останавливаемся. Сразу душно как стало. Провода на стенах туннеля обросли серой бахромой, похожей на водоросли. Ой, крыса пробежала! Здоровá. Ну что ты орешь? А эти, впереди, чего орут? Какие террористы? Что за день такой, прости Господи! Не трогайте ее! Она не годится в заложники. У нас даже машины нет. Не реви! Ребята, не убивайте нас, мы же простые люди, не барыги какие. Не реви! Сам жидовская морда, у меня дед – полковник, а она дворянка, у нее-е-е-е… Больно руку, сука, больно…
– Ты что? Опять спишь? Это же наша остановка, осел! Давай скорей. Осторожно! Дверь!
Как дверью руку шибануло! Суки. В лондонском метро не такие идиотские двери. И станции через каждые пятьсот метров. Толкучка, правда, как у нас. Но никто в спину не пихает и «сорри» говорят. Понастроили мудаки подземных дворцов.
Всю ночь рука болела. Я не спал. Вспомнил рассказ, который читал в юности. То ли Жюля Верна, то ли Уэллса. Нет, фильм был такой, кажется. Там один тип обнаружил вдруг, что все, задуманное им, немедленно исполняется. То есть стоит ему, например, посмотреть на девушку, идущую по улице, и представить себе, что она спотыкается, падает, и тут же это случается. Сначала он забавлялся, потом ему стало не до шуток. Посмотрит он, скажем, на самолет в небе и представит себе… Ненароком. Без злого умысла. Просто подумает. И нос лайнера начинает неумолимо клониться к земле, скорость увеличивается, пассажиры вопят. Он в отчаянии пытается предотвратить катастрофу, напрягает все силы – и вот самолет постепенно выравнивается... А однажды он представил себе, что Земля перестала вращаться вокруг своей оси. Только на мгновение подумал. Понимаете, что могло получиться? Внезапно потемнело, поднялся сильнейший ветер, ломающий деревья, переворачивающий машины. И… не помню дальше, в общем, огромным усилием воли он подавил эту мысль. Кажется, после этого случая он лишился своей ужасной способности. В результате, так сказать, сильнейшего стресса.
Я открыл окно. Внизу ехал одинокий автомобиль. Гнусно ухмыльнувшись, я мысленно приказал ему остановиться. Представил себе, как глохнет мотор, как водитель тщетно пытается завести его снова. Ни хрена. Машина проехала мимо, подскочив на выбоине в асфальте, екнула, как лошадь селезенкой, и исчезла.
Наутро рука еще немного побаливала и слегка распухла. Я не пошел на работу, а поехал в больницу. Пока хирург, черноглазый бородач, мял мою руку, я рассматривал большой цветной рисунок на стене, изображающий брюшную полость человека, больного раком желудка в разных стадиях. М-да… Весело заполучить такую штуку. На ранних стадиях практически не обнаруживается. Слабость, быстрая утомляемость, боли под ложечкой, тошнота, часто рвота. Метастазы в печени и легких. Пять лет после установления диагноза живут лишь пятнадцать процентов пациентов. Тэк-с.
Что-то у меня какая-то тяжесть в животе. И во рту пересохло. Доктор, можно я прилягу, голова закружилась. Бородач с удивлением посмотрел на меня и выпустил мою руку, которая ударилась о металлический столик. Боль пронзила локоть…
Больница, тоска, глупые надежды на очередное новое лекарство или открытое в Интернете чудодейственное средство вроде сливовых косточек. Уклончивые взгляды жены. Приятели, хлопающие по плечу: «Не кисни, старик! Еще выпьем за твое здоровье!» Пустые глаза врачей. Боль. Одиночество. И вот оно: душа отделяется от полусгнившего тела, над которым уже вьется мошкара, и устремляется вверх. К свету. К добру. Строгое, но одновременно доброе, невыразимо прекрасное бородатое лицо в сиянии неземного света склоняется надо мной. Надо мной ли? Ведь меня уже нет. Уста раскрываются и…
– Что за фокусы, батенька? Экий вы чувствительный. С какого перепугу в обморок грохнулись? Пустячный ведь синяк на руке. Мнительный вы человек, вот что. Выпишу-ка я вам брому. Попьете – и как рукой, то есть как на руке, все снимет.
Доктор отворачивается к столу и пишет рецепт. Клеенчатая обивка жесткого дивана липнет к моей спине.
