Она занимала половину задней избы. Мама так удачно замаскировала ее, что гости, пройдя от входа прямо до двери, ведущей в переднюю избу, совершенно ее не замечали. Поахав, поохав при виде разноцветных гераней, затейливой этажерки с фигурными деревянными стойками, отметив компактную печку с небольшой плитой, за которой спряталась двуспальная железная кровать, выходили обратно и уже на крылечке, спохватившись, застенчиво спрашивали,
- А русской-то печи у вас нет?
- Как нет! – гордо отвечала мама, и, пригласив в заднюю избу, показывала направо. Печь, выкрашенная голубой краской, сливалась с дощатой перегородкой, отгораживая кухню от комнаты. К обширному боку печи был придвинут сундук, застеленный лоскутным одеялом. Лоскутное одеяло - не писк моды, а суровая необходимость. Тряпочки для него копились годами в специальном мешочке, упаси боже случайно осле уроков кройки и шитья выкинуть что-нибудь шире одного сантиметра, все шло в ход. Длинными зимними вечерами мама, склонившись над швейной машинкой дореволюционной марки «Зингер», мастерила из лоскуточков то, что впоследствии нарождалось красивым покрывалом на кровать, накидкой на сундук или ковриком на пол.
Пестрая розовая занавеска закрывала проем в кухню. Мама раздвигала её, пропуская гостей,
- Ах! - вздыхали гости. - Вот это печка!
Печь занимала почти все пространство кухни, идеально прибранной и ухоженной. Небольшие деревянные шкафчики и полка с наклонными рейками для сушки посуды висели справа на стене, а широкий зев печи смотрел через стол в окно, выходящее на улицу.
- А где? – не успевали задать вопроса гости, как мама тут же открывала подпечник, и вытаскивала, вытаскивала на обозрение кочергу большую, кочергу маленькую, ухваты, - всё в идеальном состоянии. Открыв задвижку печи, показывала ряд чугунков в полутемном нутре. И, продолжая удивлять молчаливых гостей, просила обогнуть печь.
-Ах! – снова вздыхали они.
Плита с двумя конфорками, примыкающая к печи, так еще никто среди соседей не выводил печь. И завершало неожиданную в этой конструкции плиту небольшое кирпичное возвышение, где удобно остывать кастрюлям до теплого состояния. Но возвышение было с секретом - внизу скрывалась печурка.
- Посмотрите назад, говорила мама, не давая очнуться ошеломленным соседям. Гости послушно оборачивались и замирали, зачарованные: стоя у плиты, можно было любоваться в небольшое окошко цветущей яблоней весной, заснеженным садом зимой и неизменно пурпурным закатом каждым ясным вечером. Без слов стояли они пред окном у плиты и медленно, также без слов поворачивались, чтоб выйти знакомым путем.
- Стойте! - останавливала их мама и вела их дальше за печурку к умывальнику, притулившемуся в углу. Оказывается, между печкой и стеной дома был еще проход, и куча печурок, лестничка на полати, огромное лежбище наверху русской печи открывались пораженным экскурсантам.
Только выйдя на крыльцо, они обретали дар речи.
- Кто, кто вам выложил такую печь!
- Сами. Муж выложил то, что просила сделать.
- Не дымит?
- Не дымит.
- Наверно, печник?
- Шофер.
Вспоминаю, с какой гордостью стоял тогда рядом отец, он не говорил ни слова, но все видели, что ему это приятно. Так и жили мы на той улице, в том городе, в ореоле неординарных родителей. Мама могла вырастить любые цветы, сшить любую вещь. А отец был мастером на все руки. И, кто знает, кем бы мы выросли, если бы не их постоянный пример перед глазами,
