Есть люди, наделённые особым даром: уловить связь между видимым и сокрытым. Словно они обладают обострённым зрением, но не глаз, нет, – души. Они видят мир, пронизанный тайной, сотканный из нитей, соединяющих земное и небесное, в котором, как сказал когда-то Бешт, ни один лист не упадёт без причины.
Я думаю об этом, читая книгу Эли Визеля "Легенды нашего времени", составленную из рассказов, эссе, новелл. Порой кажется, что он балансирует где-то на грани между сном и явью, прошлым и настоящим. Пережитое в концлагерях и гетто врывается в его сны, живёт в душе, будто поселившись в ней навсегда, окрашивая мир своей суровой краской.
Лауреат Нобелевской премии мира Эли Визель
Много лет назад я уже читала эту книгу, но открыв её вновь, лишь с трудом вспомнила сюжет, и только подчёркнутые строки и забытый набросок, хранившийся между рассыпавшихся листков книги, напомнили мне, что в "этих стенах" я уже побывала. Порою встреча с давно прочитанной книгой, как встреча с самой собой, прежней… Сегодня я читаю её иначе, меня увлекает не столько уже знакомый сюжет, но раздумья автора, осмысление им пережитого. Словно я проникаю в течение, которое прячется где-то в глубине, скрытое за ходом событий. В мире созданных им образов кажется, что и перед тобой открываются неизведанные тайны мироздания. "Хасиды считают, что человеку не дано измерить ни долговечности своих дел, ни действия своих молитв, так же как путнику не дано предвидеть истинную цель своего путешествия. Это – тайна постижения исправления – тиккуна – одного из главных понятий в Каббале", – пишет Эли Визель. Он, выросший в мире хасидизма, с детства впитавший в себя его мистический подход к происходящему, ведёт нас за собой, пытаясь вовлечь в свой круг, заставить мыслить иными образами, искать за видимым тайну: тайну добра и зла, тайну человеческого деяния…
Прочтя эти строки, предшествующие завязке действия, я удивилась: разве путник не знает цель своего путешествия, ведь именно она и ведёт его. Кто-то, отправляясь в дорогу, мечтает о новых, ещё не виденных им странах. Кого-то ведёт память: дом, утопающий в зелени, в котором когда-то звучали голоса дорогих ему людей, давно забытый парк, примыкающий к школьному двору, где прошло его детство…
Эли Визелю путешествие давало творческий импульс. Быть может, совсем не сразу рождался рассказ. Нужно было время, чтобы он обрёл крылья. Случалось, жизнь сама вставляла свои авторские коррективы, и тогда эпизод из блокнота или памяти обретал краски…
Испания… С первых минут пребывания на этой земле, Эли Визеля не покидало чувство, что он хорошо знаком с ней. Её солнце, небо, яркость красок волновали его, напоминали Эрец Исраэль. Испанские евреи любили эту землю. Не без гордости говорили, что их предки поселились здесь после разрушения Первого Храма. Дон Ицхак Абрабанель, известный комментатор ТаНаХа, писал о связи своего рода с домом царя Давида. Евреи жили в Кордове, Севилье, Сарагосе, Толедо… Как рассказывает предание, Толедо строили евреи, изгнанные со своей земли ещё Навуходоносором. И даже имя города напоминает ивритское "толдот" – "поколения". Здесь, на Иберийском полуострове некогда рождался новый еврейский центр, как будто чья-то рука направляла ручейки изгнанников по новому руслу, чтобы потом, когда придёт тяжкий час испытаний на земле Эрец-Исраэль, и другим было куда податься.
Синагога дель Трансито в Толедо (интерьер)
Прошлое… Почему нам так важно вновь пройти по дорогам, которыми когда-то шли наши предки? Будто до нас доходит их зов, и мы невольно отзываемся на него… Может быть, так пробуждается наша родовая память? Где-то в девяностые годы прошлого века Ицхак Навон, бывший президент Израиля, чей род вышел из Испании, пережил минуты глубокого волнения, когда в старом, почти разрушенном еврейском квартале Сарагосы нашёл дом своего далёкого предка Яакова Навона.
Древние камни… В Испании, навсегда изгнавшей своих евреев, камни продолжают хранить о них память. Они были свидетелями нашего возвышения, когда евреи получали привилегии от королей, собирались в королевском замке Альхаферия, а потом и их падения, которое начиналось с наветов, а кончилось изгнанием, насильственным крещением и кострами инквизиции…
Эли Визель был в Сарагосе, городе, где некогда процветала еврейская жизнь. Имя города связалось в его памяти со Шломо Ибн Гвиролем, великим поэтом средневековья. Ибн Гвироль много путешествовал, но всегда возвращался в свой город. Испания была родиной Иехуды Галеви, Моше Ибн Эзры, Шмуэля ха-Нагида, Саадии Гаона, Моше бен Маймона (Маймонида), Бахье Ибн Пакуда, Биньямина из Туделы… И у каждого из них был свой любимый город: у Маймонида, как и у Моше Ибн Эзры – Кордова, у кого-то – Тудела, у кого-то – Толедо… Но, наверное, состояние их душ выразил в своих "Сионидах" Иехуда Галеви: "Я на Западе крайнем живу, – а сердце моё на Востоке. Тут мне лучшие яства горьки—там святой моей веры истоки"*.
В Испании они создавали творения, не только прославившие их имена, но и ставшие частью еврейской философии, поэзии, религии, навсегда соединив с великим наследием народа…
Иногда и он, Эли Визель, задумывался над судьбой им написанного. Его книги читают на разных языках, но они часть еврейской истории, еврейского прошлого. И память о нём останется в его народе, с которым он связан всей своей сутью…
Встреча Сарагосой, городом ярким, нарядным, будто только и живущим своими парадами, подарила ему чувство душевной бодрости.
В то утро его чем-то привлёк собор Санта Вирхен дель Пилар. Он внимательно рассматривал аккуратную кладку, когда к нему подошёл испанец и предложил свои услуги… Нет, он не профессиональный гид и не работает за плату. Просто любит рассказывать о своем городе, его прошлом, дворцах, соборах, башнях. Ведь весь город – живая история. Город Франсиско Гойи…
Да, Эли Визель уже видел памятник ему на центральной площади Сарагосы. Но сейчас почему-то вспомнил не его прекрасные полотна, а картину "Трибунал инквизиции", передавшую весь ужас инквизиции. Писалось полотно спустя века после изгнания евреев, но Гойя рисовал картину под впечатлением увиденного: суд инквизиции продолжался и в его время и происходил здесь, в Сарагосе, в одной из темниц Башни трубадуров в величественном дворце Альхаферия…
Но ничего этого Эли Визель не сказал испанцу и лишь порадовался, что услышит профессиональный рассказ… А рассказчиком испанец оказался превосходным. Город вдруг обрёл яркость красок, "заговорили" его дворцы, площади, соборы… А потом они сидели за "стаканчиком" и просто беседовали. Гид спрашивал, путешественник отвечал, порою откровенно, порою уклончиво… Узнав, что гость любит путешествовать, испанец спросил: "Вы, наверное, говорите на многих языках? Путешественник перечислил: "Идиш, немецкий, венгерский, французский, английский и древнееврейский".
"Древнееврейский? А он существует? " – в словах и голосе испанца почувствовалось волнение…
Услышав ответ, он тут же задал новый вопрос: "А как пишут на древнееврейском? Как по-арабски?"
"Да, справа налево. Как по-арабски".
Волнение его возрастало. Что-то явно беспокоило его… Мешало задать вопрос или попросить о чём-то. И всё же, переборов себя, он попросил: "Не могли бы вы подойти ко мне домой. Это совсем близко." И почти с мольбой: "Не отказывайте, прошу вас. Для меня это очень важно…"
…Незнакомая квартирка из двух крохотных комнат. Бедно, но со вкусом, обставлена. Бросился в глаза образ Мадонны в освещении керосиновой лампы, тут же, почти рядом на стене – скульптурка распятого Христа.
Хозяин, извинившись, скрылся в соседней комнате, но быстро вернулся и, бережно раскрыв, положил перед гостем, пожелтевший кусок пергамента…
"Я развернул пергамент. Волнение охватило меня. Глаза мои затуманились. Я держал в руках священную реликвию. <…> С большим трудом мне удалось разобрать буквы, которые выцвели за четыре столетия. "Я, Моше, сын Авраама, вынужденный порвать связь с моим народом и моей верой, оставляю эти строки детям моих детей и их детям, чтобы в день, когда Израиль снова сможет ходить под солнцем с высоко поднятой головой, без страха и угрызений совести, они знали, где их корни.
Написано в Сарагосе, в девятый день месяца Ав, в год наказания и изгнания".
Спустя столько веков, как на освещённой сцене, высветился вдруг один из страшных эпизодов нашей истории: преследование и изгнание евреев, веками живших на этой земле. Они были подобны камню, который нельзя сдвинуть с места, потому что основание его ушло в самую её глубину. Но всё оказалось возможным. И камень сдвинули с места… И они покидали её, эту землю, или оставались, принимая чужую, ненавистную веру. Вот тут-то и начиналась трагедия раздвоенной души, в которой жила вера в Бога Авраама, Ицхака и Яакова.
Кто-то отрекался публично, в надежде исповедовать тайно, и подвергал себя и своих близких смертельной опасности. Инквизиция не дремала и тайное очень часто становилось явным, и тогда пылали костры и навсегда исчезали целые семьи.
Марраны… Они несли на себе эту презрительную кличку, истинное значение которой потерялось в веках, сегодня это слово символизирует лишь трагедию и величие испанских евреев. Трагедию изгнания и величие веры… Эли Визель, прошедший лагеря смерти, потерявший родных и близких, как никто другой понимал их страдания. Порою он восхищался ими, ибо считал, что покинуть страну было легче, чем остаться с мыслью жить двойной жизнью в окружении врагов… И сейчас, в Испании, он вглядывался в лица людей, пытаясь угадать, не течёт ли в них еврейская кровь. Он спрашивал себя: почему порою так хочется, чтобы в ком-то сохранилась кровная связь с нашим народом? Может быть, потому, что мы слишком многих потеряли, и нам важно утвердиться в мысли, что рассеянные искры ещё могут разгореться в пламя. Но, может быть, это просто зов крови…
…Когда он перевёл испанцу слова завещания, тот потрясённо молчал. Через века донёсся до него голос его предка, и он вспомнил, как берегли в каждом поколении его семьи эту реликвию. Берегли, не зная, что в ней написано, берегли, боясь, что потеря пожелтевшего этого пергамента навлечёт беду. И только одно было им неведомо: что он возвращает их в ту цепь, связь с которой была прервана четыре столетия тому назад, к их предку-еврею. Настойчиво и властно взывал он к ним из прошлого во имя одного: вернуть к своему народу и к своей вере. Его уверенность была сильна даже в этот тяжкий час: время наказания пройдёт, и тогда Израиль вновь будет ходить с высоко поднятой головой.
Что знал испанец о евреях? Чужой, нелюбимый, гонимый народ… Он даже не мог вслух произнести его имя, лишь спросил, пряча неловкость: "А это существует?" И вдруг он должен отождествить себя с ними, евреями…
Когда прошло потрясение первых минут, он попросил: "Говорите! " В этом слове звучали и мольба и требование. Он хотел знать всё о народе, с которым судьба неожиданно связала его. Всё… И потому он просто не давал гостю остановиться. Его жажда была ненасытна. Он просил вновь и вновь: "Продолжайте!"
И гость говорил. Прошлое словно ворвалось в эту комнату. Гость говорил об Испании пятнадцатого века. О марранах. Инквизиции. Страданиях, выпавших на долю тех, кто остался и продолжал полностью или частично следовать заповедям своей веры. Испанец не прерывал его. Он слушал молча, впитывая каждое слово. Моментами на глазах его были слёзы. Когда гость остановился, испанец вновь попросил: "Продолжайте!"
И тогда Эли Визель вернулся к началу. Он рассказывал и будто возвращался по лестнице времени назад, к истокам. И вот он вновь в Иудейском царстве. Пророки, их предсказания гибели и возрождения. Война с Римом и потеря независимости. Две тысячи лет скитаний по чужим странам, в каждой из которых евреи восходили к вершине, а потом их сбрасывали вниз с той высоты, на которую они поднимались. Но они выживали, теряя на дорогах скитаний часть своего народа. Так им было суждено, пока они не вернутся на свою землю. Они вернулись, пережив Катастрофу. И возродили страну. И отстояли её в боях…
Испанец был потрясён необычностью этого пути, связи еврейской судьбы с Испанией. Это было подобно легенде, но живой, реальной…
А потом он проводил гостя, и они ещё долго беседовали на Соборной площади, а перед самым расставанием испанец попросил ещё раз прочесть ему завещание.
"Легенды нашего времени" <…> Почему легенды? – спросила я себя. Не потому ли, что правда в них похожа на вымысел, а кажущаяся нереальность и есть правда?.. Легенды из прошлого пришли к нам, в наше время, и увели нас в то, отдалённое от нас. Словно волны выбросили на берег то, что веками хранили в своих глубинах, и тайное вдруг обрело черты реальности.
Книга рождалась вскоре после Шестидневной войны. Эли Визель написал тогда в своём блокноте: "Давид победил Голиафа, и теперь спрашивает себя, как ему это удалось. Недавнее прошлое поднялось на уровень легенды и истории. Люди внезапно оказались в каком-то нереальном мире и перемещались там, словно они бредят. Никто не знал, какой сегодня день, месяц, век. То чудилось, что вернулось время библейских испытаний и побед: названия сражений звучали как-то знакомо. То казалось, что люди одним толчком выброшены вперёд в далёкое, мессианское будущее!"
Это чудо победы всеми своими корнями было связано с реальностью, но казалось легендой, на грани между реальным и мистическим. Оно связало прошлое с настоящим. Не так ли выглядело и само наше возвращение на свою землю через почти два тысячелетия? Эли Визель почувствовал это в Иерусалиме, когда "… увидел поток людей, мужчин и женщин, шедших мимо Стены, мимо последнего остатка Храма. <…> Мне казалось, – писал он, – что я их узнаю, узнаю живых и мёртвых; они пришли со всех четырёх сторон изгнания, эти беглецы с европейских кладбищ, эти выходцы из наших воспоминаний".
…Прошло несколько лет после той встречи в Сарагосе. Эли Визель приехал в Иерусалим. Этот город всегда пробуждал в его душе раздумья о нашей еврейской судьбе. Он не жил в Израиле, но всей душой чувствовал свою к нему причастность. И вновь, оказавшись на иерусалимских улицах, неравнодушным взглядом отмечал любые перемены. Он торопился в Кнессет, чтобы услышать дебаты по вопросу, который волновал его. На улице Кинг Джордж его остановил прохожий. Он обращался к нему не как прохожий, но скорее как человек, который требует, по какому-то ему лишь известному праву, внимания к себе. Почувствовав нетерпение Визеля, он настойчиво и с ударением сказал: "Не уходите. Я должен поговорить с вами". Иврит выдавал в нём туриста или нового репатрианта. "Вы меня помните?" – спросил он, пытаясь пробиться сквозь нескрываемое нетерпение. Конечно же, он ошибается. Эли Визель его никогда не видел. Извинившись, ускорил шаг. "И вам не стыдно?" – в голосе незнакомца звучала обида, но Эли Визель уже уходил. И уходя, словно издалека, услышал: «Сарагоса!"
Его, этого слова, было достаточно, чтобы он мгновенно вернулся. Вернулся, испытывая то же чувство потрясения, что и тогда, в Испании, когда развернул пожелтевший пергамент. Это было нереально и в то же время вполне реально. Перед ним стоял его испанский гид из Сарагосы… Прошло всего несколько минут, но они уже чувствовали себя друг с другом как старые знакомые, чудом встретившиеся вдали от дома…
И, как тогда, Эли Визель сидел у него в небольшой двухкомнатной квартирке с голыми стенами и скромной мебелью, только не в Сарагосе, а в Иерусалиме. И, как тогда, извинившись, его испанский гид удалился в соседнюю комнату и вынес пожелтевший пергамент. Только теперь был он в рамке и под стеклом. Только теперь он читал его сам. И рассказывал, вспоминая, как разглядывал когда-то дорогую эту реликвию, мечтая разгадать её тайну, прочесть хотя бы одно слово… А теперь он может прочесть всё завещание. От начала и до конца… Буквы, конечно, словно выгорели от времени. Их нелегко понять, он сравнивал их с теми, что учил на уроках иврита, и постепенно разобрался с текстом. Он читал, голос его порою срывался, и тогда он на секунду-другую делал паузу, а потом продолжал… Первый из нескольких поколений своего рода…
Уже давно за окном зажглись звёзды, а они всё не расставались: пили вино, беседовали. Сюрприз хозяин маленькой иерусалимской квартиры подготовил на минуты расставания, когда не без лукавства напомнил гостю, что ещё не назвал своё имя. Лицо его сияло, он произнёс с гордостью: "Моше бен Авраам". Круг замкнулся, звенья прерванной цепи воссоединились, он вернулся в лоно своей еврейской семьи.
Две случайные встречи… Только не для Эли Визеля. Его дед Довид Фейга учил: "Нет в мире ничего случайного. Тысячи нитей соединяют духовное и материальное. И мёртвые, забытые души, связаны с нами, живущими на земле". Прошла целая жизнь с тех пор, как мальчиком он слушал деда, а слово запало и осталось с ним.
У каждого из нас своя, до поры до времени непознанная миссия. Кому-то так и не дано её понять, кому-то она открывается как будто случайно. "Ибо каждое создание участвует в вечно возобновляющейся тайне творения".
Ему дано было восстановить равновесие, воссоединить разорванную когда-то цепь. Он услышал Голос. И отозвался…
Есть люди, наделённые особым даром: уловить связь между видимым и сокрытым. Словно они обладают обострённым зрением, но не глаз, нет, – души. Они видят мир, пронизанный тайной, сотканный из нитей, соединяющих земное и небесное, в котором, как сказал когда-то Бешт, ни один лист не упадёт без причины…
* Перевод с иврита Л. Пеньковского.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #7(166) июль 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=166
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer7/Alon1.php
