Над городом плыли бесконечные тучи, осенний дождь то принимался моросить, то на время останавливался. У Павла Ивановича Розанова в душе была такая же слякоть: на своей машине ехал он с похорон давнего школьного друга Игоря, ушедшего неожиданно, в возрасте сорока лет. Глядя на унылые картины за окном, он вспоминал эпизоды из прошлого. Тянулись они как длинная, пестрая лента, и вдруг на память пришел случай, не очень значительный и забытый, но озадачил и взволновал он больше других. Лишь по прошествии многих лет он оказался знаковым и имеющим продолжение в их двух судьбах.
Как-то, после школьных занятий (а учились они в выпускном классе), друзья спешили домой. Проходя мимо городского рынка, они наткнулись на разноцветную ораву цыганок, обычно промышлявших у входа. Раньше, если карманы были пусты, интереса к друзьям цыгане не проявляли, будто бы знали! но в этот раз они прицепились. Кое-как удалось выбраться из их кольца и перейти на другую сторону улицы. Но и там, когда подошли к киоску купить что-то и Игорь достал деньги, перед ними явилась пожилая цыганка — полная, седая, с крупной родинкой над губой, с пучками волос по углам рта, на одном ее глазу веко наполовину скрывало бельмо. Работала она в сторонке и одна.
— Щедрый юноша, позолоти ручку! — сказала она без всякой хитрости. — На будущее тебе погадаю.
— Уже прогадала: я не щедрый, я — жадный! — усмехаясь, ответил Игорь. — Сам знаю свое будущее. Хочешь, расскажу? Нет? Мне не жалко денег, докажи сначала, что твои уста глаголят истиной.
— Положи-ка мне на карты эту свою денежку и накрой рукой, я тебе и докажу.
— Ха! Сначала одну положи, потом другую, пока не кончатся?
Но дальше — это было совсем не похоже на скептичного Игоря — он сделал так, как она сказала. Стоит только вступить в разговор с цыганами! Второй ладонью она накрыла его руку и, глядя прямо в глаза, стала говорить.
— Вижу я дальнюю дорогу. Летом предстоит тебе ухать далеко от дома, и надолго.
— Ха… ну, допустим, поступать на учебу уеду.
— Суждено вам расстаться, друзья, — она показала на Павла, — его ждет другая сторона.
Да, после школы планы были разные, но такие предсказания может дать любой сапожник, поэтому Игорь нахмурил брови и потянул руку назад.
— И с девчонкой, которую любите оба, — продолжала она, не трогая карт.
Здесь попала точно: оба были влюблены в одноклассницу Оксану, за которой бегали наперегонки.
— Невелика потеря, — отшучивался Игорь. — Была бы замена достойная! А будет?
— Не будет, — вдруг ответила цыганка и вдохнула, — встретишь еще любовь, но безответную. Ни разу не женишься, и детей у тебя тоже не будет.
— Ну, ты даешь, мамаша! За деньги врать надо красиво! (Однако в судьбе его так и произошло.) Ладно, главных жизненных радостей меня лишила, но жить, наверное буду долго?
— А ты хочешь сказку красивую? Или...
— Давай как есть, правду-матку!
— Немного, сорок лет проживешь. А виной этому твое родимое пятно под правой лопаткой.
— Да ладно, — засмеялся Игорь, но уж не так развязно, больше искусственно. — Главное, не сколько прожить, а на сколько. Дам тебе еще сотню, моему другу лучше будущее нарисуй. Меня ты разочаровала. Впервые такую чудную цыганку вижу!
Выслушав ее предсказания — а неприятного она наговорила обоим, — друзья только посмеялись и продолжили путь. Было чуть жаль впустую потраченных денег, да еще, помнится, по дороге потом оживленно болтали — специально на другие темы. Этот случай быстро забылся: молодость полна оптимизма и не хранит она подобных «недоразумений».
Теперь, когда в очередной раз сбылось предсказание странной цыганки, Павел Иванович постарался подробней вспомнить весь разговор, но только два отрывка, в которых цыганка касалась его самого, смог восстановить: ему же она обещала, что женат будет дважды. Это сбылось. После первого неудачного брака, он женился во второй раз, и теперь считал этот брак удачным и последним. Другое предсказание, что еще в молодости у него будет два сына, оказалось неверно — и для прошлого и, тем более, для настоящего и будущего. Был один сын от первого брака, а жена нынешняя, во-первых, родить не могла, а во-вторых, в их возрасте они не захотели и не решились бы на это. «В одном только верно, — заключил он, — что сын, а не дочь. В том, что их два — тут уж она ошиблась!»
И мысли о цыганке постепенно стали отступать, он погрузился в прежнее задумчивое состояние, скорбя о друге.
Дома вечером он сел за ужин, приготовленный женой, но, потыкав вилкой несколько раз по тарелке, ушел в зал и рано лег спать. Странно, но как только закрылись глаза и дремота сладким туманом обвила сознание, среди темноты, перед глазами, ярко высветились полные губы с родинкой, пушком волос на углах — и начали твердить одно: «У тебя два сына. Два!» Голова при этом склонялась, и бельмо пряталось под опущенным веком.
Так продолжалось несколько ночей. Даже на работе Павел Иванович не мог отвлечься в мыслях от незваной визитерши: «Ерунда какая-то! Мистика! — и тут же старался искать оправдания: — Скорей всего, это из-за недавнего стресса. Он хранится в подсознании, а проявиться может и так. О чем-то похожем где-то я читал...»
Когда цыганка стала являться чаще и говорить все настойчивей, его охватило серьезное беспокойство: «Какой второй сын? Не может этого быть! Слышишь? Не приходи ко мне с этими глупыми фантазиями! Оставь меня в покое!» Сам же невольно ворошил прошлое и выискивал хоть какой-то намек, хоть какую-то отмычку от дверей навязанной тайны. «А если, допустим, она опять не ошиблась?.. Нет, чепуха это! Мне лучше знать о своем прошлом!» — и немного успокоившись, он отворачивался к стене; мысли затухали, сон начинал увлекать в свой омут. Но одна история из далекой студенческой жизни все же заинтересовала его.
Вера Куликова… Маленькая, рыжеволосая первокурсница. Природа мало думала над ее обликом: фигура сложена была наскоро и обтесана топориком, лицо — тоже не ювелирной работы. Приехав из глухой деревни, первое время она сторонилась своих шумных соседок по комнате общежития и жила, как говорят, сама по себе — этакой замкнутой тихоней. Павел учился с ней в одной группе. Предметы давались ему трудно, и часто он обращался к ней за помощью. Она же училась прилежно и никогда ни в чем не отказывала, порой сама решала ему домашние задания — и так, незаметно, стала для него удобной, верной подружкой.
Но это было время — чудесное время! — новых впечатлений и томящих желаний, когда молодой, цветущий организм все настойчивей требовал не только платонических отношений с загадочным женским полом, но и...
Засидевшись допоздна над решением задач, они иногда оставались в ее комнате наедине: девчонки убегали то на дискотеку, то в кино, то еще куда-нибудь. Это проведенное время постепенно перерастало в нечто большее...
— Павлик, сегодня придешь? — спрашивала она дне на одной из лекций, и улыбалась: он явно ей нравился!
— Конечно, — отвечал он. — Твои соседки вечером опять куда-то собрались?
Однажды девчонки ушли к городской подруге на день рождения, с ночевкой. Так и сказали: ждать их сегодня не стоит. В тот же вечер все и произошло... Легкомысленное, мимолетное мгновенье!
После этого Павел не приходил «решать задачи». Конечно, упрекал себя за то, что обманул эти, пусть не обжигающие красотой, но искренние, преданные и наполненные любовью, глаза — не мог он не заметить в последнее время, какое чувство у тихони выросло внутри; но больше за то, что сам ничего подобного к ней не испытывал, не вызывала она душевных эмоций, было лишь одно простое желание да любопытство.
Днем, на занятиях, он старался избегать ее взглядов и не подходил к ней. Дня через три она сама прижала его в безлюдном месте.
— Ну и как мне тебя понимать? Поиграл и в кусты?
— Приду сегодня, — коротко обещал он, сознавая свое обязывающее положение. — Вчера хотел прийти, да чего-то простыл…
Вечером он взял тетрадку и отправился. Посидел для приличия часа два. Девчонки поглядывали на них как-то по особенному, с улыбочками, делая вид, что о чем-то догадываются, да никому не выдадут.
Через несколько дней они опять ушли куда-то с ночевкой, и Павел пришел опять, с простым желанием к своей доступной игрушке. Вторым желанием было — завтра же закончить эти отношения, этот обман, который ни к чему не ведет; то он вдруг обнаруживал, что ее волосы неприятно пахнут сеном, то коробило от ее деревенских словечек типа «кажись», «сызнова», «теперече» и прочих. Она же смотрела глазами бездонными, смотрела как на икону, а он ругал себя: «Хватит! Надо дать понять, чтобы не рассчитывала, не строила иллюзий...»
И не стал появляться. С неделю они не подходили друг к другу, но видимо больше Вера не выдержала и снова прижала его в коридоре учебного корпуса.
— Что, мой дорогой Павлик, теперь сам научился решать задачи? — и глаза ее заблестели.
«Не хватало еще слез! — горячился он про себя. — Я ничего не должен и не обязан!» — и резанул вслух:
— Я что-то обещал?
Поздно вечером, когда Павел сидел с друзьями у себя в комнате, кто-то тихо постучался. Он встал и, приоткрыв дверь, увидел Веру. Она стояла как хомячок, прислонив руки к подбородку и сжав пальцы в кулачки, глаза ее были красны и заплаканы. Павел закрыл за собой дверь и вышел в коридор.
— Ты чего? Зачем пришла?
— Не знаю… — ответила она и вдруг лицом прильнула к его груди.
Отталкивать он не стал, хотя эту театральную сцену могли увидеть. Все складывалось для него досадно плохо, а обижать и оскорблять вовсе не хотелось: трогало это сильное чувство к нему, с подобным он столкнулся впервые. Но как реагировать, что ответить?
В другой раз, придя из города, он застал Веру в своей комнате, сидящей у стола рядом с его койкой. Друзья загадочно улыбались, кто-то хитро подмигнул ему. Но она, казалось, совсем не обращала на них внимания. Вера не проронила и слова, когда он вошел и с удивлением уставился на нее.
— Ты чего здесь сидишь?..
— Тебя, ненаглядного, ждет, — ответил за нее Вадя. — Уроки тебе все сделала.
— Хотела постирать еще твои носочки, — съязвил Виталик, — да мы кое-как отговорили. Правда, Вера?
Понятно было, сколько насмешек пришлось выслушать ей…
Как-то, мучаясь от бессонницы, Павел поднялся с кровати и пошел покурить. Было уже часа два ночи; стояла тишина, все спали. Он открыл дверь и, как только шагнул за порог, вздрогнул — прямо перед ним, как привидение, стояла Вера. Из рук даже пачка сигарет выпала.
— Ты зачем меня караулишь? С ума сошла?
— Не сошла, — она смотрела насквозь, и опять в слезы.
Он вышел и прикрыл дверь, чтобы не услышали.
— Послушай, Павлик, я ведь серьезно, — продолжала она, а губы ее тряслись. — Только ты не пугайся… Ладно?
— Чего мне пугаться! — злобно отвечал он. — Я не знаю, что могу сейчас сделать с тобой! Сколько ты будешь испытывать терпение?
И он будто пришел в ярость. Но Вера всхлипнула и продолжала:
— Хочешь верь, хочешь не верь… Павлик, Павлуша… мне кажется, я беременна…
Это признание сбило жар, хотя на лице его появилось кислое выражение муки.
— Вера, иди к себе, я тебя очень прошу. Завтра поговорим.
Когда он вернулся и лег в постель, то услышал, как ворочается разбуженный сосед.
— Вадик, ты не спишь?
— С вами уснешь! Уже ночью покоя нет. Ромео и Джульетта, блин! Чего тебе?
Появился внутренний зуд, хотелось высказаться. Вадик был приятелем надежным, и была уверенность, что все останется в тайне.
— Вадя, пару слов только… Представляешь, что она сказала?
— Ну?
— Что, мол... забеременела.
— Да ты мозгами сначала пошевели! Она что угодно тебе скажет, лишь бы ты за ней бегал! Сообразить не можешь? Знаешь, я эти танцы с бубном давно прошел.
— А вдруг?..
Вадик недовольно вздохнул, повернулся к стене и пробурчал:
— Короче, спи давай. Не думал, что ты такой тюфяк… уши развесил… хрр…
И назавтра, конечно, никакого разговора не состоялось.
— Павел! Срочно иди к Вере! — в тот же вечер, влетев к нему в комнату с выпученными глазами, сказала ее соседка. — Ей плохо!
Вера лежала на кровати и тусклым, равнодушным взглядом смотрела в одну точку на потолке, а вокруг нее суетились девчонки, одна из них звонила по телефону, вызывая скорую помощь.
Приехала врач, но ничего не сказала, а только попросила помощи у девчонок взять ее под руки и проводить до машины. Павел догадывался, что причиной был он и с тяжелым чувством пытался как-то участвовать, суетиться, но она, опираясь на подруг, ушла сама. И только садясь в машину, взглянула на него, словно хотела сказать: вот, ты же сам хотел этого.
Пару дней ее продержали в больнице. Потом уже выяснилось, что она собрала кучу таблеток, какие сумела найти, и выпила зараз.
Странное дело — но после Вера уже не подходила к нему, и делала вид, что охладела, что даже не знает его. Наверное, ей многого это стоило. Но и Павел особо не рвался поговорить, спросить ее, и вел себя также. Отношения между ними быстро сошли на нет.
Закончился учебный год, и она уехала на лето к себе в деревню. Только назад не вернулась. Какая была причина, Павел точно не знал. Ходили слухи, что заболел кто-то из ее пожилых родителей, и что вроде бы она приезжала летом, одни говорили, что взять академический отпуск, другие, что забрать документы совсем. Но Павла это уже никак не волновало, на душе было спокойно, ведь для него все благополучно разрешилось.
Собственная любовь не забывается никогда, и порой до самых последних дней, но многие ли из нас вспомнят чужие страдания? Разве волнуют они, пусть искренние, но чужие чувства нелюбимого человека?
Столько лет минуло и только сейчас Павла Ивановича заинтересовало, какую же тайну в прошлое унесла с собой эта рыжая девчонка. Он не стал перед собой ставить сложные вопросы: «зачем?», «что это изменит?», «уместно ли сейчас?» и прочие, так как понимал, что точных ответов он все равно бы найти не смог, и потому решил просто выяснить для себя — а уж потом видно будет.
Первым делом он попытался искать в Интернете: может быть, на популярных сайтах, где общаются старые знакомые, бывшие студенты и школьники, удастся увидеть ее. Поиск результатов не дал. Оставалась одно — нанести визит самому. Но это полная непредсказуемость, хотя каких-то триста километров пути до деревни. И живет ли она там по-прежнему? Долго не мог решиться, долго размышлял, а ночью опять явилась цыганка. В выходной день он отправился в дорогу.
— Куликовы, где живут? — спросил он первую встречную женщину в деревне.
— А вот так прямо и езжайте, в конце улицы будет ее дом с зелеными воротами.
Подъехав к дому, он не осмелился зайти и долго не выходил из машины. Сидел час, другой, наконец, звякнул засов. Из высоких дверей вышла женщина — невысокая, полноватая, в платке, завязанном на шее. Ее он узнал сразу.
— Вера!
Она подошла к машине и — всплеснула руками.
— Ой, господи! Павел? Ты? Да как здесь оказался?..
— Поговорить с тобой приехал. И вот не знаю, можно ли к тебе... Или лучше нам где-нибудь в сторонке поговорить? Много времени не отниму.
Она растерялась, щеки заалели.
— Вроде скрываться не от кого. Я живу одна. Что ж, заходи, раз приехал.
Внутри дома с низким потолком была только кухонька и комната — очень чистые, ухоженные, с горшочками цветов, ковриками, вазочками, фотографиями в рамках и прочим уютом; в жаркой печи потрескивали дрова.
— Я чай поставлю и на стол соберу.
Павел Иванович присел, вздохнул, и стал разглядывать хозяйку. Она мало изменилась, только располнела, да у висков рыжие волосы чуть отбелились сединой. Видно было, как волновалась она: то одно роняла, то другое.
— Я думал, разговаривать со мной не станешь, — прервал он паузу.
— Чего уж теперь... Все давно отболело.
— Как ты жила? — спросил он, не решаясь говорить о главном.
— Как многие. Растила сына. Родители, пока были живы, помогали. Выходила раз замуж, да разошлась давно. Теперь вот одна.
Она налила чай. Хлебнув глоток, Павел Иванович поставил кружку и уже не мог удержаться:
— Сына растила моего?
— Разве ты не знал?
Хотел он было ответить, что нет, рассказать о цыганке, да вовремя понял, как глупо было бы это сейчас. Она тоже поставила кружку на стол, глаза ее заблестели.
— Где он сейчас? Как его звать-то? Жив ли он, здоров? Могу ли я увидеть его?
Он взял ее руку и крепко сжал. Ком подступил к горлу.
— Вера, я ведь приехал извиниться. Хотя, понимаю, зачем тебе это... сейчас... Все равно, прости мою ветреную молодость. Конечно, я мог бы и раньше поинтересоваться... но так вот получилось. Прости...
Только сейчас его душу пронзило до самого дна, он с ужасом понял и представил, какие бессонные ночи, в слезах и молитвах, довелось пережить ей. Прошлое всколыхнуло разом. Вера, утерев слезы, встала и пошла в комнату. Вернулась она с толстым альбомом в руках.
— Это он, — сказала она, протягивая фотографию.
У Павла Ивановича дрожали руки, он жадно всматривался в черты молодого человека, который был запечатлен — и быстро находил в нем сходство с собой: такие же тонкие губы, темные глаза, и волосы, торчащие бобриком как у ежа, — сам мучился с ними и делал всегда короткую стрижку.
Стали смотреть другие фотографии.
— Где он сейчас? Я смогу увидеть его?
Вера не выпускала из рук платочка, вытирая мокрые глаза.
— Когда он стал взрослее, я просто сказала ему, что отец погиб. Теперече (он улыбнулся, услышав это словечко) живет далеко, после армии женился и уехал с женушкой в город.
— А приезжают в гости?
— Вот, обещались через месяц навестить.
Долго они еще разговаривали, многое вспоминали, а когда Павел Иванович встал, чтобы проститься, то замялся. Очень уж боялся отказа, и спросил робко:
— Приехать разрешишь мне? Через месяц?
Вера смотрела на него такими же чистыми, светлыми и бездонными глазами. Как и тогда она не удержалась и положила голову ему на грудь. Он прижал ее к себе, погладил, и так они стояли долго, теперь новые чувства переполняли их, и уже не было слов, чтобы что-то добавить. Да разве нужны они в такие минуты? От волос ее так же веяло запахом сена, и все на минуту повторилось...
За окном мелькали осенние картины. Хотя серо и дождливо было кругом, но в душе его уже не было слякоти. Павел Иванович смотрел на дорогу — и все думал, думал, думал... Изредка он вздыхал, и где-то подсознательно понимал, что с этого дня в его жизни многое изменилось.
