ВПЕРЁД – К СРЕДНЕВЕКОВЬЮ!
Медиевисты, свыше дан совет.
Медиевисты, пути иного нет.
В огне и цокоте копыт
летит Грядущее, коптит,
но там, за дымом, золотой сияет век.
Эпиграф
Время расквашено сковородой,
Все – словно первые – комом блины.
Тысячелетник такой молодой!..
Кто – фехтовальщик за честь старины?
Та старина на пороге уже.
Цокнет копытом – аж воздух искрист.
Новой эпохи я́ атташе,
витеиватый медиевист!
В этой эпохе воздух – здоров.
Точечным стройкам – твёрдое НЕТ!
Пьём молоко натуральных коров.
Дичи – навалом. Грибов – охренеть!
Глянешь окрест ли – нимбы одни.
Раб не бунтует: хрен вам – цехком!
С педофилиею – повремени.
Геи – изгои, в задницу кол.
Стрёмен визит к инквизитору? – Чем?!
Он, правда, въедлив, но – справедлив.
Еретика – под надзор палачей,
стул электричеством не зарядив.
Как в турпоходе, ярок костёр.
Пламя играет, радуя глаз.
Экологичны – кнут и топор.
И очищение вовсе не казнь.
Думаешь: «Мифа дремучий обман
разум критический свергнет легко.
Раз! – и очнётся мир-наркоман.
Два! – и Прогресс!..»
– А хуху не хохо?
Не насовсем, но годков на 700 –
мы попридержим ваш мерзкий про-гре-с-с.
Ну, а потом нажимайте: джек-пот.
Пресса, дискаунтер, девки топлесс.
Ныне же – сгинь, оранжевых сон,
красных реванш, коричневых дурь.
Чёрен и сер новый огонь.
Ну-ка рискни, задуй!
КРЕСТИКИ-НОЛИКИ
Как фотоновый поток – навесу,
как наждачного искра́́ колеса –
по Садовому катаюсь кольцу
и сезонно дожидаюсь конца.
Время вышло, и о нём не жалей...
Это – было. А теперь выбирай.
Если нолик на конце – юбилей.
Если два их, то водичку сливай.
И пока ещё по жилкам журчит
и головка ещё варит, урча –
если крестик, то вообще помолчи
да не ляпни ничего сгоряча.
Ну и что, что я к закату иду!
Я и в эту пору фору вам дам.
Не желаю быть властителем дум.
А желаю быть ласкателем дам.
ВЫВОЗ АНТОНОВКИ
Август на осень оставил смог.
Но не густой, и я смог отладить
слёгший – полёгший под сленгом – слог
в тексте – костистом (лишь звука ради).
Мой звукоряд весь октябрь зяб –
как у барона рожок, как зяблик –
к на́шим баранам возврат – в рюкзак,
празднуя – в обществе спелых яблок!
И – залился́! – Так поют щеглы –
быдлу, смердящему перегаром...
(Крайние меры помочь могли б
малым сим – мылом. Мылом малым).
А мимо со свистом то лес, то гарь,
желтея песочно, ведь осень, осень!
Столовая. Кладбище. Бар. Бар
крикливые виллы. Чёрнополосен,
белый шлагбаум проплыл во мгле,
где кудри торфяников длили тленье.
Огонь, огорошен водою, млел.
Клесты, краснорожи, с рябин слетели.
Пора бы и мне дожидать снегов,
сося что попало в глухой берлоге.
Лелеять надежду, хранить любовь,
пригубить эзопов язык для пробы.
Но рельсы, как сёстры, бредят Москвой.
Антоновки вздох все следы попутал...
И я возвращаюсь домой – герой,
плодами не́ перегруженный путник.
ФЕВРАЛЬ
Февраль отрыгнулся бензином
в солёную липкую квась,
и в воздухе сером и зимнем
усердно заря занялась.
Заняться-то ей бы хотелось
цветущим и солнечным, но –
её ночегонная Эос
направила тропкой иной.
Повеяло вдруг перегаром,
кислятиной, хлоркой, лапшой.
И телом усталым и старым,
и старческой тусклой душой.
Сменить бы испорченный воздух,
презрев, что дурак и старик.
Забыть о чернилах венозных
и в эту... в пролётку бы − прыг!..
ПРО ПОПОВА И ЕГО СОБАКИНУ
Всё хотите про жизнь, мол, как она.
Вот вам быль из её глубин.
У Попова была Собакина.
Только он её не любил.
Попрекал её, делал пакости –
скатерть мятая, суп не тот...
И совсем уже распоясался,
когда кто-то съел антрекот.
Он и весил грамм 200 максимум,
но на принцип Попов пошёл.
Поступил с Собакиной так себе.
Прямо скажем, нехорошо...
Ну, а жизнь горит ярким факелом
и наяривает свой ритм.
– Эй, Попов, где твоя Собакина?
– Что я, сторож ей! – говорит.
* * *
Счастлив, кто падает вниз головой.
Мир для него хоть на миг, но иной.
В.Х.
Свеча фаллическая жгла
рой насекомых вздорный,
обесхитинивших тела
в суицидальном порно.
Парад алел и пеплом пал,
и, словно маршал шарма,
я принимал мотылькопад
и щурился шикарно,
жалея с псевдовысоты
тех, кто летал и ползал,
их погорелые мечты,
погибшие без пользы...
А всё же сто́ит – мотыльком
превысить степень риска:
взлетишь, сиянием влеком,
и в пепел обратишься.
Удобрит, выброшенный вон,
твой пыл богов угодья...
Не Вечность? – Пусть! Хоть миг, да твой.
В сей век. В сей год. Сегодня.
САРЫНЬ НА КИЧКУ
Сталин затеплил спичку.
В небе взорвался шар.
Сарынь – взапАх на кичку.
Кичка – ах! – хороша.
Зря что ль за ней метался
увалень комполка!
Пробовали Метаксу?
Лучше нет коньяка.
Выгляни, вон, в окошко.
Видишь, ползут клопы.
Это тебе не то что
бег позади толпы.
Это тебе не пряник.
Не семихвостый кнут.
Это тебя, ботаник,
носом в какашку ткнут.
Снег, а июль не тает.
Прахом пошла трава.
Сарынь ещё летает.
Кичка уже мертва.
В общем, дала система
необъяснимый сбой.
Овамо или семо?
Хрен или... что с тобой?
ВОЛОВИК ЛЕКАРСТВЕННЫЙ
В мир проведён по кастингу,
душ золотою ковкою,
я – Воловик лекарственный,
я – снеговик с морковкою.
Что же, что небо пасмурно,
словно бы бесом создано!
Я исцелю от насморка
и от любви без отзыва.
Я успокою боли и
все рецидивы – побоку!
Прочь! – чернота меланхолии,
ревмодонтоза колики!
Цапнет це-це ли цепкая,
клацнет тоска ль клыкастая –
хватит махать рецептами!
Я – Воловик лекарственный.
