6. Иностранная индустриальная колония в Сибири
Согласно имеющимся в англо- и немецкоязычной литературе данным, в СССР в период между двумя мировыми войнами использовалось в общей сложности до 70 000—80 000 иностранных рабочих и специалистов[1]. Их массовое привлечение в страну началось в 1930—1931 гг. «в связи с громадной реконструкцией социалистического хозяйства и промышленности»[2].
Значительную часть привлеченной рабочей силы использовал в Сибири быстро развивавшийся Кузнецкий каменноугольный бассейн. Намеченные для него темпы роста добычи угля значительно опережали общесоюзные, а ее плановые объемы с 1928-го по 1930 год выросли почти в пять раз[3]. В это время наличие специалистов в процентном отношении к числу рабочих определялось в Сибири мизерной цифрой в 1,45 %, а инженеров — еще меньше (0,31 %). В Германии, в условиях «более легкой разработки каменноугольных месторождений», этот процент достигал 4,5[4]. Не лучше обстояло дело и в других отраслях индустрии. Уже в марте 1929 г. в письме секретаря Сибкрайкома ВКП(б) С. И. Сырцова И. В. Сталину говорилось о необходимости «пополнения каменноугольной промышленности в самое ближайшее время квалифицированными инженерно-техническими силами, как за счет командирования их из центра, так и путем приглашения из-за границы». Требовались инженеры для проектирования новых и реконструкции старых шахт, для монтажа и обслуживания импортного оборудования и механизмов, проходчики, забойщики, энергетики, строители, механики и т. п. Германия, переживавшая нелегкие времена (экономический кризис, депрессия, закрытие шахт, безработица[5]), и стала главным источником квалифицированной рабочей силы для развивающейся индустрии.
Был отработан действенный механизм вербовки специалистов и рабочих в Германии. При Торгпредстве в Берлине заинтересованными наркоматами были созданы специальные бюро: Уполномоченного Наркомата тяжелой промышленности, ООО «Союзуголь», Техническое металлургическое бюро, Представительство Наркомата по транспорту СССР за границей, Спецбюро ВСНХ и др.[6] «Клиентов», главным образом из Рура и Верхней Саксонии, им поставляли агенты Коммунистической партии Германии (КПГ). На биржах труда и на собраниях они вручали потерявшим работу вербовочные листы, с которыми те направлялись в Торговое представительство СССР. Претендентам обещали достойные условия труда и быта. Гарантировался привычный для Германии прожиточный минимум при питании в заводских столовых[7].
В Берлине некоторые рабочие ставили свою подпись под так называемым «коллективным договором», который был составлен на русском языке. Этот договор гарантировал бесплатный проезд от советской границы до места работы, равные с русскими условия труда, минимальный заработок за смену в 5,75 руб. Дорога до границы, провоз багажа, а также оформление паспорта, визы оплачивались из собственных средств.
Однако с большинством выезжающих подобные договоры не заключались. По сообщениям Гросскопфа, «наплыв немецких рабочих-добровольцев был так огромен, что многие соглашались на выезд вообще без какого-либо договора и готовы были самостоятельно оплачивать путевые расходы на себя и свою семью до Сибири! Чтобы достать деньги на дорогу, многие шли на срочную распродажу — по бросовым ценам — своей мебели и всего имущества».
«Такие взгляды, — писал секретарь германского консульства в Новосибирске Кёнитцер [1], — становившиеся у ожесточавшихся из-за длительной безработицы и других причин рабочих-горняков все более некритичными, вынуждали их, используя любые средства передвижения, кто на поезде, кто пешком или на велосипеде, спешить в Берлин в Советское торгпредство, боясь опоздать, чтобы предложить свои услуги. Только самые умные следовали совету не брать с собой сразу свои семьи. Почти никто не обращался за консультацией в Эмиграционное бюро. Дотаций от благотворительных учреждений удостаивались лишь некоторые, самые удачливые из них».
Причиной таких неразумных действий, считали в консульстве, были не только щедрые обещания, но и долголетняя коммунистическая пропаганда в Германии, рисовавшая «социалистический рай на российской земле». Агитации поддавались даже многие из тех, кому не грозило увольнение и кто был достаточно хорошо обеспечен[8].
В договоре специалиста с пригласившей его организацией прописывались многие нюансы: минимум заработной платы, жилье, оплата расходов по квартире (освещение, отопление, амортизация мебели), продолжительность отпуска и проч. Зарплата должна была составлять как минимум 300—450 руб. в месяц (около 900 рейхсмарок при официальном курсе рубля в 2,16 марки). Германское посольство уже с конца 1929 г. било тревогу по поводу того, что наниматели вводят немецких специалистов в заблуждение о покупательной силе рубля и условиях жизни в Советском Союзе, в частности, о такой же доступности всех необходимых товаров, как в Германии, и их стоимости — не дороже немецких. На деле стоимость жизни в СССР была гораздо выше[9]. Была обещана выплата 1/3 заработной платы в валюте (до 1931 г. специалисты, как правило, получали в валюте все жалованье). Часть заработка в валюте могла быть переведена в заграничные банки[10]. В случае досрочного расторжения договора работодателем гарантировалось право на выходное пособие в размере месячного оклада и оплата проезда вместе с семьей к месту прежнего жительства. При заключении договора предпочтение отдавалось, конечно, холостым мужчинам (или, в крайнем случае, имевшим не более двух детей) и членам КПГ[11].
Поставкой специалистов и рабочих в СССР ведала также германская фирма «Гемайншафтсгруппе», имевшая в Харькове своего представителя (Коха), а в Новосибирске — его помощника (Ренкерта)[12]. В 1930—1932 гг. благодаря ее деятельности десятки тысяч немецких рабочих и специалистов выехали в СССР: на Урал, в Карелию, на Украину, в Западную Сибирь. В Новосибирске действовали многочисленные представительства («Энергостроя», «Кузнецкстроя», «Кузбассугля», «Востоккокса», «Востокстали», «Авторемснаба», «Сибкомбайна», завода горного оборудования и других организаций), приглашавшие иностранцев. С конца 1931 г. по распоряжению председателя КИКа (краевого исполнительного комитета) Н. П. Грядинского каждое из них выделяло особых работников, которые встречали и размещали рабочих и специалистов из-за рубежа, заранее готовили к их приему помещения, обеспечивали прибывающих горячей пищей. Платная должность инструктора Инобюро по делам иностранных рабочих и специалистов была введена в конце 1932 г. при Краевом совете профессиональных союзов[13].
В Сибири главной организацией, заказывавшей рабочих, был «Кузбассуголь». В Берлине отобранные кандидатуры рассматривались руководителем Бюро Адольфом Ледусом[14], а если это были специалисты, то к рассмотрению присоединялся инженер угольной секции аппарата Уполномоченного НКТП Кудлай. При рассмотрении проверялись документы, подтверждающие квалификацию и стаж работы. «Политическую проверку» кандидатур на приглашение производили «дружественные СССР организации», прежде всего КПГ.
Первые крупные партии немецких рабочих стали прибывать в Сибирь в 1930 году. Одну из них, в составе 24-х человек, получил в мае месяце по заявке «Шахтстроя» Прокопьевский рудник (четыре техника и 20 рабочих, которые должны были осуществить работы по проходке новых шахт). В скором времени ожидалось прибытие еще 30 человек. Согласно договору, заключенному в декабре 1929 г. государственным трестом «Шахтстрой» с «Гемайншафтсгруппе»[15], предусматривались высокие долларовые оклады инженерам, техникам и рабочим (штейгерам, забойщикам, монтерам), премии, оплачиваемые отпуска с транспортными расходами для выезда на родину, страховые выплаты по инвалидности или в случае смерти и другие социальные блага. Общая численность персонала должна была составить 183 человека[16]. Договор заключался на четыре года, «вопреки желанию проамерикански настроенных кругов» в СССР, и очень высоко оценивался послом фон Дирксеном как «ценнейших вклад в развитие технико-экономических отношений между Германией и СССР». Фирмы должны были оказывать техническую помощь при закладке новых шахт не только в Сибири, но и на Урале, в Московском угольном бассейне, в Средней Азии и на Дальнем Востоке. Проект был дорогостоящим, и фирмы за одни только свои чертежи, рисунки, патенты и пр. должны были получать от «Шахтстроя» ежегодно 360 000 марок[17].
Прибытие немецких рабочих и предоставление им неслыханных по тем временам льгот (хорошо оборудованные квартиры, ненормированное обеспечение продовольствием при наличии в стране карточного снабжения, «хорошая спецодежда, высокая зарплата и другие льготы») вызвали резкое недовольство русских, которые устроили возле рабочего клуба своеобразную демонстрацию. «Мы сидим на норме, — говорил один из старейших горняков, — нам ничего не дают, а немцам дают без нормы мясо, масло, муку и другие продукты, все в неограниченном количестве. Нам, как проходчикам, предъявляют пройти 15—20 метров, а им только пять метров, больше они не берутся»… «На кой они нам загнулись с ихними пятью метрами, если бы эти продукты раздать нашим проходчикам, то они прошли бы и больше 20 метров на каждого!»[18].
Очевидно, руководство «Шахтстроя» прислушалось к этим жалобам и в дальнейшем нашло более дешевый способ привлечения немецких специалистов и рабочих. Этому способствовал и разгоравшийся в Европе кризис горной промышленности, закрытие шахт и безработица. Уже осенью 1930 г., согласно сообщениям Гросскопфа, «стали изобретаться способы противодействия “Гемайншафтсгруппе”, имевшие целью прекращение договорных отношений». В марте 1931 г. представитель «Шахтстроя» официально объявил в Берлине, что фирмы останутся в России и получат новые заказы при условии добровольного отказа от сибирского договора. К этому времени со специалистами и рабочими, нанятыми ими, уже велись переговоры о заключении индивидуальных контрактов, а «группа» теряла при этом сотни тысяч марок[19]. В конечном счете, несмотря на все предложения пересмотреть условия договора сообразно с новой конъюнктурой, советская сторона, выдумав массу претензий к фирме, его расторгла.
В июне 1931 г. началась «плановая вербовка» и призыв рабочих «из разных мест США и Канады», и иностранцы — рабочие и специалисты, группами и поодиночке, стали прибывать на Ленинский рудник. Сюда же в конце августа 1931 г. были доставлены рабочие из Германии. Всего прибыли 794 человека. После отъезда части прибывших к началу 1932 г. остались 270 человек (с 264 членами семей), 167 из которых — немцы (со 153 членами семей).
В отличие от первых партий, эти рабочие уже были расселены в «бараки стандартного типа, в одной колонии, вблизи шахт» (235 американцев и 30 немцев). Самая крупная партия немцев (235 человек) разместилась на Байкайме, в шести стандартных, плохо устроенных домах (бараках), столовая и продовольственный ларек были в одном километре от их жилья, шахта, где они должны были работать («по забою угля и проходкам») — в двух километрах. Из прибывших сформировали 12 «ударных бригад забойщиков и проходчиков, работавших на хозрасчете вместе с русскими рабочими»[20].
При крупных планах-заявках, какие обычно давал «Кузбассуголь», стали практиковаться также выезды в Германию командированных советских функционеров, которые сами руководили организацией набора рабочих и специалистов на местах. Они брали на себя функции определения «технической пригодности» представляемых кандидатур, в то время как проверка их во всех других отношениях оставалась в ведении указанных выше организаций.
Так, летом 1932 г. в Германию, в ИНО НКТП (Иностранный отдел Наркомата тяжелой промышленности), для этой цели был командирован начальник проектного управления треста «Кузбассуголь» Я. И. Зайдман. Директивное задание требовало от него набрать около тысячи человек: проходчиков (до 500), механиков, инженеров-обогатителей и проектировщиков, мастеров, монтажников оборудования. В течение трех месяцев он рассмотрел в Берлине 2500 карточек, съездил в Вену и Прагу, где у НКТП также были свои инобюро. Его поездка в Чехословакию совпала с окончанием проходки шахты в Остраве и потому могла бы быть очень удачной, однако набор был прекращен телеграммой от начальства, объяснявшего причину отказа от чехословаков «отсутствием технических переводчиков». На деле причина была другой: немецкие рабочие и специалисты ценились выше. Еще менее удачной оказалась поездка Зайдмана в Австрию, где оказалась всего одна каменноугольная шахта, и вместо угольщиков пришлось «довольствоваться» монтерами, слесарями, токарями и фрезеровщиками для механических заводов. В Германии вербовщика также ожидали разочарования. Из имеющейся картотеки ему удалось отобрать всего 115 рабочих и семь инженеров и техников, которые до начала сентября и были отправлены в Сибирь. Для организации притока новых заявлений пришлось отправить в Рурскую область агента, выделенного руководством «дружеской организации».
Вербовка специалистов шла так трудно потому, что «руководящие органы германской прессы и весьма влиятельная и авторитетная профессионально-техническая организация германских инженеров (ФДИ)» развернули «бешеную кампанию» против переезда иноработников в СССР, в особенности «на безвалютных условиях». Под нажимом этой организации был расторгнут ряд уже заключенных со специалистами договоров. «Полиция также пыталась всячески препятствовать отъезду работников (затяжка в выдаче паспортов, запугивание и т. д.)».
Вербовка обогатителей совпала по времени со «срочным набором» этих специалистов для Магнитогорска и Механобра[21] на безвалютных условиях. Поскольку «Кузбассуголь» предлагал своим 10 обогатителям оплату до 200 марок в месяц валютой, пришлось переждать сначала отъезд «безвалютных».
К концу сентября выяснилось, что не удастся набрать и 500 человек чистых проходчиков, «углубщиков» шахт. Их заменили рабочими, по нескольку лет проработавшими «на породе». Застопорился и набор 100 «крепильщиков», каковых в Германии вообще не оказалось, поскольку здесь «организация работ креплений выработок» производилась теми же рабочими, что трудятся и на выемке угля. Практически невыполнимой оказалась директива о приглашении исключительно холостых работников.
До 1 октября выехали из Германии 353 человека — 44 % от выбранных Зайдманом. Средний возраст выехавших рабочих оценивался им в 32—33 года, средний стаж работы в 8—10 лет, средняя продолжительность безработицы в 10—12 месяцев. Качественным считался и набор специалистов, общая численность которых составила «около 100 человек»: с трехлетним стажем — 7,4 %, с пятилетним стажем — 17 %, со стажем от пяти до десяти лет — 31,6 %, со стажем свыше десяти лет — 44 %. Всего из трех стран отправке в Сибирь подлежали 816 человек[22].
Таким образом, осенью 1932 года поток горняков в Кузбасс достиг своего пика. «В августе и сентябре, — сообщал Гросскопф, — иммиграция росла от недели к неделе; в октябре она достигла апогея, с ежедневным транспортом прибывали от 20 до 50 человек». Пошедший затем на убыль поток не прекратился совсем, но теперь основную его часть составляли уже не немцы, а чехи и другие иностранцы[23].
Одновременно существовал и довольно значительный обратный поток добровольцев, разочарованных приемом и предстоящими условиями труда и быта. Из 441 человека, прибывших осенью 1932 г. в Ленинск, «негодного элемента» оказалось 123, то есть 30 %. Они выехали назад уже к январю 1933 года.
Объясняя потери, власти сетовали на «халатное отношение к делу вербовщиков» (набрали большое количество «нежелательных и непригодных к работе на производстве элементов» — больных язвой желудка, ревматизмом, туберкулезом; специалистов «ненужной квалификации» — пивоваров, садовников, парикмахеров; случайных людей — самогонщиков, картежников и пр.). Не желали трудиться в шахте некоторые американцы, в погоне за легкой наживой оставившие у себя на родине собственные дома, автомобили и от пяти до двадцати тыс. долларов в банке[24]. Отмечалась и неподготовленность советских организаций к приему и размещению огромного числа иностранцев, к обеспечению их обещанной работой.
7. Немецкие горнорабочие и специалисты в Кузбассе
Сибирская индустриальная колония находилась постоянно в поле зрения Гросскопфа. Периодически он отправлял в посольство свои доклады с характеристикой положения дел в ней, поддерживал разнообразные связи с самими германскими гражданами и нужными организациями края, оказывая помощь в решении назревших проблем. Он пытался не только восстановить права своих подопечных, пострадавших от незаконных действий, но и воспрепятствовать пагубному воздействию на них «безбожного коммунистического пролеткульта». Особенно же велика была его роль в организации помощи «возвращенцам», выезд которых с «родины трудящихся» нередко напоминал паническое бегство.
Уже первые рабочие дни, где бы они ни проходили: на шахте, на заводе, в механическом цехе — приносили вновь прибывшим глубокие разочарования. Холодные и мокрые штольни, недостаточное освещение, несоблюдение мер безопасности, нехватка орудий и инструментов и несовершенство имеющихся, а также почти повсеместное отсутствие душевых в раздевалках — вот что находили они на своей новой работе. При таких условиях достичь высокого заработка, обещанного в договоре, было невозможно. Так, договорная тарифная ставка для шахтеров составляла восемь рублей в смену или 200 рублей в месяц, что было гораздо меньше обещанного. На деле же и гарантированный минимум зарплаты в 200 рублей не выдавался. Забойщику, к примеру, при расценках 5 руб. 75 коп. за упряжку, при выполнении 100 % плана за 24 рабочих дня, с прибавкой 10 % за полный выход и выполнение нормы, начисляли 151 руб. 80 коп. Проходчик получал чуть больше, из расчета семь рублей за упряжку[25].
Еще хуже было тем, кто приезжал в Сибирь вообще без договора и должен был трудиться на тех же условиях, что и русские рабочие. «Горняки, зарабатывавшие в Верхней Силезии 5,82 рейхсмарки, в Рурской области — 7,8 рейхсмарки за смену, в итоге зарабатывают здесь три рубля, иногда только 80—90 копеек за смену, в зависимости от того, как штейгер оценит выполненную работу. Отдельные работы, к примеру, рытье ям, крепеж деревом и др., оцениваются по особым, еще более низким тарифам»[26].
Перевыполнить норму в это время было делом довольно трудным. Мешала организация труда, недостатки которой отмечали все проверявшие работу шахт комиссии. В отчетах констатировалось, что «порожняк и электричество, как и сжатый воздух, подаются по забоям несвоевременно и с большими перебоями», поскольку у компрессоров не хватает необходимых частей. Качественные инструменты и материалы, лес, цемент, балласт и т. п. отсутствуют, отбойные молотки плохие, за смену их надо менять два-три раза. Нет подсобных рабочих, забойщики сами отвозят добытый уголь, за что им платят как подсобникам. Для работы в глубокой воде нет резиновых брюк, а скверного качества сапоги, выданные на год, выдерживают всего два-три месяца. Те же, кто хотя и получил хороший резиновый костюм, не могут его носить в холодных шахтах глубиной от 50 до 100 м, так как теплое белье под него не выдается, а в продаже такового нет. Оставляла желать лучшего вентиляция в шахтах: спустя один-два часа после запуска она переставала работать из-за густого дыма, заволакивавшего шахту.
Ко всем этим бедам добавлялись пороки руководства: рабочих в открытую обманывали десятники, производившие неверные замеры и приписывавшие «своим» (тем, «с кем выпивают») больше, чем сделано, часто за счет «чужих». В начале 1933 года несколько таких десятников были уволены по жалобам рабочих, но это мало улучшило ситуацию[27].
Уже в сентябре 1932 года из-за недостатка средств и материалов «Кузбассуголь» был вынужден прекратить проходку новых шахт, и все прибывшие сюда шахтеры-проходчики остались без работы. Часть их была переведена в забойщики — с большими потерями в заработной плате, которая составляла в среднем 100—120 рублей, часть рабочих стала использоваться только три раза в неделю (работа через день). Так что многие оказались и в Сибири на положении безработных.
Иностранцы были недовольны также жильем и продовольственным снабжением. Стандартные дома — сколоченные наспех деревянные бараки, в которых размещались рабочие, жильем можно было назвать с большим трудом. Даже не слишком избалованные условиями жизни в Германии люди, получив комнату в таком бараке на четверых холостяков, впадали в отчаяние. «В бараках полно клопов, — жаловались они консулу, — в окна и двери дует, деревянные потолки и стены в сколоченных наскоро жилищах сделаны из необструганных досок, топлива не хватает. Мебель — это железные подставки для тонких, едва в пять сантиметров толщиной травяных матрацев или деревянные нары. На каждого человека — тонкое шерстяное одеяло, таз или ведро для умывания, и полное отсутствие какой-либо кухонной или столовой посуды и белья». Не было даже простых угольных лопат для топки печек. Плохие печи дымили, а тепло уходило наружу[28].
По ночам было так холодно, что волосы примерзали к железным прутьям кроватей. А один немецкий рабочий на Байкайме, в Ленинске, как значилось в одной из спецсводок, во время сна в помещении, где температура опустилась до –28°, «обморозил нос»[29].
Дневное довольствие в общественной столовой обходилось рабочему в 2,4—2,6 рубля (60 коп. завтрак; 1,05 руб. обед; 80 коп. ужин)[30]. При месячной зарплате в 150 рублей такие расходы были бы ему доступны, если бы этим питанием можно было бы и ограничиться. Хлеб (по карточкам) стоил 62 коп. за кг, маргарин — 9 руб. за кг, масло — 1 кг в месяц за 14,95 руб., сахар — 2 кг в месяц по 13 руб. за кг. В результате для обновления износившейся одежды и обуви денег не оставалось даже у холостых рабочих. Женатым же, и особенно имеющим детей, нужно было еще обеспечивать свои семьи.
Качество питания в общественной столовой поначалу также вызывало много жалоб. После того как комиссии из Москвы и Новосибирска провели инспекторскую проверку (в Прокопьевске, на Байкайме в Ленинске), инициированную жалобами Гросскопфа в посольство и в МИД, пища стала лучше, качественнее; порции увеличились. Однако жалобы на ее однообразие (суп с капустой и каша) продолжались, и в целом рабочие оценивали свое питание как недостаточное.
Снабжение иностранцев продовольствием и предметами первой необходимости осуществлялось через особую систему Инснаба, в магазинах которой можно было наблюдать относительное разнообразие продуктов, но и достаточно высокие цены. Однако даже в магазинах Инснаба нельзя было купить лук и другие овощи, свежую рыбу и свиное сало, крупы, горох. Раздражало также оскорбительное отношение партийных и хозяйственных функционеров к требованиям трудящихся. На собрании немецких рабочих на Байкайме по поводу прекращения выдачи масла иждивенцам заведующий конторой Инснаба, сам бывший «американец», член партии Дубецкий заявил рабочим: «Если вы к нам приехали есть масло, то вы можете ехать обратно, а мы его скушаем и без вас, там есть еще много безработных, мы выпишем еще больше»[31].
Чтобы свести концы с концами, купить овощи на рынке, даже те рабочие, которые получали 250 руб. в месяц, были вынуждены добывать деньги продажей вещей, привезенных с собой из Германии.
Недовольство немецких горняков выражалось в многочисленных жалобах, которые они высказывали в магазине, столовой, на партийных и рабочих собраниях. Многие, только разведав обстановку на месте предстоящей работы, поворачивали обратно. Когда выяснилось, что руководство не в состоянии осуществить свои обещания, началось повальное бегство в Германию. Уже к середине ноября 1932 г., согласно данным Гросскопфа, из Новосибирска выехали около 200 рабочих со своими семьями, среди которых было около 50 женщин и детей[32].
Власти предприняли отчаянную попытку задержать всех, объявивших о своем возвращении на родину. «Все рабочие, — писал Гросскопф, — которые заявили об увольнении, чтобы вернуться в Германию, были сначала на месте обработаны партийными органами. На собраниях их заклеймили как “контрреволюционеров”. Имели место и угрозы. Примерно 16 немцев, которые около шести месяцев назад сумели сбежать из Германии из-за политических преследований и заняли здесь ответственные посты или жаждут занять таковые, особенно отличились при терроризировании своих новых товарищей. Если эти мероприятия не имели успеха, неприятности продолжались. Затягивались на дни и недели расчеты, удерживались паспорта. Когда реэмигранты прибыли в Новосибирск, их снова подвергли обработке руководители угольного треста, партийных и профсоюзных организаций. Им предлагалась работа в Донбассе, на Урале и на других промышленных стройках <…>. Одновременно продолжались и каверзы. Власти удерживали их паспорта, отказывали в размещении и питании и создавали трудности в приобретении проездных билетов»[33].
Большая группа возвращавшихся на родину рабочих была задержана в Новосибирске во второй половине октября 1932 года на 10—14 дней. 17 человек выехали в Москву без оформления документов[34] и искали затем поддержку в посольстве. Консул связывал эту задержку со стремлением советских властей не допустить их возвращения на родину до начала выборов в рейхстаг, чтобы не подрывать авторитет КПГ. Он писал, что понадобилось приложить большие усилия, чтобы их отправить. Сложности заключались в необходимости обеспечить возвращавшихся рабочих временным жильем в краевом центре, продовольствием — не по рыночной, немыслимо высокой цене. Главную головную боль создавала отправка несостоявшихся строителей социализма по железной дороге, поскольку поезда прибывали в Новосибирск уже переполненные до краев. «Так как руководство угольного треста, его партийная и профсоюзная организации чинят всевозможные препятствия, размещение, продовольственное снабжение, приобретение виз и отправка каждой группы требуют консульского вмешательства», — писал Гросскопф. В это время он констатировал также еще вполне корректное отношение краевых властей к его проблемам. При наличии оснований визы, как правило, оформлялись в течение положенных 48 часов. Власти по его просьбе помогали размещать беженцев в бесплатном общежитии «Кузбассугля», обеспечивали их столовыми карточками и продуктами по твердым ценам из магазина Инснаба для пятидневного пути до Москвы, помогали с билетами на поезда. Но уже тогда это требовало неоднократных продолжительных переговоров с краевым правительством, которые в большинстве случаев проходили «на грани»[35].
Уже тогда, в конце 1932 года, Гросскопф считал, что очередной эксперимент с использованием иностранной рабочей силы в СССР (к первым он относил опыты 1920—1921 и 1930—1931 гг.; последний закончился бегством из Донбасса группы немецких рабочих в 300 человек) не удался. Возвратное движение превосходит во много раз идущий извне поток, констатирует он. Заявки о возвращении подают группы в 60 и более человек. Чтобы смягчить отрицательное впечатление в Германии от бегства из СССР немецких рабочих и удержать основную массу их в стране, правительству требуется предпринять большие усилия. На успех, полагал консул, можно рассчитывать только при условии, что заработная плата для холостых рабочих будет повышена до 300 руб., а для семейных с детьми — до 500, при одновременном расширении рациона питания и достаточном обеспечении рабочих одеждой, бельем, обувью и другими предметами потребления. «Но и тогда будут недовольные, так как русские просто не в состоянии обеспечить немецким рабочим удовлетворение их повседневных привычек, таких как кино, кофе, обычная кружка пива и т. д.», — считал он[36].
Во время вербовки агентами КПГ рабочим было настоятельно не рекомендовано (а коммунистам — запрещено) обращаться в консульство. «Это звучало как заклинание: “Консульство для вас не существует!” Шахтеры, приехав сюда, и в самом деле обходили консульство стороной, хотя иногда по четыре-пять дней шатались по городу. И это при том, что консульство находится только в одной минуте ходьбы от гостиницы “Динамо”, в которой они по прибытии получают довольно неплохое содержание… Теперь же, при возвращении на родину, все они хотят получить помощь консульства»[37].
Повальное бегство немецких рабочих из Кузбасса заставило германское посольство вступить в переговоры с НКИД о необходимости урегулировать возникшую проблему. Поскольку возвращенцы в большинстве своем не имели средств, немецкое правительство настаивало на том, чтобы советские организации (в первую очередь московское представительство «Кузбассугля») взяли на себя транспортные расходы на дорогу до границы, по меньшей мере. Необходимо было сделать представление НКТП, не создавшему нормальных условий труда и жизни рабочим, как было обещано в Берлине. НКИД обещал удовлетворить просьбы, в том числе безотлагательно уволить служащих, которые при вербовке рабочих приукрашивали реальность[38]. Обещания, однако, выполнены не были, и в 1933 г. шахтеры оплачивали проезд от Москвы до Германии либо из собственных средств, либо из средств, предоставленных им Немецкой кассой взаимопомощи[39].
После уже упомянутой проверки состояния дел в «Кузбассугле» московской комиссией, инспирированной германским посольством по жалобам Гросскопфа, положение иностранцев действительно постарались улучшить. Всем начислили за последние три месяца, считая дни прибытия, зарплату в 200 руб. Были повышены тарифы на 20—25 %. Для покупки зимней одежды и обуви (валенок) каждому рабочему выделили доплату на шесть месяцев в размере 115 руб.
Но одновременно повысились цены на продукты в магазинах системы Инснаба (на 20—30 %). Так что в целом повышения уровня жизни не произошло[40].
В дальнейшем властям пришлось не только разрешить иностранным рабочим заводить личное подсобное хозяйство, но и начать активную работу по инициированию такой деятельности. Были выделены земли под огороды, при бараках стали сооружать стайки для содержания скота и птицы. Началось активное трудоустройство жен горняков.
Одновременно шла массированная идеологическая обработка иностранцев с целью склонить их к принятию советского гражданства. Немецкие секции ВКП(б), многочисленные партийные, профсоюзные функционеры, активисты КПГ в СССР развернули «борьбу за большевистское воспитание каждого иностранного рабочего в сознательного участника коммунистического строительства». К делу были подключены периодическая и стенная печать, коммунистическая заграничная пресса, политические, в том числе женские, клубы, профсоюзы, группы переводчиков из числа говорящих по-немецки коммунистов, «сознательных» рабочих, бывших военнопленных и немцев-колонистов. В общежитиях были оформлены «красные уголки», где можно было прочесть «Москауер Централ-цуйтунг», местную немецкую газету «Дер Ландманн», «Арбайтер-Иллюстрирте»[41].
Было развернуто ударническое движение, соцсоревнование между бригадами, победители которого поощрялись премиями: деньгами и продуктами (по одному килограмму масла и мяса в месяц дополнительно), промтоварами, поросятами, кормом для скота, курортными путевками, экскурсиями в живописные места Сибири и всего СССР (по Оби и Волге, на Алтай, в Сталинск, на Кавказ). Ударников стали отправлять в Москву для участия в майских и ноябрьских торжествах. Это ограничивало отъезд в отпуска на родину, из которых многие уже не возвращались назад. Конфликтные вопросы о «неправильных замерах, обсчетах и пропавших упряжках», введении сверхурочных работ без оплаты (свыше восьмичасового рабочего дня, в выходные дни под видом «коммунистических субботников») стали рассматриваться особыми комиссиями с участием самих рабочих.
Иностранцы были освобождены от уплаты подоходного налога, который уплачивали за них полностью или частично предприятия, заключившие с ними договоры. Для достижения гарантированного минимума зарплаты шахтеров в 200—300 рублей в 1933 году были пересмотрены тарифы. С этого времени их заработок стал приблизительно в три раза превышать зарплату русских рабочих (немцу за одну упряжку добытого угля стали платить 10—12 руб., русскому рабочему — 3 руб. 92 коп.)[42]. И хотя такую сумму не всегда удавалось получить, разная оценка труда русских и иностранных рабочих становилась камнем преткновения в отношениях между ними, порождала зависть, вражду местного населения к иностранцам.
В целях задержки в стране лучших рабочих и специалистов власти поощряли вызов семей, женитьбу холостых мужчин на русских женщинах. Были созданы детские сады и немецкие школы. В Ленинске и Байкайме, где к октябрю 1933 года оставались 70 немецких рабочих и 10 специалистов, большинство которых работали проходчиками и забойщиками на Емельяновской шахте, в «красных уголках» стали функционировать политические кружки («ленинизма и текущей политики»). Занятия в кружках проводились на немецком языке пять раз в месяц, германские партийцы информировали членов кружка о международном положении, о роли профсоюзов в СССР, о соцсоревнованиях. Все доклады были идеологически выверены. Даже так называемые «культурные вечера» (с привлечением «художественных сил Дворца культуры») проходили с «постановкой докладов»: «ответ на провокации Гитлера о голоде в СССР», «о коллективной договорной кампании», «о Лейпцигском процессе» и др. На Байкайме для немецких рабочих была создана библиотека с 2553 книгами на немецком языке, 500 из которых были куплены на средства рудкома. Все иностранные рабочие были вовлечены в МОПР и Осоавиахим. В отчетах рудкома значились и другие кружки (русского языка, шахматный, литературный, музыкальный, физкультурный, «читки газет»)[43].
Коммунистическая пропаганда, отмечалось в консульских докладах, нацеленная на формирование из немецких рабочих и специалистов антагонистов капитализма, предполагала подготовку из них своего рода «ударного отряда» для строительства будущей советской Германии. Русификация, которая считалась достигнутой в случае принятия советского гражданства рабочим или специалистом, отходила на второй план[44].
К середине 1933 года материальное положение и общее настроение оставшихся на Байкайме рабочих заметно улучшились. При их участии были отремонтированы все бараки, в которых они жили, выстроены погреба для хранения овощей, стайки для коров, свиней. На трех га огородов выращивались овощи. К тому же шахта дополнительно обеспечивала их картофелем, капустой, сеном и соломой. Шахткомы стали помогать рабочим в снабжении зимней одеждой и обувью (полушубками и валенками).
В Прокопьевске был организован сельскохозяйственный кооператив иностранных рабочих в составе 150 человек, которые взяли дело обеспечения колонии продовольствием в свои руки. «Кузбассуголь» приобрел для него 30 коров, число которых вскоре увеличилось до 50, 50 свиней и 110 кроликов. Было посажено 41 га овощей. В результате рабочие семьи стали получать молоко, а общепитовские столовые — мясо.
Таким образом, частично положение удалось выправить созданием исключительных условий труда и быта для иностранных рабочих, принятием экстраординарных мер по их обеспечению всем необходимым. Многие бригады стали давать высокую производительность труда, выполняя и перевыполняя на 150 % и более дневные и месячные нормы выработки. В многочисленных отчетах констатировалась также огромная польза от немецких специалистов, их добросовестный труд, их высокая квалификация, их благотворное влияние на рабочих. Но имели место и сетования на незнание русского языка, что способствовало замкнутости и закрытости их частной жизни, и затрудняло с ними какую-либо идеологическую работу[45].
В начале 1933 года, по не совсем точным данным Крайкома Союза угольщиков, в угольной отрасли Сибири работали из числа иностранцев: Прокопьевск: рабочих — 469, специалистов — 34, членов семей — 642; Анжеро-Судженск: рабочих — 93, специалистов — 8, членов семей — 157; Ленинск: рабочих — 276, специалистов — 18, членов семей — 243; Кемерово: рабочих — 49, специалистов — 13, членов семей — 38; Томск: рабочих — 21, специалистов — 38, членов семей — 35; Новосибирск: рабочих — 0, специалистов — 80 , членов семей — 10[46].
Национальный состав: в Прокопьевске и Анжеро-Судженске — немцы и чехословаки; в Ленинске — немцы и американцы. Немцев: в Прокопьевске — 190, в Ленинске — 109[47], в Анжеро-Судженске — 33.
В Сталинске (Новокузнецке) в 1931 году работали 148 немецких рабочих и специалистов, из них 23 женщины. Рабочие планы они выполняли на 103—110 %. Особенно ценились взрывники. В одном из отчетных докладов Отдела национальностей при КИКе о работе за 1931 год говорилось: «Несмотря на то что динамит у них экономится на 30—40 %, эффект от взрывов большой… у них заранее подсчитано, сколько камня будет от того или другого взрыва, а их предварительные подсчеты всегда правильны»[48]. К концу 1933 г. в Кузнецкстрое оставались еще 60 строителей и 60 металлургов. Из 37 иностранных рабочих Кемеровского механического завода (токари, слесари, монтеры, модельщики) — 16 были немцами. На Томском механическом заводе, где изготовлялись отбойные молотки, трудился 21 иностранный рабочий, из них 10 немцев[49].
Труд немецких специалистов использовался в кожевенной, стекольной, швейной и других отраслях промышленности, а также в кооперации и торговле. В сибирских городах оставались 10 медиков, до 10 вузовских работников, профессоров из числа специалистов, давно проживавших в СССР, владевших русским языком. Всего на 1 апреля 1933 года в ЗСК (Западно-Сибирском крае) трудились 1074 иностранных рабочих и 298 специалистов, а вся колония с учетом членов их семей (798 жен и 670 детей) составляла 2857 человек[50].
В июле 1933 г. власти смогли заявить о значительном улучшении положения дел. Очередные отчеты констатируют происшедшую «в основном» акклиматизацию «инорабочих в Сибири». Они «включены в ударничество, соцсоревнование, учебу, посев в домашнем хозяйстве, воспитание детей в детсадах, лагерях». Ими воспринята «система нашего управления». «Удовлетворение получаемой зарплатой приостановило массовую текучесть»[51].
Но это было лишь временное улучшение…
8. Конец иностранной индустриальной эпопеи в СССР
Неутешительные прогнозы консула о дальнейшей судьбе немецкой колонии в Сибири, да и всей затеи с привлечением к индустриализации иностранной рабочей силы оправдались к концу 1930-х гг. И для того были гораздо более веские причины, нежели отсутствие жизненных благ, привычных для иностранцев. После прихода к власти в Германии нацистов произошло резкое ухудшение советско-германских отношений, что не могло не сказаться на положении немецких рабочих в Советском Союзе. Были прекращены массовые наборы новых контингентов рабочих в Германии.Перемены произошли и в отношении к германским рабочим и специалистам среди населения, они нередко стали рассматриваться как «фашистские приспешники», шпионы, умышленные вредители и саботажники. Все чаще в советской прессе стали звучать голоса о неэффективности использования труда высококлассных иностранных специалистов, о необходимости заменить их доморощенными «красными» кадрами. Резко усилилась идеологическая обработка, началось преждевременное расторжение трудовых договоров, высылки из страны и аресты германских граждан.
Так, 31 мая 1934 г. Гросскопф сообщил послу о досрочном расторжении трудовых соглашений с двумя германскими инженерами в Новосибирске, поводом стало их участие в консульском приеме 1-го мая. Оба пренебрегли при этом приглашением на торжественное празднование Дня международной солидарности трудящихся, которое устраивал трест «Кузбассуголь» и на которое из всех приглашенных иностранных специалистов явились только двое «марксистов». Консул усматривал в этом некую новую тенденцию в действиях властей, которая уже нашла свое проявление в увольнении четырех немецких архитекторов, участвовавших в праздновании Дня труда в консульстве. Гросскопф особенно сожалел о потере Карла Хауера из Бейтона, директора шахты, который пользовался огромным авторитетом у рабочих и, ко всему прочему, был «доверенным лицом консульства»[52].
Камнем преткновения стал в это время также вопрос о валюте, необходимой стране, проводившей индустриализацию. В СССР продолжалась практика отказа от долгосрочных трудовых договоров, заключенных с немецкими инженерами и квалифицированными рабочими, в которых предусматривалась выплата хотя бы малой части заработной платы в валюте. Многочисленными становились случаи, когда от инженеров требовали отказа от указанного в уже заключенном договоре права на валютные выплаты под угрозой аннулирования самого договора. Сотни немецких специалистов были досрочно уволены по этой причине.
Поскольку дипломатический путь для урегулирования всего комплекса вопросов был закрыт (так как советское правительство рассматривало положение иностранных рабочих и специалистов в СССР как чисто внутреннее дело и не вступало в межгосударственные переговоры), то у иностранцев оставался единственный путь защиты указанных в договоре прав — обращение в советский суд. Но это была лишь теоретическая возможность, не работавшая на практике. Суды, как правило, отклоняли жалобы на основании неправильного истолкования работниками условий договора и положений трудового права. Посольство считало, что жаловаться властям в Советском Союзе не имело смысла еще и потому, что истцы, во-первых, могли потерять право на квартиру и продовольственное снабжение, и во-вторых, требовалось слишком много средств, чтобы выдержать весьма продолжительные сроки рассмотрения дел. В итоге МИД Германии расценивал участие немецких специалистов в индустриализации Советского Союза как весьма тяжелое для себя бремя[53].
В 1933—1934 гг. продолжился процесс выезда немецких рабочих и специалистов из СССР и по собственной инициативе, активное участие в котором принимал германский консул. Можно смело утверждать, что одной из причин плохой «приживаемости» немецких рабочих и специалистов в сибирских условиях являлось присутствие здесь германского консульского представительства. Гораздо проще входили в новую жизнь рабочие из США, которые приезжали в СССР по рекомендательным письмам «Интуриста» (в США не было еще советских консульств) и затем приобретали здесь виды на жительство для иностранцев[54]. Американцы были представлены главным образом бывшими российскими и восточно-европейскими эмигрантами: русскими, украинцами, югославами, поляками, литовцами. Они владели русским языком, для их обслуживания не требовались переводчики, нехватка которых усложняла общение немцев с местным населением. Эти «американцы» быстро «обрусели», привыкли к местным условиям и, как отмечалось в одном из отчетов, «участвуют в общественной работе вместе с русскими и вместе начинают бороться со всякими неполадками в производстве и с появившимся иногда разгильдяйством в своей среде. Из них есть многие хорошие борцы за производство и социализм»[55].
Иначе обстояло дело с немцами. Незнание языка, чуждая среда, суровый климат препятствовали быстрой адаптации людей, а возможность в любой момент воспользоваться услугами своего представительства, найти в нем помощь и защиту, делала их более независимыми, раскованными и свободными. Шахтеры чувствовали за своей спиной дыхание отечества, и знали, что при неблагоприятном развитии событий могут вернуться туда. Многие сделали это, даже несколько адаптировавшись в СССР.
Еще одна проблема, тревожившая приглашенных специалистов, — это остававшийся нерешенным вопрос о судьбах детей, а главное, подростков, прервавших в связи с переездом свое образование. Отсутствие немецких учебников, квалифицированных преподавателей, незнание русского языка делали невозможным перевод детей в русские средние школы[56].
В период с 10 мая по 21 сентября 1933 г. из Западно-Сибирского края выехали 120 рабочих и специалистов. Большей частью немцы, прожившие в Сибири в лучшем случае один год. Они выезжали «самовольно» по причине «нежелания работать». К апрелю 1934 г. заметно поредевшая иностранная индустриальная колония в ЗСК выглядела следующим образом.
В Сталинске оставались 54 специалиста (с 56 иждивенцами) и 81 рабочий (почти все немцы — металлурги). С иждивенцами (103, в том числе 43 ребенка) колония насчитывала 294 чел. В Прокопьевске, где по-прежнему трудилось больше иностранцев, чем в других местах, оставались 55 специалистов и 280 рабочих-угольщиков. С иждивенцами (435) и детьми (253) колония насчитывала 852 чел. 50 % ее составляли немцы, 40 % — чехословаки, 10 % — югославы и венгерцы. В Ленинске оставались 474 иностранца (21 специалист, 77 их иждивенцев, 168 рабочих, 248 их иждивенцев, в том числе 102 ребенка). 108 рабочих — американцы, остальные — немцы. В Анжеро-Судженске трудились 9 специалистов и 89 рабочих (немцев — 24, югославов — 27, чехословаков — 30, венгерцев — 10). Вместе с иждивенцами и детьми (59) колония насчитывала 220 чел. В Кемерово — 189 (23 специалиста, 37 рабочих, из них 24 механики и 36 угольщики). Среди 129 иждивенцев было 68 детей.
В Новосибирске проживали 137 строителей и управленцев (41 специалист, 57 их иждивенцев, 10 рабочих, 19 их иждивенцев, в том числе 30 детей). Составляли новосибирскую колонию немцы, за исключением семи чехословаков. В Омске работали 12 специалистов и шестеро рабочих (немцев), а вся колония составляла 39 чел. Томская колония насчитывала 25 чел. (все немцы), на химическом заводе в Белово трудились еще 24 немца. Таким образом, в целом 225 специалистов, 314 их иждивенцев, 681 рабочий, 1015 их иждивенцев. Общее количество детей составляло 575, а вся колония насчитывала 2254 человека[57].
К концу 1933 г. сохранялась немецкая колония в Восточной Сибири, насчитывавшая, по данным Гросскопфа, 185 человек. Здесь самая большая группа рабочих — 31 человек (28 семей) — трудилась на металлическом заводе им. Куйбышева в Иркутске. Это были остатки тех, кто приехал в СССР в 1931—1932 гг., и почти все они состояли в КПГ или РКП(б)[58].
Иркутская колония, как считал Гросскопф, была в материальном отношении одной из самых благополучных. Занятые на металлическом заводе треста «Цветметзолото», немецкие рабочие почти все без исключения были коммунистами из Саксонии. Поэтому между ними и консульством не было постоянной связи. В противовес тяжелому положению немецких горнорабочих в Кузбассе, дела рабочих в Иркутске обстояли относительно хорошо, так как их заработок был значительно выше, а снабжение продуктами в отрасли треста «Цветметзолото» считалось лучшим в Советском Союзе[59].
Гросскопф продолжал проявлять неустанную заботу о германских гражданах, проживавших в Сибири. Он не только делал все возможное, чтобы помочь отъезжающим на родину. Он активно работал с ними, ходатайствуя о предоставлении работы в Германии самым лучшим сибирским специалистам. Некоторым он помог устроиться на неполную рабочую неделю (3 дня) c небольшим на первое время заработком в 80—90 марок. Но и это уже было достижением.
«Подрывная работа немецкого консула в Новосибирске и пропаганда его агентов» неоднократно фигурировали в отчетах разного рода комиссий, изучавших причины «текучести иностранных кадров». «Работа консула, — как значилось в одном из таких отчетов, — заключается в запугивании немецких рабочих потерей права на возврат в Германию, в выдаче паспортов на проживание только в течение года в Союзе или в Германии без права выезда в другую страну»[60]. Вряд ли эти обвинения были справедливы. Власти перекладывали вину за состояние дел с больной головы на здоровую. В то же время эти обвинения создавали основу для фабрикации дела НКВД о «контрреволюционной» работе в Сибири германского консульства.
К концу 1934 г. немецкая индустриальная колония в Сибири практически растаяла. Основная масса немецких семей выехала на родину. Сказалось, очевидно, и улучшение положения в самой Германии, которая оправлялась от поразившего ее кризиса.
Характеризуя индустриальную колонию Сибири в своем докладе от 21 декабря 1934 г., Гросскопф замечал, что здесь остались главным образом убежденные коммунисты или политэмигранты. Самая большая колония сохранялась в Прокопьевске (120 человек). Оплата труда, в особенности молодых инженеров и рабочих, приближена к оплате труда русских. Почти прекратились выплаты заработной платы в валюте, они сохраняются только в отношении немногих старых инженеров — консультантов при постройке новых шахт. Не ведутся более и массовые вербовки иностранцев[61]. Заметно сократилось число немецких штейгеров и рабочих в цехах. Расформированы ударные бригады шахтеров[62]. Теперь все иностранцы трудятся в бригадах вместе с русскими рабочими. Сохраняющиеся еще магазины системы Инснаба уже практически пусты[63].
В конце 1934 г., после учиненного НКВД разгрома «контрреволюционных организаций» в Немецком районе и немецких селах других сибирских районов, в крае были приняты все меры к устранению из сельской местности с немецким населением всех граждан иностранного подданства, работающих в советских организациях. Совершенно секретное распоряжение председателя ЗСКИКа Ф. П. Грядинского на этот счет ушло 22 декабря в адрес 28 руководителей его отделов «для неукоснительного исполнения». «Ни один иностранный подданный, — говорилось в нем, — без предварительного согласования с Управлением НКВД по ЗСК не должен быть допущен для работы в какой бы то ни было должности в сельской местности». Всего было выявлено и уволено 17 иностранноподданных, в том числе учителя, служащий сельпо, инструктор маслопрома, мельник, колхозный счетовод, инструктор животноводства и др.[64]
Справедливости ради надо сказать и о том, что само советское руководство в это время стало проводить более осмотрительную политику в отношении иностранных рабочих и специалистов. Были повышены требования к их профессиональным качествам, начались увольнения тех, кому на смену могли прийти русские специалисты. Увольнения проводились под видом сокращения объема работ, с выплатой причитающегося по договорам выходного пособия, а при отсутствии договоров — с выплатой двухнедельного пособия и цены обратного проезда. По окончании срока действия договора его, как правило, не перезаключали. В то же время для осевших в Кузбассе «иноработников» были введены 10-процентная надбавка к заработной плате за трехлетнее пребывание в Сибири и увеличение на три дня тарифного отпуска[65].
По состоянию на ноябрь 1935 г. в СССР оставались около 2000 германских граждан из числа специалистов, квалифицированных рабочих и «прочих временно проживающих немецких пролетариев», — говорилось в докладе посла Шуленбурга[66] [2]. Автор доклада понимал всю безысходность положения немецкой индустриальной колонии в СССР. «В ближайшее время немецкие специалисты отыграют свою роль окончательно, — прогнозировал дипломат. — Их служба уже сейчас признается ненужной. Но возникающая из-за этого потеря немецкого влияния в Советском Союзе будет еще не самой важной. Гораздо серьезнее проблема фольксдойче — новое поколение русских немцев не свободно от влияния коммунистического учения. Поэтому вряд ли следует ожидать прироста числа германских граждан, верных своему государству и сохраняющих свое немецкое самосознание. Ибо нет надежды на то, что в обозримом будущем будут восстановлены основания, на которых покоилась самобытная жизнь российских немцев с их экономическими и культурными традициями».
В конце 1930-х гг., по данным германского посольства в Москве, в СССР насчитывалось всего 320—330 немецких рабочих и специалистов[67]. В Сибирском консульском округе в 1936 г. оставалось приблизительно 100 человек[68], да и это незначительное количество продолжало сокращаться, правда, теперь уже не в результате выезда, а из-за утраты германского гражданства. В Новосибирской области на учете ОК ВКП(б) в 1942 г. состояли 22 немца, пять австрийцев, один венгерец и один чех. Это были бывшие «добровольцы интербригад», «добровольцы Испании», резерв КИМа и др.[69] Часть тех, кто не выехал из СССР, сгинули во время «большого террора» 1937—1938 гг. Примерно 1/4 часть из списка в 1453 «немца», расстрелянных в ЗСК по постановлению НКВД и прокурора СССР, — это лица, родившиеся за пределами Советского Союза[70].
(Окончание следует.)
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Карл Кёнитцер, евангелического исповедания, родился 25 сентября 1892 г. в Берлине, юрист по образованию. Во время войны в 1914—1919 гг. выполнял обязанности секретаря окружного суда в Белостоке, затем служил юристом в Берлине. С 1921 г. на службе в МИДе (оберсекретарь, с 1925 г. — инспектор юстиции, с 1926 г. — консульский секретарь, с 1929 г. — оберинспектор). Служил в Софии, Лондоне. 10.02.1932 г. получил назначение в Новосибирское консульство, сменил здесь секретаря Феликса Гюбнера. После отъезда Гросскопфа и до вступления в должность нового консула вел дела в консульстве, в августе 1937 г. перебрался в Манилу, стал канцлером, служил в Нанкине и Шанхае, после войны в 1946—1951 гг. находился в американской оккупационной зоне, интернирован. В звании канцлера 1 класса служил до выхода в 1957 г. на пенсию в Генеральном консульстве в Сиднее. Умер 19.02.1971. Эти данные любезно сообщены Л. П. Белковец руководителем Политического архива МИД Германии д-ром Марией Кайперт в январе 1997 г., когда доступ к делу Кёнитцера еще не был открыт для исследователей.
2. Фридрих Вернер граф фон дер Шуленбург был назначен чрезвычайным и полномочным послом в Советском Союзе 16 июня 1934 г. и занял свой пост в Москве в октябре 1934 г. в возрасте 59 лет.
Родился Шуленбург 20 ноября 1875 г. в семье не слишком зажиточного прусского офицера, после окончания гимназии и годичной службы вольноопределящимся в течение четырех лет изучал юриспруденцию в Лозанне, Берлине и Мюнхене. Консульскую службу после сдачи положенного экзамена начинал вице-консулом кайзеровского правительства в Барселоне в 1903—1905 гг., продолжил ее в Лемберге (Львове), Праге и Неаполе. С 1907 г. и до начала войны служил в России, четыре года в Варшаве вице-консулом генерального консульства, потом в Тифлисе консулом (с 1911 г.). Во время войны в течение года воевал на Западном фронте, во Франции, в гвардейском артполку, выслужил чин капитана. В 1915 г., как знаток Кавказа, отправлен в качестве офицера связи в дипломатическую миссию в Дамаск, объездил весь Ближний Восток, а когда немецкие войска в 1917 г. захватили Кавказ, был переведен в Тифлис германским представителем.
Особенно важными для познания не только прежней России, но и России советской, были для него годы службы посланником в Тегеране в Персии, стране, одной из первых заключившей договор с Советской Россией. Этому способствовали дружба его с Брокдорф-Ранцау и частые встречи с ним в Москве, через которую он ездил в Берлин. Приход к власти НСДАП застал его в Бухаресте, где он с 1931 г. занимал пост германского посланника в Румынии.
В Аусамте после ушедшего с шумом предшественника Шуленбурага (Рудольфа Надольного) «рассчитывали увидеть в Москве спокойного и уравновешенного чиновника предпенсионного возраста, с ярко выраженным консервативным умонастроением, который не будет выдвигать собственные мнения и инициативы, а будет верно служить Гитлеру, как он служил германскому рейху и Веймарской республике».
Однако эти расчеты оказались ошибочными. Шуленбург обладал вполне сложившимися взглядами на развитие отношений между германским рейхом и СССР, основу которых заложил Рапалльский договор; он был убежден в том, что Россия и Германия могут, прежде всего, экономически, отлично дополнять друг друга. Шуленбург категорически отклонял возможность разрешения конфликтов между странами посредством войны и был твердо убежден в том, что любое военное столкновение Германии с огромной и могучей империей на Востоке — независимо от господствующей в ней идеологии и общественной доктрины — приведет к краху, как это уже случилось в начале ХIХ в. с Наполеоном.
* Продолжение. Начало см. «Сибирские огни», 2013, № 6.
[1] Graziosi, Andrea. «Visitors from other times»: foreign workers in the prewar piatiletki // Cahiers du Monde Russe et sowjetique 29 (1988). S. 161—180. Здесь: S. 161; См. также: Heeke M. Münster. «Mit Ilsebill freiwillig nach Sibirien». Reisen nach Sibirien und Fernost waehrend der Zwischenkriegszeit // Deutsche auf dem Ural und in Sibirien (XVI—XX. Jh.) Forschungsbeiträge der wissenschaftlichen Konferenz «Deutschland — Russland: historische Erfahrungen interregionaler Zusammenarbeit im XVI—XX. Jahrhundert». Ekaterinburg, 2001. S. 371.
[2] Циркуляры Наркомата труда РСФСР от 25.12.1930 г. и от 17.01.1931 г. См.: Государственный архив новосибирской области (ГАНО). Ф. П-7. Оп. 1. Д. 4. Л. 10.
[3] Заболотская К. А. Социально-экономическое развитие индустриальных регионов в условиях тоталитарной системы (на материалах Кузбасса) // Германия и Россия в ХХ веке: две тоталитарные диктатуры, два пути к демократии. Кемерово, 2001. С. 197.
[4] Письмо Сырцова Сталину о Кузнецком каменноугольном бассейне. Март 1929 г. См.: ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 378. Л. 11.
[5] Возраставшая быстрыми темпами численность безработных в Германии в это время достигла 6 миллионов человек. Вместе с почти двумя миллионами незарегистрированных безработных они составляли около 1/3 всего населения, не имевшей достаточного обеспечения, многие испытывали также страдания от последствий инфляции. См.: Rauch Georg von. Stalin und die Machtergreifung Hitlers // Deutsch-Russische Beziehungen von Bismark bis zur Gegenwart. W. Kohlhammer Verlag Stuttgart, 1964. S. 117—140. Здесь S. 118—119.
[6] Bericht des Reichsarbeitsministers an das A. A. Berlin, den 24. März 1933 // Politisches Archiv des Auswärtiges Amts, Bonn — Berlin (PA AA). Bd. 436.
[7] Bericht von Könitzer aus Nowosibirsk an die Deutsche Botschaft Moskau, den 23. Oktober 1932. // PA AA. Bd. 436.
[8] Brief von Grosskopf an Dirksen. 24. November 1932 // PA AA. Bd. 82.
[9]См.: D.B.M. an A.A. 1. November 1929 // PA AA. Bd. 436.
[10]См.: Vertrag mit dem Baukomitees vom Obersten Volkswirtschaftsrat als beratender Ingenieur Dr. Alfred Scheiding , den 22. August 1929 // PA AA. Bd. 436.
[11] Brief von Grosskopf an Dirksen. 24. November 1932 // PA AA. Bd. 82.
[12] Дело немецкого инженера Лангена, август 1931 г. См.: ГАНО. Ф. П-7. Оп. 1. Д. 116. Л. 2.
[13] Распоряжение председателя ЗСКИКа от 9.01. 1932 г. См.: ГАНО. Ф. P-47. Оп. 5. Д. 165. Л. 2.
[14] Биржа труда земли Бранденбург возбудила против Ледуса в конце 1932 г. уголовное дело за вербовку немецких рабочих в Советский Союз. См.: Там же.
[15] Это были две немецкие фирмы: Фрелих & Клюпфель в Унтербармене и «Общество горной промышленности и подземного строительства» К. Дайльмана в Дортмунде.
[16] Vertrag in: Bundesarchiv. R 9215. Bd. 321. S. 155—169.
[17] Brief von Dirksen an das Аuswärtige Amt. 9. August 1929 // Bundesarchiv. R 9215. Bd. 321. S. 27—28.
[18] Спецсводка зам. П.П. ОГПУ «О настроении рабочих Прокопьевского рудника, в связи с приездом немецких рабочих в Шахтстрой» // ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 15. Л. 404.
[19] Grosskopf an die D.B.M. 2. April 1931 // Bundesarchiv. R 9215. Bd. 321. S. 25—26.
[20] Об иностранцах Ленинского профсоюза. Ответ на запрос от 31.12.1932 г. // ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 21. Л. 20.
[21] Российская инженерная организация по разработке технологии обогащения и переработки полезных ископаемых, вторичного сырья, отходов и т. п.
[22] Доклад о командировке в Германию Начальника Проектного Управления «Кузбассугля» Зайдмана Я. И. См.: ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 19. Л. 12—19.
[23] Bericht von Grosskopf an die D.B.M. 24. November 1932 // PA AA. Bd. 82.
[24]ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 21. Л. 21.
[25] Отчет бригады Крайкома ВКП (б) «О работе иностранцев в системе «Кузбассугля» 2.01. 1933 г. // ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 21. Л. 34—35.
[26] Bericht von Könitzer an A.A. 23. Oktober 1932 // PA AA. Bd. 436.
[27]ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 21. Л. 45.
[28] Bericht von Grosskopf an die D.B.M. 24.11.1932 // РААА. Bd. 82.
[29] ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 21. Л. 22.
[30] По сведениям Кёнитцера, которые расходятся с официальными данными, дневное довольствие горняков в рабочей столовой было дороже. Завтрак: масло с двумя кусками белого хлеба 50 коп., два куска сыра 50 коп., чай 5 коп., итого 1,05 руб. Черный хлеб — по желанию. Обед: суп 30 коп., мясное блюдо 40—60 коп., гречка 20 коп., чашка кофе 15 коп., итого 1,05 руб. Ужин такой же. Еда часто была отвратительной, а порции — при тяжелом физическом труде — в большинстве случаев слишком малы. В условиях такой умеренности (а каждому полагалась только одна столовская порция) некоторые покупали вторую порцию за полную двойную цену. Но большинство, как и русские рабочие, вынуждены были довольствоваться сухим хлебом и чаем. См.: PA AA. Bd. 436.
[31] ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 21. Л. 22.
[32] См.: PA AA. Bd. 82.
[33] См.: Ibid.
[34] Письмо зав. Инобюро КСПС Эльснера в Краевой комитет угольщиков от 19.10.1932 г. См.: ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 22. Л. 170—171.
[35]См.: РААА. Bd. 82.
[36]См.: Ibid.
[37] Bericht an D.B.M. den 10. November 1932 // PA AA. Bd. 436.
[38]D.B.M. (Tippelskirch) an A.A. 25. Oktober 1932 // PA AA. Bd. 436; D.B.M. an A.A. 1. November 1932 // PA AA. Bd. 436.
[39] D.B.M. (Dienstmann) an A.A. 1. Februar 1933 // PA AA. Bd. 436.
[40] PA AA. Bd. 82.
[41] Bericht von Grosskopf 28. Oktober 1930 an die D.B. in Moskau // PA AA. Bd. 196.
[42] ГАНО. Ф. P-47. Оп. 1. Д. 842. Л. 53; Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 21. Л. 22.
[43] Информационная сводка от 31 октября 1933 г. См.: ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 22. Л. 5—7.
[44] Aus Bericht des Konsuls Zechlin. 23.03.1931 // PA AA. R 83852.
[45] ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 21. Л. 144.
[46] В Новосибирске указанные 80 специалистов трудились на стройках, в энергоучреждениях представительства «Энергостроя» и на двух заводах: Сибтекстильмашстрой (комбайно-танковый) и горного оборудования (будущий авиационный завод им. Чкалова). См.: Доклад председателя Инобюро КСПС Эльснера в ВЦСПС от 1.03.1933 г. // ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 21. Л. 60.
[47] Эти данные несколько расходятся с теми, что приведены Гросскопфом в известии от 7 февраля 1933 г. Он получил их от приезжавших в Новосибирск горняков: «inLenunskundBaikaimnurnochetwa 60 zurueckgebliebenensind, vondenenweitere 15 bereitsgekündigthätten, umMitteds. Mts. nachDeutschlandzurückzukehren» См.: PAAA. Bd. 436.
[48] ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 1466. Л. 7.
[49] ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д.21. Л. 88.
[50] ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 21. Л. 75, 82.
[51] Отчет о работе среди иностранных рабочих и специалистов по Западносибирскому краю на 1 июля 1933 г. // ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 21. Л. 163.
[52] Bericht von Grosskopf an D.B.M. 31.05.1934 // PA AA. Bd. 82.
[53] AA an die D.B.M. 21.02.1933 // PA AA. Bd. 436.
[54] Циркуляр ИНО ОГПУ от 17 марта 1934 г. // ГАРФ. Ф. 9415. Оп. 3. Д. 1390. Л. 331.
[55] ГАНО. Ф. 11 с/р- 627. Оп. 2 а. Д. 21. Л. 97 об.
[56] ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 20. Л. 128.
[57] Все цифры взяты без изменений из: Состояние профработы среди инорабочих по Зап.-Сиб. краю. Апрель 1934 г. // ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 20. Л. 123—131.
[58] «С момента своего приезда в Иркутск, — докладывал о них Гросскопф, — немецкие рабочие находятся под сильнейшим коммунистическим давлением, которое оказывает на них партийная организация. Особенно усердствуют партийные секретари, прибывшие из Германии…, некий Иоганн Лебауэр из Нюрнберга, который терроризирует беспартийных рабочих, натравливает на них другого функционера, бывшего берлинского коммуниста Фурхнера. Под их давлением многие немецкие рабочие вступили в русскую коммунистическую партию, чтобы сделать свою жизнь терпимой. Но среди них, как и среди бывших членов КПГ, есть настоящие, национально-ориентированные немцы, имеющие мужество противостоять партийным бонзам. Большинство немецких рабочих сами разыскали меня во время моего пребывания в Иркутске». См.: Brief von Grosskopf an die D.B.M. 16 декабря 1933 г. // РААА. Bd. 387.
[59] D.B.M. an A. A. 25.03.1933 г. // PA AA. Bd. 196.
[60] Докладная записка о состоянии производственного использования и материально-бытового обслуживания иностранных кадров, работающих в системе «Кузбассугля», составленная ст. инспектором ИНО НКТП Хипчиным, нач. отдела кадров Шахновичем, нач. ИНО Раковым. Июнь 1934 г. // ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 20. Л. 216—225. Здесь: Л. 222.
[61] 8 апреля 1933 г. МИД сообщил посольству в Москве, что «здешнее советское торговое представительство приостановило свою деятельность по поставке немецких рабочих в Советский Союз и советует претендентам обращаться непосредственно к советским хозяйственным организациям (трестам) в Советском Союзе» См.: PA AA. Bd. 436.
[62] Расформирование этих бригад и введение в их состав «малоквалифицированных русских рабочих на подсобные работы, с тем, чтобы повысить квалификацию максимального количества» таких рабочих, началосьеще в середине 1934 г. и, возможно, такжепослужило одной из причин массового выезда горняков на родину. См.: Bericht des Konsuls Grosskopf an die Deutsche Botschaft Moskau. 21.12.1934 // PA AA. Bd. 352.
[63] Ibid.
[64] Белковец Л. П. «Большой террор» и судьбы немецкой деревни в Сибири (конец 1920-х — 1930-е годы). М.: Литературное агентство «Варяг», 1995. C. 203.
[65] ГАНО. Ф. 11 с/р-627. Оп. 2 а. Д. 20. Л. 226.
[66] По консульским округам они распределялись так (вместе с членами семей): Ленинград — около 400; Москва — 600; Харьков — 400; Тифлис — 20; Новосибирск — 440; Владивосток — 25. Из консульских округов Киева и Одессы эта группа имперских немцев к середине 1930-х гг. практически исчезла. Положение германских специалистов и рабочих в СССР в записке от 14 ноября 1935 г., составленной атташе посольства фон Хайницем по материалам консульских докладов о состоянии дел в их округах «Die Reichsdeutschen in der Union der S.S.R.», подписанной послом фон Шуленбургом, характеризовалось так: «Экономическое положение специалистов ухудшилось в течение последних лет. Уровень зарплаты все больше приближается к зарплате аналогичных местных рабочих кадров. Ежемесячное жалованье специалиста колеблется от 600 до 1500 руб., а зарплата квалифицированного рабочего — от 250 до 800. При этом нужно учитывать, что с 1930 г. покупательная способность рубля из-за его девальвации заметно снизилась, спецснабжение продуктами, одеждой и предметами потребления по сниженным ценам в особых распределителях постепенно сократилось, а с середины нынешнего года прекратилось совсем. Только немногим специалистам выплачивают еще часть зарплаты — редко больше чем 50 рейхсмарок ежемесячно — в конвертируемой валюте. В этих обстоятельствах вряд ли у специалистов появится стимул для дальнейшего продления их договоров, если только они не захотят остаться в Советском Союзе по личным причинам» См.: PA AA. R 83854.
[67] Pinkus B., Fleischhauer I. Die Deutschen in der Sowjetunion. Baden-Baden: Nomos Verlagsgesellschaft, 1987. S. 192.
[68] В Прокопьевске — 60, в Байкайме — 28, в Анжеро-Судженске — семь. См.: Bericht von Könitzer an die Deutsche Botschaft Moskau. 18.03.1936 // PA AA. Bd. 71.
[69] Письмо зам. зав. отделом кадров ИККИ Белова от 13 июня 1942 г. секретарю Новосибирского ОК ВКП(б) // ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 162. Л. 1.
[70] Белковец Л. П. «Большой террор» и судьбы немецкой деревни в Сибири… С. 254.
