В своей повести «Симор: Введение» Джером Сэлинджер пытается воссоздать образ брата повествователя, несомненного гения, не нашедшего (и не искавшего) форм воплощения, в которых мы привыкли гениальность опознавать. Речь идёт об одном из тех странников, которые проходят по жизни, стараясь не осквернить её призраками успеха и первенства, оставив как можно меньше следов. Получилась повесть о неизбежности провала такой попытки, невозможности ухватить то, что не хотел «ухватывать» герой повествования, отсюда – множество оговорок и отступлений в тексте, отсюда – осторожное слово «введение» в названии. Среди прочего, упоминаются стихи Симора, описывается их восторженное восприятие автором, сюжет нескольких пересказывается прозой. Понятно, что пересказ стихов может кое-что добавить к образу героя, но о самих стихах не даёт никакого представления. Впрочем, упоминается одна важная особенность: все стихи Симора формально состояли из шести строк, а его увлечение японской поэзией позволило автору придумать термин «двойное хокку», никогда не существовавшее в природе. Тут же Сэлинджер оговаривается, что стихи Симора, в конечном счёте, похожи только на него самого.
В 2010 году Сэлинджер умер, и его наследие попало в цепкие руки правообладателей. Обнаружились и стихи Симора, но поскольку сразу стало ясно, что они непосредственного отношения к произведениям Сэлинджера не имеют, публикаторам удалось без особого труда их получить.
При переводе (а лучше сказать, переложении) этих стихов, каждый из нас руководствовался своими соображениями и своим пониманием замысла автора. Любой перевод – это интерпретация, определённый взгляд на подлинник; наше решение работать вдвоём связано с надеждой, что два взгляда создадут у читателя более глубокий и объёмный образ автора. Об одном мы договорились сразу – сохранить шестистрочную структуру оригинала. Для себя мы эту форму назвали «стопками»: во-первых, в честь самого Симора, чья фамилия Glass на русский язык переводится именно так, во-вторых, поскольку стопа является первичной мерой стиха, она может служить синонимом поэзии как ритмического искусства. И, наконец, нам кажется, что Симор бросал в «топку» своих шестистиший самое существенное в своей жизни («с» ведь всего лишь предлог причастности и легко может менять владельца, что и случилось со стихами Симора – они стали нашим достоянием).
Ниже публикуются избранные «стопки». Полностью «стопки» выходят в нью-йоркском издательстве «Ailuros Publishing».
Перевод Владимира Гандельсмана:
Детство
Варенье варится в саду.
Ещё я вижу череду
высоких сосен.
Гамак. На золотистый сон
узор горячий нанесён
наствольных оспин.
Несчастный случай
Чудесный миг до мысли, как предместье,
которым едешь, –
ещё не весть, ещё предвестье
(кого там встретишь?),
в пустой автобус с заоконным садом
заходит человек, садится рядом.
Кристаллизация
Чтоб в слова облечь
голую жизнь,
стисни зубы, речь,
а вернее – стиснь.
Так волны бросок
вшёптывает соль в песок.
Улётное видео
Рыбу из ведёрка в море
выпускает, рыба притворилась мёртвой –
не плывёт, не хочет.
Девочка её подталкивает и хохочет.
Рыба поплыла.
Налетела чайка – унесла.
Колыбельная
тело к ночи просто тряпочка
постирай и отожми
где-то гамма до ре ми
гаснет отдыхает лампочка
левая прильнула тапочка
к правой тихо не шуми
Весна
Открыл окно и в отдаленье
увидел мир сплошной листвы,
лепечущее зелененье,
где птицы водятся лесны.
Уставы неба шли из вышины,
и всякой жажде было утоленье.
Зёрна времени
с катка шаровары в сосульках
поют карнавальную ночь
есть кровь чтобы в гулких
стучать закоулках
есть ёлка для счастья в висюльках
и мак чтобы в ступе толочь
Секунда
Из школы высыпали дети,
я вспомнил корь,
болезни солнечные сети,
всю эту ласковость, все эти
недомоганья на рассвете,
жизнеспасительную хворь.
У пруда
Птица не окрыляется –
просто летит,
жаба не кривляется –
просто сидит,
месяц не округляется –
свесил усы и висит.
Ребёнок на даче
Ждал родителей. Шли,
шли и шли поезда.
Ночь стояла сухая.
Только слёзы текли.
А теперь не текут никогда.
Никогда не стихая.
Перевод Валерия Черешни:
Младенчество
Помню листьев изумлённый ропот,
мечущийся свет
и дождя по крыше полновесный топот,
в окнах слёзный след...
Опыт перешёл ли в шёпот?
Нет.
Утро
Мысли ослепительная змейка
на заре блеснула.
На газоне вспыхнувшая лейка
хвост раздула.
На веранде брошены три стула –
спит семейка.
Чудо
Улица, катящаяся к солнцу,
на исходе дня.
Мы пинаем мяч, и вдруг в полёте
он пропал.
На закате мяч, попавший в солнце...
Я притих, я больше не играл.
Тождество
Забраться в жизнь чужую,
вдруг там твоя?
Старик идёт помыть посуду,
включает воду.
Ты – вóт он.
Она – повсюду.
Любовь
Вечер синий, у порога – сани,
лужица натёкшая белеет,
у предметов исчезают грани
и последний свет тихонько мреет...
Джери спит, и жар его румянит.
Я люблю настолько, что немею.
Гершвин
Окраина. Закат. Задворки
обжитых мест.
Бродяга собирает корки
и ест,
насвистывая тему «Порги
и Бесс».
Недоумение
Куда они все делись?
Развеялись, разделись,
раз-во-пло-ти-лись?
Я помню их живыми.
Что это значит – «были»?
Не понимаю.
Жалоба Пигмалиона
Любовь любимее любимой:
пришла тобой, а метит мимо,
одушевляет сволочь-ночь;
ей всё преобразить под силу,
под силу муку сделать милой, –
тебя одушевить невмочь.
Так всегда
Видишь, вдали
идёт, не касаясь земли,
хрупкая и воздушная,
воображенью послушная...
Только она подойдёт, –
всё пропадёт.
Зима
Так и задумана зима, –
съезжать на саночках с ума
с холмов, укрытых белым пухом:
несётся белая стена
на седока. И тишина
вбирается огромным слухом.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #7(44) июнь 2013
7iskusstv.com/nomer.php?srce=44
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer7/Gandelsman1.php
