«Высоцкий поет от имени и во имя алкоголиков,
штрафников, преступников, людей порочных
и неполноценных.
Это распоясавшиеся хулиганы,
похваляющиеся своей безнаказанностью»
«О чем поет Высоцкий»
«Советская Россия», 1968 г.
«Саван сдернули – Как я обужен,
нате смерьте! –
неужели такой я вам нужен
после смерти?!
............................
...прохрипел я похоже: «Живой!»
Владимир Высоцкий «Памятник»
В XXI веке, когда о Высоцком сложилась уже целая наука «Высоцковедение», такого рода взгляды, как у «Сов.России», казалось бы, ничего, кроме улыбки, не могут вызвать. Да так оно и есть, однако же на поистине безбрежном фоне этой науки появляются статьи, тем или иным путем, зачастую уже не на столь дебильном уровне - хотя подчас и откровенно провокационные – «высвечивают» не только разные грани, но и все творчество великого барда, поэта, актера, «шансонье всея Руси» (по выражению Вознесенского) и – однозначно: ЯВЛЕНИЯ Владимира Высоцкого. Диапазон таких статей чрезвычайно широк: от элементарной недооценки барда до прямых обвинений в агентурном «промывании мозгов». Несомненно, круг слушателей Высоцкого фактически превосходил – можно смело признать, ничуть не унижая ничьих достоинств – численность почитателей других великих бардов, прежде всего – Галича и Окуджавы. Утонченная задушевность Окуджавы, так же как, напротив, бескомпромиссная жесткость Галича, набирали своих слушателей из кругов, в том или ином направлении соответственно «продвинутых». Высоцкий же был не то, чтобы буквально «для всех» (что невозможно даже теоретически), но определенно ВСЕнароден, что подспудно таило в себе и потенциальную возможность определенной «манипуляции сознанием».
Остановлюсь прежде всего на недооценке, парадоксальной причиной каковой явилась необычная популярность и всенародность. Парадокс здесь в явно упрощенном подходе к этой самой «всенародности», сводимой некоторыми критиками чуть ли не к примитиву. Легче всего к такому «примитиву» можно отнести ранние, «дворовые» песни Высоцкого.
Александр Шойхет в образцовой по-своему статье «Не сотвори себе кумира» спрашивает у предводителя юных «нациков»: «Вы любите слушать Высоцкого?.. – А как же! Ведь он же наш!.. Высоцкий наш, русский национальный поэт. Он был настоящий мужик». (Да, но это факт не случайный среди «национально ориентированной» публики даже более «высокого ранга». Так, один известный художник прямо заявлял: «Мы вам, евреям, нашего, РУССКОГО Высоцкого не отдадим». Смешно?..)
Напомню тем, кто немного подзабыл ситуацию 60-х гг. и лейтмотив статьи «О чем пел Высоцкий», что там разумелся НЕСОВЕТСКИЙ Высоцкий, а, в подтексте, и НЕРУССКИЙ (хотя тогда о его «нерусскости» знали немногие, но кто надо знал; например, Федор Раззаков свою недавно вышедшую книгу «ДРУГОЙ ВЫСОЦКИЙ» посвятил «разоблачению» аллюзий и других многослойных намеков барда: «Фактически в каждой песне Высоцкого (будь то военная, спортивная, сказочная или лирическая) есть второе дно – подтекст. Где-то он выступает выпукло, а где-то заметен менее»). Парадокс именно в том, что статья в «Сов.России» была направлена против «нерусского» духом Высоцкого, а у Шойхета Высоцкий – чуть ли не русский националист. Но если перенаправить эти стрелы с негатива на позитив, то Высоцкого – по «Сов.России» - слушала «антирусская» половина страны, а – по Шойхету – другая, «русская» половина, - в сумме же составляя ВЕСЬ НАРОД. Таким образом остается непоколебимой сама по себе масштабность ЯВЛЕНИЯ Высоцкого, как бы ни старались преуменьшить, исказить его сущность противники Высоцкого с противоположных сторон.
Казалось бы сейчас просто смешно говорить с серьёзным видом о «блатном мелкотемье» ранних песен Высоцкого, поскольку существовали уже и «Антисемиты», и «Штрафные батальоны», и «Братские могилы», и «Песня о звездах, и «Все ушли на фронт» («Ну, а мы – всё оправдали мы, - наградили нас потом: кто живые, тех – медалями, а кто мертвые – крестом. И другие заключенные пусть читают у ворот нашу память застекленную – надпись «Все ушли на фронт»)... Ничего себе «мелкотемье»! И даже в привычно блатной, казалось бы, теме песни «Бодайбо» присутствуют поэтические образы-находки, неподсильные уголовнику-самоучке: «Здесь леса кругом гнутся по ветру, синева кругом – как не выть! Позади – семь тысяч километров, впереди – семь лет синевы».
Высоцкий у Шойхета даже в своих военных песнях работает на миф, воспевая – в отличие от Галича – романтическую героику войны, – и здесь Шойхет приводит в контрпример действительно замечательную, трагическую песню «Мы похоронены где-то под Нарвой». Но, да простят меня поклонники Галича, если я задам «бестактный» вопрос: - Ну, и сколько таких, военных песен у этого, поистине замечательного барда? Галич был славен совсем другими песнями, его жесткая, даже жестокая поэтика была почти сплошь антисоветской (это касается и галичевской сатиры типа «Клима Петровича», и галичевской трагедийности: «Облака», «Караганда», «Кадиш», «Старательский вальсок»,..).
Сатира Высоцкого была совсем другой, не злой, более «мягкой» («Товарищи ученые», «На Шереметьево», «Письмо в деревню» «Честь шахматной короны: «Мы сыграли с Талем десять партий – в преферанс, в очко и на бильярде, – и Таль сказал: «Такой не подведет!»), благодаря чему песни Высоцкого приобретали всенародный – от уголовников до академиков и диссидентов до «агентов» – размах и что дало возможность Раззакову «критиковать» Высоцкого совсем с другой стороны, для меня лично неожиданной и совершенно неприемлемой. Если у Шойхета Высоцкий «недотягивает» до Галича, то у Раззакова он однозначно «перетягивает», непроизвольно выступая манипулятором сознанием масс (даже и «произвольно», – но об этом дальше). Галич, однозначно, «разрушитель» - по крайней мере, среди всех галичевских песен нет песен «за Расею». Правда, здесь я немного ошибаюсь, есть все же такие примеры: «Когда я вернусь», «Русские плачи»: «Ах, Расея, Россия – все пророки босые» - но это типичные, одиночные примеры исключений, подтверждающих правило. Песня «Русские плачи» перекликается в моём восприятии с подобными «плачами», причем, множественными, а не одиночными – у Высоцкого: «Как по Волге плавали», «Купола» или же искусно сделанная под цыганочку «Нет, ребята, всё не так»,... Но у Высоцкого при этом: «Словно пробудились молодцы былинные и – числом несметные – встали из земли» и «Купола в России кроют чистым золотом – чтобы чаще господь замечал». Чувствуете разницу? Но Шойхет, как ни странно, этого «не чувствует». Оба великих барда (Галич и Окуджава) четко обозначали отведенную их талантом и совестью «нишу» - и находили «свою» аудиторию. «Народная» аудитория Высоцкого была много шире «диссидентской», «кухонной» аудитории Галича или лирично-ностальгической – у Окуджавы (грех не вспомнить тут и Городницкого с Кукиным, да тема «не позволяет»). И у Галича, и у Высоцкого есть, например, песни про сумасшедший дом, но даже так, на вскидку, многие ли теперь помнят едкую галичевскую песню про «Белые столбы», - но даже ничего, казалось бы, не говорящие, слова «Дорогая передача...» чуть ли не рефлекторно вызывают: «во субботу, чуть не плача, вся Канатчикова дача...». И я не раз теперь, уже в наше постсоветское время читал и слышал: «настоящих буйных мало – вот и нету вожаков» или «Удивительное рядом – но оно запрещено» (вообще, уникальная цитируемость Высоцкого – литераторами, философами, политиками – тема большого серьёзного разговора).
А вот уже, действительно, сплошное «анти»: «Удивительное рядом, но оно запрещено», «Больно бьют по нашим душам «голоса» за тыщу миль, - зря Америку не глушим, зря не давим Израиль. Всей своей враждебной сутью подрывают и вредят – кормят, поят нас бермутью про таинственный квадрат!». Да такое и Галич, кажется, не мог себе позволить! Но у Высоцкого всё это выглядит как бы легкой шуткой: что взять с безумца?
В совсем «простой» спортивной песенке «Про прыгуна в высоту»: «У них, у всех толковая – левая, а у меня толчковая – пра-ва-я». Или в «безобиднейшей» «Гимнастике»: «Бег на месте обще-прими-ря-ю-щий» - идеальная классификация всей эпохи застоя.
А вот еще пример из тех же песен. У Галича: «А у психов жисть – так бы жил любой: хочешь – спать ложись, хочешь – песню пой. Предоставлено им вроде литера: кому – Сталина, а кому – от Гитлера». Насчет какого-то «литера» не всем даже и понятно. Но вот о той же «свободе» выбора у Высоцкого: «В положении моём лишь чудак права качает: доктор, если осерчает, то упрячет в «желтый дом». Всё зависит в доме оном от тебя от самого: хочешь – можешь стать Буденным, хочешь – лошадью его». Доступная, простая (ОБЩЕдоступная, ПРОСТОнародная) речь. Но дальше – больше – и, как приговор: «Мой диагноз – паранойя: это значит – пара лет!». Дошутился, значит... И, к слову, о статье философа Сергея Роганова «Любимый шут эпохи застоя» - очень сомнительное, право же, определение Высоцкого, но есть в нем и некая правда: при дворах «позволялось шутам всё то, что простому смертному невозможно было даже помыслить. Позволялось именно потому, что шут ... раскрывал публично то, что таилось в сердцах всех за официальным фасадом СССР. Пел «Охоту на волков» в партийных кабинетах по вызову? Пел, пел. Это ему советские боссы исповедовались. Его защищали тайно. Ему позволяли и давали (От себя отмечу, что здесь простая разгадка «подозрений» Раззакова – Я.М.). Это его слушали миллионы советских граждан, стояли в многочасовых очередях на Таганку, это ему до сих пор чуть ли не молятся фанаты и просто поклонники манеры его исполнения. «Баловень неслыханной прижизненной славы», - воскликнул после его смерти Ю.Ким».
Приведу и еще одно интересное соображение Роганова: «И вместе с тем он всегда принимался как свой, абсолютно свой, русский в советской стране. И отношение к его творческому шутовству особое. Россия недолюбливает критиканов и протестантов. Были диссиденты – инородные тела советского общества. Был Александр Солженицын, так и не понявший страны, в которой он вырос и жил до эмиграции. Уходили и отходили склочный А.Галич, сахарный романтик Ю.Визбор, заунывный Б.Окуджава, но сам Высоцкий стал воплощением и символом неизбывно русского в нашей жизни. Тех самых глубинных русских корней и традиций, благодаря которым эта «русскость» опознается во всём мире».
Но позвольте: у шута, при всей его дозволенной смелости всегда есть нечто балаганное, напрямую присутствующее, пожалуй, в одной только скоморошьей песне Высоцкого «На ярмарке». И уж никак, ни с какой натяжкой к «скоморошьим» нельзя отнести ту же «Охоту на волков», а также «Он вчера не вернулся из боя», «Мы вращаем Землю», «Кони привередливые» и еще несколько десятков других, нешутейных песенных шедевров. И если, например, Высоцкий остроумно юморит в песне «Про опального стрелка» (которому «принцессу и даром не надо», а надо за его подвиг беспримерный лишь «выкатить портвейну бадью» - чисто русский, залихватский, бескорыстный размах и удаль) или в таких дворово-блатных песнях, как «Рецидивист», «Наводчица» или «Татуировка»,... – то никакого «балагана» нет уже и в помине в таких песнях того же «блатного» периода, как «Счетчик», «Большой Каретный», «Про стукача», «Алеха», «Попутчик», «Парус»,...(и, кстати, здесь легко проследить, как Высоцкий с каждой песней всё дальше отходит от той темы, которую особо ретивые критики ставят ему в вину, – гений отправляется в свободное плавание!).
Высоцкий был (и есть!) несравненно выше любого однозначного определения – но и в любом определении можно найти ему свое место. Юморист, сказочник, романтик, блатарь, трагик, мистик... патриот, «советчик», антисоветчик... Можно с достаточной долей уверенности сказать, что он (как, впрочем, и всякая незаурядная личность) был одновременно и тем, и другим, и третьим, и..., но кое-кто в своих изложениях стремится именно к однозначности: так проще... и эффектнее, - последнее относится, прежде всего, ко всякого рода «критикам», будто когтями вцепившимся каждый в свою версию. Но это, с одной стороны, даже неплохо, так как они иной раз докапываются до самых экстравагантных представлений («Владимир Высоцкий – бог советского народа» - пишет Дмитрий Косырев).
С другой стороны, с болью замечаешь, что наметилась ужасно несправедливая (идейно) и неверная (фактически) тенденция, по сути своей возвращающая к статье почти сорокалетней давности в «Сов.России». Но если тогда, по мысли её авторов, Высоцкий был «всего лишь» антисоветчиком и только по умолчанию, в эпоху интернационализма разумелось: «и антирусский», то в эпоху разгула долгожданной гласности, в век Интернета, когда с особой, почти садистской радостью, знаменитостям «шьются» подчас самые омерзительные поступки и ярлыки, можно навесить Высоцкому ярлык не только антисоветчика, но и русофоба (в опубликованной в 1992 году альманахом «Панорама» статье «Знаменосец» я рассказал о том, что на похоронах Высоцкого на мой вопрос одному комсомольскому работнику: - Что там у вас говорят о смерти Высоцкого? – он ответил: - Говорят, что одним евреем меньше стало). Это всё уже от исходной установки зависит, а установка эта самая простая: папа – еврей, этого достаточно. Тогда: «А какой же Высоцкий русский? Он – еврей. Поэтому его евреи и на щит поднимают!» - это уже не из какой-то статьи, а всего лишь из комментария к таковой - и привожу эту архиглупость как пример бытующего уже в нынешние времена незнания Высоцкого – и соответствующего выставления «оценок». Глобальное перетряхивание системы ценностей в России усилило требование национальной – прежде всего, русской – самоидентификации, к которой фактически свелось понятие патриотизма, скомпрометированное перестроечной публикой с ее лозунгом «Патриотизм – последнее прибежище негодяев». Так что патриотизм «по праву» сместился к национализму, и нездоровый интерес к национальности Высоцкого вернулся на круги своя. Отдаленность во времени, точнее, незнание реального времени Высоцкого не позволяет потенциальному слушателю осознать знаковость его как ЯВЛЕНИЯ. Современному пользователю интернета, тем более с его айподами и айфонами, невозможно даже представить вдохновенного слушателя полузапрещенной хрипящей истины, несущейся изо всех окон. Вольное чередование песен различной тематики: драматических и трагических («SOS», «Я несла свою беду», «Райские яблоки», «Натянутый канат»), сатирических и юмористических («Про козла отпущения», «Мишка Шифман», «Про Кука», «Песня попугая»), военных и спортивных («Гимнастика», «Хоккеисты», «Черные бушлаты», «Аисты», «Сыновья уходят в бой»), морских и лирических («Баллада о брошенном корабле», «Человек за бортом», «Штормит весь вечер», «Белый вальс»), и др., и др,.... не давало возможности приесться, надоесть... В любой компании, подчас самой разнообразной даже по своей ментальности, интеллектуальной или «правовой» подготовленности крутились бобины или кассеты, часто придавая неотъемлемый фон самому разговору. Бесконечная многоплановость Высоцкого выделяла его среди других бардов, тяготеющих преимущественно к той или иной направленности, во многом определяемой их собственным жизненным опытом. Не то у Высоцкого, жизненный опыт которого, при всем его относительном многообразии в подавляющем большинстве случаев не совпадал с таковым у героев его песен: уголовников, штрафников, моряков, летчиков..., не говоря уже о «о братьях наших меньших» и, тем более – о предметах неодушевленных (самолетах, кораблях, микрофонах,..).
Высоцкий стал Высоцким (то есть выделился из одаренной блестящими поэтическими талантами бардовской среды) уже своими ранними «блатными» («дворовым») песнями – и узнаваем он был не только хрипловатым своим голосом. Вряд ли и ранние его слушатели оценили именно поэтический его дар, но и «блатные» его песни были сущностно отличимыми от привычного блатного «стандарта», - и прежде всех ощутили это его хулители, наподобие «критиков» из «Сов. России». Они ощутили это как некую угрозу себе даже самим несвойственным блатному стандарту интеллектуализмом, его умением, по выражению Анатолия Карпова, «достигать в своих песнях священной глубины мысли». И уже в ранних песнях Высоцкого присутствовала эта «священная глубина», которая настораживала, как минимум, своей непохожестью, потенциальной неуправляемостью. «Привлекательными кажутся многим поначалу и песни Высоцкого, - писала «Советская Россия. – Но вдумайтесь в текст и вы поймете, какой внутренний смысл таится за их внешностью». С позиций этого разряда критиков Высоцкий своими песнями сеет зло («ласки он не несет, но зло сеет, ублажая низменные вкусы слушателей», – пишут авторы статьи) - но и теперь, спустя почти полвека накатывает новая волна непонимания. Если даже раскрученные марши «несогласных» сводятся к банальным плевкам в пустоту, представить, осознать такую всеохваченность хриплым голосом кумира, невозможно даже в принципе. Магнитофонная революция 50-60 гг., вроде бы домашняя, но требующая выхода наружу, эмоционально противоположна интернетовской, камерной, легко обходящейся без живого общения, привносящей крайность другого рода. Интернетовское «скачивание» не то, чтобы сменило системы ценностей, а фактически даже убило их, заставляя усомниться в самом нашем представлении о прогрессе, когда для прямого убиения миллиона человек достаточно не какой-то суперсилы и сверхжестокости, а всего лишь ничтожного нажатия пальцем на компьютерной клавиатуре. Виртуальная размытость пространственных и духовных границ отнюдь не препятствует идейному и политическому противостоянию. Поводы для этого всегда найдутся. Если, например, Шойхету представляется недостаточным «антисоветизм» Высоцкого, то Федор Раззаков в содружестве с бывшим офицером КГБ (!) Михаилом Крыжановским «углубляет» свою версию о Высоцком, как о вольном или невольном манипуляторе сознанием, версией о нем, как о «суперагенте» с агентурным именем Виктор: «Выдавая себя за оппозиционного барда, он работал на благо КГБ и системы, до самой своей смерти оставаясь в глазах миллионов «жертвой режима». Тут впору бы вспомнить песню «Пародию на плохой детектив» («Враг не ведал, дурачина: тот, кому всё поручил он, был – чекист, майор разведки и прекрасный семьянин») и от души посмеяться, когда бы не было всё так грустно. Работа «на благо КГБ» как-то не вяжется с разрушительной миссией оппозиционного барда, но всё становится на место (по Раззакову), если учесть истинные цели андроповского КГБ, будто бы направляющего страну в сторону либеральной контрреволюции, и позже сделавшей ставку на Горбачева. Либерализм же Андропова, имеет тонкие (но глубокие!) корни в его «подозрительной» национальной принадлежности. А у Высоцкого папа... И тут «порочный» круг замыкается (по логике Раззакова и Крыжановского).
Сам же Высоцкий, безоговорочно воспринимаемый советским народом прежде всего как русский человек (артист, поэт, бард), никогда не был чужд «еврейской темы». Знаменитая «Антисемиты» была среди его ранних песен (1964 г), и уже одно только это говорит о весьма сомнительной однозначности определения: «Высоцкий поет от имени и во имя алкоголиков,
штрафников, преступников, людей порочных и неполноценных»: своего антигероя поэт выявляет вполне прозрачно. Тем не менее не только «наивняки» из «Сов.России» склонны были отождествлять автора с героями подобных песен (и это была как раз «визитная карточка необычного его таланта, «игра», в 64-м году еще не совсем «разоблаченная»),... но в 68-м?! У Высоцкого еврейская тема выглядит ОБЩЕнациональной, наболевшей, острой, но не личной – и это не маскировка, а ярко выраженная, глубинная принадлежность его к русской культуре в самом ее широком понимании. Высоцкий – совершенно русский художник – так же как, например, Пастернак или Левитан.
С позиции Александра Шойхета – это недостаток (то есть – это не Галич), но масса намеков, иносказаний, аллюзий, щедро раскинутых по различным текстам, подчас совершенно неожиданно, но всегда к месту, возможно, не уступает непосредственной «антисоветчине» Галича («Ну, а так как я бичую, беспартийный, нееврей – я на лестницах ночую, где тепло от батарей», «ведь там на четверть бывший наш народ», «И гены гетто живут во мне, как черви в трупе»,..). В ряде книг, статей, цитат и заметок, затрагивающих «еврейскую тему» Высоцкого, неоднократно фигурируют, например, такие, ставшие уже общими по цитируемости места, в нескольких строках выражающих целостную историческую концепцию: «И било солнце в три луча, сквозь дыры крыш просеяно, на Евдоким Кирилыча и Гисю Моисеевну. Она ему: «Как сыновья?» - «Да без вести пропавшие». – Эх, Гиська! Мы – одна семья: вы тоже пострадавшие. Вы тоже пострадавшие, а, значит, обрусевшие: мои – без вести павшие, твои – безвинно севшие». Интересно, что в статье Виктора Попова «...ЗА ГРАФУ – ЗА ПЯТУЮ» допущена почти незаметная, но абсолютно принципиальная неточность. Приводя в пример «ядовито-сатирическую» песню «Мишка Шифман башковит...», героя которой «за графу не пустили пятую», автор статьи на свой риторический вопрос сам же отвечает: «Куда не пустили? Конечно, за границу». Но ведь весь абсурдизм этой песенной ситуации в том, что строжайшая комиссия не просто за границу, а именно в ИЗРАИЛЬ свободно пропускает Мишкиного друга Колю, в родне у которого «антисемит на антисемите», и не пропускает ЕВРЕЯ Мишку Шифмана, у которого «евреи сплошь в каждом поколении» («Мишке там сказали «Нет», ну а мне «Пожалуйста»), именно за то, что он – еврей, и именно – в ИЗРАИЛЬ. В этой анекдотической нелепости, в этом абсурде – суть песни.
Высоцкий обычно чурался вольных толкований тех или иных образов своих песен – это относится и к «Песенке про козла отпущения», но в фольклорной или, даже библейской маске центрального объекта песни-басни «В заповеднике (вот в каком – забыл)...» нетрудно обнаруживается (хотя и неохотно опознается конфликтующими сторонами) известный тип: «Хоть с волками жил – не по-волчьи выл – блеял песенки всё козлиные. И пощипывал он травку и нагуливал бока...». И дальше еще определённее: «берегли Козла как наследника, - вышло даже в лесу запрещение с территории заповедника отпускать Козла отпущения». Но это положение «несчастного» Козла отпущения со времен Владимира Семеновича изменилось радикально, хотя великий бард пророчески наметил вектор этого изменения: «правит бал Козел не по-прежнему: он с волками жил – и по-волчьи взвыл, - и рычит теперь по-медвежьему».
Возвращаясь к двум совершенно различным оценкам ЯВЛЕНИЯ ВЫСОЦКОГО, следует еще раз отметить настойчивое стремление к примитивизации этого ЯВЛЕНИЯ Александром Шойхетом – и к запредельному толкованию его Федором Раззаковым, – и у каждого с наперед заданной установкой. Высоцкий – средний поэт и средний актер у Шойхета – и он же манипулятор сознанием громадного государства у Раззакова, - что буквально полярным разбросом этих представлений некоторым образом напоминает уникальный диапазон иных сравнений у самого Высоцкого: «А вот теперь я к встрече не готов: боюсь тебя, боюсь ночей интимных, как жители японских городов боятся повторенья Хиросимы». А ведь это «всего лишь» из одной из «блатных» песен начинающего барда – пока Владимир Высоцкий еще «не вращает Землю», пока он еще не стремится в «гости к Богу»!!!
«Он умер от передозировки разными истинами часто несовместимыми, ибо не играл, а жил в роли, а между ним и поэзией не было необходимой для выживания дистанции», - очень точно фиксирует Валерия Новодворская. И это опять-таки контрастирует с бытующим (как у того же Шойхета) представлением о Высоцком, как о среднем актере, поскольку, мол, он всегда играл самого себя. Но предельного, не сценического воплощения он достигал в своих гениальных песнях, выявляя глубинную, стержневую суть своей личности. И мало кто из великих умел понять (тем более – признать) то отступление от правды, которое диктуется не кем-то, а самой многомерностью нашего земного бытия («В чём угодно меня обвините – только против себя не пойдешь: по профессии я усилитель, – я страдал, но усиливал ложь», - признается Поэт от имени микрофона. Ничтожно выглядят на фоне этих самопризнаний и обвинения в мифологизации войны: «ложь» мифа необходима как сама жизнь, истины абстрактной просто не существует, как не существует и истины формальной, выраженной в датах и цифрах. Миф, а не «история с географией» лежит в основе самоопределения любого народа. Миф служит реперной точкой при написании любого исторического учебника, потому что прежде чем учебник будет написан, он уже должен сформироваться в мозгу его автора.
Благороднейший пример такого мифа: Пушкин – наше всё. И вот теперь, спустя 33 (умный – поймет!) года со дня смерти Владимира Высоцкого следует сказать, что миф Высоцкого состоялся. В статье «Амок» российский критик Виктор Топоров пишет: «Высоцкий предложил отечественному мужчине главное – лестную самоидентификацию. Лестную – и универсальную. Сам он ей соответствовал, большинство других – нет, но это уже не имело значения. Высоцкий – еще при жизни – стал идолом. Стал идеалом, а, главное, интегралом ... советски-антисоветского человека в его единственно имеющей значение ипостаси. Мужчина, а не облако в штанах - не им сказано, но им сыграно, им спето, им прожито».
Очень верное определение.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #7(44) июнь 2013
7iskusstv.com/nomer.php?srce=44
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer7/Majzels1.php
