Александр Городницкий – поэт, бард, доктор геолого-минералогических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Института океанологии РАН. Александр Моисеевич исходил, объездил, исплавал весь мир, много раз опускался на дно морей-окиянов и поднимался за облака. Но среди множества его воздушных путей и морских дорог есть, пожалуй, важнейшая для нас – поэтическая стезя, волшебно-эфирный тракт. Городницкий – бард из той звездной плеяды Держателей Неба (не массолитные атланты, а таланты!), чье творчество помогало и помогает нам обитать на земле. Нынче мэтру – восемьдесят. Поздравляем и поговорим.
- Как и когда вы написали свою первую песню и стихотворение?
- Все началось с того, что мы с другом в 7 классе пошли записываться в художественную студию при Дворце пионеров в Ленинграде (впоследствии он, кстати, стал профессиональным художником) – а студия в этот день не работала. Но зато была открыта другая, литературная, в которой статный, красивый человек в офицерской гимнастерке читал стихи. Мне так там понравилось, что я спросил, что надо сделать, чтобы поступить туда. В ответ услышал, что надо написать два стихотворения и один рассказ, что я и сделал за пару дней. Между прочим, одно стихотворение было про геологов, оно сохранилось до сих пор.
- Чем занимались ваши родители и каким видели ваше будущее?
- Моя мать – учительница, отец – инженер. Мое будущее они связывали с технической специальностью – считали, что еврейский мальчик не может заниматься искусством, так как не должен зависеть от жизненных обстоятельств (и тем более – необходимости продаваться). Поэтому я закончил горный институт и работал много лет в геологических экспедициях. Никогда не хотел учиться ни в Литературном институте, ни на факультете журналистики.
- Вы стали доктором геолого-минералогических наук, объездили весь земной шар. Где вы чувствуете себя особенно хорошо?
- Есть места, где я чувствую себя дома, а есть такие, где ощущаю комфорт. Дома – это в Ленинграде, а комфортно – ну, может быть, в Новой Зеландии. Комфортно – это для меня там, где нет чувства опасности. Вот в Израиле, как ни странно, я никакой опасности не чувствую. Наоборот, здесь я ощущаю себя защищенным. Точно так же здесь себя чувствуют мой сын, трое внучек и семь правнуков. А в Петербурге, дома, не надо думать, как ты дышишь – дышишь, и все. Главное – на русском языке.
И в самолет войдя «Аэрофлота»,
Услышав непривычные пока,
Опознанные с полуоборота
Созвучия родного языка,
Вздыхаешь облегченно от сознанья,
Что ими мир наполнен, наконец.
Так переводит радостно дыханье
На берег воротившийся пловец.
Ах, Родина, которой нет прощенья
За черноту ее неправых дел.
Все будет после – горечь возвращенья,
И тягостный российский беспредел.
Но, школьную припоминая фразу:
«Не может быть, чтобы такой язык…»
Ты все грехи ей отпускаешь сразу
За этот не продляющийся миг.
- Какие качества в друзьях вы цените, а какие – не терпите и не прощаете?
- Ценю преданность, не прощаю предательства. Но есть еще одна важная категория людей – собеседник. Она очень редко встречается, и я очень ценю тех, с кем можно просто поговорить.
- Как по-вашему, существуют ли идеальные женщины? И какой должна быть женщина, чтобы увлечь мужчину?
- Нет, идеальных я не встречал, да и не должны они быть идеальными. По-моему, в женщине главное – сексапильность. Еще Лермонтов говорил, что не любит женщин с характером, да и Пушкин был того же мнения, а я присоединяюсь к великим.
- Ваш любимый литературный жанр?
- Люблю поэзию, прозу. Но с тех пор как в качестве члена жюри Букеровской премии я должен был за полгода прочесть тридцать восемь романов, – читаю мало. Однако много времени я отдаю литературному общению.
- Кем вы себя считаете – поэтом или бардом?
- Я не называю себя громким именем поэт – это решает время, но одно сказать могу – к литературе я ближе, чем к науке.
- Где вам легче пишется – дома, в дороге, на отдыхе?
- Этот стол с резною оторочкой
В стародавнем я завел году.
Я за ним не написал ни строчки,-
Все писалось больше на ходу.
В самолете, поезде, палатке,
На судах военных и иных,
Я стихи записывал в тетрадке,
Не заботясь более о них.
Я кропал стихи в маршрутах тяжких,
Под сосной отыскивая кров.
Сохранились пятна в пикетажке
От туда попавших комаров.
И в шторма, над палубою скользкой,
Где вода соленая текла,
Не страдал ни разу я нисколько
Оттого, что не было стола.
А теперь, с улыбкою печальной,
Ничего не пишущий давно,
Я взираю, как столоначальник,
На его зеленое сукно.
Спальник на скале под бездной млечной,
Рваные палатки на снегу.
Я на них бы этот стол, конечно,
Поменял, да только не могу.
Помню, - через чащу и болото
Двигались мы к цели напролом.
Вы не верьте праздничному фото,
Где сижу за письменным столом
- У меня нет специального времени для поэзии – я все время в поездках. Пишу в процессе. Очень люблю сочинять стихи на ходу, во время пеших прогулок.
- Что для вас еврейство – гордость или груз, избранность или изгойство?
- Я никогда не скрывал, что я еврей, когда это считалось позором, и никогда не кичился этим, когда еврейство стало считаться достоинством. Сегодня в России на смену государственному антисемитизму пришел антисемитизм народный. Еще год назад было опасно вечером ездить в метро, и связано это было с неонацистским терроризмом в Петербурге, о котором вы наверняка наслышаны. 4 ноября, так называемый День примирения – это на самом деле «день нацистов». В этот день они толпами маршируют по городу, устраивают митинги. Накануне я участвовал в антифашистской демонстрации нас было всего 400-500 человек, и мы чувствовали себя не очень уютно, стоя напротив большой злобствующей толпы.
- Как рождаются ваши песни?
- Главное – это зацепиться за первые строчки, с них-то и начинается, завязывается песня. А вместе с ними появляется и музыка. Никогда у меня не бывает так, чтобы я стал писать стихи на заданную музыку. Для меня это синтез – слова и мелодии. Давид Самойлов считал, что настоящая поэзия не нуждается в музыкальных подпорках. Я же думаю, что это не взаимоисключающие вещи. Вообще, авторская песня – это московское явление. Ведь ленинградская и московская поэтические школы – очень разные. В Москве всегда была «эстрада» – Антокольский, Окуджава, Вознесенский, Ахмадулина, Евтушенко, Рождественский... В Петербурге поэзия скорей – без театрального эффекта, идущая в глубину, поэзия, которая существует, а не кажется...
- Кого вы выделяете из сегодняшних поэтов?
- Мне ближе других Александр Кушнер и Евгений Рейн, Бахыт Кенжеев , Сергей Гандлевский, Юрий Михайлик…
- Вы много гастролируете – кто ваш сегодняшний зритель и отличается ли он от вчерашнего?
- Мой зритель постарел, но на выступлениях стала появляться молодежь. На концерте в Кремлевском дворце съездов, а его вместимость около шести тысяч человек, чуть ли не половину составляло новое поколение.
- Значит, многим до сих пор необходима авторская песня?
- Отношение к авторской песне я хочу проиллюстрировать таким случаем. Я человек филармонический – люблю симфоническую музыку и очень обрадовался, когда меня пригласили выступить в Петербургской филармонии. Правда, чувствовал я себя там неловко, о чем и сказал строгой филармонической даме. И она мне ответила: «А вы не смущайтесь, сейчас сюда и хуже вас приглашают». На российском же телевидении авторскую песню сегодня считают «неформатом» и презрительно называют –духовняк.
- Написали ли вы свою главную песню, или еще нет?
- Я не знаю, какая песня называется главной. Некоторые песни, словно визитные карточки – их зал поет вместе со мной: «Атланты», «Жена французского посла», «Перекаты», «Предательство»... Есть и новые песни, такие, как «Рахель», «Севастополь останется русским» – песни вызывающие слезы, а иногда и неоднозначную реакцию...
- Что вас волнует, о чем вы хотите писать?
- О том, что размываются понятия порядочности, выбора места в жизни, морали.
- Что бы вы хотели пожелать людям, которые читают?
- Я хочу пожелать, чтобы их вкус вырабатывался, воспитывался на талантливых вещах – как в прозе, так и в поэзии, потому что сегодня не всегда легко разобраться, что истинно хорошо, а что плохо. Хочу процитировать моего безвременно ушедшего учителя, замечательного поэта и переводчика, воспитавшего целую плеяду русских литераторов, от Александра Кушнера до Андрея Битова, – Глеба Сергеевича Семенова. На одном из первых занятий литературного объединения ленинградского Дворца пионеров в 1948 году он сказал: «Ребята, я не могу вас научить писать хорошие стихи. Это может только Господь Бог. Но если я смогу научить вас отличать плохие стихи от хороших, то буду считать, что не зря потратил время». Того же я хочу пожелать и всем читателям.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #7(44) июнь 2013
7iskusstv.com/nomer.php?srce=44
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer7/Judson1.php
