Ирина Четвергова
***
Город –
остыть бы, отстать бы…
А яблоневые стволы
напоминают, что мир ещё долго
будет смотреть на нас и расцветать
поздней весной…
И если моё односложное «да» эхом летит,
то это и есть ответ.
И если где-то
ветер подтачивает скалу,
то он изменяет путь…
Идти ли за ветром вслед?
Итак, ты рисуешь сам
всю карту с в о и х д о р о г,
ты знаешь, где есть на ней
пустоши и тупики;
ты знаешь, где есть озёра
и незабудок цветки;
и даже: грунтовые воды –
к озёрам и по стволам.
И что же такое г о р о д,
если природа – храм?
С Ириной Четверговой я познакомился в интернете. В 2009 году она работала администратором группы Вконтакте «Омские лирики». Я был активным участником этой группы...
...В выбранном наугад для многократного перечитывания стихотворении Четверговой (см. выше), я увидел не только плохое, но и хорошее, – подобно Ницше, который в философской поэме «Так говорил Заратустра» учил не только ненавидеть друзей, но и любить врагов. Хотя, если говорить о стихотворении в общем, поэтесса со своей задачей не справилась.
А возник у меня филологический интерес к «Городу…» после моего поверхностного знакомства с философией Юргена Хабермаса, представителя Франкфуртской школы социальных исследований. Сначала – несколько слов о том, как Хабермас понимал герменевтику. Есть два модуса употребления языка: «Мы либо говорим о том, что имеет или не имеет места, либо говорим что-нибудь кому-нибудь другому, так что последний понимает то, что говорится». (Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2001. С. 39.) «Герменевтика рассматривает язык, так сказать, в работе […] – так, как его употребляют участники коммуникации с тем, чтобы достичь общего понимания какого-либо вопроса или общего взгляда на вещи» (там же, с. 40). Одним из условий понимания Хабермас называет «освобождение» толкований «от контекстной зависимости»: интерпретаторы «не могут быть заранее уверены в том, что и сами они, и их испытуемые исходят их одних и тех же основных допущений и практик» (там же, с. 43 – 44).
Но к стихотворению Четверговой принцип «освобождения от контекстной зависимости» не применим. Да, оно написано с целью коммуникации, так как рассчитано на понимание (хотя и не это в «Городе…» главное: сущность словесного искусства в нём – познание, а не общение). Однако многие художественные произведения живут своей жизнью, и «контекстная зависимость» позволяет интерпретаторам увидеть достоинства того, что они интерпретируют. Так было у меня с сочинением Четверговой: я разглядел многозначность – один из немногочисленных его плюсов.
На первый взгляд стихотворение кажется конгломератом предметов: город, остывание, отставание, стволы яблонь, мир, эхо, ветер, скала, карта своих дорог, какие-то пустоши, тупики, озёра, незабудки, грунтовые воды, природа как храм. Что за связи можно найти?
По ходу чтения возникают и другие вопросы. Остывание и отставание – условия прозрения или нет? Относятся ли пустоши, тупики, озёра, незабудки, грунтовые воды к предметной области города? В Омске, например, всё это есть. А что понимается под природой? Напомню: Шарль Бодлер, из стихотворения которого Четвергова, видимо, позаимствовала представление о природе как храме[1], относил к ней и рукотворные предметы.
Не раз я говорил и писал: после гибели надежды может обостриться то, что профессор ОмГУ имени Ф. М. Достоевского Климентий Югай в рецензии на стихотворную книгу Игоря Федоровского «Восьмая нота» назвал внутренним зрением поэта (газета «Омский университет», № 33, 16. 11. 2007). Отошлю к таким своим работам, как «Я с краю, но это не суть, а роль» («Вольный лист», 2011, № 6), «Анти-Дзюмин» (ещё не опубликована), «Бессмертная даль» («Литературный меридиан», 2012, № 12; «Журнал литературной критики и словесности», 2013, № 2; «Вольный лист», 2013, № 11). Вставив мысли, высказанные в сочинении Четверговой, в свой контекст, а затем и «оттолкнувшись» от этого контекста, я получил несколько интерпретаций стихотворения:
1. Природа – некий храм. Город – часть природы. Следовательно, город – часть храма. Остывание и отставание – условия прозрения, которое приводит к принятию природы (мира): «И если моё односложное «да» эхом летит, / то это и есть ответ», восприятию пустошей, тупиков, озёр, незабудок, грунтовых вод как СВОЕГО, к попытке представить расцветающий мир. Надежда не нужна, ведь не стоит гнаться за несбыточным. Идти вслед за ветром – то же самое, что искать его в поле. Ветер – хоть в поле, хоть не в поле – есть нечто неуловимое, а если он ещё и меняет путь, то становится ещё более неуловимым. Нужно повернуться лицом к тому, что дано.
2. Всё так же, только природа – часть города.
3. Мегаполис, породивший отставание, остывание, мешает прозреть. Надо выбраться на природу.
4. Следует выбраться из города на природу, потому что первый не даёт остыть и отстать.
Основные идеи текста ещё новы. Другим достоинством является многозначность. Почему? Во-первых, она позволяет читателю поставить нерешённые проблемы. Во-вторых, несколько новых идей – это лучше, чем одна, не правда ли? Я никак не могу заставить себя согласиться с таким утверждением: «всякое художественное произведение прежде всего должно отличаться строгим единством лежащего в его основании чувства или мысли. Мысль в пьесе <т. е. в стихотворении – И. Т.> может быть схвачена или в одном своём моменте, или развита во всех её моментах, но она должна быть одна, и её развитие должно относиться к ней самой, как относятся в музыкальном произведении варьяции к мотиву. Если мысль пьесы переходит в другую, хоть бы и имеющую к ней отношение мысль, – тогда нарушается единство художественного произведения, а следовательно, единство и сила впечатления, производимого им на читателя. Прочтя такое произведение, чувствуешь себя только обеспокоенным, но не удовлетворённым, – утомление и досада заступают место наслаждения». (Белинский В. Г. Сочинения Державина // Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. Т. 6. М., 1981. С. 16.) Устаревшая эстетика! Для критика позапрошлого века это, конечно, простительно, но я способен примером самого себя доказать, что радость от чтения может быть и без «строгого единства», что несколько новых идей дают больше радости, чем одна.
Так почему же я считаю текст Ирины Четверговой неудачным? А показала ли она природу как храм? Думаю, нет. «Город…» напомнил мне бесхитростное стихотворение Сергея Васильева «Я не был на войне…», опубликованное 6. 04. 2005 в газете «Омское время», в коллективной подборке, составленной не знаю, кем по итогам XXI областного семинара молодых литераторов, проведённого омским отделением Союза писателей России. На мой взгляд, подборка очень слабая: из 14-и текстов достойны публикации только сочинение Станислава Домбровского и две мои миниатюры. Если даже говорить просто о качестве материалов, к семинаристам возникает немало претензий. «[…] Крановщица с лицом нежным / Тонны кладёт снайперски точно», – пишет Александр Ларичев. «Снайперски» – это и значит «точно», «масло масляное» нужно для рифмы к слову «точка». А вообще «Крановщица» Ларичева – видимо, перепев стихотворения Юрия Перминова «Первая любовь». Перминов, видимо, и приложил руку к составлению подборки… А что хорошего в банальной строчке Олега Винжегина: «На высокой горе небо кажется ближе в сто крат»? Или в опусе Марии Шейкиной: «Пахнут пальцы горькой полынью, / Ты сказал: «Горьки твои губы». / Это я, мой милый, руками / Прикрывала их, чтоб не кричать… / Всё я видела прошлой ночью – / У реки и тебя, и другую. / Недвижимо стояла, молча, / Обрывая цветы полыни…»? А название у коллективной подборки какое: «Главное – чтобы не «тоже»»!
Сергей Васильев написал:
Я не был на войне,
Но как-то по-солдатски
Душа сидит во мне
И делится по-братски
С другой душой больной,
Которой одиноко,
Прокуренной весной,
Берёзовым ли соком,
Сверканием огня,
Водой мазутной лужи.
Как хорошо, что я
Кому-то где-то нужен…
Автор хотел донести до одинокой души красоту, но из его бесхитростного стихотворения мы не узнаём и никогда не узнАем, что такое прекрасное. Васильев просто перечисляет понравившееся ему. Лично я считаю красоту гармонией (согласованностью) Рая и Ада, созидания и разрушения, воли Бога и воли Дьявола. А Сергей Васильев?
Ирина Четвергова – поэт. Но в каком-то отношении её «Город…» слабее, чем «Я не был на войне…». Автор последнего перечисляет образы. «Прокуренная весна», «сверкание огня», «вода мазутной лужи» (то есть вода лужи цвета мазута)… Правда, берёзовый сок – не образ. Но у Четверговой пустоши, тупики, озёра, незабудки, грунтовые воды не ИЗОБРАЖЕНЫ, а просто ПЕРЕЧИСЛЕНЫ. Яблоневые стволы тоже не изображены. Расцветающий и смотрящий на каких-то «нас» мир – лишь претензия на художественность: мир, даже субъективный, слишком сложен, чтобы расцветать и на кого-то смотреть. Строки 1, 2, 7, 8, 21, 22 – элементы философской лирики. В «Городе…» есть только один образ, да и тот – аллегория. Имею в виду ветер, изменяющий путь. А символа (то есть образа, указывающего на суть, на нечто бытийное) нет ни одного.
Как показать, что природа – храм? Сделать это сумел Бодлер:
Соответствия
Природа – дивный храм, где ряд живых колонн
О чём-то шепчет нам невнятными словами,
Лес тёмный символов знакомыми очами
На проходящего глядит со всех сторон.
Как людных городов созвучные раскаты
Сливаются вдали в один неясный гром,
Так в единении находятся живом
Все тоны на земле, цвета и ароматы.
Есть много запахов здоровых, молодых,
Как тело детское, – как звуки флейты нежных,
Зелёных, как луга… И много есть иных,
Нахально блещущих, развратных и мятежных.
Так мускус, фимиам, пачули и бензой
Поют экстазы чувств и добрых сил прибой.
(Перевод Бальмонта)
Природа – храм, потому что она устроена разумно. Соответствия нужны, чтобы показать разумное устройство природы – красоту, то есть создать символы. Красоту можно увидеть только в символах.
[1] К сожалению, поэтесса не обделила вниманием и Виктора Цоя, написав: «местА – для шага вперёд!».
