В видоискателе моей видеокамеры — кусок пляжа, на котором восседает скульптор Жан Филипп Пэктон-Гарсия. Он в яркой жёлтой безрукавке, мешковатых бермудах с обширными накладными карманами и, как положено настоящему художнику, значительно и фотогенично бородат. Вокруг него аккуратно расставлены пластмассовые ведёрки различных цветов и размеров, пульверизатор с водой, формочки, лопатки, скребки, кухонные ножи и прочие нехитрые инструменты. На заднем плане — тихая бледно-голубая поверхность озера Делтон, которую время от времени живописно бороздят каяки, катамараны и лёгкие парусные лодки. Жарко.
На вороте безрукавки скульптора устроилось чёрное насекомое — прищепка с микрофоном. Жан Филипп умело лепит из пляжного песка шикарный замок и увлечённо объясняет будущим зрителям нашего фильма подробности такого строительства:
—...Не забывайте периодически сбрызгивать уже готовые башни водой... Песок должен оставаться влажным до тех пор, пока мы полностью не закончим все работы...
Я, не отрываясь, пялюсь в камеру, к моим ушам прилипли наушники с голосом Жана Филиппа, а поверх этого голоса и наушников нахлобучена весьма несуразная панамка, придающая мне вид не смешного (как я надеюсь), но странновато-отрешённого от мира киношника.
—...А сейчас посмотрите, как поможет нам в отделке стен и дверных проёмов обычная картофелечистка...
Вторая камера стоит слева от меня на треноге и берёт общий план всего происходящего, а справа расположился Бронштейн с большим куском картона. Одна сторона картона обклеена алюминиевой фольгой — мы часто используем это приспособление для создания рассеянной подсветки,— и сейчас в этом мутном зеркале ломано отражается пойманное Бронштейном висконсинское солнце. Держать картонку нетрудно, но Бронштейн периодически отвлекается на рассматривание каких-то девиц, то кокетливо резвящихся у бассейна, то приближающихся к нам, чтобы понаблюдать за съёмочным процессом. При этом Бронштейн опускает подсветку так, что на лице Жана Филиппа и — главное! — на чудесных башенках его замка начинают появляться ненужные тени. Я сержусь, раздражённо машу Бронштейну свободной рукой, и он, очнувшись, неохотно возвращается к скучным обязанностям импровизированного осветителя.
—...А теперь, с помощью вот этой трубочки,— Жан Филипп вытаскивает из нагрудного карманчика рубашки пластиковую трубочку для коктейля,— мы завершим выполнение наиболее тонких деталей нашего замка...
Он подносит трубочку ко рту и осторожно дует в неё. Камера делает наезд, и зрители видят, как заканчивается отделка миниатюрных окошек, бойниц и зубчиков крепостной стены.
Теперь можно сделать перерыв. Бронштейн тут же бросает картонку на песок и скрывается в тени под белым тентом, который мы, по разрешению хозяев отеля, развернули для нужд «съёмочной группы» в углу пляжа. Жан Филипп немедленно отравляется туда же — к ящику со льдом, в котором млеют бутылочки «Стеллы Артуа». А я отлепляю наушники и оглядываюсь вокруг.
Вчера мы приехали сюда так поздно, что я не успел толком осмотреться. Мы добирались из Чикаго в Висконсин более четырёх с половиной часов, хотя могли бы доехать и за три. Здоровенный, но немолодой «Понтиак Бонневиль» Бронштейна уже не в силах развить былую крейсерскую скорость. Машина действительно выглядит как мощный крейсер и всё ещё сияет хромированными частями, но её легко обходят даже самые маленькие дерзкие автомобильчики. Впрочем, причиной такого позора является не только корабль, но и его капитан Бронштейн, который ведёт свой крейсер не слишком уверенно: вцепится в руль, станет в крайнюю правую полосу и плетётся с неизменной скоростью сорок пять миль в час в хвосте какой-нибудь грузовой автоколонны. Однако я свыкся с его манерой езды и давно не высказываю никаких возражений, совершенно бессмысленных хотя бы потому, что за руль «Бонневиля» Бронштейн меня ни за что не пустит, а своей машины у меня нет. Вот и вчера, развалившись на широченном пассажирском сидении, я всю дорогу смирно разглядывал из окна красоты холмов Среднего Запада и понаставленные вдоль трассы щиты с аляповатой рекламой типично туристических увеселений: водных парков, аттракционов, ресторанчиков, казино... пока не задремал.
Моя постоянная усталость дала себя знать. В течение многих месяцев подряд каждый уик-энд мы снимали свадьбы, а в будни мне приходилось долгими часами монтировать отснятый материал. Для участников действия свадьба — это долгожданное торжество, сопряжённое с началом новой жизни, любви и надежды. А меня... меня уже давно и стойко тошнит от непрерывной череды «первых» танцев женихов и невест, дурацких швыряний букетов в визжащую девичью толпу и бравых тостов с избитыми пьяными пожеланиями...
И тут Бронштейн, который в нашей маленькой компании отвечал за поиск работы и контакты с заказчиком, прискакал с необычной идеей.
— Едем в Висконсин Деллс, поживём в хорошем отеле у озера Делтон, будем снимать прямо на пляже!..— завопил он, влетая в мою квартирку, служившую нам также офисом и студией.— Всё оплачивает заказчик! Будем снимать учебное пособие по строительству замков из песка...
— Что-что? Замки из песка? А разве до сих пор мы не снимали именно то, как строят замки из песка? — ядовито заметил я, кивнув на экран.— Замки из песка! По-моему, ты просто свихнулся!.. Вот как сказались на тебе долгие годы голода, холода и прочих ужасных лишений на американской земле...— я смачно откусил кусок пиццы с копчёной колбасой и сделал солидный глоток пива (мне часто приходилось перекусывать, не отрываясь от работы).
— Дай кусочек, жлобина, я так забегался, что ничего не жрал с утра,— заныл Бронштейн за моей спиной.
Мне было видно его отражение в экране монитора: он пытался приблизиться.
— Ни в коем случае! Тебе нельзя есть эту гадость,— жёстко ответил я и, поспешив засунуть в рот последний кусок пиццы, сделал вид, что хочу сосредоточиться на прерванной работе.— Но в холодильнике должно быть несколько баночек диетического йогурта. Выбирай любую — для такого серьёзного больного, как ты, мне ничего не жалко. Ведь к твоему верному гастриту нынче добавилось умопомешательство...
Бронштейн недовольно потащился на кухню и полез в холодильник, продолжая активно разглагольствовать:
— Ничего умопомешательского в этом нет! Ничего! Сколько можно без перерыва снимать свадьбы? Неужели тебе не хочется хоть ненадолго сменить обстановку, поснимать что-то повеселее, на природе? Мой знакомый, скульптор Жан Филипп Пэктон-Гарсия... да, у него такие имя и фамилия!.. решил подработать и взял заказ у какого-то телеканала или интернет-сайта (я не уточнял — какое это имеет значение?) на изготовление учебного фильма о строительстве замков из песка... Ну что ты ржёшь? Мало ли какую чепуху сейчас можно найти в Сети! Как рисовать героев популярных комиксов... Как целоваться взасос... Как научиться играть на флейте Пана... Чем замки из песка хуже этого? Наверно, это как-то связано с рекламой... я не знаю. Короче говоря, они платят Жану Филиппу, а он пригласил нас, чтобы мы это сняли. И предлагает…— Бронштейн назвал достаточно приличную сумму.
— Ну да, два полоумных русских киношника будут снимать, как один полоумный скульптор-американец строит замки из песка... ха-ха-ха! — деланно хохотнул я.— Можно подумать, что кто-то уж совсем сумасшедший за это заплатит!..
На самом деле его затея стала постепенно представляться мне не такой уж бестолковой. Похоже, что мой дорогой партнёр действительно нашёл неплохой способ хоть ненадолго вырваться из однообразия нашей жизни — к тому же за счёт заказчика. Даже если нам ни черта не заплатят за этот так называемый учебный фильм, беда невелика: заработок за последние две свадьбы я пока не проел, а там видно будет...
Я дал Бронштейну насладиться йогуртом, ещё с полчасика послушал его убеждения и согласился.
Так мы оказались в курортном городке Висконсин Деллс. Отель, в котором Жан Филипп договорился о проведении съёмок, невелик и стоит на берегу озера. Земля здесь дорогая, и отели построены плотно друг к другу. У каждого из них свой пляжик, причал и три-четыре лодочки напрокат. Два уютных двухэтажных корпуса нашего отеля соединены стеклянным кубом, под крышей которого находятся вестибюль, офис и тёплый бассейн с гидромассажем. Ещё один бассейн — открытый — устроен по соседству с пляжем. В озере никто не купается (для меня это не новость: даже если рядом натуральный водоём — река, озеро, океан,— американцы чаще всего предпочитают плавать в бассейне).
Конец июня — и в отеле затишье. Основная масса отдыхающих хлынет сюда из Чикаго и Милуоки буквально через пару дней, ведь на носу четвёртое июля — празднование Дня независимости. А сейчас тут только мы с Бронштейном и Жаном Филиппом и ещё какая-то компания — человек тридцать, взрослых и детей, очевидно принадлежащих к одной большой семье. Все они — в том числе и маленькие дети — одеты в одинаковые оранжевые футболки и кепки с надписью «Lipovetski Family Reunion» — «Встреча семьи Липовецких».
Я слышал о такого рода событиях: члены какой-нибудь многочисленной семьи, люди разных поколений, подчас живущие в весьма отдалённых городах и даже штатах, решают собраться вместе, где-то в курортной местности, в гостинице или съёмном коттедже, чтобы, например, отпраздновать юбилей прабабушки или прадедушки. К этому подходят трепетно и серьёзно, задолго планируют отпуска в те дни, когда назначена встреча. Самые деятельные родственники продумывают её программу, заказывают номера в отеле, издают памятные буклеты, покупают общую форму, сочиняют приветствия и поздравления в стишках.
Наши соседи по отелю явно принадлежали к подобному семейному клану. Они вместе садились есть за длинные деревянные столы, установленные перед одним из корпусов, устраивали в бассейне соревнования детворы и всем сообществом увлечённо играли в лото. А вскоре я определил и главную виновницу торжества — это была говорливая старушка в такой же, как у других, оранжевой футболке и ярко-розовых бриджах. Она всё время сидела в тени и держала над головой потёртый чёрный зонтик. На вид ей было лет семьдесят, но позднее на балконе одного из номеров, где живут члены семьи, я заметил плакат: «Happy 90th Birthday Dear Granny!» — «С девяностолетием, дорогая бабуля!»...
Съёмки продолжаются — Жан Филипп соизволил достроить крепость и добавить к замку изогнутый мост, так что у меня нет времени подробно рассматривать семью Липовецких. Однако в перерывах съёмки я слышу их речь. Молодые болтают по-английски без всякого акцента, но произношение некоторых представителей старшего поколения выдаёт их русское происхождение — хотя, похоже, они приехали в Америку уже давненько, потому что даже между собой не говорят на родном языке (или мне пока ещё не довелось это услышать). И фамилия явно «наша»...
Наконец замок готов. Он сложен и изысканно красив. Я тщательно запечатлеваю конструкцию с разных ракурсов, а затем записываю гордую финальную речь скульптора, стоящего на фоне своего грандиозного творения. Пока мы перетаскиваем оборудование в «Бонневиль», к замку вплотную подвигаются восторженные зрители, в основном дети. Видимо, наш хрупкий замок, навсегда остающийся в виртуальном пространстве цифрового изображения таким, каким мы видим его сейчас, недолго сможет противостоять напору реальных завоевателей...
Жан Филипп жмёт нам руки и договаривается о встрече через неделю у меня дома, чтобы принять готовую продукцию.
— Если хотите, вы можете остаться здесь на ночь, отдохнуть. Ваш номер оплачен до одиннадцати часов утра,— говорит он, прощаясь, и уезжает на своей машине.
Нам действительно незачем торопиться в Чикаго. К тому же начинает темнеть, а водительские способности Бронштейна мне хорошо известны. Мы остаёмся.
Перекусив в ближайшем к отелю ресторанчике, мы с Бронштейном наконец отдыхаем друг от друга: он уходит в номер, бухается в постель и начинает с остервенением переключать каналы телевидения. Я отправляюсь на прогулку по отелю, но, так как его пространство сильно ограничено, скоро опять выхожу на пляж, где мы провели целый день.
Липовецкие снова собрались за деревянными столами, жарят барбекю. В мою сторону доносится аппетитный дымок.
Берег озера не освещён. Я стою на причале, в полутьме, опираясь на перила, и теперь у меня есть возможность от нечего делать рассмотреть их немного получше.
Дети мечутся вокруг столов. Взрослые сидят, прохаживаются, чинно беседуют, разбившись на группки. Кто-то отхлёбывает пиво из бутылок, засунутых, как принято в общественном месте, в бумажные кулёчки. На столах — жареное мясо, миски с овощами и никаких крепких спиртных напитков: ещё одно подтверждение тому, что господа Липовецкие уже давно покинули родную страну и полностью переняли американские традиции — широкого русского застолья здесь, конечно, не будет.
От их компании отделяется женская фигурка в светлом платье и, не торопясь, направляется в сторону озера. Она пересекает пляж, выходит на причал и приближается ко мне. Окна отеля и фонари над столами светят ей в спину, и её лица мне не разглядеть.
— Добрый вечер...— говорит женщина и неожиданно называет моё имя. Теперь я мгновенно узнаю её, потому что этот голос ни забыть, ни спутать невозможно.— Надеюсь, вы... ты меня помнишь?
Моё горло перехватывает.
— Добрый вечер, Зоя... — сиплю я, пытаясь откашляться.— Извини... Конечно, помню!..
— Что, простудился? — учтиво осведомляется она.— Наверно, хватил холодного пивка после съёмки? Я видела, как вы сегодня целый день снимали на жаре создание этого чуда,— она показывает на действительно сказочный силуэт замка, чётко выделяющийся на фоне пляжа.— Что это вы занялись таким несерьёзным делом — замками из песка? Или свадьбы больше не кормят? Я сразу хотела подойти, но не решилась... А где твой партнёр?
— Бронштейн в номере... хм... отдыхает,— горло всё ещё не слушается меня, и я продолжаю растерянно выдавать несуразные звуки.— А ты — что тут? Играете... на вечеринке у этих людей?
— О нет! — ухмыляется она.— Я уже не играю. Я здесь как член семьи...
— Ты?.. Член семьи этих... Липовецких? — я окончательно обескуражен.
— Да, Липовецких,— кивает она и подвигается ко мне ближе.— Между прочим, весьма преуспевающая и зажиточная эмигрантская семейка из Одессы. Говорят, первый из них, прапрадедушка-счетовод Гирш Липовецкий, сбежал в Америку во время войны, а теперь среди них и преуспевающие бизнесмены, и популярные психотерапевты, и дорогие адвокаты... Когда мы виделись последний раз? Восемь? Девять лет назад? Так вот, с тех пор у меня многое изменилось...
Зойка приехала в Штаты в середине девяностых в составе украинского фольклорного ансамбля «Мирта». Она была шустрая, чернобровая и чернокосая. Казалось, что прыгучий, лёгкий Зойкин смычок извлекает звуки, не касаясь струн, а лишь выписывая в густом звонком пространстве над скрипкой замысловатые пируэты. Её сильный низкий голос (неожиданный для такой миниатюрной барышни), милая непринуждённая улыбка и задорно отбивающий такт очаровательный алый сапожок были, без сомнения, главными козырями коллектива, состоящего, помимо неё, из грузных краснолицых «щирых» парубков.
Каждый из них, несмотря на сравнительно молодой возраст, уже успел пройти школу жизни «работников искусства». Вдоволь потаскаться по Домам культуры, подвизаясь то руководителем, а то и просто аккомпаниатором хора, танцевального кружка или оркестра народных инструментов. Отыграть не одну сотню свадеб (музыканты говорят: отлабать хасню). Поработать в филармониях, намыкаться в безобразно организованных гастрольных поездках по славным просторам родины. Не раз приходилось «друшлять» вповалку с коллегами на грязной сцене, застеленной пыльным, снятым с колосников занавесом (потому что раздолбанный «пазик» не пришёл, чтобы после концерта в сельском клубе отвезти музыкантов в город). Или суровой зимой по очереди «сурлять» в одно ведро, поставленное в кулисах, оттого что клубный туалет сто лет не работает, а в промёрзшую вонючую будку, что во дворе, в тоненьком сценическом костюмчике по жуткому «зусману» не добежишь...
Ребята решили, что им сильно повезло, когда некий предприимчивый импресарио, или, как тогда стали называть, менеджер, специально для зарубежной поездки наскоро сколотил из них фолк-группу и отправил на «настоящие» гастроли в США.
Настоящими эти гастроли тоже не были: они работали на деньги спонсоров или общественных организаций в крошечных залах для пожилой публики из украинской диаспоры, выступали на заказных вечеринках, концертах в студенческих городках или на Renaissance Fair — местных фольклорных фестивалях. Они жили в дешёвых мотелях, питались одним фастфудом. Платили им немного, но всё же получше, чем дома,— и не в гривнах...
Их выступления проходили с постоянным успехом. Когда Зойка подходила к микрофону и брала первые ноты, даже на самых разгульных вечеринках почти сразу замирали шум и гам.
Скрыпка грае, сэрце крае,
Наше лито догорае.
Скрыпка грае, плаче гирко,
То кохання гаснэ зирка...
И правда: под её скрипку, случалось, и плакали, и хохотали...
Мы с Бронштейном впервые увидели их ансамбль на свадьбе в районе Украинской деревни в Чикаго, где им повезло подработать в перерыве между концертами. Это «весилля» происходило в украинском ресторанчике, в двух кварталах от которого я живу.
Нас посадили за стол вместе с музыкантами. Мы довольно весело проводили время в перерывах между их игрой и нашими съёмками — то ли три, то ли четыре бутылки перцовки «Немиров» ушли незаметно.
Зойка за столом оказалась рядом со мной, и уже через полчаса нашей беседы я почувствовал, что вдрызг пьян, но пьян каким-то необыкновенным образом — не от «Немирова», а от Зойки...
Ночью после «весилля» мы оказались с ней у меня дома. В любви она была бесстыжая, неутомимая и не менее талантливая, чем в музыке.
Я заснул счастливым и не слышал, как она ушла.
Мы пересекались с «Миртой» на каких-то мероприятиях ещё несколько раз. При встречах Зойка была приветлива, но убедительно делала вид, что у нас ничего с ней не произошло. Вскоре я и сам засомневался: приходила ли она ко мне в ту ночь? Или всё это моя пьяная фантазия?
Двухмесячные американские гастроли превратились для Зойки в многолетние — она не вернулась в родной Житомир. В тот день, когда ансамбль должен был улетать домой, она вместе с парнями чинно вылезла из микроавтобуса, на котором организаторы гастролей доставили музыкантов в чикагский аэропорт О’Хара. Но вместо того, чтобы войти в здание, направиться к стойке «Польских авиалиний» и зарегистрироваться на рейс в Киев, Зойка замешкалась перед входом, якобы старательно пристраивая на тележку объёмистые чемоданы и драгоценную скрипку. «Тебе помочь?» — крикнул кто-то из хлопцев. «Не, я сама!» — уверенно ответила Зойка. Едва все попутчики скрылись в раздвижных дверях международного терминала, она схватила с тележки свои вещи, засунула их в поджидающее авто и уехала в направлении, неизвестном никому из её коллег.
За рулём автомобиля был Зойкин поклонник, молодой адвокат Роман из семьи Липовецких. Он родился в Америке, неважно говорил, но вполне прилично понимал по-русски. Зойка присмотрела его на одной из «заказных» вечеринок. Томно отводила глаза в ответ на его ухаживания, но согласилась выпить с ним немножко шампанского. Потом в приватном разговоре, вполне натурально смущаясь, поведала ему о тяжёлой доле молодой талантливой женщины из Украины, уже так скоро вынужденной возвращаться из культурной, великой державы в неприкаянный, жуткий быт страны третьего мира... Где её, собственно, ничего не держит, потому что любить ей там некого, а её талант никому не нужен (вообще-то в Житомире у неё остался муж — классный, но безнадёжно пьющий джазовый барабанщик Санька, ошибка Зойкиной молодости,— но об этом увлечённому Роману совершенно не надо было знать, тем более что в её туристическом украинском паспорте об этом никаких пометок не было).
И завертелся у неё с Романом роман, который нужно было тщательно скрывать от остальных музыкантов и от организаторов поездки. А после побега из аэропорта и нескольких лет нелегального пребывания в стране Зойка стала женой Романа и, естественно, получила вид на жительство — в конце концов, молодой супруг, кроме прочих достоинств, был ещё и адвокатом...
— Ну... всё хорошо, что хорошо кончается,— подвожу я итог её рассказа (и почему из меня всегда выскакивают такие банальности?).
Зойка молчит. Некоторое время мы стоим и пялимся на Липовецких. Взрослые уже отправили детей спать и всей компанией перешли в павильон у воды, в некотором отдалении от причала. В павильоне, как бы в античном духе, установлены амфитеатром деревянные сиденья, а посередине, на специальной площадке, разведён внушительных размеров костёр. Липовецкие опять бодро играют в какую-то игру: до нас доносятся возгласы и хихиканья.
— Он такой козёл...— вдруг говорит она.— Ты себе даже представить не можешь, какой он козёл, American этот, мурло адвокатское... Мой Санька-барабанщик, даже косой в дупель, был роднее его... А как он стучал! Какой это был джаз-з-з!..
Зойка поворачивается ко мне, поднимает голову. Я хорошо вижу её левую щёку, на которой играют отблески костра,— вторая щека совсем утонула в тёмной воде озера Делтон. И на этой хорошо видимой мне щеке ясно блестит мокрая дорожка.
— А ты не можешь попросить Бронштейна... прогуляться? — шепчет она так тихо, что я почти не слышу слов, а только угадываю их по движению воздуха из её губ.
— Попробую,— так же тихо выдыхаю я.
Мы неслышно спускаемся с причала на пляж, проскальзываем мимо замка (она на секунду замирает перед ним) и, прячась за нашим ещё так удачно не разобранным тентом, пробираемся в отель. Всё, что мы делаем, кажется мне сейчас глупым, отчаянным, гадким и восхитительным одновременно.
В вестибюле никого нет. Мы смотрим друг на друга и беззвучно гогочем.
Зойка ждёт возле бассейна с гидромассажем, а я в номере сообщаю Бронштейну, заснувшему перед работающим телевизором, что ему предстоит приятная прогулка по берегу ночного озера. Какое-то время он вообще ничего не понимает, но когда я говорю:
— Здесь Зоя. Ты помнишь Зою? — вскакивает и бормочет что-то похожее на «зоя-зоя-с-мезозоя».
Его немного пошатывает, но он напяливает шерстяную кофту, стойко находит дверь и исчезает. Всё-таки мой капитан — молодец!
Я засыпаю счастливым и не слышу, как она уходит.
Просыпаюсь поздно. Жарко. Номер затоплен полуденным солнцем.
На второй кровати громко сопит Бронштейн. Он лежит на боку, поджав ноги в чёрных носках и в сандалиях, и кофта застёгнута до самого подбородка.
Я выхожу на балкон. В окнах соседнего корпуса нет никакого плаката, поздравляющего девяностолетнюю бабулю. Все площадки, скамейки, павильон и бассейн пусты. Нигде не видно ни одной оранжевой футболки. Пожилой мексиканец елозит широкими граблями по пляжу.
Я ищу глазами замок. В нём, конечно, уже побывали варвары. От изящных башенок и тончайших зубцов крепостной стены, от вычурно изогнутых мостиков и крошечных бойниц осталась только большая куча сероватого песка со следами ног безжалостных завоевателей.
— Вставайте, капитан! — говорю я зашевелившемуся Бронштейну.— Во флибустьерском дальнем синем море «Бонневиль» наш поднимает паруса... Пора домой, в Чикаго. Нужно побыстрее смонтировать фильм. Кто-то его ждёт, кто-то очень нуждается в хорошем учебном пособии по строительству замков из песка.
