— Петь, давай стенку выбросим и вместо неё сделаем камин,— Нина с любовью перетирала безделушки, краем глаза смотря на экран телевизора — там шла её любимая передача «Квартирный вопрос».
— Ещё чего придумала,— нехотя оторвавшись от компьютера, отозвался муж.— Тебе бы только переставлять, переделывать. По мне, и так у нас хорошо.
Он снова уткнулся в компьютер — не сходился пасьянс.
— Да где хорошо-то, Петя? Это уже вчерашний день, и даже позавчерашний. Петь, давай уберём. Мне всё это надоело уже, хочется чего-нибудь новенького, красивого...
— Слушай, тебе вредно смотреть эти передачи, ты после них вечно с ума сходишь. Это же реклама, как ты не понимаешь! Она рассчитана на таких... на таких простофиль, как ты.
— Ты хотел сказать — дур. Понятно... Главное, интеллигентно...Ты-то у нас умный — в карты на компьютере играешь...
— Я не говорил, что ты дура.
— Не говорил, но подразумевал.
— Ну, началось! Женская логика: сама придумала — сама обиделась... Выброшу телевизор к чёрту, чтоб ты не смотрела эту муру. Одни неприятности от него!
На экране счастливчики таращили на новый интерьер глаза, охали, ахали, кричали «Вау!».
Ну ничего ему не надо! Живём, как в берлоге. Что бы ни задумала, всё — зачем да зачем! Нина критическим взглядом окинула комнату. Конечно, она немного погорячилась, на берлогу квартира совсем не походила — всё подобрано со вкусом, шторы в тон с ковром, вазочки, безделушки, цветы... Красиво, уютно, но...чего всё это ей стоило! Каждая вещь покупалась после долгих споров. Аргумент был один: а зачем? У нас и так всё есть. Зачем тратить деньги на пустяки? С их-то зарплатой! Вон сын взрослый уже, жениться соберётся, а на какие шиши? Да и за учёбу в институте платить надо ещё целый год.
Нина вздохнула. У всех мужья как мужья, а её вечно всем недоволен... Или, скорей, всегда всем доволен.
Ладно, если не разрешает купить что-то новое в дом, то уж мебель-то переставить ей никто не запретит. Раз в два-три месяца она поднимала мужа с обжитого дивана, и в квартире начинался аврал. Несколько недель она не могла налюбоваться на интерьер, а потом опять становилось скучно, хотелось всё поменять, опять затевала перестановку, которой хватало ещё на пару недель, а потом, как правило, всё возвращалось к первоначальному варианту. Естественно, муж был от этого не в восторге. Он не мог понять: а зачем? Ведь у них всё есть. И мебель почти новая, чего её менять, и кухонный уголок совсем недавно купили... А ей всё неймётся: то вдруг захочется стол круглый, а у них квадратный, то через месяц уже овальный понадобится... Ну и что, мысленно спорила она с мужем, может быть, и понадобится, но сейчас она мечтает о круглом столе с белой скатертью, и чтоб стояла ваза с полевыми цветами...
Она, правда, уже научилась бороться с его нежеланием перемен. Советовалась с ним иногда, но это так, для порядка. Сын вырос и понимает её. Так что согласие мужа, в общем-то, и не требуется: захотели — переставили. Она улыбнулась: один раз они с Вадиком переставили диван от окна к стенке, напротив телевизора, а к окну поставили кресла и столик. Пётр пришёл с работы, поужинал и улёгся, как обычно, с газетой на диван. Потом занялся компьютером, потом опять полежал, посмотрел любимый сериал о продажных блюстителях порядка и о порядочных преступниках, несколько раз то садился, то ложился на диван, и только когда пошёл спать, вдруг остановился посреди комнаты и спросил: «А ты что, диван переставила, что ли?»
А вообще-то они, несмотря на некоторые расхождения в вопросах дизайна, жили дружно. Когда были моложе, встречались с друзьями, ходили в походы, сплавлялись по бурным речкам с порогами. Теперь, правда, больше возле телевизора время проводят. Вот и становятся некоторые передачи яблоком раздора в семье. «Тебе бы наши проблемы,— говорили подружки, когда Нина жаловалась на мужа,— заелась ты, Нинка. Дом — полная чаша, муж по пивнушкам не бегает, зарплату приносит. Чего тебе ещё надо?»
И правда, зачем Бога гневить? Все бы так жили!
В дверь позвонили — звонок длинный, настойчивый. Кто это там так рвётся? Посмотрев в глазок и чертыхнувшись, Нина открыла дверь. На пороге стояла соседка с первого этажа, Сюнька. Нина всегда думала: что за странное имя такое — Сюнька? Оксана, что ли, или, может быть, Ксюха? Но не спрашивала, какая разница — Сюнька так Сюнька. А мужа её звали Санька. Мужичок был щупленький, вечно пьяный, с длинными лохмами волос, зимой и летом ходивший в тапочках на босую ногу и в распахнутой куртке на рыбьем меху. Санька и Сюнька жизнь вели весёлую. Он получал пенсию по инвалидности, а она не работала. Получив пенсию, устраивали вечеринку, из открытых окон неслась громкая музыка, песни, крики, в подъезде не продохнуть от дыма... «Не курите вы в подъезде, дышать нечем»,— возмущались соседи, на что Санёк, принимая позу английского лорда, высокомерно отвечал: «Дышите жабрами!» Он сразу раздавал долги, но уже к вечеру, в лучшем случае — на другой день, опять стучался к соседям: займите. После загулов то она разгуливала с синяком под глазом, то он ходил в разорванной рубахе, но друг за друга стояли горой.
— Нин,— Сюнька, потеснив Нину, протиснулась в коридор,— ты знаешь, нам же котят подарили, двух. Ма-а-алюсеньки-и-и-е... А кормить-то, Нин, нечем. Займи двести рублей.
— Ты же утром взяла у меня сто рублей.
— Да паразит мой — пропил все. Дай, Нин, я отдам. Котят жалко! — Сюнька шмыгнула носом, изображая плач, вытерла полой кофты сухие глаза.
Нина покопалась в кошельке, наскребла сто семьдесят рублей. Она пользовалась банковской картой, наличных обычно держала рублей пятьсот — на всякий случай.
— Что ты её поважаешь? — оторвавшись от телевизора, сердито сказал Пётр.— Совсем обнаглели! Алкаши чёртовы!
— Твоя родня! — ехидно сказала Нина.
— Родня! — фыркнул Пётр.— Седьмая вода на киселе! Видал я такую родню...
Санька и в самом деле был каким-то дальним родственником, а вернее, даже и не родственником, а односельчанином Петра, случайно оказавшимся соседом, но все в доме считали, что они родня. К Петру он чаще всего и заходил занять на бутылку. Правда, долги помнил и всегда отдавал.
— Сынуль,— Нина тихонько постучала в дверь в комнату сына.— Может, покушаешь? Голодный ведь.
Вадим не отвечал. Обиделся. Но она-то при чём? Отец виноват, а она переживай... Сын тоже хорош. Прежде чем что-то сделать, мог бы с ней посоветоваться. Может, что-нибудь и придумали бы. А отец что — «нет», и весь разговор!
Нина жалела сына, но и муж был прав, конечно. Где они возьмут столько денег? Такую сумму не сразу найдёшь, да и было бы на что путное тратить, а то решил, видите ли, с друзьями на Камчатку слетать — посмотреть на вулканы, Долину гейзеров увидеть. Подумал бы головой: у друзей родители богатые, а у нас какие деньги, от зарплаты до зарплаты...
Не дождавшись ответа, она ушла в спальню, включила телевизор — может, что-нибудь стоящее покажут. Ага, как бы не так! Пощёлкала пультом — везде одно и то же: кровь, мордобой, горы трупов, распутство на вилле в Мексике, Ксюша, «звезда в шоке»... политики лаются — радетели народные! Тоска!
Погасив свет, она попыталась уснуть, но сон никак не шёл. Ну ничего, завтра суббота, рано вставать не надо, красота! Скорей бы на пенсию. О пенсии она мечтала лет с тридцати, но ещё пахать и пахать, как выражается Пётр. И «домик в деревне» им не светит. А жаль... Она часто представляла себе этот домик: камин, бассейн, барбекю и всё такое прочее... Вот и сейчас перед глазами поплыли картины их загородной жизни. Но что-то сегодня не мечталось. Она снова включила свет, осмотрела комнату. Надо бы шторы поменять и зеркало перевесить. А шифоньер обклеить обоями в полоску, она в «Квартирном вопросе» видела — очень даже стильно! И ещё там были... эти... часы... пуфик... Глаза закрылись...
Резкий звонок вырвал её из сладкой неги. Господи, кто это? Она машинально взглянула на циферблат будильника — половина первого. Накинув халат, пошла в прихожую.
— Кто там? — заспанный Пётр выглянул из комнаты.
— Не знаю.
Она посмотрела в глазок и тихо выругалась. Санька. Да что же это такое? Совсем обнаглели!
— Чего тебе? — сердито спросила она.
— Нин, ты знаешь, нам же котят подарили, двух. А кормить нечем. Дай сто рублей, сбегаю в ночной магазин, куплю им что-нибудь... Жалко котяток, они же голодные!
Нина молча захлопнула дверь. Но Санёк был настроен решительно — не для себя старался, для несчастных котят,— и не отрывал пальца от кнопки звонка до тех пор, пока она снова не открыла.
— Ну? — Пётр, отодвинув Нину, шагнул за порог, не давая Саньке войти в комнату.— Чего опять?
— Дай сто, я отдам, пенсию получу и отдам. Сюнька, зараза, с Лёхой из восьмой, пока я спал, всё оприходовали... Я же не на выпивку прошу,— вспомнив про котят, спохватился Санька,— мне котят покормить надо, орут, им же жрать охота... Как бы не померли!
— Нина! — позвал Пётр.— Дай ему сто рублей. Видно, нам с тобой и на пенсию не судьба будет уйти: котят-то кормить кто будет?
— Нет у меня ни копейки! — отрезала Нина.— Вечером отдала последние.
— Ты слышал? Нет у неё денег. Всё, пока!
— Егорыч,— Санька поставил ногу на порог и не давал закрыть дверь.— Выручи, будь другом. Я тебе отработаю. Что хочешь проси! Плохо мне, ты видишь — всего трясёт. Сдохну ведь,— забыв про котят, умолял он.
— Ладно, подожди,— Пётр захлопнул дверь и пошёл в кладовку.
Через минуту он выскочил из кладовки бледный, с остановившимся взглядом.
— А где... шкаф? — спросил он, заикаясь.
— О Господи, я аж испугалась, не случилось ли что. Выбросили мы его с Вадиком наконец-то. Всю кладовку занимал, ни войти, ни пройти...
— Что-о-о? — заорал не своим голосом Пётр.— Ты что, совсем одурела? Куда выбросила?
— Куда-куда — на помойку!
— На какую помойку? — голос Петра стал похож на визг.
Из своей комнаты выглянул заспанный Вадим.
— Что случилось?
Пётр, не отвечая, схватил с вешалки куртку и выскочил за дверь. Отпихнув бедного Санька, он стрелой помчался вниз. Нина побежала за ним. Вадим пожал плечами: что за дела? чего они так всполошились среди ночи?
Шкаф преспокойно стоял на мусорной площадке. Пётр, рванув дверцу, заглянул внутрь — там было пусто.
— Где деньги? — хрипло спросил он.
— Какие деньги? — Нина ничего не могла понять.
— Мои деньги! Мои! Сто пятьдесят тысяч!
— Ты что, с ума сошёл? Сто пятьдесят тысяч! Ты шутишь? Откуда?
— Оттуда! Скопил! Машину хотел купить!
— Боже мой! Я ничего не понимаю. Да не было там никаких денег. Мы с Вадиком все вещи перебрали, старые выбросили, а какие-то дома лежат, на антресоли.
Он кинулся к дому. Перерыл все вещи, но денег не обнаружил. Нина молча следила за ним. Она не могла опомниться: как так, жалел рубль на какую-нибудь покупку, а сам...
— Ты взяла? — хрипло спросил Пётр.
— Да ты что! Не видела я никаких денег! — она всё ещё надеялась, что он её разыгрывает.
— По-хорошему прошу, отдай.
На шум вышел сын.
— Что тут у вас за война? До утра не можете потерпеть?
Увидев сына, Пётр несколько мгновений смотрел на него, наконец, как будто что-то поняв, рванулся к нему, схватил за грудки.
— А... может, это ты?! Это ты взял деньги?
— Какие деньги? — сын пытался вырваться, но тот продолжал трясти его.
Лицо его налилось кровью, он тяжело дышал — того и гляди, удар случится. Нина оторвала его от сына.
— Да успокойся ты, сядь. Вадик, принеси воды, быстро! Петя, успокойся. Объясни толком, что случилось.
— Куда вы дели деньги? — оттолкнув стакан с водой, снова захрипел Пётр.
— Не было там никаких денег. Я же всё перебрала, ничего там не было.
— Отдайте деньги!
— Да хватит уже,— не выдержал сын.— Может, у него с головой что? — обращаясь к матери, сказал он.— Давай скорую вызовем.
— Попробуйте только! По-хорошему не отдадите — заявлю в полицию.
— Пап,— Вадим успокаивающе положил руку на его плечо,— ты объясни толком, что случилось. Какие деньги, где, что?..
— Заначку он хранил в шкафу, сто пятьдесят тысяч,— Нина всхлипнула.— А они пропали.
— Вот это да! — присвистнул Вадим.— Сто пятьдесят тысяч! Что, правда, пап?
— Для вас же... машину хотел... на чёрный день хотел... а вы...
— Петя, давай подождём до утра, утром всё внимательно посмотрим, найдутся твои деньги.
«Если они вообще были»,— подумала Нина.
На другой день, возвращаясь из института, Вадим услышал шум, доносившийся из их квартиры. Опять ссорятся. Видно, деньги так и не нашлись. Вот уж отец учудил: каждую копейку считал, а сам, оказывается, Рокфеллер...
Дома было плохо. Заплаканная мать прибирала разбросанные вещи, отец нервно ходил по комнате.
— Ну что, я так понял, не нашлась пропажа? — спросил Вадим.— Да был ли мальчик? — пытаясь всё перевести в шутку, добавил он.
Отец, резко остановившись, в упор посмотрел на него.
— Мальчик, говоришь? А ведь верно! Был мальчик, был... как я сразу не догадался! Мальчику денежки понадобились, мальчику на Камчатку захотелось... Верни деньги! — вдруг рявкнул он так громко, что зазвенела посуда в серванте.
— Сына, иди к себе.— Нина умоляюще посмотрела на мужа.— Петя, опомнись, что ты говоришь?! Не брали мы твоих денег.
— Это ты всё: сынуля, сыночка, сюси-пуси, избаловала его, ни в чём отказа не знает. Вот он и докатился — отца родного обворовал! В общем, так. Не вернёте деньги — заявлю в полицию.
— Ну и заявляй,— вскипела Нина,— надоели твои бредни слушать!
— И заявлю!
— И заявляй! — Нина со злостью захлопнула дверь в спальню.
Через несколько дней Вадима вызвали в полицию. Показали заявление отца, допросили и отпустили домой. Нина, узнав об этом, накинулась на мужа чуть ли не с кулаками:
— Да что же ты делаешь? Ты же позоришь собственного сына, портишь ему биографию!
— Он мне не сын!
— Вот даже как!
— Мне такой сын не нужен!
— Да ты и не отец ему! Разве отец может так поступать с родным ребёнком!
— Не отец, говоришь? Отлично! А кто ж тогда отец? Уж не Шутов ли, воздыхатель твой бывший? То-то я смотрю, не похож на меня Вадька! Ничего моего нет! Давай колись: от кого нагуляла?
— Господи! Да когда же это кончится? Ну точно у тебя с головой не всё в порядке, надо срочно к врачу обратиться...
С головой у Петра, похоже, и вправду стало не в порядке. Теперь в ней крепко засела мысль об измене жены. В доме наступил ад.
Однажды Вадим застал мать в слезах, с разбитыми губами, в разорванной, забрызганной кровью блузке.
— Ещё раз тронешь мать — будешь иметь дело со мной,— пригрозил он отцу.
— Ты мне ещё грозить будешь?! Щенок!
— Если я щенок, то ты, выходит, кто? — не выдержал Вадим.— Щенки-то, знаешь, от кого родятся? Доходит?
— Давно дошло! Вот ты от такого кобеля и родился. Мамочка твоя, наверно, и сама не знает, кто...
Он не успел закончить фразу. Вадим ударил его по лицу, разбив нос, фонтаном брызнула кровь. Пётр кинулся на него с кулаками, но Вадим оттолкнул его, и он упал, ударившись об угол тумбочки головой. Некоторое время он лежал неподвижно. Потом вскочил и пошёл на сына.
— Вадик, не надо, умоляю тебя! — Нина повисла на сыне.— Не трогай его!
— Да я его убью, если он ещё раз... ещё раз такое про тебя...
Пётр, размазывая кровь по лицу, набирал номер полиции.
Суд за угрозу убийством и нанесение побоев приговорил Вадима к году условно. Он сразу же перевёлся в другой институт и уехал из города. Нина ушла жить к тётке. Та жила одна в двухкомнатной квартире на другом конце города и Нине обрадовалась. Петра тётка никогда не любила.
Пётр жену не искал, и она тоже ничего не хотела знать о нём. Пусть живёт как хочет. Обида и гнев душили её — не столько за себя, сколько за сына. Негодяй, сломал мальчику жизнь. Кто знает, как это в дальнейшем аукнется?
От кого-то из знакомых она слышала, что он стал попивать,— ну и пусть пьёт, ей всё равно. Конечно, жалко, что прожила жизнь с таким подлецом. Хотя... подлецом-то он никогда не был, муж как муж, не хуже других, грех жаловаться. Всё у них было нормально. Но почему же всё в одночасье рухнуло? Был совершенно нормальный — и вдруг как с ума сошёл. Неужели эти проклятые деньги имеют такую власть над человеком? Нина до сих пор была уверена, что никаких денег у него не было: откуда им взяться при их нищенской зарплате?
К деньгам Нина всегда относилась спокойно. Конечно, хорошо, когда они есть, что там говорить. И шубу хотелось, и сапоги, и много чего другого, но Нина привыкла жить по средствам и умела себя уговаривать: нет шубы — да я и не хотела, колечко не могу купить — обойдусь, не в этом счастье. «Нет сапог — пимы надену и по снегу — хрусть да хрусть, я парижского Кардена переделаю под Русь»,— часто цитировала она строки знакомой поэтессы. Ей было смешно, когда подруга, рассказывая, что кто-то кому-то не вовремя отдал долг, с придыханием произносила: «Это же деньги!» — и на лице у неё в этот момент появлялся священный трепет...
— Нина Викторовна,— голос в трубке был жёстким, почти металлическим,— это техник из ЖЭКа. Когда погасите задолженность по квартплате?
— Задолженность? — удивилась Нина.— Но я регулярно плачу. Вот у меня и квитанция с собой, недавно ходила платить.
— А у меня числится за вами долг, тридцать восемь тысяч. Сколько можно напоминать? Замучились предупреждения вам посылать. В общем, не заплатите до первого числа — будем подавать в суд.
— Постойте, постойте, вы о какой квартире говорите? — Нина, кажется, начинала что-то понимать.
— То есть как о какой? Комсомольская...
— Тогда понятно,— перебила Нина.— Я там не живу. Звоните бывшему мужу.
— Но вы там прописаны. Вашему мужу мы звонили на работу, там говорят, что он давно уволился. Дома тоже не можем его застать.
— Вы извините, но меня это не касается. Ищите сами.
— Как я понимаю, вы не разведены?
— Нет. Но какое это имеет значение?
— А такое, что пока вы не разведены и прописаны в квартире, вы несёте ответственность наравне с мужем. Поэтому будем подавать в суд на вас.
Нина, слегка волнуясь, подходила к своему бывшему дому. Как ни говори, она прожила здесь большую часть своей жизни. Счастливой жизни, по большому счёту. А что так получилось — не она тому виной. Где-то через год после скандала она зашла домой, чтобы забрать кое-какие свои вещи. Из обстановки она ничего не хотела брать, пусть всё остаётся Петру, ему тоже жить надо. А им с тёткой достаточно того, что есть. Вадик после окончания института в город не собирается возвращаться, а захочет — там видно будет, что да как. Пётр встретил её тогда враждебно. Опять посыпались оскорбления, обвинения в неверности, и Нина постаралась скорее уйти, хотя шла с намерением расстаться по-доброму.
Она поднималась по лестнице, стараясь не дышать. Запах в подъезде стоял невообразимый. Раньше такого не было. Совсем перестали убирать, что ли? У них, в тёткином доме, всегда чистота и порядок, цветы на подоконнике, картины на стенах. Техничка попалась добросовестная, трёт, моет целыми днями, приятно в подъезд зайти.
Вот и пятый этаж. Сердце дрогнуло. Как она любила свою квартиру, как красиво у них всегда было!
Вход в квартиру был свободен — дверь, снятая с петель, стояла на лестничной площадке, прислонённая к стенке. Из квартиры слышались шум, гам, вопли, звуки падения — там явно шла драка. Нина переступила порог и застыла на месте. Две женщины, вцепившись друг другу в волосы, катались по полу. Пол был усыпан клочьями белых и чёрных волос. В одной из них Нина с трудом узнала Сюньку, вторая была ей незнакома. Они не обратили на Нину ни малейшего внимания и продолжали драться, осыпая друг друга бранью.
Нина обвела взглядом комнату. Боже мой, стены ободраны, на обоях жирные пятна, штор на окнах нет, мебели тоже нет. На полу, на грязном матрасе, храпит какой-то человек. Приглядевшись, Нина поняла, что это Пётр.
В кухне, за столом, уставленным грязной посудой и бутылками, пировали два бомжеватого вида мужика.
—Пива принесла? — увидев Нину, они совершенно не удивились, видимо приняв её за кого-то из своих.
Она попятилась в коридор, но в это время появился ещё один тип. Он схватил её в охапку и, дыша перегаром, толкнул её назад, в кухню. Она с трудом вырвалась и выскочила из квартиры. Её окликнули по имени — наверное, кто-то из бывших соседей,— но она, не оглядываясь, перескакивая через две ступеньки, бежала вниз по лестнице — скорей, скорей, подальше от этого кошмара...
Серёга и Толян, рабочие ЖЭКа, недовольно матерясь, поднимались на пятый этаж. Лифт, как всегда, не работал, а они за день уже находились досыта, ноги гудели от усталости. Начальник отправил их выбросить мусор из квартиры, где неделю назад хозяин дал дуба. Они прихватили с собой вилы, знали по опыту, что они точно пригодятся. Обычно они открывали окно и вилами выкидывали весь хлам, а там уже мусоровоз подъезжал и увозил всё на свалку.
Закончив неприятную работу, они закрыли окно и собрались уходить.
— Постой, Серёга, мы же про кладовку забыли,— вспомнил Толик,— начальник разорётся, ещё премию снимет, у него не заржавеет...
Напарник нехотя взялся за вилы. Он поддел вилами спрессовавшееся тряпьё, зацепил при этом плохо закреплённый линолеум и потащил его вместе с тряпьём. Под линолеумом лежал какой-то серый комок из старых газет. Серёга разворошил его, и оттуда выпала пачка денег. «Клад!» — он не поверил своим глазам. Но тут же понял, что зря радуется: деньги были так источены мышами или крысами, что рассыпались от малейшего прикосновения.
— Даже на бутылку не наскребёшь,— горько сказал Толян, безуспешно пытаясь разглядеть в бумажной трухе хоть одну целую купюру.— Не везёт так не везёт. Пошли, Серёга, мне один чувак обещал должок отдать, выпьем с горя...
Из-под линолеума выскочила мышь.
— У, зараза! — замахнулся на неё Толян.— Хоть бы одну бумажку оставила!
Мышка, пискнув, заметалась по кладовке.
— Ладно, живи! — великодушно разрешил Толик и шагнул в сторону, давая ей дорогу.
