* * *
чтобы сегодня светило
в ночи не погасло,
страх не сковал бы, и немощь
не вдруг одолела,
я для костра разбираю
подгнившее прясло
и согреваю дровами
своё богатырское тело,
вот и костёр уже ясным огнём
разгорелся,
живности местной итогом
явившись печальным,
жареным сусликом я
невзначай разговелся,
если признаться,
то всё оказалось случайным,
позже, бездумно вступаю
в контакт с мирозданьем,
звёзды на небе пытаюсь
считать мириады,
ясно, Творец сопричастен
к сему мирозданью,
к райским чертогам
и вечному пламени ада,
в сущности, всё до йоты
и так очевидно,
я засыпаю песчинкой,
и мне не обидно.
* * *
Опять какой-то бес сидит во мне
или чертёнок вечно полупьяный,
на пальмах в замороженном окне
пересчитать пытается бананы,
понтуется, пытается тусить,
варнякает:
на пальмах нет инжира,
а нет, чтобы плотнее закусить
простым куском,
но непременно жирным.
Мечтать не вредно
про инжир, банан,
про жирную ли,
постную банальность –
чимчи… права качает
отставной буян,
беря в расчёт российскую
ментальность,
коробки «Доширак»,
узбекский нуд,
китайские резиновые фрукты,
палаческий тут не поможет кнут,
у каждого второго пальцы гнуты,
но мы то – дипломаты,
не впервой
нам обходить углы, минуя битвы,
не пользуясь ни страшной
булавой,
как аргумент, – не применяя биты.
* * *
Ночь – белка в колесе –
бежит себе, бежит
безостановочно, иных путей
не знает,
а на печи, свернувшись,
старый дед лежит,
без сотоварищей по делу
изнывает.
В райцентр по праздникам
не ездит на парад,
претензии к властям своим
давно имеет,
со всеми не в ладах,
он ничему не рад,
но знает, отчего другие зеленеют,
на этой же отцовской,
дедовской стезе,
повторно наступил
на брошенные грабли,
а если хорошенько вспомнить,
то везде
народ был разведён
и в третий раз ограблен,
на всех, не уставая,
точит ржавый зуб
да философствует,
как некогда Поприщин,
из года в год братва ему
варганит суп,
как некогда он сам варил
из топорища.
* * *
причастен я к одной персоне,
к своей, не выдуманной тайне:
приписан жить я в строгой зоне,
на диком острове Буяне,
не бить в набат на колокольне,
смирившись с долей погорельца,
идее верить малахольной,
готовой шпалой лечь под рельсы,
ходить в строю в лихой пятёрке,
крушить гранит для котлована
и защищать, как Вася Тёркин,
себе подобного Ивана,
спасая родину-Россию,
на бруствер лягу камнем-бутом,
любого недруга осилю,
исполню клятву, гадом буду.
* * *
проходит жизнь, греши и кайся,
люби и кайся, вновь греши,
хоть в сотый раз ты обжигайся,
но не зажжёшь своей души.
Чадить во тьме лучиной будешь
и, по-приятельски чудить,
не уставая словоблудить,
не гаснуть вовсе, а чадить.
* * *
тяжёлый воздух снится по ночам,
сурьмой и хной
разбавленные тучи
в них молнии камчою палача,
стада овец сбивающие в кучи,
верней всего сказать:
в свои стада,
не ведая и малого стыда.
