* * *
Мир исчез.
Мгновения скользят.
В телефон я глупости шепчу.
Ум твердит: «Оставь его. Нельзя».
Сердце властно требует: «Хочу».
Через стык континентальных плит
Я за сотни вёрст к тебе лечу.
Сквозь «нельзя», которое болит,
К одному желанному «хочу».
И сомкнувшись так, что не разнять,
Не унять и не остановить,
Не понять запретов, не принять –
Пьём одно кипучее «любить».
…Но уводит прочь моя стезя
От тебя. Ты куришь. Я молчу.
Глотку жмёт суровое «нельзя»
Веру потерявшему «хочу».
Всё. Рука пуста. Реванш не взят.
По закону чести я плачу:
Падаю на остриё «нельзя»
C выси недоступного «хочу».
Второй ковчег
По паре – каждой твари. А мою,
мою-то пару – да к другому Ною
погнали на ковчег. И я здесь ною,
визжу, да вою, да крылами бью...
Ведь как же так?!
Смотрите – всех по паре,
милуются вокруг другие твари,
а я гляжу – нелепо, как в кошмаре –
на пристани, у пирса, на краю
стоит она. Одна. И пароход
штурмует разномастнейший народ –
вокруг толпятся звери, птицы, люди.
...Мы верили, что выживем, что будем
бродить в лугах, не знающих косы,
гулять у моря, что родится сын...
Но вот: меня – сюда, её – туда.
Потоп. Спасайтесь, звери, –
кто как может.
Вода. Кругом вода. И сушу гложет
с ума сошедший ливень. Мы – орда,
бегущая, дрожащая и злая.
Я ничего не слышу из-за лая,
мычанья, рёва, ора, стона, воя...
Я вижу обезумевшего Ноя –
он рвёт швартовы: прочь, скорее прочь!
Второй ковчег заглатывает ночь,
и выживем ли, встретимся когда-то?
Я ей кричу – но жуткие раскаты
чудовищного грома глушат звук.
Она не слышит. Я её зову –
не слышит. Я зову – она не слышит!
А воды поднимаются всё выше...
Надежды голос тонок. Слишком тонок.
И волны почерневшие со стоном
накрыли и Олимп, и Геликон...
На палубе, свернувшись, как котёнок,
дрожит дракон. Потерянный дракон.
* * *
Я – жёлтый листик на груди твоей.
Меня на миг к тебе прибило ветром.
Вот и конец. И не найти ответа,
Зачем в тиши изнеженного лета
Поднялся ветер и, сорвав с ветвей,
Мне дал на миг прильнуть к груди твоей.
Моя Одиссея
Рассеян по миру, по морю рассеян
мой путанный призрачный след.
И длится, и длится моя Одиссея
уж многое множество лет.
Ну что, Одиссей, поплывём на Итаку –
на север, на запад, на юг?
Мой друг, нам с тобою не в новость – не так ли? –
за кругом наматывать круг
и загодя знать, что по волнам рассеян
наш жизненный путаный путь…
Слукавил поэт – и домой Одиссея
уже никогда не вернуть.
Осколки
Разбиваются – опять – на куски
все мечты, что я держала в руке.
Барабанит горечь грубо в виски
и болтает – на чужом языке.
Поднимаю я осколки с земли –
может, склею – зажимаю в кулак.
Но мечты уже – в дорожной пыли:
и не там я – и не с тем – и не так…
Только вишенкой на рваных краях –
на кусочках – тёмно-красным блестит
капля крови – от мечты острия,
от осколка, что сжимаю в горсти.
Переплетение миров
…А между тем вовсю ревел прибой
и выносил песчинку за песчинкой
на побережье. Воздух был с горчинкой
от соли океанской – и от той,
что выступала на горячей коже
там, в комнате, в пылу, у нас с тобой…
А между тем вверху, на потолке,
два существа сплелись в кровавой драме:
металась муха в крохотном силке;
нетерпеливо поводя ногами,
паук ждал снеди в тёмном уголке
и к жирной мухе подходил кругами…
А между тем в романах, на столе,
кого-то резво догонял Фандорин,
с соседом вновь Иван Иваныч вздорил,
и рдел, как кровь, гранатовый браслет...
А между тем извечная река
текла сквозь наши сомкнутые руки,
через любовь и смерть, погони, муки,
сквозь океан, шумевший здесь века, –
и паутинки блеск у потолка.
А между тем…
* * *
На развалинах Трои лежу, недвижим,
в ожиданье последней ахейской атаки
Ю. Левитанский «Эволюция»
На развалинах Трои лежу
в ожиданье последней атаки.
Закурю папироску. Опять за душой ни гроша.
Боже правый, как тихо. И только завыли собаки
да газетный листок
на просохшем ветру прошуршал.
Может – «Таймс», может – «Правда».
Уже разбирать неохота.
На развалинах Трои лежу. Ожиданье. Пехота.
Где-то там Пенелопа.
А может, Кассандра... А может...
Может, кто-нибудь мудрый
однажды за нас подытожит,
всё запишет, поймёт – и потреплет меня по плечу.
А пока я плачу. За себя. За атаку на Трою.
За потомков моих –
тех, что Трою когда-то отстроят,
и за тех, что опять её с грязью смешают, и тех,
что возьмут на себя этот страшный,
чудовищный грех –
и пошлют умирать – нас. И вас...
Как курёнка – на вертел.
А пока я лежу... Только воют собаки и ветер.
И молюсь – я не знаю кому – о конце этих бредней.
Чтоб атака однажды, действительно,
стала последней.
