Кто зарабатывает меньше художника, спрашивает у меня мать, но ответ дает сама, музыкант классических композиторов. А как он живет, уточняю я. Живет просто, отвечает она, 9 часов репетиций, пока не задеревенеют и вновь не разойдутся пальцы (это повторяется множество раз за 9 часов), после прослушивание музыки и сон, чтобы были силы для новых репетиций. Иногда он еще и ест, прибавляет она. Но ведь это то же самое, что Исторический архитектор, говорю я, и тут же пружиной выскакивает недавняя встреча.
Встреча с 8* - приятное агентство с видом на кирпичный двор, в ожидании его надеваю линзы и оказывается, что в квартире напротив женщина укачивает крошечного ребенка в чепчике. Через несколько длинных минут заходит он сам, аккуратно одетый, с человеческим (а не звериным, как я думала) лицом. Я знала 8* еще с незапамятных времен, когда наводила справки об Исторических архитекторах в столице Франции, но воображение не есть жизнь. Я болтлив, извиняется 8* только усевшись за стол, и я принимаюсь задавать ему все новые вопросы, будто бы подливая масла в огонь.
Если вы не слишком-то влюблены в старые здания, не ходите вы в эту Историческую Школу, бросьте. Она обходится дорого во всех смыслах, поясняет он, здоровья, денег, времени, да попросту жизни. Но я уже поняла, что здания стоят жизни, причем не какой-то там ее части, а именно всей жизни, иначе об этом и говорить-то смешно. Если бы, ухмыляюсь я в ответ на его вопрос. Вы видели Исторических архитекторов в метро, не унимается 8*, это живые трупы, худые, с ввалившимися глазами со странным блеском. Так и есть, Школа расположена в подвалах дворца на западе Парижа. По средневековым традициям (с современностью и у преподавателей, и у студентов не заладилось) будущих Исторических архитекторов пытают. Их запирают на ночь, часами рассказывая о градостроительстве в Средние века и эпоху Ренессанса, заставляют рисовать системы, поддерживающие разъехавшиеся за столетья колонны церкви, а тех, кто рисует ошибочную конструкцию, привязывают к деревянным колесам и столам с шипами. На так называемые выходные вам дадут объем заданий, который выполнить изначально невозможно, предупреждает 8*, так они хотят доказать, что вы бездарь, а сами потом возьмут на ваше место какого-нибудь якобы правнука Мериме.
Да, Историческая Школа откроет замурованные проходы в стенах замка с проворством ключа, отпирающего почтовый ящик. Когда у вас в кармане окажется диплом Школы, всю жизнь придется начинать заново. Вы сможете получить городские и областные заказы на реставрацию домов в центре города, ферм, церквей, мельниц, замков и колодцев в их дворах, окон и дверей главнейших зданий столицы. Но подумали ли вы о том, что вы потеряете навсегда, спрашивает 8*. Ваши бывшие сокурсники, а теперь директора архитектурных и градостроительных агентств, знаете ли вы, как они будут относиться к вам. Как же, недопонимаю я. Как к старику, ну или как к старухе в вашем случае, ухмыляется 8*. Предположим, увидев вас за столиком кафе или на городском мосту, вам можно дать 28 лет. Но в глазах ваших бывших друзей вам будет 70, а то и 78.
Старьевщик, пыльник, антиквар, каменная крыса, вот как они могли бы вас назвать, если побороли бы свое презрение и обратились к вам. Они предпочтут вас не замечать, как если бы вас не существовало; не надейтесь, что вас позовут на встречу выпускников или расскажут сплетню о конкурсе на здание новой мэрии. Вы предатель современной архитектуры, творческий ноль, выучивший эволюцию церковных колон и окон, вы заводите город в тупик, стараясь сохранить в его центре косостенный дом XVII в. Да что там, вы и сама-то небось помалкиваете о том, что говорите с такими людьми, как я, и если вас спросят, где вы были сегодня, ответите, что протолкались в строительном магазине, выбирая плитку для ванной. Я и сам, когда встаю ночью и вижу себя в отражении туалетного зеркала, вскрикиваю от лица, изорванного морщинами, а ведь мне всего лишь 45.
А знаете вы, как относится любой известный архитектор к Архитектору Заведующему Историческими Памятниками. Ненавидит и жаждет его смерти, поясняет 8*. Да, кивает он, АЗИП имеет право запретить строить в историческом центре города, да и на окраине, если неподалеку оказалось аббатство или замок. Архитектор строит театр или библиотеку, здание, которого так ждут дети, их родители, старики. Его проект попадает на стол к АЗИП, распоряжающемуся этим регионом, АЗИП пьет кофе и читает список разобранных на камни в Революцию церквей, исторический документ, неизменно приводящий его в ярость. АЗИП вскакивает из-за стола, разрывает проект, орет, что никогда не бывать в городе новым зданиям, что достаточно уже разрушили, что пусть теперь пытаются восстановить упущенное. А как, из бетона вы будете отливать романские церкви, кричит он, давая пощечину попавшемуся под руку архитектору-ассистенту. И вы, небось, мечтали строить, что-то там выдумывали, а теперь змеей засели у меня на груди, повторяет он знакомый упрек. Архитектор деланно извиняется, пытается оправдаться, но АЗИП машет рукой, и тот приносит коньяк, звонит в агентство, приславшее планы на рассмотрение, и объявляет, что театр или библиотека уродуют дорогу к аббатству, что АЗИП запретил этот проект, что нет значит нет. АЗИП начинает успокаиваться, мурчит, растягивается на полу на подушках, слушая в огромных наушниках органную музыку. Подчиненный архитектор идет заваривать кофе, понимая, что эмоциональные всплески АЗИП вызваны его ненавистью к современным зданиям, он разрезает архитектурные журналы с фотографиями модных проектов на мелкие кусочки, выкладывает из них морду дьявола и возвращается к своей работе, рисунку разреза церкви.
Принцип попадания в Историческую Школу простой: вы начинаете как слуга, который не имеет права поднимать глаз в присутствии АЗИПа. Эта архитектурная выучка, по сути, единственно возможная — так учились на строителя соборов в Средние века, и странно было бы прерывать традицию вдруг, ни с того ни с сего. Мальчонка попадает в агентство АЗИП, он знает про историческое здание самые основные вещи, что такое башня и сводчатое окно, годами он наблюдает за младшими помощниками АЗИП и наконец копирует их работу на огромных листах кальки, которые съезжают с кофейного столика, потому как рабочее место ему еще не выделено. Работает он и дома, и ночью, ведь выполнить выданные задания за рабочие часы невозможно. Стоит заметить, что этот мальчонка, конечно, уже дипломированный архитектор, мог бы сбежать из агентства и получить место с чертежным столом, компьютером, а не мнущимися кальками, но и рисовать ему бы пришлось бетонные супермаркеты. Этого ты хочешь, подумай, какая жизнь тебя ждет, упрекает его в слабохарактерности младший помощник АЗИП. Но могу ли я надеяться когда-либо, шепчет тот. Надеяться на что, недопонимает младший помощник, в Средние века прожить 35 лет, это уже значило стать мудрецом, но то были люди талантливые, способные, а вы уже 2-ой день перерисовываете кальку, которую мне же придется переделывать за вас.
Через несколько лет, вчерашнего практиканта впервые представляют АЗИП, и эта встреча обычно происходит так. Есть тут у нас в агентстве пришлый бездарь, самоуверенный дурак, думает, что однажды сможет понять суть исторических зданий. Сколько лет он уже ошивается здесь, спрашивает АЗИП. Лет 5-6, мы за ним не считаем, отвечают ассистенты АЗИП. Что ж, дайте-ка взглянуть, говорит АЗИП и хохочет — этот смех, глухой, клокочущий, похожий на лай, позволяет безошибочно определить представителя профессии. Опознав привычный смех, который все эти годы вздергивал бюро, проникая то из туалета, то через стены главнейшего помещения, то из кухни, архитектурный юнец наконец открывает дверь, едва передвигаясь от страха. Сказать глупость на первой встрече с АЗИП — это значит, навсегда распрощаться с историческими зданиями — все АЗИПы знакомы между собой, и дурной слух, как чумная болезнь, поползет по городам Франции.
Если исход этой встречи был положительным, подмастерье становится младшим помощником и может теперь получать проекты непосредственно от АЗИП. Вы должны выполнять любое его задание, даже самое нелепое, скажем, начертить полный проект бетонного 30-этажного здания, которое могло бы быть построено между Иркутском и Шанхаем, объяснят 8*. Такими чертежами АЗИП будет растапливать камин в собственном замке, который был отреставрирован по его проекту, в те еще времена, когда АЗИП подавал список разваливающихся зданий французскому правительству, а после, по заданию этого же правительства, эти же здания реставрировал. Это был абсурд, ужасается 8*, АЗИП сам решал, сколько денег ему понадобится на реставрацию, и обычно сумма была написана наугад, под характерный хохот пишущего, а Президент Франции ставил свою печать, думая, что спасает чудесное прошлое страны, высылал деньги почтой, если же конверт терялся в дороге (речь шла обычно о миллионах франков и позже евро), то тут же следовал следующий. АЗИПы в те счастливые времена были так же всемогущи, как короли африканских стран. Они не знали слова "нет", и если, скажем, в ресторане официант говорил им, что семги или буженины нет, они умирали со смеху, но не потому, что были невежливы (это при их должности было исключено), а так как само слово казалось им забавным.
Так вот, продолжил 8*, АЗИП воспитывал вас точно так, как родитель растит ребенка. Если вы ошибались и называли башню XVI века башней XVII, он наказывал вас и лишал зарплаты до тех пор, пока вы не приползали к нему на коленях, зачитывая наизусть список церквей XVI века в наугад выбранных департаментах Франции. Вы, идиот, молитесь о моей смерти, чтобы сделаться АЗИПом, так вот, думали ли вы о своем невежестве, ведь в замке меня может пришибить камнем, или же я оступлюсь на колокольне собора. И архитектору ничего не оставалось, он не спал ночами, не ел днями, листая страницы с черно-белыми фотографиями и несуществующим более окситанским языком, которым пользовалась южная половина страны.
Требования АЗИПа едва ли были выполнимы в принципе, но иногда ему, как и всякому тирану, случалось быть в хорошем настроении. Архитектор, годами сидевший в мастерских АЗИПа, однажды замечал на его лице намек на улыбку и тогда просил подписать ему рекомендационное письмо в Историческую Школу. Дождавшись экзаменационного года, который выпадал наугад, он шел с этим письмом в Приемную комиссию, вставал на колени и клялся, что готов стать Историческим архитектором, а комиссия хохотала и иногда, забавы ради, принимала кандидата – особенно любили брать тех, кто имел слабоватый уровень, чтобы иметь возможность выставить их с позором на первом же экзамене. Я ненавижу эту систему, сказал в заключение 8* таким голосом, что стало ясно, это был грех, давивший его каждый день.
Как же вы стали Историческим архитектором, при вашей-то нелюбви к этой системе, удивилась я. Сам не знаю, как я попал в Историческую Школу, повел бровями 8*. И добавил, это загадка — я всегда считал, что Исторический архитектор — это врач, и мысль о том, что я смогу лечить здания вдохновляла меня. Да, мне хотелось вскрывать церкви, править им конечности, проводить операции по замене архитектурных сердец, почек и костей. В юности я тренировался на насекомых и крошечных животных, но вскоре мне это наскучило — думалось о чем-то неодушевленном, что не могло бы сразу умереть из-за ошибочного вмешательства. Здание разлагается постепенно и, в сущности, оно зачастую уже мертво. И все-таки мне нравится возиться с этими мертвецами, осматривать их, выхаживать, вытаскивать с того света, помещать на карантин и даже, убивать. Да, знаете, сколько уже зданий я объявил лишенными исторической ценности, и как приятно было перебирать их кирпичи после сноса, валяться среди продырявленных жуками балок, воровать плитку прошлого века, которая, в действительности, имела немалую стоимость. Впрочем, в этой жизни меня интересует только отжившее и умершее.
Когда я проходил собеседование в первый раз, мне бросили мое досье в лицо, сказал 8*, не краснея. Я только начал излагать свою мечту о том, как собираюсь построить госпиталь для пострадавших в войну зданий; этакий завод, где могли бы работать десятки, сотни Исторических архитекторов в белых халатах. А есть ли хоть один АЗИП, согласный руководить этой лечебницей, выразила сомнение дама в рубиновом колье. Архитекторы, проработавшие с АЗИПом по 7-8 лет, не приближаются и на километр к Нашей Школе, а вы выдумываете тут сказки и не знаете ни одного верховного архитектора, добавила другая старуха в бархатном пиджаке; посмели зайти к нам, но, значит, знаете, и где дверь.
Я прождал еще 2 года и снова поплелся в Историческую Школу, мое досье оказалось на столе Приемной комиссии, и я узнал ту старуху, которая была в рубиновом, а на этот раз в сапфировом колье. Теперь она улыбалась и не упрекала меня в том, что я не сын, даже не друг АЗИПа, но спросила, знаю ли я, какова причина исчезновения башен XV-XVI века в замках 18-го, 23-го и 45-го департаментов. Пока я старался представить себе карту родной страны и культурно-исторические особенности регионов, она добавила, вопрос подробно разбирался в Отчете 56 за этот год, читали ли вы его. Отчеты, включающие состояние и новые гипотезы жизни Исторических Памятников, доступны только АЗИПу, занимающемуся данным регионом, ответил я. Ну вот, разыщите его, объясните, для чего вам необходим ответ, и приходите к нам через 2 года, мы будет здесь, ответила старуха, ухмыляясь и закрывая папку, в которой улыбалась моя кандидатура.
В те времена я слышал, что лучше всего быть на все руки мастером, это помогает стать Историческим архитектором, сказал 8*. Старухам, заведующим приемом студентов, нравятся люди, которые также юристы, летчики, географы, модельеры, конькобежцы, политики, разводчики собак, исследователи морской фауны, ну и, заодно, архитекторы. Кругозор (уметь болтать о древнегреческом театре и рынке времен Ренессанса), спортивная сноровка (придется лезть в башни соборов, подниматься по веревочной лестнице в колокольне с блокнотом, рулеткой и карандашом), физическая выносливость (измерить все фасады домов на определенной улице, сфотографировать их, зарисовать — и это-то в деревне, где нет ни единого продуктового магазина) — все это только часть качеств, без которых нет смысла говорить о претенденте на должность Исторического архитектора. На мой взгляд, он должен быть прежде всего врачом: невропатологом, простукивающим пустоты в стенах, стоматологом, сверлящим перекрытие, лором, открывающим подвальный вход, офтальмологом, примеряющим новые стекла — но моя теория вызывает лишь усмешку.
Если мы понимаем этого человека как важнейшего для Здания, то странно было бы допускать на его место какого-то переросшего школьника с проектами аэропорта и публичной бани. АЗИПом нужно родиться, как и богом, но если допустить малейшую вероятность того, что на Исторического архитектора можно выучиться, то очевидно, что банального архитектурного образования тут недостаточно. Но я еще и писатель, отзываюсь я еле слышно. А я теолог, поднимает планку над моей головой 8*, как будто чертит отметину уровня наводнения на первом этаже средневекового дворца на берегу реки. Вам должно быть привольно в обществе АЗИПов, бормочу я. Они антиклерикальны и религию эту видели в гробу, отрезает 8*. АЗИП — верховный архитектор, определяющий судьбу 60-метровых соборов с той легкостью, с которой иной строит дачи и автобусные остановки, в душе социалист, коммунист, буддист, анархист, но только не верующий католик. Образ АЗИПа разрастается, вытирая границы разумного, необходимого, нужного, переходя в область необъяснимого.
Ночью, я засыпаю, переговаривая сама с собой монолог 8*, думаю об истинной антиклерикальности АЗИПов. Поздним вечером приезжаю в небольшой французский город, остававшийся в моем списке важнейших непосещенных мест. Это последний поезд, магазины и музей уже закрыты, жители затихли за желтыми окнами, но мне не терпится посмотреть на собор, образец ранней готики, и ту единственную, уцелевшую в пожаре, башню XIII века. Я понимаю, что собор, как и все в городке, будет закрыт, но можно хотя бы взглянуть на очертания фасадов. Какого же мое удивление, когда, прохаживаясь вдоль здания, я вижу красно-синий блеск витражей и слышу сбивающуюся музыку органа. Я возвращаюсь к главному входу, над которым вылеплена история грешников в аду, надавливаю на прорезь четырехметровой двери, и она поддается.
Поначалу замечаю только собор, расползшийся в ширину, повторяющимися пролетами с готическими сводами, словно рынок начала ХХ века или огромная паутина. Собор такой длинный, что я едва различаю то, что происходит в алтарной его части, где ютятся люди. Играет и прерывается орган, не вымеренными, но тяжелыми звуками, слышится чей-то хохот. Иду к нефу, чтобы взглянуть на витражные розы, особенно яркие в закатном освещении. Справа от меня часовни, и в каждой из них я обнаруживаю пары или группы людей, копошащихся странным образом — думая, что они молятся по обряду монастырского культа, действующего в соборе этого города еще со Средних веков, прохожу мимо. Наконец мне удается оседлать свою неловкость, и я присматриваюсь: это люди в невиданной одежде, молодые женщины в длинных узких бархатных платьях, задранных или приспущенных, пожилые и старые мужчины, нередко с полуголым торсом, но зато в несуразных шапках, надетых на голову, так что лица их не различить. Только я начинаю понимать, чем, собственно, они занимаются, как мимо меня проходит старик, теребящий колокол, собор закрывается, остаются только те, кто присутствуют на мессе, повторяет он. Вы меня поняли, обращается он ко мне, не останавливаясь, видимо торопится, ему нужно обойти весь собор, думаю я.
Пройдя вдоль нескольких часовен, в которых происходят эти своеобразные спектакли, я наконец понимаю, что на головах у мужчин макеты зданий — башни замков, шпили соборов, частные домики, ангары — разных форм, цветов, видов. Тут же мне становится ясным, что такой диковинный наряд могли позволить себе только АЗИПы. Добравшись до витражной розы — собор кажется теперь длинным, как пролет туннеля метро на окраинах городах — я обнаруживаю поистине разнузданное действие, в котором присутствуют голова-колокольня, голова-крепость и голова-мельница, тут же появляется знакомый старик с колоколом, собор уже закрыт, и оставшиеся принимают участие в мессе, говорит он, проходя мимо. Органные упражнения сменяются на классическую композицию, и по собору проносится крик радости, смешанный с хохотом, я устремляюсь к выходу, никто, казалось бы, не замечает меня, не считая явно сумасшедшего старика. Лающий смех и крики в часовнях будто бы сбивают с ног, но когда я оказываюсь у главной двери, открыть ее невозможно. Тяну что есть силы, но она заперта, по собору хороводом бегут полуголые люди со зданиями на голове. Проходите на мессу, в часовнях за алтарем, говорит мне старик с колоколом, а в это время худой и очень высокий мужчина с белой бородой и воротами на голове бежит ко мне, и я просыпаюсь, увидев мельком его подмигивающий глаз, уцепившийся за меня через дырку в макете; в ушах отдается хохот, смешивающийся со звуком будильника.
