Мозес Розен: Опасности, испытания, чудеса. Перевод с румынского и примечания Александра Бродского0

(окончание. Начало см. в №1/2013 и сл.)

Глава 45. В поисках поддержки для Румынии

Несмотря на то, что многие израильские лидеры высоко оценивали мою деятельность как главного раввина и руководителя Федерации еврейских общин Румынии, кое-кто в Израиле продолжал выступать против моих инициатив. Особенно участились эти выступления в связи с моими длительными усилиями по поддержанию румынской экономики, которые нашли понимание в Соединенных Штатах. Такая позиция некоторых израильтян изумляла и возмущала меня.

Румынское правительство было чрезвычайно заинтересовано в расширении экспорта румынской продукции в США и получении таким образом долларов, в которых оно крайне нуждалось. В то же время было известно, что у румынских товаров почти нет шансов добиться успеха на американском рынке, особенно с учетом высоких пошлин на их ввоз. Практически неразрешимой выглядела проблема конкуренции с другими странами, освобожденными от этих пошлин согласно полученному ими статусу наибольшего благоприятствования. Именно в ходе борьбы за получение такого статуса румынские лидеры обратились ко мне. И, естественно, я старался сделать в этом направлении все, что от меня зависело.

Так, я призвал американские еврейские организации выступить в поддержку Румынии. Будучи приглашен в США Объединенным еврейским призывом[1], я на всех публичных встречах и выступлениях также с энтузиазмом высказывался в этом смысле. И я был очень рад узнать, что американское правительство вняло призывам общественности и предоставило Румынии статус наибольшего благоприятствования.

Я и сегодня считаю, что Румыния вполне заслужила эту важную торговую льготу, призванную поддержать развивающиеся страны, не препятствующие свободной эмиграции. Именно это право было достигнуто румынскими евреями после длительной борьбы, описанной мною в предыдущих главах.

Израиль, принимавший румынских репатриантов, должен был бы, казалось, поддерживать и приветствовать мои усилия. В сущности, именно Румыния в самые трудные для молодого государства годы способствовала поселению в нем сотен тысяч евреев. Именно Румыния, в отличие от других стран коммунистического блока, сохранила дипломатические отношения с ним после Шестидневной войны. Именно Румыния, единственная из всех социалистических стран, не участвовала в позорном голосовании на Генеральной Ассамблее ООН, когда была принята резолюция, приравнявшая сионизм к расизму. Две сильнейшие коммунистические страны – Россия и Китай – голосовали "за"; Румыния – нет.

А поскольку Венгрия и Польша, прервавшие отношения с Израилем, закрывшие для своих евреев ворота на историческую родину и покорно проголосовавшие в ООН по указанию СССР за упомянутую резолюцию, пользовались "статусом", я был уверен, что предоставление его Румынии есть вопрос элементарной справедливости и морали.

Поэтому легко представить себе, как я был поражен позицией израильского посла во Франции Ашера Бен-Натана, с которым встретился в Париже по дороге в Бухарест. Поскольку мои встречи с израильскими дипломатами в румынской столице всегда давались мне нелегко, я решил воспользоваться остановкой в Париже, чтобы известить израильское правительство о своих вашингтонских успехах. Я был уверен, что г-н Бен-Натан не может не порадоваться тому, что я, еврей, сумел оказать Румынии такую важную услугу: ведь она означала, что и Румыния, в свою очередь, займет еще более либеральную позицию по отношению к выезжающим евреям. Однако г-н посол отнесся к моим действиям крайне критически, так что я даже растерялся. Вернувшись в Бухарест, я встретился с послом Израиля Йохананом Коэном и выслушал от него еще более недоброжелательную оценку моего поведения в США. Я не мог найти рационального объяснения этим атакам.

Они действительно выходили за пределы всякого понимания. Как может еврей, тем более израильтянин, встречать в штыки предоставление статуса наибольшего благоприятствования стране, откровенно демонстрирующей свою дружественность Израилю? Это было по меньшей мере нелогично. Когда я позднее узнал, что определенные круги в Израиле вели в США активную кампанию против "статуса" для Румынии, я был просто убит. Но даже если допустить, что такая политика основывалась на каких-то трудных для уразумения резонах, разве не должны были израильские дипломаты проконсультироваться со мной или хотя бы поставить меня в известность? Разве не следовало им хотя бы поинтересоваться, какие последствия повлечет для нашей общины эта враждебная Румынии позиция?

Хуже того: послы ведь тоже действовали не по собственной инициативе. В дело были замешаны министры, другие весьма влиятельные лица, от поступков и поведения которых во многом зависела судьба всех евреев мира. Одним из таких людей оказался Пинхас Сапир, тогдашний министр финансов Израиля, которого я со всем возможным радушием принимал в 1967 году в Хоральной синагоге. Когда, спустя несколько месяцев я со своей супругой приехал в Израиль, он пришел в дом к нашим друзьям специально для того, чтобы встретиться со мной и выразить восхищение результатами моих трудов. В 1975 году мы снова встретились в Австралии, куда я был приглашен для выступления в День Катастрофы. Сапир выступал там же в День Независимости Израиля, несколькими днями позже. Первыми его словами при встрече были: "Вы объединились с Гольдманом, чтобы добиться для Румынии статуса наибольшего благоприятствования?!" Говорил он возмущенно и резко, словно имел ко мне личные претензии.

От неожиданности я замешкался с ответом. Это был тот самый человек, который плакал в Хоральной синагоге, поняв, что мы, румынские евреи, сумели в труднейших условиях сберечь всю нашу преданность и любовь к Сиону и к Израилю. Я сказал Сапиру:

– У вас, собственно, к кому претензии – ко мне или к Гольдману?

Несколько позже Сапир извинился за свою выходку. Тем не менее я написал ему весьма жесткое письмо, в котором ясно указал, что всякий, кто выступает против предоставления Румынии статуса наибольшего благоприятствования, занимает враждебную по отношению к этой стране позицию. И ни у кого, ни у одной страны нет меньших оснований для этого, чем у Израиля. Я написал также, что ни один израильский руководитель не имел права принимать решения о проведении подобной политики, не обговорив это с нами – с теми, на ком в первую очередь скажутся ее последствия.

Вернувшись в Бухарест, я был приглашен к министру иностранных дел Джордже Маковеску, большому другу евреев, за плечами которого были многие годы борьбы с антисемитизмом. Он заявил мне:

– Господин главный раввин! Чего вы, в сущности, от нас хотите? Израильтяне утверждают, что в Румынии живут сто тысяч евреев, из которых тридцать тысяч хотят репатриироваться, а мы им будто бы не разрешаем. Разве не ваш долг сказать во всеуслышание правду? Мы ведь не требуем, чтобы вы лгали, – только факты, ничего больше.

Вскоре я выехал в Лондон для участия в заседаниях Всемирного еврейского конгресса, где воспользовался возможностью обсудить положение с президентом ВЕКа Филиппом Ключником, бывшим министром торговли в администрации Картера и бывшим представителем США в ООН. После полуночи в дверь моего номера в гостинице постучали. Это Ключник пришел поделиться со мной совершенно невероятной новостью:

– Господин главный раввин, они там совсем сдурели. Только что моя секретарша телеграфировала из Чикаго, что раввин Миллер (председатель Конференции еврейских организаций США) поставил перед конгрессом вопрос о непредоставлении Румынии желаемого ею статуса ввиду того, что она якобы запретила алию. Он потребовал также применения к ней поправки Джексона-Вэника.

Эта поправка в свое время была принята конгрессом с целью оказать нажим на Советский Союз и вынудить кремлевских лидеров разрешить эмиграцию евреев. Я с самого начала был против этой поправки. Как житель коммунистической страны я удивлялся наивности тех, кто мог рассчитывать, что такая мощная сила, как Советский Союз, уступит давлению подобного рода, которое он расценивает как оскорбление своего государственного достоинства. Принятие этой поправки казалось мне тем более безрассудным, что оно последовало за решением руководства СССР разрешить ежегодную эмиграцию 30-50 тысяч евреев.

В то же время разгоралась антисоветская кампания в еврейской прессе. Она была похожа на аналогичную кампанию 1958 года против Румынии, развязанную именно в тот момент, когда Румыния открыла ворота для свободной эмиграции. По крайней мере, в ней было не больше логики.

Выступая на сессии ВЕКа в Иерусалиме, я задал вопрос:

– Против чего вы протестуете сегодня? И что вы будете делать, когда СССР запретит эмиграцию?

Никто не смог внятно ответить мне.

Заявление раввина Миллера о том, что Румыния якобы наложила запрет на эмиграцию в Израиль, было совершенно неосновательно. Тысячи евреев ежегодно покидали страну. Разговоры о ста тысячах евреев, живущих в Румынии, также не были основаны на фактах, и уж попросту ложным было утверждение, будто тридцать тысяч румынских евреев числятся в отказниках. В действительности в 1975 году в Румынии проживало 45 тысяч евреев и только 800 из них подали заявления на выезд.

Странным образом в мире циркулировали три статистики: моя, румынского правительства и Всемирной сионистской организации. Перепись, проведенная в 1957 году, показала, что в Румынии жило тогда 130 тысяч евреев. По моим данным, их число достигало 300 тысяч. Во время моего визита в Лондон один журналист задал мне вопрос о причинах этого несовпадения, провоцируя меня опровергнуть официальные цифры. Я дал необходимые объяснения, указав, что румынский закон запрещает задавать гражданам вопрос об их вероисповедании, а если такой вопрос все-таки задают, всякий имеет право ответить то, что считает нужным, не предъявляя каких бы то ни было документов. Кроме того, понятия гражданства, национальности и вероисповедания часто смешиваются. Многие путают гражданскую принадлежность с национальностью и в обоих случаях ставят слово "румынская". Некоторые евреи из застарелого страха скрывают свое еврейство. Сам я назвал себя румынским гражданином еврейской национальности и иудейского вероисповедания.

В 1975 году румынское правительство заявило, что в стране живет 25 тысяч евреев. Еврейская пресса, включая лондонскую "Jewish Chronicle", утверждала, что их 100 тысяч. Обе эти цифры были неверны. Точную – 45 тысяч – давал я, основываясь на внимательном изучении статистики выживших в годы войны, выехавших в Израиль и другие страны, посещавших синагоги, талмудтору и т.д.

Ключник, узнав о демарше раввина Миллера, был совершенно обескуражен. Он затребовал подтверждения этой информации и немедленно получил его. Тогда я сам послал Миллеру телеграмму, в которой напомнил, что непосредственными данными о событиях в Румынии он не располагает и не может располагать. Я выразил в этой телеграмме протест против его ошибочных и опасных для румынского еврейства действий. Вдобавок ко всему прочему меня чрезвычайно расстроило то, что он обратился к конгрессу со столь категорическими утверждениями, не проконсультировавшись с нами. "Мы не те евреи, которые молчат, – писал я. – Напротив, мы те, которые поднимают вокруг своих проблем невообразимый шум. Кто дал вам право выступать от нашего имени, даже не поставив нас в известность о своих намерениях? Почему вы не подумали о том, что своими акциями можете нанести ущерб нашей общине и даже интересам Израиля?"

Когда я вернулся в Бухарест, министр иностранных дел с упреком спросил меня:

– Совесть вас не мучает? Не считаете ли вы своим долгом публично опровергнуть заявление раввина Миллера? Мы просим вас немедленно отправиться в Вашингтон и предпринять усилия, чтобы выступить перед конгрессом.

– Нет! – решительно ответил я. – Я поеду, но не в Вашингтон, а в Израиль.

Я отправился к Йоханану Коэну с просьбой сообщить в Иерусалим, что я намерен приехать туда на день-два, чтобы обсудить жизненно важную для румынского еврейства проблему. На следующий день (это случайно была пятница) Коэн заявил, что мне незачем ехать в Израиль. Глубоко возмущенный, я ответил:

– Вам не кажется, что вы не вправе отказывать лидеру сорокапятитысячной еврейской общины, когда он хочет привлечь внимание к жизненно важному для нее вопросу?

У меня были установлены тесные контакты с посольством США в Бухаресте. В субботу после полудня ко мне приехал посол Гарри Бэрнс-младший, и мы имели с ним четырехчасовую беседу. Цель его неожиданного визита сама по себе явилась для меня сюрпризом: он изложил мне аргументы, долженствовавшие убедить израильское правительство прекратить кампанию против предоставления Румынии статуса наибольшего благоприятствования. Посол прекрасно сознавал, что раввин Миллер ведет свою линию, согласовав ее с определенными кругами в Израиле. Он подчеркивал, что эта позиция наносит ущерб не только Румынии, но и непосредственным интересам Израиля.

На следующее утро, в восемь часов, израильский посол явился ко мне домой с телеграммой из Иерусалима: "Просим Вас приехать сегодня же!" В аэропорту им. Бен-Гуриона я созвал пресс-конференцию. В этом помог мне Лейб Куперштейн, председатель ассоциации журналистов, который стал моим большим другом, после того как посетил Румынию и убедился в важности дела, которым мы занимались. Я заявил журналистам:

– Мой приезд имеет целью исправить трагическую ошибку. Поправка Джексона-Вэника иррациональна, опасна и носит антиеврейский характер. Иррациональна она потому, что хотя стремится наказать тех, кто мешает репатриации, некоторые пытаются сейчас использовать ее против Румынии. Между тем Румыния – это страна, выдавшая за послевоенные годы свыше 300 тысяч разрешений на выезд в Израиль. Попытка применения поправки Джексона-Вэника в данном случае опасна, ибо она создает впечатление, будто 45 тысяч живущих в Румынии евреев являются врагами этой страны и ее народа, что – неправда. Наконец, эта поправка является антиеврейской, так как ее применение нанесет ущерб еврейским интересам, поставив нас в двусмысленное положение и продемонстрировав неуважение к тем, кто поддерживает все наши просьбы и требования.

Затем, когда официальный представитель румынского правительства навестил меня в отеле, я сказал ему:

– Почему вы не обвиняете Венгрию – страну, где действительно живет 100 тысяч евреев, главный раввин которых по первому требованию правительства выступает с нападками на сионизм? Репатриации из Венгрии нет, но эта страна получила от американцев статус наибольшего благоприятствования. Почему вы не протестуете?

Ответ был дан в шуточной форме, но мне эта шутка показалась циничной и бессмысленной:

– В Венгрии у нас нет раввина Розена, который не дал бы погаснуть факелу алии.

После этого меня пригласил к себе в гости министр иностранных дел Израиля Игаль Алон, один из генералов, отличившихся в Войне за Независимость. Он говорил со мной в примирительном тоне, явно стараясь уладить разросшийся конфликт. Мы договорились воспользоваться предстоявшим через неделю заседанием Всемирного еврейского конгресса, на которое соберутся виднейшие представители еврейского мира, чтобы прийти наконец к согласию по спорной проблеме.

Перед заседанием ВЕКа, которое должно было состояться в Женеве, я встретил в Швейцарии Джозефа Финкльстоуна, который взял у меня интервью для "Jewish Chronicle". Он спросил, в частности, почему моя статистика численности румынских евреев отличается от статистики, употребляемой официальными израильскими кругами, и я откровенно ответил ему на этот и все другие вопросы. Я решительно опроверг "данные", запущенные в оборот Сохнутом и израильскими газетами и радио, а с их подачи – средствами массовой информации других стран. Мы договорились с Финкльстоуном, что я оставляю за собой право до определенного срока (дня начала заседаний в Женеве) отозвать это интервью, если по тем или иным причинам предпочту воздержаться от опубликования.

Вечером накануне открытия конгресса я встретился с Гольдманом, Ключником, Сапиром и канадским делегатом. Обмен мнениями быстро превратился в дискуссию, и довольно резкую. Сапир даже воскликнул:

– Я не боюсь раввинов!

Я отпарировал:

– А я – министров. Даже сталинских министров я не боялся, а уж вас – тем более.

Я сообщил об интервью, которое дал "Jewish Chronicle" с заявлением относительно точной численности румынских евреев, и бросил ему перчатку:

– Если вы считаете ошибочными мои цифры, можете опубликовать свои. Но если вы с самого начала намеревались лгать и хотели, чтобы я поддерживал ваш обман, то надо было сперва объяснить мне, в чем его смысл. Я раввин, а не пророк, и не могу знать, какие числа вас устраивают. Но цифра 100 тысяч не имеет никакого отношения к реальности. Подлинные данные я сообщил Джозефу Финкльстоуну, так что готовьтесь, если намерены с ними спорить.

Сапир схватился за голову:

– Чего вы, собственно, хотите?

Я ответил, что меня удовлетворило бы опубликованное в печати заявление, которое подвергло бы критике инициаторов политической возни и скандала в прессе, нанесших ущерб румынской общине.

– Но это создаст атмосферу подозрительности! – начал вздыхать Сапир.

Я возразил:

– Слишком легко вы обвиняете в предательстве тех, кто с вами в чем-либо не согласен. А я хочу, чтобы верили и мне, и моей политике в отношении статуса наибольшего благоприятствования для Румынии.

В конце концов мы достигли договоренности. На утро следующего дня мне предстояло выступить с докладом, никого конкретно не затрагивающим. Гольдман, воспользовавшись случаем, должен был поставить на голосование вопрос о доверии по поводу моих прорумынских действий. После этого я обещал отозвать интервью из "Jewish Chronicle".

Казалось, предусмотрено все. Но в ходе заседания обстоятельства повернулись не так, как я ожидал. Уже при открытии конгресса я почувствовал в воздухе что-то недоброе. Делегаты откуда-то прознали о моем столкновении с Сапиром. Я обратился к сидящим в зале:

– Господа! Я всю ночь не спал, готовясь сказать как раз то, чего говорить не должен. Я сам себе напоминаю сейчас рабби Копеля Райха из Будапешта. Его спросили однажды, сколько времени у него занимает подготовка к проповеди. Он ответил: "То, чего я говорить не должен, отнимает гораздо больше времени, чем то, что я скажу".

К моему удивлению, Сапир не раз прерывал меня, так что мне наконец пришлось остановиться и напомнить о нашем ночном соглашении. Однако это не произвело никакого эффекта. Тогда я сказал, что хочу рассказать одну историю, как в зеркале отражающую мое настоящее положение. Один коммерсант ночью никак не мог уснуть и без конца стонал и ворочался, пока жена в упор не спросила его, что случилось. Тут он признался, что обанкротился и не сможет выплатить свой долг. "А кому ты должен?" – спросил жена. "Шломо", – ответил муж. Жена подняла его с постели, заставила одеться и отвела к Шломо. Было часа три ночи, когда они застучали ему в окно. Насилу добудились. И когда Шломо открыл им, женщина сказала: "Мой муж Хаим вам должен? Так знайте, что вы своих денежек не увидите!" После этого она повернулась к мужу: "Ну вот! Раньше не мог спать ты, а теперь пусть не спит он!"

Я обратился прямо к Сапиру:

– Если вы меня еще раз прервете, я вынужден буду сказать такое, от чего вы не будете спать много ночей. Прошлую ночь не спал я, а теперь придет ваша очередь.

Сапир встал и демонстративно вышел из зала. Мое предупреждение ему сильно не понравилось. Тут же Гольдман поставил вопрос о доверии мне, и я получил единогласную поддержку. Раввин Миллер снял свое требование к конгрессу, а "Jewish Chronicle" не напечатала мое интервью. И, наконец, Румыния получила столь желанный для нее статус наибольшего благоприятствования.

Мне было жаль, что наши отношения с Сапиром завершились таким неприятным диссонансом: я держался очень высокого мнения о его социальной и политической деятельности. Это был хороший еврей, всем сердцем преданный еврейскому народу и Государству Израиль. Встретиться нам больше так и не довелось. Через неделю после заседания в Женеве я приехал в Израиль и договорился с ним, что в четверг утром мы увидимся в Еврейском агентстве. В среду я прочел интервью, которое взял у него для "Едиот ахронот" журналист Рафаэль Башан. В конце беседы Башан заметил, что собирается проинтервьюировать и меня. Сапир сказал: "Розен – единственный человек, который осмелился со мной спорить и заявил, что не боится меня. Передайте ему, что у него мало таких верных поклонников, как я!" В тот же день во время молитвы в синагоге его сердце остановилось. В руках у него был свиток Святой Торы. Придя наутро в Еврейское агентство, я увидел гроб с телом Пинхаса Сапира – все было готово к похоронам. Светлая ему память!

Проблема "статуса" для Румынии стала центральной в моих отношениях с обоими правительствами – и румынским, и израильским. Каждый год, в июне, в Румынии ощущалось большое напряжение: все ждали, одобрят ли обе палаты конгресса США продление "статуса" на следующий год. Ведь всегда существует возможность приостановить его действие и – если сочтут, что Румыния не уважает право свободной эмиграции, – пустить в ход поправку Джексона-Вэника.

Год за годом, начиная с 1975-го, повторялась эта изматывающая процедура. Сигнал к началу очередной схватки раздавался обычно в США, а Румынии приходилось опровергать обвинения, которые ей предъявляли. Не без оснований опасаясь смертельного удара по своей экономике, румынские лидеры всякий раз обращались ко мне за помощью. Мое вмешательство рассматривалось как жизненно необходимое.

Израильтяне открытых кампаний против Румынии уже не затевали. Но я постоянно ощущал, что произраильское лобби в конгрессе не дремлет, ведя исподволь, очень тонко, свою политику. Они не то чтобы требовали отмены "статуса", но неизменно пользовались случаем припугнуть румын и заставить их поднять выездную квоту эмиграции в Израиль.

Нет спору, всегда существует некоторое расхождение между публично объявляемой цифрой эмигрантов и фактическим их числом. Алия из Румынии в Израиль продолжалась, но я не мог бы сказать, что каждый, кто желал выехать, имел возможность сделать это немедленно. Однажды, помнится, румыны заявили, что выдали евреям тысячу выездных виз, а израильтяне возразили, что в Лод прибыло только восемьсот человек и что официальная цифра неверна. Иначе говоря, они намекали, что румыны сознательно публикуют ложные данные. Но истина-то заключалась в том, что эти двести сами отложили свой отъезд по состоянию здоровья или потому, что хотели дождаться, пока дети закончат учебу, или по каким-то другим личным причинам.

Создалась странная ситуация. Американские власти были обычно настроены благоприятно по отношению к Румынии, и такой защитник румынского дела, как я, вполне их устраивал. "Статус" из года в год возобновлялся. Но румыны начали ощущать определенную досаду.

В 1979 году появились сведения, что на голосовании в конгрессе румын провалят. Меня умоляли вылететь в Вашингтон и постараться уладить дело. Я связался с израильским послом в Бухаресте Гефеном и сказал, что хочу информировать Иерусалим о просьбе Румынии. Я обратил его внимание на то, что жду приезда в Бухарест председателя Еврейского агентства Арье Дульцина, поэтому мне не с руки покидать столицу. Я хотел заручиться поддержкой израильского правительства по вопросу "статуса" для Румынии, так чтобы мне не пришлось самому лететь в Вашингтон.

На следующий день официальный представитель румынского правительства явился ко мне с настоятельной просьбой немедленно отправиться в США. Ко мне обращались от имени высшего руководства страны, тут же вручив визу и билет на самолет. Когда я попытался объяснить, что в моей поездке, вероятно, не будет необходимости, в ответ было с самым серьезным видом заявлено:

– Господин главный раввин! Мне поручено правительством выяснить у вас, что плохого сделали вам румынские власти! За что вы хотите отнять хлеб у наших детей? Как можете вы платить нам таким образом за наше доброе отношение к вам?

Кончилось это прочувствованное обращение все той же привычной уже формулой:

– Мы просим вас немедленно вылететь в Вашингтон.

После таких настоятельных требований мне пришлось срочно отправиться в израильское посольство для консультации с Гефеном. После этого я встретился с американцами и получил заверения, что и госдепартамент, и румынские представители в Вашингтоне не сомневаются в благополучном исходе голосования в конгрессе. Короче говоря, на свой страх и риск я остался в Бухаресте и принял Дульцина. Все обошлось благополучно. Но этот кризис дает представление о той лихорадочной атмосфере, которая в такие дни царила в румынских правительственных кругах.

Госдепартамент продолжал действовать в пользу Румынии и заключил с румынским правительством договоренность, оказавшуюся исключительно важной и для меня лично. Румынскую сторону обязали каждые два месяца представлять американцам подробный отчет о состоянии еврейской эмиграции: сколько подано заявлений, сколько выдано виз, сколько человек реально выехали из страны. Руководитель департамента культов Ион Рошиану и заместитель министра иностранных дел Корнел Пэкосте сделали мне предложение поистине экстраординарное – непосредственно заниматься подготовкой отчета. За этим стояло стремление избежать в будущем столкновений с израильтянами и с произраильским лобби в Вашингтоне. Я воспользовался случаем, чтобы раз и навсегда прояснить свою позицию, и сказал обоим министрам:

– Я гражданин Румынии и депутат парламента. Прежде чем взять на себя роль, которую вы мне предлагаете, я хочу вас поставить в известность: мой долг – говорить только правду, даже если она не слишком льстит Румынии.

Оба моих собеседника уверили меня, что иначе и быть не может. Лишь тогда я дал свое согласие.

После встречи с Гефеном, приехавшим ко мне домой, я решил не делать секрета из принятого на себя обязательства. Более того, я постарался огласить его как можно шире, чтобы тем самым заставить румынских лидеров строго соблюдать наше соглашение. Информацию о нем получили все синагоги страны, а кроме того, детали были изложены в нашей газете. Каждый еврей, собирающийся выехать в Израиль, должен был зарегистрироваться в общине. Причем было уточнено: только еврей, и только тот еврей, который собирается именно в Израиль. Я настоял на том, чтобы неевреи или евреи, которые намерены выехать в любую другую, кроме Израиля, страну, ко мне не обращались.

Каждые два месяца я должен был встречаться с представителем паспортного отдела милиции и получать от него данные об удовлетворенных просьбах или об отказах, а также о реальных цифрах отъездов. Эти данные предстояло пересылать непосредственно в госдепартамент США, а также в Конференцию еврейских организаций Соединенных Штатов.

Система начала действовать, а Румыния, в свою очередь, могла больше не беспокоиться о продлении статуса наибольшего благоприятствования.

Тем более возмущало румын "отрицательное давление", которое пытались оказывать на конгресс некоторые еврейские организации и даже отдельные израильтяне. Румыны на себе ощущали это давление, хотя оно и стало менее грубым. Когда раввин Шиндлер, тогдашний президент Конференции, посетил Бухарест, министр иностранных дел Штефан Андрей сказал ему в моем присутствии:

– То, чем вы занимаетесь, является прямым оскорблением еврейского населения Румынии. Или вы считаете их, евреев, товаром, о цене которого можно торговаться? Вы представляете себе дело таким образом, что платите нам сахаром в обмен на евреев? Но это не так. Еще до получения "статуса" мы выпустили из страны триста тысяч человек. Я бы понял вашу позицию, если бы вы боролись против "статуса" в условиях запрета на еврейскую эмиграцию. Но наши ворота давно открыты. То, что вы делаете, – это не только ошибка, но и непонимание.

Горький монолог министра, по крайней мере, заставлял задуматься[2].

Несмотря на то, что относительно "статуса" для Румынии я чувствовал себя более или менее спокойно, были моменты, которые мне совсем не нравились. Я слышал, как иные говорили: "До чего мы дожили, если от раввина зависит наш хлеб!"

Это был, можно сказать, румынский вариант "еврея Зюсса": тот факт, что еврей помогает стране, содействует снабжению ее продовольствием и валютой, может расцениваться как самый главный его грех. Его успехи оскорбляют тех, кого они спасают от голода и нищеты. Противодействие моим усилиям со стороны некоторых кругов в Израиле еще больше усиливало горечь. Логика в таких случаях бессильна.

Выступая в Хоральной синагоге в присутствии Арье Дульцина, я отметил тот факт, что возраст почти половины из сорока пяти тысяч живущих в Румынии евреев превышает шестьдесят лет и что они уже не хотят никуда ехать, даже в Израиль. И вовсе не потому, что не испытывают сионистских чувств. Отнюдь. Тридцать лет назад, вернувшись из нацистских концлагерей, они только о том и мечтали, чтобы обосноваться в Израиле. Но, по тем или иным причинам, им не дали выехать туда. Они ждали многие годы и страдали, нередко оставаясь без средств к существованию. Некоторые жили буквально на грани голодной смерти. Им удалось помочь благодаря "Джойнту".

Кто же уезжал в семидесятых годах в Израиль? Некоторые, как настоящие евреи, совершали алию по убеждениям. Но были и антисионисты, которые со временем изменили свою позицию, поняв, что в Румынии у них нет перспектив, – теперь они пытались эмигрировать. Были и такие, что вернулись к религии... В случае продолжения кампании против Румынии, в первую очередь пострадали бы именно старики, которые о выезде уже не думали, не могли думать. "Мы играем с будущим, – говорил я, – играем с судьбой этих людей. Есть ли у нас право жертвовать ими ради "новообращенных"?

Тут встает и моральная проблема. Румынское правительство позволило евреям свободный выезд, оно не мешает нашей молодежи получать еврейское образование, оно не мешает "Джойнту" подкармливать и одевать наших стариков и больных. Как может мировое еврейство не помогать такому правительству? Как оно может платить за добро злом?.."

В октябре-ноябре 1979 года я почувствовал, что в Израиле и Соединенных Штатах против меня начата новая кампания. Я был уже достаточно опытен, чтобы понять: тут действует не какой-то отдельный недоброжелатель, а целая группа. На сей раз навет звучал следующим образом: "Главный раввин Розен помогает румынскому правительству остановить алию".

Я решил немедленно съездить в Израиль и устроить там пресс-конференцию. Собрались в основном враждебно настроенные журналисты: они не скрывали своего отношения ко мне, наперебой задавали вопросы один агрессивнее другого. Видя, что мне не удается их убедить, я сказал:

– Ладно. Возможно, вы правы. Возможно, я ошибся. Но я хочу, чтобы вы знали, что ни один мой шаг не был предпринят без одобрения израильского правительства. Заявление о том, что румынские евреи, желающие совершить алию, должны зарегистрироваться в общине, было составлено у меня дома израильским послом Гефеном, который на каждом этапе обсуждения консультировался с Иерусалимом. Если вам все это до такой степени не нравится, обращайтесь прямо в израильское правительство.

Мое заявление застало журналистов врасплох. Как?! Главный раввин Румынии, депутат румынского парламента, во всеуслышание заявляет, что, прежде чем предпринять некий важный шаг, касающийся судьбы его страны, он консультируется с израильским правительством! Почти сразу после этого неожиданного поворота пресс-конференция прервалась, а Авраам Бен-Мелех, представлявший израильское радио и телевидение, тут же позвонил в Бухарест и запросил у Гефена подтверждения моих слов. Гефен растерялся и ответил дипломатично, то есть уклончиво: "Я поддерживаю контакты только с министерством иностранных дел, и больше ни с кем". Эти слова были поняты двояко: он не подтвердил, но и не опроверг то, что было сказано мною.

Я, конечно, расстроился и предупредил Йосефа Говрина, тогдашнего директора департамента стран Восточной Европы в израильском МИДе, что заставлю Гефена публично признать правду, если он сам не сделает этого в ближайшие дни. Когда я вернулся домой, Гефен попытался связаться со мной, но ему это не удалось. Тогда он пришел ко мне уже глубокой ночью, с посланием от премьер-министра Менахема Бегина, который просил меня "открыть новую страницу в отношениях с Гефеном". Я ответил, что тут нужна не страница, а целая книга. Гефен принес мне извинения и обещал найти возможность публично подтвердить мое заявление. И он сделал это довольно скоро, хотя, на мой взгляд, недостаточно убедительно.

Самые яростные нападки на меня принадлежали перу журналиста Ландерса из израильской газеты "Давар". Когда Хана Земмер, главный редактор газеты позвонила мне, чтобы выяснить, как я на все это реагирую, я сказал, что ничего, кроме наглой лжи, я в статьях Ландерса усмотреть не могу. И тем не менее я готов с ним встретиться. И мы действительно встретились – в кабинете Ханы и в ее присутствии.

Я сказал журналисту:

– Самое важное в вашей профессии – быть порядочным, не врать. Если к вам в руки попадает информация, кого-то дискредитирующая, разве не следует, хотя бы для очистки совести, выслушать и этого человека, а не спешить с публикацией всякой галиматьи? Вы обвинили меня в том, что я – против алии. Да ведь весь мир знает, что я жизнь положил на алию румынских евреев и сотни тысяч их переправил сюда, в Израиль! Как же вы могли написать то, что написали, даже не поговорив со мной?

– Господин главный раввин, – ответил Ландерс, – те, кто мне дал эту информацию, – люди, занимающие настолько ответственные посты, что я просто обязан был им поверить...

Так я узнал, что в израильские газеты попадают направленные против меня материалы, появление которых провоцируют весьма высокие круги.

Я пригласил журналиста из "Давара" посетить Румынию и лично убедиться, как там обстоят дела с еврейской эмиграцией. Он охотно принял это предложение и вместе со мной совершил поездку по стране в дни Хануки. Вернувшись в Израиль, он опубликовал в своей газете большую четырехполосную статью под названием "А-Розен шель Романия" ("Розен Румынский"). В этом названии заключена игра слов: "розен" на иврите означает "граф", "князь".

Что и говорить, в течение многих лет именно в Израиле находились люди, которые изо всех сил пытались подорвать мои позиции или хотя бы как можно больнее обидеть меня. Рационального объяснения этим стремлениям я найти не могу.

Мне случалось говорить на эту тему с виднейшими израильскими лидерами, такими, как Голда Меир, Игаль Алон, Залман Шазар, Менахем Бегин. Разумеется, они всячески отмежевывались от враждебных мне компаний и кампаний, уверяли меня, что восхищаются моим мужеством и стойкостью, моей преданностью еврейскому народу и что моя деятельность неизменно совпадает с тем, чего желало бы израильское правительство.

Игаль Алон и Мозес Розен в Хоральной синагоге в Бухаресте

Мне вспоминается живая беседа с Игалем Алоном, когда он стал министром иностранных дел. Я заявил ему, что если нападки на меня в израильской прессе будут продолжаться, я уеду из Румынии. Он ответил не менее возмущенно:

– А я-то что могу сделать? Я лично к этим нападкам непричастен. Напротив, все мы восхищаемся вами. Поверьте, что и меня иной раз не щадят, а я представления не имею, кто за этим стоит.

И, в упор глядя на меня, Алон закончил:

– Вы – капитан, у которого нет права покинуть корабль. Или, во всяком случае, он покидает его последним.

– Да, – ответил я, – мне это правило известно. Но ни в каких правилах не сказано, что можно приказывать капитану оставаться на корабле и одновременно пытаться этот корабль потопить.

В 1982 году, когда мне исполнилось семьдесят лет, я решил провести вместе с женой несколько дней в Брашове. Чувствовал я себя неважно, опять как-то очень сильно устал, но едва мы вошли в гостиницу, как появился представитель румынского правительства и торопливо сообщил:

– В конгрессе идет обсуждение, и похоже на то, что на этот раз мы наверняка лишимся "статуса". Нам необходима ваша поддержка.

То есть, сообразил я, речь опять идет о том, что я должен лететь в Вашингтон и уговаривать конгрессменов и сенаторов изменить свое мнение о нас. Было это в августе, стояла невероятная жара, я дышал с трудом, силы меня покидали, и меньше всего на свете хотел я в эти минуты пускаться в изнурительное путешествие. К тому же август в Вашингтоне – пора отпусков и вряд ли я сумею там найти всех нужных мне влиятельных людей.

Как бывало в решающие минуты моей жизни, я посоветовался с женой. И хотя никто не свете не был так озабочен моим душевным и физическим здоровьем, как Амалия, она ответила немедленно:

– Ты должен лететь в Вашингтон, даже если уверен, что ничего не добьешься. Надо показать общественному мнению и правительству Румынии, что ты, как всегда, готов прийти на помощь.

Я вернулся в помещение, где ждал меня представитель правительства, и сказал:

– Можете передать, что я лечу немедленно.

Но сначала я прилетел в Нью-Йорк. Как я и думал, мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы найти в этом мегаполисе хотя бы одного еврейского лидера. Надо сказать, однако, что д-р Исраэль Зингер из ВЕКа сразу понял важность моей миссии и немедля взялся за дело. Эдгар Бронфман, председатель ВЕКа, специально вернулся из Европы, где отдыхал в это время, и мы все вместе начали контакты с сенаторами. Руководитель "Бнай-Брита" Джек Шпицер и другие друзья также присоединились к нам. Мы организовали встречи в Сенате и в палате представителей. Я постарался объяснить всем этим людям, какое огромное значение имеет "статус" для Румынии и для ее еврейской общины. Я также опубликовал в "Нью-Йорк таймс" статью под названием "Не превращайте нас в козлов отпущения". В конце концов мне и моим друзьям удалось добиться изменения точки зрения конгрессменов и сенаторов.

На этот раз никто ни в Израиле, ни в каких-либо других странах не посмел осуждать мои усилия в защиту интересов Румынии и "статуса" для нее. Более того, израильский посол в США и некоторые другие важные персоны поздравили меня с успехом.

Нахум Гольдман нередко говаривал: "Разница между мной и моими оппонентами составляет пять лет. Проходит пять лет, и они со мной соглашаются. Так что общее согласие – это вопрос времени".

Оглядываясь назад, на годы борьбы за статус наибольшего благоприятствования для страны, гражданином которой я остаюсь по сей день, я склонен думать, что Гольдман был прав. Примерно то же самое происходило и со мной.

Глава 46. Встреча с римским папой. Межконфессиональные связи

Многовековой опыт диалога евреев с христианскими церквями вряд ли можно считать удачным. Поэтому нельзя сказать, что всякие разговоры об экуменизме[3] и его пользе вызывают у меня положительную реакцию. Я не могу забыть знаменитые диспуты времен средневековья, особенно в эпоху инквизиции в Испании, да и в других странах. Великое горе приносили они евреям. Мы были заведомо обречены на поражение, и иначе быть не могло...

С моей точки зрения диалог с христианской церковью не является необходимым. Он не приносит пользы ни одной из сторон, поскольку христианство основано на допущении, что один-единственный еврей, не приемлющий "истинной веры" в христианское спасение, делает невозможным осуществление "царства Божия". Христианская концепция покоится на том, что все евреи, оставшиеся верными иудаизму и отвергнувшие проповедь Иисуса, являются грешниками. Христианские проповедники не всегда высказывают эту идею во всеуслышание, но в сущности все руководители христианской церкви считают именно так.

Церковь пыталась добиться своих целей с помощью насильственного обращения упрямцев – огнем и мечом, инквизицией и кострами аутодафе. Она промахнулась. Тогда она перешла к "ласке" и "пряникам". Я был знаком и даже, пожалуй, дружил с целым рядом почтенных иерархов и имел не одну возможность заметить, что относительно евреев все они занимали, так сказать, "выжидательную" позицию. Вот почему, поддерживая хорошие отношения с румынской православной церковью, я никогда не вступал с ней в теологический диалог. Разумеется, случались импровизированные дискуссии, и, больше того, мы осуществляли тесное иудео-христианское сотрудничество для решения чисто гуманистических задач, в борьбе за мир, за социальную справедливость, против ядерной опасности и т.д. Но, дойдя до определенного порога, это сотрудничество далее не развивалось.

Понятно, что, придерживаясь таких позиций, я никогда не предпринимал усилий для организации встречи с римским папой, которого так любят навещать многие еврейские лидеры. Тем не менее накануне Рош а-Шана, в 1985 году, мне нанесли визит католический епископ Бухареста Робу и ясский епископ Петру Гергел.

Пожелав мне счастливого нового года, гости завели беседу на общие темы, посреди которой епископ Робу вдруг поинтересовался, как я отнесся бы к возможной встрече с папой Иоанном-Павлом II. Я сразу понял, что это, по существу, было приглашение посетить Ватикан: такие вопросы не задают без ведома и согласия самых высоких католических иерархов Рима.

Я ответил епископу Робу, что буду рад встретиться с папой. Спустя месяц он спросил, какая дата такой встречи меня устроила бы. Я предложил февраль 1986 года. Позднее по ряду обстоятельств свидание перенесли на 31 мая. Вскоре пришло и официальное письменное приглашение из Ватикана, согласно которому мне предоставлялась частная аудиенция у его святейшества. Как правило, такие аудиенции назначаются лишь главам государств.

Визит в Ватикан. Встреча с папой римским Иоанном-Павлом II

У меня для встречи с папой были как личные, так и политические причины. Он родился в Польше, долгое время был епископом Краковским, и, стало быть, в его ведении находилось и местечко Аушвиц, где был раввином мой брат Элиас. Я знал, что во время немецкой оккупации будущий папа вел себя исключительно мужественно и независимо, проявлял симпатии к преследуемым евреям, был арестован нацистами и послан на физические работы.

С лордом Якобовичем, главным раввином Великобритании, в Бухаресте

Мой близкий друг и достойнейший коллега, главный раввин Великобритании лорд Якобович привлек внимание газеты "Jewish Chronicle" к судьбе Мозеса и Хелены Гиллер, депортированных оккупантами из Кракова. За несколько дней до того, как их схватили, они передали своего двухлетнего сына семье Йозефа Яковича из Домбровы, неподалеку от Кракова. Мозес и Хелена погибли, а ребенок, ясноглазый пытливый мальчик по имени Шахнэ, благополучно вырос в доме семьи Якович. Верующая христианка пани Якович брала его с собой в церковь, и скоро он знал наизусть все католические молитвы.

Тогда пани Якович решила окрестить Шахнэ Гиллера. С этой целью она нашла молодого священника Кароля Войтылу и открыла ему секрет действительного происхождения ребенка и свое желание превратить его в настоящего христианина.

Священник внимательно выслушал рассказ женщины, и когда она замолчала, спросил: "А что говорили родители мальчика, когда отдавали его вам?" Госпожа Якович призналась, что Хелена Гиллер просила ее сказать ребенку, когда он подрастет, что он еврей, с тем чтобы, если родители погибнут, он знал, что должен вернуться в свой народ. После этого признания патер Войтыла заявил, что не станет крестить мальчика, по крайней мере пока не кончится война и пока остается надежда, что его отец и мать живы.

Мальчик пережил войну и в конце концов был отправлен к своим родственникам в Соединенные Штаты. А патер Войтыла со временем стал епископом, потом кардиналом, а потом и папой Иоанном-Павлом II. Неудивительно, что я хотел встретиться с таким человеком и выразить ему свою признательность.

Я решил поднять на аудиенции у папы две проблемы: отношения Ватикана с Израилем и кармелитский монастырь в Аушвице-Освенциме. Евреи и некоторые нееврейские друзья Израиля затруднялись понять, какие мотивы задерживали установление дипломатических отношений между Ватиканом и еврейским государством. Папа принимал у себя некоторых израильских лидеров, но неизменно избегал разговоров о полном и официальном признании Государства Израиль. Когда его прямо спрашивали о планах Ватикана в этой связи, он отвечал, что еще не пришло время разрешить эту проблему. И с загадочным видом добавлял: "Все мои симпатии принадлежат вам".

Постоянный отказ Ватикана взять на себя инициативу и обменяться послами с Израилем находил всевозможные объяснения. В частности, говорили о вероятных сложностях в отношениях Ватикана с другими христианскими общинами, если он демонстративно проявит свою дружественность к Израилю. Другие обозреватели предполагали за этой политикой теологические препятствия. Так или иначе, я ощущал необходимость обсудить эту проблему с папой.

Евреи всего мира были глубоко задеты, узнав о намерении устроить кармелитский монастырь на месте бывшего лагеря смерти в Аушвице. Во-первых, неправда, что этот монастырь находится вне периметра лагеря. Стены и заборы с колючей проволокой охватывали куда большую площадь, чем газовые камеры в центре лагеря. С другой стороны, кладка нынешнего монастыря была в те страшные годы складом для хранения "циклона-В", которым были убиты миллионы людей.

Подавляющее большинство жертв были евреями и умерли как евреи. Они входили в газовые камеры со священной молитвой "Шма Исраэль" на устах. В голове не укладывается, до чего бесчувственными могут быть христиане, ставящие монастырь на месте еврейского мученичества, как не ощущают они боль, которую причиняют выжившим. Для евреев этот монастырь – прямое оскорбление, брошенное миллионам их братьев и сестер, погибших в Аушвице.

Когда я прибыл в Ватикан, меня, однако, поджидал сюрприз. Я приехал в сопровождении Теодора Блюменфельда, главы бухарестской общины. Кардинал Гатти, дружественно и с безупречной обходительностью встретивший нас, просил, однако, не поднимать вопрос о монастыре, поскольку, сказал он, его святейшество как раз занимается решением этой проблемы. Монсиньор Гатти добавил, что есть надежда на благоприятное для евреев решение вопроса. Мне лично казалось, что тут и раздумывать особенно не приходится: монастырь надо перенести в другое место. Монсиньор Гатти попросил меня также не выдвигать вопрос об установлении дипломатических отношений Ватикана с Израилем. Он заверил, что "со временем" и эта проблема обретет "позитивное решение". Что же, в таком случае, оставалось мне обсуждать с папой? Я все же сохранял надежду, что найду возможность довести до него свою точку зрения.

Нам пришлось пройти через множество коридоров и дверей, прежде чем нас встретил префект Ватикана. Он довел до моего сведения, что обычно аудиенция у папы длится одну-две минуты, но та, которую получу я, в виде исключения продлится по желанию папы до десяти минут. Префект просил меня иметь это в виду и ни под каким предлогом не задерживаться дольше.

Оставив Т.Блюменфельда у дверей, я вошел в зал аудиенций. Я полагал, что увижу папу на троне, и это составило бы для меня серьезную проблему. Как еврею и главному раввину мне не пристало становиться перед ним на колени. Но папа, словно желая избегнуть затруднений подобного рода, сам нашел выход из рискованной ситуации, и я был очень рад, увидев его у дверей. Мы обменялись рукопожатиями, и он пригласил меня сесть рядом с ним на диванчик. Атмосфера с первой же минуты создалась дружественная, ненапряженная.

Папа заметил: "Я ждал вас в феврале". Я сказал, что был удивлен уже тем, что в феврале он знал о моем существовании. "Мы внимательно следим за вашей деятельностью, – возразил он, – и я давно хотел побеседовать с вами. Вы знаете, что, так же как и вы, я жил в коммунистической стране. Проблема отношений священнослужителя с коммунистическим правительством мне хорошо знакома. И ваши успехи в этой области мы считаем весьма знаменательными. Если не возражаете, мы можем поговорить об этом".

В ходе беседы я упомянул, что мой брат был до войны раввином в Аушвице – местечке, которое папа должен хорошо помнить со времен своей молодости. Папа, в свою очередь, начал рассказывать мне о своих впечатлениях от довоенного польского городка Освенцим, где была довольно большая еврейская община. Я сказал:

– Не хочу поднимать проблему кармелитского монастыря, но вы же знаете, как чувствительны мы, евреи, ко всему, что связано с Аушвицем.

Папа улыбнулся:

– Не беспокойтесь.

После этого мы перешли к политике Чаушеску. Папа хотел знать мое отношение к жалобам трансильванских венгров, утверждавших, что румыны преследуют их. Я ответил:

– Я родился в Румынии, а мой отец был там раввином пятьдесят один год. Я знаю, как относились венгры к румынам, когда были хозяевами в Трансильвании. Могу сказать: никакого сравнения с тем, что происходит сегодня, – румыны относятся к ним намного, намного терпимее.

Я сказал папе, что Чаушеску сыграл важную роль в проведении политики мира на Ближнем Востоке. Это было, в частности, связано с тем, что он поддерживал дипломатические отношения с обеими сторонами и мог говорить как с израильтянами, так и с арабами.

Папа опять заулыбался:

– Понимаю, понимаю...

Я поблагодарил Верховного Понтифика за речь, произнесенную им несколько недель назад в римской синагоге. Затем мы заговорили о святом имени Божием, выражаемом у нас, евреев, Четырехбуквием, Тетраграмматоном, и обменялись некоторыми соображениями на эту тему.

Вообще же папа с восхищением говорил о ценностях иудаизма, и было ясно, что он делает это не из дипломатических соображений, а совершенно искренне.

Когда я заметил, что мои десять минут истекли, я привлек к этому внимание папы, но он попросил меня задержаться и продолжить беседу. Я боялся, что префект будет сердиться. Действительно, еще через пять минут дверь приоткрылась, и я поднялся. Но папа снова сказал:

– Прошу вас, побудьте еще немного.

Мы поговорили еще минут пять, и он предложил:

– А теперь я позову фотографа.

Он сам подошел к двери, открыл ее и сделал знак фотографу. Был приглашен в помещение и господин Теодор Блюменфельд.

Я преподнес папе в знак своей признательности альбом с фотографиями святых мест. Он, в свою очередь, подарил мне серебряную медаль со своим изображением. В заключение он сказал:

– В эрев шабат вы, я знаю, будете заняты. Мы пошлем вам фотографии в гостиницу, до наступления субботы.

Я сообщил ему, что на следующей неделе еду на конференцию раввинов. Он снова сказал на иврите:

– Шалом, шалом вашим коллегам и родным.

Мы опять обменялись рукопожатием, и он добавил:

– Скоро увидимся.

Я был бы счастлив сказать, что наша с папой беседа привела к двум радикальным переменам в отношении к нам католической церкви. Увы, это не так. Дипломатических отношений с Израилем Ватикан пока не установил, и кармелитский монастырь все еще существует в Аушвице и продолжает тревожить еврейские души, хотя уже дано формальное обещание перенести его.

Что касается отношений с лидерами других культов, особенно с румынскими православными патриархами, то должен заметить, что они почти всегда были дружественными, хотя я порой чувствовал, что эти люди не понимают, как много значат для нас предписания нашей веры и как глубока наша преданность Святой Торе.

Забавный случай такого непонимания произошел в одну из годовщин освобождения Румынии от фашизма. День 23 августа выпал на субботу, и мне, конечно, пришлось идти к месту, где проводились торжества, пешком. Было жарко, и меня весьма беспокоило, сохраню ли я в своем тяжелом праздничном облачении вид, достойный главного раввина.

Патриарх Юстиниан, истинный праведник мира и мой близкий друг, проезжал мимо на машине с шофером. Он остановил машину и сказал:

– Стыдно, что вам приходится ходить пешком в такую жару. Садитесь, пожалуйста, я вас подвезу.

Я поблагодарил его и объяснил, что мне как еврею запрещено пользоваться транспортом в субботний день.

Патриарх воскликнул:

– Никто не увидит!

Я показал пальцем вверх и ответил:

– ОН меня видит, – после чего продолжил свой путь.

Позже, уже на параде, мы встретились снова, и я увидел, что он заинтригован.

– Ничего не понимаю, – сказал он. – Вы в своем торжественном одеянии шли пешком всю дорогу, а израильский посол прибыл на машине с этим вашим крестом (он имел в виду магендавид). Почему же вы не поступили так же?

Впрочем, надо сказать, что сменивший Юстиниана патриарх Юстин, сохранял еще и некоторые предрассудки по отношению к нам. Так, увидев меня, он всегда спрашивал:

– Ну, что новенького в Палестине?

Я отвечал:

– Вы разве не знаете о существовании Государства Израиль? Пока вы будете говорить о Палестине, давно уже не существующей, я вам не буду отвечать.

Я задаю себе вопрос: что сказал бы папа и эти патриархи о довольно редком в истории иудаизма современном феномене – о христианах, стремящихся перейти в иудаизм. При всей трагичности еврейской судьбы и всей тягостности наших религиозных предписаний, тягостности по крайней мере для тех, кто не вполне их понимает, некоторые христиане добровольно выбирают иудаизм. В истории известны знаменитые случаи обращений – хазарский хан и четыре тысячи его приближенных в VIII веке в Южном Приволжье; но там сложились совершенно уникальные обстоятельства. Известно, что иудаизм в принципе против миссионерства и не ищет себе прозелитов. Те, кто хочет стать евреями, должны пройти суровые испытания, чтобы доказать, что они действительно преданы иудаизму и не имеют других причин для обращения или каких-либо материальных интересов.

Еврейский народ лишь выиграл от некоторых известных обращений. Царь Давид был потомком Руфи-моавитянки. В давние времена новообращенным приносили особые хвалы и благословляли их в синагоге в молитве "Амида". Тора двадцать шесть раз напоминает о том, что мы должны любить пришельцев среди нас и покровительствовать им. Онкелос, великий арамейский переводчик Библии и величайший наш мудрец и мученик рабби Акива были новообращенными.

Чтобы быть полностью принятым в еврейской среде, пользоваться в ней уважением и почетом, новообращенный должен продемонстрировать совершенную веру в нашу Тору, стать тем, кого называют гер цедек (праведный иноверец, обратившийся в иудаизм). Главное тут – абсолютная искренность, отсутствие даже тени постороннего личного интереса, полное приятие законов иудаизма. Мне приходилось с особой настороженностью относиться к желающим пройти гиюр: многие из них стремились выехать в Израиль или в Соединенные Штаты, в Германию или Канаду, надеясь улучшить свое материальное положение. Поскольку в принципе эмиграция для неевреев была закрыта, эти люди пытались обойти закон, став евреями. Они планировали совершить сначала алию в Израиль, а там уж выехать куда-нибудь на Запад. Не вера, а желание облегчить свою жизнь двигало ими.

Я всегда и неизменно отказывался позволить использование нашего религиозного суда в таких целях. Он не мог и не должен был превратиться в перевалочную базу для отправки желающих выехать в США. Этот подход претил мне как с политической, так и с религиозной точки зрения. "Операция "Ложь" – так называл я использование религии в корыстных целях. Я не желал быть тут ни участником, ни тем более соучастником.

Некоторые заходили весьма далеко в попытках убедить меня и наш бейт-дин (религиозный суд), что они евреи и заслуживают получения выездных виз. Помню даму почтенного возраста, к тому же замужнюю, рассказавшую мне целую историю о том, как в молодости она "согрешила" с одним евреем. Она хотела уверить меня в том, что плод этого греха, весьма широкоплечий молодой человек, тоже еврей. Уже не говоря о том, что она явно врала, злосчастная обманщица не знала галахического правила, согласно которому еврейство определяется по матери, а не по отцу. Ушла она от меня разочарованная. Другой заплатил громадную сумму за перенесение останков своего отца с христианского кладбища на еврейское. Это меня тоже не убедило: обман раскрылся после нескольких элементарных вопросов. "Нью-Йорк таймс" опубликовала заметку о моем нежелании принимать в общину христиан, желающих стать иудеями, и отметила, что на стене рядом с моим кабинетом висит объявление: "Гиюр не проводим".

Надо все-таки признать, что нескольким тысячам христиан, отчаянно рвавшимся вон из страны, удалось тем или иным образом получить удостоверения о переходе в иудаизм и, как следствие, выездные визы. Многие из них живут теперь в Израиле.

Но только когда я был безусловно убежден в абсолютной искренности того или иного неофита, я содействовал ему, а то и оказывал более серьезное покровительство. В таких случаях, даже зная, что человек ничего не выиграет от своего переезда в Израиль и столкнется там с многочисленными трудностями, я поддерживал в нем его решимость, веря, что глубокая приверженность к иудаизму преодолеет все препятствия.

Помню одного крестьянина, который в течение пяти лет неотступно добивался гиюра. Я всячески испытывал его и в конце концов убедился, что никаких задних мыслей он не таит. Тогда я принял его в общину вместе с женой и детьми. Одна из его дочерей развелась со своим мужем, не желавшим перейти в иудаизм. При всем том я не без оснований полагал, что обращение в иудаизм создаст для наших новых иудеев определенные сложности. Так и случилось. Односельчане сочли этого человека вероотступником, изменившим христианству, а местные коммунисты усмотрели в его поступке своеобразную попытку религиозной пропаганды. В конце концов он со всей семьей был вынужден перебраться в Бухарест и стал сторожем на еврейском кладбище, а его жена устроилась на работу в нашем кошерном ресторане.

Однажды я был весьма удивлен, получив от него посылку, в которой находились свитер и несколько пар шерстяных носков, им самим связанных. Я сделал ему выговор и предупредил, что впредь за такие подарки он будет получать от меня деньги. Он ответил с благочестивым изумлением: "Разве не сказано в Торе, что первую шерсть ягненка надо принести в дар коэну? И разве вы не коэн, не пастырь мой? Кому подобает этот дар, как не вам? Мне этой шерстью пользоваться заповедано. По Торе только у вас есть такое право".

Этот крестьянин по фамилии Трэйстару стал одним из самых преданных моих прихожан. Через двадцать лет после обращения он подал заявление на выезд в Израиль и сейчас живет в Нагарии. Внука он назвал Моше Даяном в честь знаменитого израильского военачальника. В своих письмах он называет меня "аба" (отец), а мою жену – "има" (мать). Он много и к месту цитирует Тору и упрекает меня за то, что я продолжаю жить среди неевреев и не переезжаю в Израиль.

Помню другого прозелита, тоже румына. Фамилию Войкулеску он сменил на Леви. У него был очень талантливый сын, которого я послал на раввинистический семинар в Экс-ле-Бэне, считая его потенциальным главным раввином. Это был исключительно религиозный молодой человек. После переезда семьи в Израиль он отважно сражался в рядах ЦАХАЛа. Его семья осталась строго ортодоксальной, но раввином он так и не стал.

К сожалению, таких идеальных геров крайне мало.

В том же контексте хочу обратить внимание читателей на огромную разницу между нынешней ситуацией и той, которая существовала между двумя мировыми войнами. Христианская церковь использовалась тогда как очаг для разжигания ненависти к евреям. Среди руководителей "Железной гвардии" было немало священников. Патриарх Мирон Кристя в своих пастырских посланиях открыто требовал изгнания евреев из страны. Гитлеровская идеология проникала в Румынию не через расизм, а через религию: "Убивайте убийц Господа нашего!.."

После 1948 года коммунистические правительства не ощущали необходимости в применении старинного принципа "divide et impera" ("разделяй и властвуй"), а потому и не натравливали культы один на другой. Напротив, они запрещали, по крайней мере формально, любую расовую, национальную или религиозную дискриминацию. Больше того, они поощряли руководителей культов к сближению различных точек зрения, к братскому сотрудничеству и согласию. Это действительно было революционным поворотом.

Конечно, встречались, как я уже писал, ярые антисемиты и среди священнослужителей, но даже вышеупомянутый патриарх Юстин, которого я никак не могу назвать своим другом, вынужден был вести себя очень осмотрительно и явных проявлений юдофобии среди своих подчиненных не допускал.

Нынешний патриарх Феоктист – истинно богобоязненный человек, служащий идеалам братства и любви к ближнему. Следуя примеру своих предшественников Юстиниана и Юстина, которые приходили в Хоральную синагогу, чтобы поздравить меня с двадцатилетним, а затем и тридцатилетним юбилеями в должности главного раввина, патриарх Феоктист был нашим гостем в 1988 году, в день сорокалетия моего вступления в должность.

В архивах нашей общины довоенных времен и военных лет отмечено немало случаев перехода евреев в христианство в попытках укрыться от огня Катастрофы. Сегодня волна катится в другом направлении и – в совсем других целях.

Глава 47. Игаль Алон о моей "шоковой терапии"

Игаль Алон, в свое время министр иностранных дел Израиля, признавался мне, приехав в Румынию: "Должен вам честно сказать, что ваши "друзья в кавычках" предупреждали меня об опасностях, которыми чревата эта поездка. Они говорили, что у вас для зарубежных гостей припасена "шоковая терапия". Вы, мол, их приводите в синагогу, ошарашиваете этим самым "шоком", они немедленно подпадают под ваше влияние, а потом вы их берете голыми руками..." Алон засмеялся и добавил: "Я был настороже, но, что поделаешь, ваша взяла. Ваше секретное оружие – это молодежь, юноши и девушки, воспитанные по-еврейски. Против этого никто не устоит".

О ком он, собственно, говорил? Как вошла она, наша молодежь, в жизнь еврейской общины страны?

Я уже рассказывал выше, в начальных главах своей книги, что после изгнания из Румынии в 1864 году великого мудреца рабби Меира Лейбиша МАЛБИМа, среди румынских евреев возобладало сильное ассимиляционное течение. Традиционный еврейский образ жизни и еврейское образование были почти уничтожены. В течение многих десятилетий общинами управляли ассимиляторы, совершенно невежественные в вопросах иудаизма. Куда вела такая политика, понятно без объяснений. Перед войной в Бухаресте, где проживало 150 тысяч евреев, действовала всего лишь одна талмудтора на улице Мэмуларь, куда приходило десять-пятнадцать детей. Никто не брал на себя инициативу возвращения новых поколений к вечной Торе.

Будучи избранным на должность главного раввина, я застал в Хоральной синагоге конгрегацию, члены которой зачастую не знали даже еврейских букв, самых элементарных слов на идише, не говоря уже о иврите. Во время молитвы только двое-трое прихожан надевали тфилин. "Кадиш", записанный латинскими буквами, давал возможность этим несчастным людям почтить память усопших близких.

В таких обстоятельствах ДЕК (Демократический еврейский комитет) начал свою ожесточенную кампанию против открытия курсов талмудторы. И если в Трансильвании его акции еще встречали какое-то сопротивление, то в Бухаресте у него оппозиции практически не было.

Мне предстояло добиться невозможного: вернуть к иудаизму поколение мальчиков и девочек, воспитанных в семье как неевреи, а в школе – как атеисты, равнодушных ко всему, что касалось их народа, их религии, их традиции и языка.

Группа преданных еврейству людей, таких, как Иосиф Файерштейн из синагоги "Йешуа Това" или Моше Браунштейн из синагоги "МАЛБИМ", рискуя жизнью, трудилась днями и ночами, вопреки распоряжениям руководства общины, фактически подпольно поддерживая существование талмудторы.

К концу 1949 года мы организовали восемнадцать религиозных школ (против, повторяю, одной-единственной в июле 1948-го). Год за годом по всей стране ширилось число учащихся талмудторы. Наши замечательные дети возвращались к нам, несмотря на то, что в светских школах их всячески третировали и преследовали как "сионистов".

Выступая перед детьми во время седера в Бухаресте

И сегодня, всякий раз, когда я присутствую на пасхальном седере, где собирается более трехсот гостей, а шестьдесят-семьдесят детей до двух часов ночи хором распевают песнопения из Агады и слушают мои объяснения и рассказы, – передо мной встает образ чудесного избавления.

На одном из таких седеров произошло нечто необычное. Как положено по традиции, я начал искать афикоман и, не находя его, спросил в полный голос: "Кто украл афикоман?" – "Мы!" – раздался в ответ дружный хор молодых голосов. "И какой выкуп вы за него возьмете?" – продолжал я согласно ритуалу. В ответ они проскандировали: "Хотим ле-шана а-баа б-Ирушалаим!" ("Хотим в следующем году быть в Иерусалиме!")

Бывали в наших талмудторах слушатели, не обрезанные, как предусмотрено еврейскими правилами, на восьмой день после рождения. Их родители пренебрегли этим важнейшим предписанием – кто по небрежности, кто по тайному, но вполне осознанному желанию уклониться от иудаизма. И вот еврейские юноши двадцати – двадцати двух лет настаивали на восстановлении их еврейской идентичности, а проще говоря – хотели сделать обрезание. Я нашел для них моэля и меламеда для проведения бар-мицвы, потому что и этого испытания, через которое еврейские мальчики проходят по исполнении тринадцати лет, они не прошли. Потом я присутствовал на церемонии бар-мицвы, и меламед, то есть преподаватель, видя, что я не слишком доволен ответами и знаниями его питомцев, извинился: "Не сердитесь на меня, господин главный раввин, но за всю мою долгую жизнь я не помню случая, чтобы у моих учеников между брит-милой и бар-мицвой прошло всего три недели".

Имея в виду, что в общинах, кроме бухарестской, раввинов постоянно не хватало, я взял себе за правило ежегодно совершать ханукальное турне по всей Румынии. Сопровождаемый сотнями радостных молодых людей, наш шумный ханукальный караван посещал маленькие общины в селах и местечках. Десятки хоров и оркестров по всей стране превращали дни праздника в настоящие массовые торжества еврейского населения.

У американских евреев мы научились продлевать этот чудесный праздник. Традиционно Ханука длится восемь дней – мы растягивали ее на две недели, а то и больше. Помню, в 1961 году, когда я в первый раз приехал в Соединенные Штаты, меня пригласили на ханукальный фестиваль в Мэдисон-сквер-гарден, в котором участвовали двадцать пять тысяч евреев. Вдохновенно выступала там Голда Меир. Для меня, прибывшего из-за "железного занавеса" и впервые посетившего США, это был волнующий повод к знакомству с жизнерадостным американским иудаизмом. Я был потрясен. Еще больше возросло мое удивление, когда через несколько недель, в середине января, мне сообщили, что организуется еще один ханукальный фестиваль. А когда я позволил себе заметить, что собственно Ханука давно миновала, мне ответили: "Такие фестивали очень полезны для сбора средств в наши еврейские фонды, и мы не видим большого греха в том, что Ханука длится у нас три месяца".

Не вижу и я греха в том, что мы продлеваем Хануку в Румынии, правда, по совсем другим причинам. Мы собираем не "средства", а души. Таким образом каждый год я посещаю около сорока общин, непрерывно переезжая с места на место, порой в снегу, в тумане, по гололедице. В одной из таких поездок меня сопровождали американский дипломат Кейсер и раввин Менахем Хакоэн, ортодоксальный депутат кнессета. Мы намеревались посетить общину в городе Плоешть, по пути в Бухарест, часов в шесть вечера. Но из-за тумана и снегопада мы очень сильно запоздали. И все же я попросил водителя проехать мимо плоештской синагоги. Как же мы были счастливы, увидев, что в синагоге полно прихожан – мужчин, женщин и детей, с энтузиазмом встретивших нас. А между тем синагога не отапливалась, на улице было холодно, а они ждали нас больше шести часов. Вера этих простых людей глубоко меня тронула. Мы заночевали в Плоешть и все вместе весело и торжественно отпраздновали Хануку.

В отличие от евреев других коммунистических стран, мы имели возможность с течением лет омолаживать нашу общину. Другими словами, к нам приходило больше молодых людей, чем умирало стариков. Подавляющее большинство румынских евреев уже перебралось в Израиль, и немало оставшихся собирались совершить репатриацию в ближайшем будущем. Нечего и говорить, что почти все они были более или менее религиозными людьми. Евреи среднего и более молодого возраста, намеревавшиеся остаться в Румынии, были по преимуществу антисионистами, атеистами и ассимилянтами, никак не участвовавшими в жизни еврейской общины. Но их дети – они приходили к нам.

Не могу не вспомнить концерт наших ансамблей, устроенный в огромном зале Тель-авивской филармонии. Сотни участников, тысячи зрителей – как говорится, яблоку негде упасть. Многие, еще недавно слушатели наших курсов талмудторы, пришли с детьми. И мог ли я не испытывать глубочайшее удовлетворение, видя их всех в Израиле?

В Хайфе для такого же концерта не удалось найти достаточно вместительного зала, и концерт был устроен под открытым небом, в парке перед муниципалитетом.

Танец со свитками на Симхат-Тору в Бухаресте 

Ездили наши ансамбли и в Соединенные Штаты по приглашению Комитета Катастрофы при Белом доме. Они играли, пели и танцевали в Мэдисон-сквер-гарден в Нью-Йорке и на Капитолийском холме в Вашингтоне. С успехом прошли их выступления в Париже и Страсбурге, в Цюрихе и Берне. Тогдашний мэр Нью-Йорка Эд.Кох пел вместе с нами "Афн припечек", а Джордж Буш, в ту пору вице-президент США, аккомпанировал нам, когда мы исполняли "Сюзанну", очень популярную в Америке песню.

С президентом Джорджем Бушем-старшим

Да, мои "доброжелатели", предостерегавшие Игаля Алона, были правы, со страхом и завистью толкуя о "шоковой терапии" раввина Мозеса Розена. Благодаря ей целое поколение румынских евреев вновь вступило на дорогу к иудаизму.

Глава 48. Музей еврейской жизни

Сотни тысяч евреев покинули Румынию в последние десятилетия, оставив как память о себе многочисленные документы, касающиеся еврейской жизни, свидетельства их существования на этой земле и художественные сокровища – предметы культа, именуемые в совокупности иудаикой. Синагоги закрывались – что было делать со свитками Торы, с молитвенниками и прочим?

Только те, кому приходилось сталкиваться с подобными проблемами, поймут трудность их разрешения: нам важно было найти конструктивный, уравновешенный и согласующийся с предписаниями иудаизма выход из положения.

В 1977 году мы решили узаконить собирание связанных с Румынией исторических еврейских документов и учредить в этих целях специальный музей. Старая бухарестская синагога, именовавшаяся Портновской (еще ее называли "Ахдут кодеш" – "Священное единство"), пустовавшая и бездействовавшая уже двадцать пять лет кряду, была избрана нами для этой цели. Свыше шестисот лет жили евреи на румынской земле, и мы считали своим священным долгом запечатлеть для истории их трагедии, их радости, их быт и молитвы. ДЕК, завладевший в свое время богатыми документальным фондами, намеренно держал их под замком, следуя своей постоянной политике, имевшей целью вытравить из евреев их еврейство. Когда в Париже в 1956 году открылась знаменитая выставка Шнеерсона – Мемориал неизвестного еврейского мученика, там экспонировались многочисленные документы из почти всех восточноевропейских стран – Чехословакии, Венгрии, Польши, Югославии, даже из Советского Союза – и ничего из Румынии. Шнеерсон просил госпожу Хрущеву оказать содействие его начинанию и предоставить для выставки находящиеся в СССР материалы, связанные с Катастрофой. Русские отнеслись к этой просьбе с пониманием. И только евреи-коммунисты в Румынии остались непреклонными, а когда некоторые материалы были помимо их воли отправлены в Париж, они задержали их в пути.

У меня, как я уже писал, была своя политика: сначала сделать то, что я считаю необходимым, а уж потом испрашивать официальное разрешение. Поэтому я не стал просить "благословения" инстанций на учреждение Музея евреев Румынии. Когда экспозиция была готова к показу, я пригласил министра культов на "вернисаж". Он пришел и не высказал никаких замечаний по поводу fait accompli[4]. Думаю, он понял, как важен для нас этот музей. Да и поздно было вдруг ни с того ни с сего запрещать его. На торжественном открытии музея присутствовали послы Израиля и Соединенных Штатов Америки, а также Филипп Ключник, председатель ВЕКа. Они высоко оценили нашу инициативу, запечатлевшую историю одной из крупнейших еврейских общин Европы, ее религиозных и культурных достижений.

В витринах нашего музея внимательный посетитель обнаружит бесчисленные сокровища, начиная от монет времен Бар-Кохбы или прославленного "Путешествия рабби Биньямина из Туделы"[5], где находится одно из первых упоминаний о румынском народе. Рабби Биньямин рассказывает о своей встрече с "влахами, волохами" и делает в этой связи несколько этнографических замечаний. Имеются в нашей коллекции документы и изделия синагогального искусства многовековой давности, чудесные изображения древних синагог, старинные религиозные книги, первые книги, отпечатанные в еврейских типографиях, документы о первых волнах алии в конце прошлого, XIX столетия, произведения известных еврейских художников – и все это вместе создает волнующий и прекрасный образ истории румынского еврейства.

Потрясает посетителей раздел, посвященный Холокосту и погромам в Дорохое, Яссах, Бухаресте и других городах. Люди не могут удержаться от слез. У нас есть фотографии, изъятые у пленных немецких офицеров. Выставлены в экспозиции куски мыла, сделанного из тел убитых евреев, с выдавленными буквами R.I.F., то есть "Reines Judischts Fett" ("Чистый еврейский жир").

Сегодня нашим музеем гордятся не только румынские евреи, но и весь еврейский народ. Нет посетителя или гостя, который не восхитился бы этими материальными свидетельствами культуры румынского еврейства, нет таких, кто не вздохнул бы о принесенных им жертвах.

Особую главу в истории евреев составляют свитки святой Торы. Мы решили, что они не должны оставаться в Румынии. В отличие от других восточноевропейских еврейских общин, переживших Катастрофу во всем ее масштабе, румынские евреи сберегли в годы Холокоста много тысяч свитков, которыми пользовались свыше 800 тысяч евреев, живших в Румынии до войны. 400 тысяч из них погибли. Большинство выживших начали репатриироваться в Израиль, а свитки оставались. В некоторых местечках, с трудом набиравших десять евреев для миньяна, имелось великое множество свитков. Порядка в этом деле не было. Иные просто приходили в синагогу, забирали свиток и исчезали с ним навсегда: некому было ни остановить такого человека, ни проверить, что будет со свитком дальше. А ведь свиток Торы – это не только святыня сама по себе, но еще и значительная материальная ценность. Я понял это после предложения, сделанного двумя приезжими евреями (американцем и израильтянином), которые предложили нам за тысячу свитков два миллиона долларов. Мы отказали им: святые свитки – с моей точки зрения – не могут быть предметом торговли.

Перед отсылкой 3800 свитков Торы в Израиль. 1966

Прежде всего я настоял на том, чтобы был полностью запрещен "самодеятельный" вывоз свитков Торы из страны. Потом я потребовал провести ревизию на местах: мы хотели знать, сколько их где имеется. И если, к примеру, в общине, где жило 500 евреев, имелось 40 свитков, – мы изымали у них тридцать семь, справедливо считая, что для религиозных нужд такой общины трех свитков достаточно. Так мы собрали в Бухаресте четыре тысячи свитков. А в 1966 году я получил разрешение Боднэраша отослать пятьсот из них в Израиль. Правда, через несколько дней после этого появилось официальное письмо, отменившее первоначальное разрешение. Последовала долгая изнурительная борьба, и в конце концов мне все-таки было позволено переправить в Израиль 3800 свитков. При этом мы не просили у Израиля ни платы за них, ни даже возмещения довольно значительной стоимости пересылки. Румынское правительство сделало по отношению к еврейской общине жест доброй воли, позволив таким образом разрешить проблему.

Я организовал специальную комиссию, наблюдавшую за ходом операции. Ее членами были д-р Вархафтиг, израильский министр по делам религий, и Чарльз Джордан, лидер "Джойнта". По прибытии в Израиль свитки были переданы центру "Гейхал Шломо" в Иерусалиме. Когда начали распределять их, предпочтение оказывалось, конечно, в первую очередь румынским общинам в Израиле. В связи с этим мне вспоминается интервью, которое я дал французскому телевидению и корреспонденту газеты "Le Monde". Это было в помещении "Гейхал Шломо", где хранились 3800 наших свитков. Французский журналист попросил меня взять свиток в руки и держать его так во время нашей беседы. Я согласился, заметив, что на "кетонет", одеянии свитка, выбранного мной совершенно случайно, было написано: "Хеврат шомрей Цион Фокшань, 1882. "Од эвнейх вэ-нивнейт". То есть: "Фокшанская община, 1882. "Еще Я отстрою тебя, и ты будешь отстроена". Это слова Господа, обращенные к Иерусалиму, вечной столице евреев, из Книги пророка Иеремии (31:3).

И передо мной встало лицо еврейской женщины из местечка Фокшань. 1882 год. Век назад. Еще Герцля как основателя политического сионизма никто не знает. Еще не существует движения "Ховевей-Цион". А она, та далекая женщина, вышивает шелком бессмертные слова пророчества и верит, что время нашего спасения приближается. Неужели случайно я взял из множества свитков именно этот? И если это не чудо, то что же?

Глава 49. Государственный идишский театр

Идишский театр мог бы стать еще одной силой, служащей интересам румынских евреев. Румынии выпала честь стать той страной, где зародился театр на языке идиш. Первая идишская труппа была создана в Яссах в 1876 году Авромом Гольдфаденом. За ней возникла вторая – в Бухаресте. Талантливые прозаики, поэты и драматурги работали для румынского идишского театра; среди них были такие выдающиеся, известные всему миру личности, как Ицик Мангер, Яаков Гропер, Шломо Бикель и Яаков Штернберг. Румынское еврейство тепло принимало гастроли зарубежных идишских театральных трупп. Знаменитый идишский театр из Вильны, вдохновленный такими славными именами, как Йосеф Булов, Камен и Юдит Ларес или великий Баратов, совершил длительное турне по всей Румынии, привлекая множество зрителей и устанавливая высокие критерии идишского театрального искусства.

При всем том история румынского идишского театра – это еще и трагедия, и парадокс. После установления власти коммунистов идишский театр, как и все другие учреждения подобного рода, был взят под государственную опеку и контроль. Но таким образом он был выведен из-под контроля Федерации общин и финансировался уже государством, а не нами. Напомню, что в стране жило тогда почти 400 тысяч евреев, и с такими звездами, как Дина Кениг или ее дочь Лея Кениг (сейчас в Тель-Авиве, в "Габиме"), Исаак Ханис и другие того же калибра, идишский театр мог бы стать волшебной колесницей, которая высоко вознесла бы еврейскую культуру.

Но эта возможность не только была плохо использована, но и утрачена вообще. Вина за это, как и во многих других случаях, полностью лежит на ДЕКе. Я считаю, что то, чем занимались эти евреи-коммунисты, было самым настоящим антисемитизмом, хотя они без малейшего стыда и неловкости именовали себя евреями. Они заставляли руководителей театра ставить спектакли, полные антисемитских измышлений и нападок на веру. Эти спектакли оскорбляли национальное чувство зрителей, которые просто переставали ходить в театр. Те же, кто продолжал посещать подобные зрелища, постепенно пропитывались юдофобской отравой.

Трагедию идишского театра можно определить следующим образом: при множестве носителей идиша, еще живших в Румынии, театр подвергался бойкоту со стороны евреев. Если это и было зеркало жизни, то – кривое, искажающее реальность. Зрителей возмущали отвратительные выпады в адрес Израиля и иудаизма. Когда же, наконец, положение в стране изменилось и театром перестали манипулировать, и он начал ставить искренние, честные, по-настоящему качественные спектакли, – в Румынии уже не оставалось еврейской публики, достаточно многочисленной и образованной, чтобы оценить этот долгожданный поворот. Двери театра распахнулись настежь, но зрители уже были в Израиле.

В разгар антисионистской кампании директорами театра были известные Ури Бенадор и Бернард Лебли. О втором мне и сказать нечего, он не играл никакой роли, а Бенадора одно время уважали как талантливого романиста. До войны он написал ряд книг с ощутимой сионистской тенденцией. "Гетто ХХ века" принесло ему подлинный успех. Однако, став коммунистом, он круто сменил ориентацию и выпустил целую серию антисионистских пасквилей. И не только во время сталинистского террора, когда некоторые утверждали, что ради спасения собственной шкуры позволительно идти на кое-какие сделки с совестью, но, видимо по инерции, и позже, когда опасность миновала и никто ничего подобного себе уже не позволял. Бенадор клеветал на сионизм, оскорблял румынских евреев, среди которых родился. Помню, как-то летом, на отдыхе, я прочитал его очередной роман "Универмаг "Габлонц". В основе сюжета лежит кошмарная Ясская бойня 1941 года, когда в течение двух дней было убито 12 тысяч евреев. Но среди персонажей романа вы не найдете ни одного героя или мученика; все евреи в нем – жалкие негодяи, а раввин именуется не иначе как "бандитом". Зато убийцы выглядят героями. Роман так возмутил меня, до такой степени вывел из равновесия, что моя жена начала серьезно опасаться за мое здоровье и силой забрала книгу у меня из рук.

В одной из своих статей Бенадор предпринял яростную атаку на библейское понятие "избранный народ", утверждая, что это расистская формула. В одну из великих суббот, накануне праздника Песах, я увидел Бенадора входящим в ворота синагоги "МАЛБИМ". Воспользовавшись этим поводом, я резко изменил характер своей проповеди и вместо рассказа о значении праздника нашего освобождения заговорил о разнице между понятиями "избранный народ" и "Herrenvolk" ("Раса господ"). Нацисты грезили о мировом господстве на том основании, что считали себя благородной арийской расой, превосходящей все остальные. Евреев, славян и других они называли низшими расами, вообще не имеющими права на существование. Мир, по их понятиям, должен был принадлежать обладателям "когтей и клыков". Homo homini lupus est – человек человеку волк. В джунглях такого мира право – это сила. У евреев же установка принципиально иная. "Не силой, но духом", – говорит пророк Захария. "Избранный народ?" Да. Избранный для того, чтобы распространять в мире свет Торы, свет учения, избранный, чтобы кровью своей оплачивать прогресс человечества и приближать времена, когда, по пророку Исайе, "волк будет жить вместе с ягненком", а "мечи перекуют на орала".

Ури Бенадор, пристыженный, торопливо ушел тогда из синагоги. Тем не менее вскоре он взял одну из комедий Шолом-Алейхема – "Ни бэ, ни мэ, ни кукареку", полностью перекроил эту лирическую добрую сказку, снабдил ее новым названием – "Благочестивый сапожник" и превратил в грубый антисемитский и антисионистский фарс, с издевками над талесами и раввинами. Прихожане не раз с возмущением рассказывали мне, какие кощунства творятся в идишском театре. Скандальность всего этого стала еще очевиднее, когда директора объявили, что труппа совершит гастрольное турне по Румынии в дни Рош а-Шана и Йом-Кипура – в святые дни, когда верующие евреи истово молятся, а неверующим подобают по меньшей мере сдержанность и такт.

Я расценил поведение театрального руководства как вызывающе-нестерпимое и написал возмущенное письмо министру культуры Констанце Крэчун, задав ей вопрос: какой другой государственный театр в стране позволяет себе оскорблять, например, христианскую религию так же беззастенчиво, как идишский театр оскорбляет религию еврейскую? Я потребовал, чтобы она убедилась в обоснованности моих обвинений.

Через несколько часов после получения письма Констанца Крэчун позвонила мне и поблагодарила за то, что я привлек ее внимание к этой проблеме. На следующий день комиссия в составе двенадцати влиятельных персон, включая представителей ЦК, министерства культуры и бухарестского муниципалитета, потребовала, чтобы коллектив театра организовал для нее специальный прогон возмутительной пьесы. Идишский текст был дословно переведен на румынский язык. После просмотра началось обсуждение спектакля, затянувшееся на три дня. В итоге комиссия отменила гастроли театра, запретила представление указанной пьесы, а оба директора были отстранены от должности.

Ури Бенадор через некоторое время умер, терзаемый жестокими угрызениями совести. В своем завещании он просил похоронить его в талесе, а в головах у него положить еврейский молитвенник, принадлежавший его матери.

Я никогда не проклинал людей, сломленных сталинистским террором. Я не знаю, как сам вел бы себя, окажись я в пограничных обстоятельствах. Человек, живущий нормальной цивилизованной жизнью, просто не может себе представить, во что его превратили бы, например, пытки в застенках госбезопасности или голод и стужа в лагерях Транснистрии. Ведь случалось, увы, и такое, что еврей убивал еврея из-за куска хлеба. Но никто не вынуждал, не заставлял Бенадора вести себя так, как он себя вел. Это был талантливый, но, к несчастью, совершенно бесхарактерный человек.

Когда обстановка изменилась и антисионизм в Румынии потерпел поражение, румынские власти назначили директором идишского театра талантливого режиссера Франца Йозефа Ауэрбаха – сейчас он живет в Израиле. Ауэрбах поставил знаменитую пьесу С.Ан-ского "Диббук" и еще одну – об Анне Франк. Третий его спектакль был посвящен жизни и творчеству еврейского национального поэта Хаима-Нахмана Бялика. Но, к сожалению, как я уже сказал выше, в стране больше не было той еврейской публики, которая могла бы по достоинству оценить эти прекрасные постановки. Шварцман, музыкальный режиссер, сказал однажды своим коллегам, артистам: "Когда я вижу в зале хоть несколько человек, я спокоен. Если они разозлятся и полезут драться, мы непременно победим – нас всегда больше..."

Глава 50. "Евреи молчания"

В Советском Союзе я с 1955 года не был. Мои просионистские взгляды стали настолько широко известны, что, по-видимому, новая моя поездка в столицу СССР могла даже пугать кого-то. Когда главному раввину Москвы И.Левину исполнилось семьдесят лет, он прислал мне приглашение на торжество, организованное по этому случаю. Я был склонен воспользоваться поводом и показал письмо Боднэрашу. Но тот ответил:

– Господин главный раввин, я считаю вас человеком скромным. Но если бы вы знали, какое место вы занимаете в наших дискуссиях и отношениях с кремлевским руководством, вы бы могли вообразить себя исключительно важной персоной. Если вы настаиваете на поездке, мы вам, конечно, дадим визу. Садитесь и езжайте. Но вернетесь ли вы... это уже вопрос.

Хорошо зная Боднэраша, я понял, что таким окольным образом он предупреждает меня о возможных опасностях путешествия в Россию. Я письменно извинился перед Левиным – и не поехал.

Представители Советского Союза все время жаловались на поддержку, которую я оказываю в Румынии сионизму и Израилю. Хоральную синагогу в Бухаресте, насколько я знаю, они без обиняков называли "сионистским гнездом". Несмотря на то, что в 50-х и 60-х годах я играл довольно значительную роль в экуменических, межконфессиональных отношениях в Восточной Европе, советские власти никогда не приглашали меня на проходившие в СССР международные мероприятия, связанные со встречами священнослужителей разных вероисповеданий, хотя в них неизменно участвовали лидеры других культов из Румынии. Это отношение ко мне было слишком очевидным, оно бросалось в глаза, но я даже не обижался. Я чувствовал, что в таких условиях поездка в Советский Союз не доставила бы мне ни малейшего удовольствия.

В 1975 году Центральный совет австралийских евреев пригласил меня вместе с супругой принять участие в торжественном памятовании Дня Катастрофы и выступить с речью. Две недели я провел в Мельбурне и Сиднее. На обратном пути я, также по приглашениям, посетил еврейские дальневосточные общины в Маниле, Бангкоке, Сингапуре и Токио. Программа включала и визит в Китай. Однако, несмотря на активное вмешательство одной известной туристической фирмы, мы не смогли купить билеты ни на один самолет, летевший в Пекин. Обдумав ситуацию, я сказал жене:

– Давай вернемся в Бухарест через Москву.

Она согласилась.

А я про себя размышлял: "Попытка не пытка. И если я уж туда попаду, почему бы не попробовать предпринять там кое-что ради наших советских соплеменников?"

На всякий случай я послал телеграмму в Мельбурн, в которой сообщил об изменении нашего маршрута. Мне казалось, что они должны знать, куда мы направились. Кроме того, я информировал о том же Эмиля Шехтера, генерального секретаря Федерации еврейских общин Румынии. Чем больше людей знало о моей поездке, тем мне было спокойнее. Я также послал телеграмму в Москву раввину Фишману и указал в ней, что намерен вместе с женой погостить там дня три, а потому прошу забронировать для нас номер в гостинице. Прибытие в Москву намечалось на среду, 30 апреля, а вылет – на воскресенье, 4 мая. Я попросил прислать подтверждение в Токио, в отель "Империал", где мы остановились. Ждали мы, конечно, напрасно: никакого ответа не было. Через восемь дней я сказал жене:

– Давай все-таки полетим в Москву, как решили. А если нас в аэропорту не встретят, сядем на первый самолет в Бухарест.

Однако нас встретили – сам Фишман и предстоятель московской синагоги Тандедник. Они сказали мне, что получили мою телеграмму буквально несколько часов назад. Их вызвали в министерство иностранных дел, сообщили о нашем приезде и сказали также, что рассматривают нас как гостей советского правительства.

Итак, мы прилетели 30 апреля, накануне большого первомайского парада. Ни в одной гостинице не было мест. Но раввин Фишман известил о нашем прибытии посла Румынии в Москве, и тот немедленно пригласил нас остановиться в гостевых комнатах посольства.

Моя неожиданная поездка вызвала определенные толки и озабоченность. Гаврилеску, наш тогдашний посол в Китае, позднее, уже в Вашингтоне, куда он потом получил назначение, рассказывал мне:

– Господин главный раввин, первыми о вашем намерении посетить Пекин сообщили нам арабы. Посол одной из арабских стран, в свою очередь, просил информировать его о деталях вашей поездки и вздохнул облегченно, узнав, что в Китай вы не попали.

Уже после того, как Фишман поговорил с нашим московским послом, его и Тандедника снова вызвали в МИД и сказали, что номер для меня официально забронирован в гостинице "Националь". Их также попросили передать мне, что мой отъезд из Москвы желательно отложить на один день, поскольку в воскресенье со мной хотели бы поговорить в комитете по делам религий. Ближайшие дни так или иначе были праздничными, и учреждения не работали.

Я, конечно, принял предложение поселиться в "Национале", не забыв извиниться перед румынским послом и поблагодарить его за гостеприимство. Вместе с тем меня смущало чувство, что раввин Фишман относится ко мне с некоторым предубеждением. Надо заметить, что он показался мне не слишком сведущим в иудаизме и еще менее – человеком глубоким. С явной неохотой он пригласил меня выступить перед его прихожанами в синагоге. Позднее я узнал, что это приглашение последовало после решительных настояний верующих московских евреев. В своей проповеди я прокомментировал пассаж из пророка Иеремии, точно так же как двадцать лет назад, во время моего первого посещения Москвы. Один из присутствовавших (он, оказывается, был на моей проповеди и тогда, в 1955-м) указал мне на группу людей у двери и сказал:

– Это – отказники. Они не входят в синагогу, поскольку не чувствуют в этом необходимости. Они появляются здесь только ради того, чтобы их видели...

Помолчав, он добавил:

– Эли Визель[6] называет их, русских отказников, "евреями молчания". Но разве они молчат? Ничего подобного! Они кричат во весь голос. Евреи молчания – это мы, те, кто не решается потребовать выезда в Израиль. Может быть, мы решимся завтра или через десять лет. Если не мы, то наши дети. Но кто говорит от нашего имени? И разве правильно, что евреи, которые не собираются репатриироваться, не получают никакой помощи ради сохранения своей еврейской идентичности? Или это судьба наша – раствориться и исчезнуть? Вся западная пропаганда кричит исключительно о них, об отказниках, о евреях молчания, но ведь евреи молчания – не они, а мы. Мы, а не они, представляем советское еврейство, потому что они – с момента подачи заявления в ОВИР – полностью теряют интерес к остающимся. А советские евреи – это именно те, кто остаются!

Я слушал его с огромным вниманием, поскольку и сам думал так же, как он. Вспомним отказников последних двух десятилетий – тех, которые стали символом движения? Где они все теперь? В Израиле – или в других странах (преимущественно в США)? Где Панов и остальные? Известно только, что они не без удобств устроились в одной западной стране[7].

Меня часто спрашивают: те методы борьбы, которые оказались столь эффективными в Румынии, – следовало ли их применять в Советском Союзе? Дали бы они тот же успешный результат? И если бы моя политика и мои акции провалились бы – сумело ли бы большинство румынских евреев репатриироваться в Израиль? Разве румынские власти не пользовались теми же аргументами, не применяли те же приемы, что и советское руководство?

Не знаю, что ответить. Так или иначе, я чувствовал, что было бы трагической ошибкой, если бы, например, румыны боролись за свободную эмиграцию теми же способами, что и румынские евреи. Я чувствовал, что должен убедить руководство страны в совпадении его интересов с интересами еврейского населения Румынии. Да, пожалуй, советские евреи могли бы поступать так же. У русских руководителей налицо достаточно глубокое политическое мышление и острое чувство реальности.

В течение многих лет до прихода к власти Михаила Горбачева, я пытался убедить определенные круги в Израиле вести другую линию в отношении Советского Союза. Но я потерпел неудачу. Я говорил жене: "Думаю, что эти люди, которые придерживаются такой жесткой политики против СССР, в сущности, не хотят добиться еврейской репатриации оттуда. Ведь, казалось бы, если эта политика не дает никакого эффекта, значит, напрашивается какой-то гибкий поворот. А коль скоро мы этого поворота не видим, очевидно, по-настоящему советская алия Израилю не нужна"[8]. Я говорил это, испытывая чувство горечи и неспособности убедить своих оппонентов, говорил с ощущением, что создается некий искусственный парадокс. После войны румынские коммунисты "выбрасывали" разные лозунги. Один из них звучал так: "Сионизм – отравленное оружие англо-американского империализма. Сионисты хотят вывести евреев из социалистического лагеря и привести их в лагерь империалистов". Мы отвечали: "Это неправда. Мы – не участники борьбы между социализмом и капитализмом. Мы хотим только одного: строить для самих себя еврейское государство!"

Лидеры мирового еврейства вели политику организации демонстраций против Советского Союза. С какой целью? Чтобы евреи из Одессы переехали в Филадельфию? Чтобы оправдать утверждения коммунистов-антисионистов? Эта политика ни в коей мере не соответствовала еврейскому национальному идеалу.

Какая часть из покидающих Россию евреев оказывается в Израиле? Раньше говорили, что пятнадцать-двадцать процентов, сейчас – менее десяти. Политика противостояния Запада Востоку подрывает очень относительное благополучие миллионов евреев, остающихся в СССР. Чтобы получить еврейскую алию из Советского Союза в Израиль, нужно сначала убедиться, что там, в этой огромной стране, существуют "реальные" евреи. Но ничего не сделано и не делается для того, чтобы организовать для живущих там еврейскую религиозную и культурную жизнь. Физическая опасность советским евреям сейчас не угрожает, но духовная – огромна. Иными словами, в опасности находятся не евреи, а иудаизм. Таким образом, проблемы советского еврейства не существует. Мне, в конце концов, безразлично, где живет еврей – в Одессе или Филадельфии: главное – остается ли он евреем.

Сегодня влияние всего мирового еврейства сосредоточилось на одном-единственном лозунге: "Let My People Go" ("Отпусти народ Мой"). Этот лозунг, по моему мнению, стал антисионистским.

Попробую объяснить свой парадокс.

"Отпусти народ Мой" – слова из ТАНАХа, из Книги Исход. Моисей обращается к фараону: "Так говорит Господь, Бог Израилев: отпусти народ Мой, чтобы он совершил Мне праздник в пустыне". Обратим внимание на то, что даже в условиях жесточайшего угнетения евреев со стороны египтян Моисей не требует, чтобы их освободили без всякого объяснения. Речь идет не о праве евреев бежать из Египта, а о том, что евреи должны исполнить свой долг перед Господом. Так была сформулирована цель Исхода.

Сегодня сионисты отбросили "лишние", на их взгляд, слова Моисея. Они пренебрегают подлинным смыслом его фразы и говорят не от имени движения за национальное освобождение, а едва ли не от какого-нибудь бюро путешествий.

Нужно ли после этого удивляться, что врач или инженер, покинув Советский Союз, выбирает Соединенные Штаты, а не Израиль? Ведь у него нет даже самых элементарных представлений об иудаизме. Он воспитан как атеист и антисионист, и максимум еврейской свободы заключен для него в укороченном лозунге "Отпусти народ Мой". Может быть, следовало сформулировать это хотя бы вот как: "Отпусти народ Мой строить сионистское государство"? После гибели миллионов евреев в пламени Катастрофы мы не вправе отворачиваться от других миллионов евреев только потому, что они не хотят немедленно покинуть СССР. С другой стороны, мы должны поддерживать не эмиграцию вообще, а исключительно репатриацию советских евреев в Израиль.

В самом деле, кто эти немногие советские евреи, живущие в Израиле? Или, иначе, кто такие отказники? Это, как правило, интеллигенты – инженеры, врачи, артисты, ученые. В этом качестве они нужны Советскому Союзу больше, чем Израилю. Луи Пинкус сказал мне как-то в 1972 году: "Я рад, что большинство русских инженеров едет не к нам, а в другие страны. Я бы не знал, что с ними делать, если бы они здесь появились". Действительно, русские инженеры в большинстве своем перебирались в Соединенные Штаты, где могли повысить свой жизненный уровень. О еврейском воспитании, еврейском образе жизни они не имели ни малейшего представления, и было бы просто глупостью с их стороны выбрать суровый Израиль вместо комфортной Америки.

Есть в Советском Союзе другая категория евреев – рабочие, ремесленники, скромный трудовой люд, не играющий значительной роли в советской экономике. Соединенным Штатам они не нужны, и успех их там не ждет, зато Израиль в них крайне нуждается. Я утверждаю это, основываясь на своем многолетнем опыте организации алии из Румынии. Независимо от общей политической ситуации власти неизменно притормаживали выезд специалистов, но были, в сущности, рады избавиться от сотен тысяч простых евреев, рабочие места которых могли быть с легкостью замещены румынами. И именно этих евреев охотно принимал Израиль.

Алия должна быть взаимовыгодной проблемой, а не почвой для конфликта. И мы потеряем шанс, появившийся у нас с приходом к власти Горбачева, если будем давить на него. Восхождение этого человека – очередное чудо для евреев, но мы не пользуемся им так, как следует.

Возвращаясь к моей поездке в Москву, хочу еще упомянуть о письме, которое я получил от Арона Вергелиса, главного редактора журнала "Советиш геймланд". Он хотел увидеться со мной. Потом позвонил. Я слышал о нем как об убежденном коммунисте и яром антисионисте. Поскольку связей с комитетом по делам религий он не обнаруживал, я предположил, что наша встреча рекомендована ему каким-то другим ведомством.

Была суббота, и Вергелис сказал, что может прийти ко мне в гостиницу. Я ответил, что и сам готов прийти к нему в редакцию, при том, однако, условии, что никто не будет осквернять святость этого дня курением и другими жестами в таком роде. Честно говоря, мне хотелось своими глазами увидеть это гнездо безбожников и антисионистов. Меня сопровождал Тандедник. Вергелис и еще один литератор, сотрудник редакции, уже ждали нас. Во время дискуссии, которая длилась четыре часа, он сказал мне, что он – русский, а я – румын. На стене за его спиной я увидел картинку в рамке с надписью "Апикойрес", что значит на иврите "атеист". Я заметил:

– Смотрите, вы атеист, а я раввин. Что же заставило вас пригласить меня, если не тот факт, что оба мы – евреи?

– Нет, – парировал Вергелис, – мы оба борцы за мир.

Я спросил его, как он относится к Государству Израиль. Он ответил, что такой же вопрос задала ему в Лос-Анджелесе, в доме одного еврейского богача, писательница-негритянка. Тогда он спросил ее, кем она считает себя. "Разумеется, американкой", – был ответ. "А откуда родом ваши предки?" – "Из Кении". – "И как вы относитесь к Кении?" – "Важнее всего, чтобы там был мир". – "Точно такие же чувства испытываю и я по отношению к Израилю", – заключил Вергелис. Теперь, говоря со мной, он добавил:

– Возможно, мои далекие предки и жили в регионе, где находится теперь Израиль, но я – русский и ничего общего с израильским народом не имею.

Вергелис считался в еврейском мире весьма одиозной фигурой, и некоторые общины открыто бойкотировали его. Мне он показался не слишком вдохновенным участником антирелигиозных кампаний. В нашем разговоре он выразил согласие с той точкой зрения, что советские евреи должны поддерживать более тесные связи с европейским еврейством и что пора "наводить мосты". Я спросил его, готов ли он принять участие в очередной сессии ВЕКа. Он ответил, что, пожалуй, поехал бы на такой конгресс как частное лицо, но, сказал он, это не от него зависит.

На следующий день я встретился с Титовым, заместителем председателя комитета по делам религий. Начал он с характерной фразы:

– Вы, господин главный раввин, путешествуете по всему свету и только к нам никак не удосуживались заглянуть.

Я ответил в тон ему:

– И даже сейчас я к вам приехал без приглашения.

Титов остро взглянул на Тандедника:

– Что же вы не приглашали господина раввина?

Я тут же вмешался:

– Вы, пожалуйста, не забывайте, что я вообще-то живу в социалистической стране и прекрасно понимаю, что без вашей санкции никто не мог бы меня пригласить.

Титов поблагодарил меня за то, что на конгрессе ВЕКа в Иерусалиме я выступил в защиту Советского Союза, и добавил:

– Если бы кто-то неодобрительно высказался о Румынии, а наш представитель был бы там, он бы непременно защитил вашу страну.

Я возразил:

– Зачем вам нужен такой защитник, как я? Вы очень просто могли бы послать туда собственного главного раввина.

Титов помедлил, потом сказал:

– Что ж, можно проанализировать это предложение... Понимаете ли, господин главный раввин, мы вас довольно хорошо знаем. Вы – откровенный еврейский националист, но если румынских товарищей устраивает еврейский националист в должности главного раввина, это их дело, а не наше. Так давайте поговорим на языке националистов. Мы предлагаем прекратить "холодную войну". Даже Соединенные Штаты уже сделали это, и только еврейский народ никак с нами не помирится. Евреи всего мира без конца организуют кампании против нас. Каких же результатов они ждут от такой политики? Неужели не ясно, что она может привести к катастрофе?

Это была откровенная угроза, и я почувствовал холодок беспокойства. Я возразил ему, сказав, что евреи мира не забывают: Советский Союз спас миллионы наших братьев и сестер из когтей нацистов. Единственное, на чем настаивает мировое еврейство, так это на том, чтобы советские евреи получили возможность жить в соответствии со своими древними традициями. Немножко иудаизма – вот о чем, в сущности, идет речь. Я и сам приехал из коммунистической страны, правительство которой доказало, что общинная еврейская жизнь вполне совместима с укладом нового строя.

Титов прервал меня:

– Мы не можем дать иудаизму больше прав, чем другим культам.

– А больше никто и не требует, – сказал я, – но вы ведь даете меньше. Дайте нам, по крайней мере, равенство с другими культами.

Титов заявил, что такое равенство уже существует.

– Извините, – сказал я, – но это неправда. Вот сидит здесь господин Тандедник, считающийся главой московской еврейской общины, но ведь на самом деле такой общины нет. Да и во всем Советском Союзе нет ни одной действующей еврейской общины. Господин Фишман считается главным раввином Москвы и всего Советского Союза. Но и это не так. На самом деле он – раввин одной-единственной синагоги. У вас нет организованной еврейской общины, в отличие, например, от прекрасно организованной православной церкви с ее епископами, митрополитами, патриархом. Вспомните и о католиках! Кто мешает дать такой же статус евреям?

Титов ответил:

– Советским евреям ничего такого не нужно. Они сами предпочитают, чтобы каждая синагога действовала отдельно.

– Хорошо, – согласился я, - евреи "сами хотят". Но я знаю, что такое коммунистическое правительство. Оно всегда заинтересовано в правомочном партнере, способном обсуждать важные темы, – в партнере, обладающем чувством ответственности. Советское правительство должно было бы обязать евреев самоорганизоваться.

Титов поглядел на одного из своих помощников, сидевшего рядом с ним, потом засмеялся и сказал:

– Знаете ли, в этом кабинете с нами давно так не разговаривали. Теперь я начинаю понимать, что вы за человек.

Мы решили предпринять взаимные шаги навстречу друг другу. Русские обещали, что будут участвовать в международных еврейских мероприятиях, если их туда пригласят. Зашла речь об издании всесоюзного журнала для евреев, но не на идише, а на русском языке: еврейская молодежь идиша просто не знает. Я предложил помощь в организации талмудторы, но Титов отверг даже мысль о ней, поскольку, сказал он, это противозаконно. Тогда я сказал, что можно организовать раввинскую школу на 500-600 молодых людей в возрасте от шести до двадцати лет, которая будет считаться чем-нибудь вроде теологического семинара, законом не запрещенного. Выпускники такой школы станут служителями культа. Титов сказал, что обдумает это предложение.

В Москве уже существовало что-то вроде раввинской школы, но говорить о ней всерьез было невозможно: там занималось шесть-семь слушателей, причем всем им было за тридцать. Для еврейского населения в два с половиной миллиона человек это капля в море. Более того, советское еврейство страдало от слабого, если не вовсе отсутствовавшего руководства раввина Фишмана. Кстати, уже заняв должность главного раввина, он женился на нееврейке.

В общем и целом было ясно, что русские хотели бы улучшить свои отношения с мировым еврейством. И хотя я приехал без приглашения, они были очень активны в организации наших встреч, так что я почувствовал себя обязанным по меньшей мере не отвергать их инициативу, а напротив – пойти навстречу взаимопониманию и компромиссам.

Вернувшись в Бухарест, я немедленно попытался реализовать некоторые из наших договоренностей. Стартовать следовало с приглашения представителей советского еврейства на международные мероприятия, причем желательно было начать с неполитических организаций. Идеальной для вхождения русских евреев в мировую еврейскую жизнь показалась мне Всемирная организация синагог. Отправившись в Иерусалим, я поговорил с ныне покойным Морисом Яффе, энергичным руководителем несионистского Союза ортодоксальных синагог, и предложил ему пригласить советских представителей на ближайший форум. Ему это предложение пришлось по вкусу, и он обещал мне, что немедленно начнет действовать. Я уехал домой, ожидая от Яффе подтверждения относительно посланных приглашений. Ждал я напрасно, а позже узнал, что ничего в этом направлении сделано не было. В определенных израильских кругах Яффе отсоветовали предпринимать какие бы то ни было шаги.

Тогда я вышел на "Брит иврит оламит" (Всемирную организацию языка иврит), также представляющую собой, с моей точки зрения, отличное поле для неполитических контактов. Руководителем этой организации был тогда профессор Арье Тартаковер, а директором – писатель Симха Раз. Им тоже очень понравилась идея пригласить советских евреев. И снова я ждал много недель, пока не выяснилось, что опять в дело вмешались мои противники и ни одно приглашение послано не было.

По случаю двадцатилетия нашей общинной газеты я пригласил в Бухарест всех лидеров восточноевропейского еврейства на юбилейные торжества. Приехал Тандедник со своей женой, еврейские руководители из Венгрии, Чехословакии, Восточной Германии и Югославии. Я предложил им, чтобы ВЕК оказал гостеприимство советским евреям. Это предложение было принято одновременно с решением сделать все восточноевропейские еврейские общины членами ВЕКа.

Нахум Гольдман с энтузиазмом выслушал мой рассказ об этих решениях. Мы вместе отправились в Женеву на очередное заседание европейской секции ВЕКа, не сомневаясь, что нас поддержат и другие делегаты. И как же нас потрясло то, что произошло на заседании! Мы ушам своим не поверили. Когда я взял слово, чтобы убедить участников в полезности вышеописанных шагов, микрофон внезапно онемел. Я сначала решил, что просто случилась поломка, но появившийся техник вдруг заявил:

– Стыдно, господа! Кто-то, желая прервать выступление этого господина, перерезал провода!

Разумеется, я заявил протест, но стало ясно, что существует сильнейшая оппозиция моему предложению. В такой атмосфере настаивать на нем было бесполезно.

Гольдман предложил снова обсудить эту проблему на осенней сессии руководства ВЕКа в Мадриде. Однако и там в ходе разгоревшейся дискуссии большинство участников высказались против допуска советских евреев в ВЕК.

Гольдман возмутился:

– Господа, прошу вас принять мою отставку. Я не могу быть руководителем всемирной еврейской организации, которая отказывается послать приглашение представителям двухсполовиноймиллионной еврейской общины. В конце концов, это их дело, кого они сочтут нужным отправить сюда, – так или иначе, у них есть право быть здесь представленными.

Этот ультиматум возымел действие, и собрание проголосовало за то, чтобы пригласить советских представителей. Было решено, что Арманд Каплан, политический директор ВЕКа, и я составим текст приглашения, а затем обсудим его проект в Москве. Я немедленно отправился в Бухарест, чтобы подготовить почву, а Каплан вылетел в Париж. Заседание должно было завершиться на следующий день. Покинув его, мы и не подозревали, что может произойти еще что-то. Но мы ошибались. На обсуждение была поставлена – и принята! – антисоветская резолюция, составленная в самых жестких выражениях. Разумеется, ее текст появился во всех газетах. Спустя несколько дней Каплан встретился с советским послом в Париже, чтобы проинформировать его о том, что ВЕК решил пригласить советских евреев. Одновременно он попросил дать ему въездную визу. Посол в ответ показал ему газету с антисоветской резолюцией и спросил:

– Вы что же, всерьез рассчитываете, что в Москве с вами станут разговаривать после такой резолюции?

Так, уже во второй раз, моя попытка вывести общину советских евреев на уровень еврейских международных организаций потерпела крах. Они и поныне не входят в ВЕК[9].

Весной 1986 года прошла конференция ВЕКа в Иерусалиме, перешедшая затем в симпозиум, главной темой которого стало положение евреев в СССР. Противоположные точки зрения на этот вопрос были представлены Арье Дульцином, тогда председателем Всемирной сионистской организации, и мною. Дискуссию вел Марк Пальмер, сотрудник госдепартамента США. Дульцин яростно спорил со мной, утверждая: "У нас может быть только один лозунг: репатриация всех евреев из Советского Союза!" Я возражал: "В СССР два с половиной миллиона евреев. Предположим, что Горбачев согласится осуществить вашу мечту и позволит 50 тысячам евреев ежегодно покидать страну. Предположим даже, что исполнится самая заветная ваша мечта и все они прибудут в Израиль. Даже при таком раскладе вам понадобится пятьдесят лет, чтобы принять всех евреев СССР. Что же будет с теми евреями, которые уедут оттуда последними? Какая судьба их ждет? Ассимиляция! Национальное исчезновение!"

Шломо Лахат, мэр Тель-Авива, сопровождаемый своими заместителями Ицхаком Арци, Игалем Гриффелем и Бассоком, приехал в Румынию для участия в ханукальных торжествах и за десять дней посетил двадцать общин. В течение всего их визита я неоднократно говорил с ними о советских евреях, исчерпывающе изложив свою точку зрения. Позднее, оказавшись в Тель-Авиве, я был приглашен на прием, устроенный Лахатом в мою честь, специально для обсуждения этого вопроса. Среди присутствовавших был и Ицхак Рабин, бывший начальник генштаба ЦАХАЛа и премьер-министр, а ныне министр обороны. После моего выступления Рабин сказал: "Я давно хотел узнать позицию раввина Розена и теперь вижу, что он прав".

Пригласил меня и Дульцин на праздничный стол в отеле "Кинг Дэвид", где собрались многие руководители и лидеры. В своем выступлении я сказал, что политика под лозунгом "Отпусти народ Мой" обречена на провал, тогда как моя личная политика в Румынии имела успех. В Израиле к тому времени находилось уже 97 процентов румынских евреев, успешно включившихся в жизнь страны. Я предложил на срок до шести месяцев прекратить кампанию "Отпусти народ Мой", сменив ее на новый подход, имеющий целью освежить климат еврейско-советских взаимоотношений. Разумеется, я не мог ничего гарантировать, но было ясно, что мы ничего не теряем и что всегда останется возможность вернуться к прежней политике. Тем не менее, хотя никто меня не опроверг, мое предложение обошли молчанием.

Первая раввинская делегация в Советском Союзе на встрече с секретарем Верховного Совета СССР. 1989

Как ни парадоксально это покажется, сотрудничество с русскими можно наладить прежде всего в религиозной области. В коммунистической стране всякая культурная деятельность проходит под неусыпным контролем партийного агитпропа. Если мы попытаемся пойти по пути создания клубов и культурных центров, мы фактически будем создавать не что иное, как филиалы "Советиш геймланд". И напротив, если мы восстановим еврейские общины в десяти-двадцати больших городах и создадим там традиционные религиозные учреждения, в СССР, во-первых, появится представительный орган советского еврейства, а во-вторых – внутренняя, а не внешняя, база для постепенного возрождения религиозных и культурных еврейских центров.

Поэтому необходимо дать возможность раввинам еврейского мира войти в контакт с советским правительством и с тамошним еврейством для создания в России новой коммунитарной (общинной) еврейской структуры.

Клемансо говорил: "Война – слишком серьезное дело, чтобы доверять его генералам". Я бы перефразировал этот великолепный афоризм так: "Советское еврейство слишком важно для будущего всего нашего народа, чтобы решение его судьбы можно было оставить политикам". Мы должны, наконец, позаботиться о самоидентификации двух с половиной миллионов наших братьев и сестер в Советском Союзе. Вместо лозунга "Отпусти народ Мой" надо выдвинуть лозунг "Дай Моему народу жить по-еврейски", и только после его реализации можно будет говорить об алие советских евреев.

Нам ведь нужны репатрианты, а не иммигранты. Так не будем забывать, что для алии нужны евреи.

Глава 51. Евреи других социалистических стран: разные подходы к проблеме

В январе 1988 года я получил написанное в очень дружеском тоне письмо от Московского и Всея Руси патриарха, приглашавшее меня на торжества по случаю тысячелетия крещения Руси. За этим приглашением последовал визит, который нанес мне один сотрудник посольства СССР в Бухаресте, подтвердивший желание советских официальных инстанций видеть меня в Москве.

Мое здоровье тогда оставляло желать лучшего, и я попытался под разными предлогами отговориться, но вскоре стало ясно, что он получил четкие указания сделать все возможное для того, чтобы я приехал. Я напомнил, что нуждаюсь в ритуальном питании, – он сказал, что с этим проблем не будет. Я подчеркнул, что в путешествия такого рода, как правило, езжу с супругой, – он сказал, что это само собой разумеется. Закончив официальную часть беседы, советский дипломат доверительно спросил меня, что я думаю о политике нового руководства СССР, и конкретно Михаила Горбачева, в отношении евреев. Этот вопрос застал меня врасплох, и я ответил уклончиво.

Через несколько дней пришло письмо, в котором сообщалось, что все просьбы и требования, которыми я обусловил свою поездку, безусловно приняты.

Должен повторить, что в течение многих лет я был для Москвы persona non grata. И вдруг – такое теплое и настойчивое приглашение...

В апреле я был в Оксфорде, где участвовал в международном форуме по проблемам выживания. Там обсуждались опасности, угрожающие человечеству. Собралось человек двести – люди, известные всему миру, в том числе видные религиозные деятели, архиепископ Кентерберийский, кардинал Кениг, тибетский Далай-лама. И снова я был удивлен, когда митрополит, занимавшийся в Русской православной церкви проблемами внешних сношений, подошел ко мне с приветливой улыбкой и спросил, почему я до сих пор не ответил на письмо патриарха. Вообще говоря, я думал, что достаточно моего согласия, переданного через посольство. Так или иначе, я подтвердил, что приеду в Москву, а заодно попросил передать мои письма столичному раввину Адольфу Шаевичу и профессору Левину в Ленинград. С последним я находился в контакте уже давно: это великолепный специалист по иудаике, и я надеялся встретиться с ним.

Когда через месяц, в мае, мы с женой вышли из самолета в аэропорту Шереметьево, нас приветствовала делегация православной церкви, но от евреев не было ни души.

Зато в синагоге на улице Архипова, куда я пришел в пятницу после полудня, вокруг меня собралось множество евреев, причем иные особенно благодарили за нашу газету, которую они выписывали и регулярно читали. Один из них жаловался, что русская националистическая антисемитская организация "Память" угрожает евреям погромами и открыто провозглашает лозунг "Бей жидов!" Другие, однако, сказали мне, что этот человек много пережил в годы Катастрофы и что он преувеличивает – "от нервов". Надо признаться, что никакой особой паники среди моих собеседников не чувствовалось. Вместе с тем я не мог не заметить большую разницу между атмосферой в еврейской общине и обновленным климатом в остальном обществе. Провозглашенная Горбачевым политика перестройки и гласности изменила настроение русских, но евреи как бы не замечали ее. Между тем это были явно революционные перемены. Былой страх словно испарился. Я много говорил на эту тему со священнослужителями и учеными. И все они подчеркивали, что ужас перед возобновлением сталинского террора, столько лет давивший на психику советских людей, был искоренен радикально. Горбачевские реформы радовали и воодушевляли общество. И только в московской синагоге на лицах евреев я читал прежний страх. Глаза их словно говорили: "Не верьте властям. Не принимайте всерьез то, что видите". Впрочем, меня пригласили выступить с проповедью, и я воспользовался случаем, чтобы напомнить прихожанам о любви к Сиону и к еврейскому народу.

На исходе субботы, выйдя погулять, я увидел у синагоги большую, человек в шестьдесят-семьдесят, группу людей. Они пришли не молиться, а пообщаться друг с другом. Как я узнал, улица Архипова стала излюбленным местом встреч еврейской молодежи. Я попытался завязать с ними серьезный разговор о будущем евреев в Советском Союзе, но никто мне не ответил, хотя слушали внимательно. Видимо, подозрительность брала верх над любопытством.

В самой синагоге ничего не изменилось, да и никто не собирался что-либо там менять. Между тем в Советском Союзе живут тысячи выдающихся евреев – интеллектуалы, художники, писатели, ученые, – которые, возможно, занялись бы устроением еврейской общинной жизни, если бы кто-то сумел убедить их в необходимости этого. Все другие культы прекрасно организованы, и только иудаизм пребывает в запустении. Российские евреи должны, наконец, взять свою судьбу в свои руки. Конечно, им понадобится помощь извне, но я не сомневаюсь, что и гласность может открыть им новые перспективы. Почему литовцы и армяне сумели достичь столь многого, а евреи не могут?

Минимальная программа непременно должна быть осуществлена для остающихся в Советском Союзе евреев. Уезжающих мало волнует то, что остается у них за спиной. Но те, кто не уезжает, должны быть организованы в общины и освобождены от страха, как освободились от него другие граждане громадного государства.

Только в маленькой синагоге любавичских хасидов атмосфера выглядела несколько иной, я бы так выразился, более еврейской, более непринужденной. В большой же синагоге, как уже сказано, царил каменный формализм. С другой стороны, во всей Москве нет ни одного ритуального ресторана. С наступлением эпохи гласности в столице был открыт так называемый еврейский ресторан ("У Юзефа"), но продукты там употребляются трефные.

В газете "Московские новости" я читал резко критическую статью о гонениях, которым подвергалась до перестройки православная церковь. Но почему новый подход к религии нельзя распространить также и на синагоги? Надо заметить, что я был приятно удивлен изменением тона в отношении церкви и религии вообще. Огромный холл гостиницы "Россия", в которой нас поселили, казался в дни юбилейных празднований крещения Руси внутренностью гигантского собора, где священнослужителей больше, чем прихожан. В Большом театре хор священников присоединился во время спектакля к главному хору, и вместе они исполняли религиозные песнопения и патриотические гимны. В последний день торжеств госпожа Раиса Горбачева стояла на подиуме рядом с патриархом, а вокруг них толпились самые видные люди страны, включая многих ученых.

Во время поездки по России я случайно встретил старика-еврея, более пятидесяти лет состоявшего в коммунистической партии. Между нами завязалась беседа, продолжавшаяся часа три. Он показал мне свой партийный билет с номером 89: это значило, что он вступил в партию восемьдесят девятым по порядку членом. Вся его грудь была тесно увешана медалями и орденами. Сначала он сказал мне, что он русский, а не еврей, но потом, когда разговор стал более доверительным, он заговорил откровеннее и подробно рассказал мне о трагедии российского еврейства. Его отец был убит немцами. Он подтвердил, что антисемитизм до сих пор не сдал своих позиций в советском обществе. Он утверждал, что он настоящий "а гите йид" ("хороший еврей"), хотя и неверующий. Мы говорили на идише. Его сын и тем более внук этого языка не знают. Я спросил его, как он представляет себе будущее советского еврейства. Он сказал, что, по его мнению, оно полностью ассимилируется, поскольку для евреев в стране не делают ничего.

Под конец разговора он обратился ко мне с неожиданной просьбой:

– Я человек нерелигиозный, но все же хочу остаться евреем. Прошу вас, пришлите мне еврейский календарь.

Я удивился: зачем ему календарь, если он не соблюдает еврейских религиозных праздников? Он ответил, что хочет знать, на какое число приходится Йом-Кипур. Время от времени он ходил в синагогу, но очень боялся, что его заметят соседи или неевреи.

– Никогда не знаешь в этой стране, что может случиться, – пояснил он.

Весь ужас положения российских евреев воплотился для меня в этом человеке. В нем, как в зеркале, отразились все ошибки сионистов и лидеров мирового еврейства. Я с горечью вспоминал свои споры с израильскими руководителями, вспоминал непрерывные атаки на меня...

Когда я впервые встретился с Голдой Меир, я знал, что моя политика do ut des ("давай, чтобы тебе давали") не пользовалась популярностью в определенных израильских кругах. Они придерживались другой позиции, на мой взгляд очень циничной: "Чем хуже, тем лучше". Иными словами: если в диаспоре условия ухудшатся, евреи охотнее поедут в Израиль, а это выгодно еврейскому государству. Я считал эту формулу не только циничной и аморальной, но и не соответствующей реальности. Сама мысль, что еврейские лидеры могут приветствовать ухудшение положения своих братьев и сестре в диаспоре, наполняла меня отвращением и ужасом. К тому же, если не поощряется еврейская жизнь, то еврей едет не в Тель-Авив, а в Филадельфию.

Конфликт между мной и этими кругами в Израиле становился все более жестким и достиг апогея именно в тот период, когда мне удалось учредить в Румынии курсы талмудторы с тысячами учеников – чудесная победа, если учесть общую ситуацию в коммунистических странах. Таким же чудом я считаю то, что румынское правительство открыло ворота для репатриации в Израиль, опять же в поразительном контрасте с позицией властей в других странах коммунистического блока. Я имел возможность привести в синагогу тысячи молодых евреев. Наши собрания по средам стали столь популярны, что зал не вмещал сотни желающих попасть туда, и они толпились на улице, сохраняя к изумлению постовых полицейских, строгий порядок.

В 1972 году, обсуждая все эти проблемы с Голдой Меир, я изложил ей свою точку зрения. В отличие от тех, кто видел в утверждении Государства Израиль конечную цель, я заявил, что Израиль – это только средство укрепления и сплочения евреев во всем мире. Голда вспыхнула и уставилась на меня в упор с таким бешенством, что мне даже стало не по себе. Однако я твердо повторил:

– По моему мнению, самое важное – это еврейский народ, а самое важное средство для его твердого существования на земле – Государство Израиль.

Определенные круги в Израиле эту точку зрения принять не могли. Для них ни курсы талмудторы, ни вообще еврейская жизнь в диаспоре никакого значения не имеют. Положение евреев в Румынии значительно улучшилось, и именно это их не устраивало, поскольку формула "чем хуже, тем лучше" здесь не срабатывала. Когда Гершон Якобсон опубликовал в Нью-Йорке, в "Allgemeine Journal", большую статью с описанием моих успехов, к нему буквально на следующий день заявился официальный представитель Израиля и с недовольной миной стал выяснять, почему статья написана в столь доброжелательном тоне. Якобсон ответил, что собственными глазами видел выдающиеся достижения румынских евреев, осуществленные благодаря моей политике. На что его гость прямо сказал, что "все это ни к чему". В конце концов я помирился с Голдой и думаю, что она поняла и оценила мою политику, но я чувствовал, что "антирозеновские" силы в Израиле сильнее ее.

Однажды, когда моя конфронтация с этими силами вышла уже за всякие рамки, меня вызвали к Боднэрашу.

– Мне докладывают, – сказал он, – что возникла напряженность между вами и израильским посольством в Бухаресте. Неужели это правда? Ведь вы – не будем считать друг друга наивными – их человек. Объясните, пожалуйста, что происходит.

Я ответил:

– Я сионист, и они сионисты. Поэтому наш конфликт можно резюмировать следующим образом: они бюрократы, а я нет.

В качестве примера я привел историю Полака, замечательного редактора ивритской страницы в нашей газете, большого специалиста по иудаике. Поскольку мне некем было его заменить, я предложил выплачивать его семье тысячу долларов в месяц для поддержки ее существования в Израиле, с тем чтобы сам он оставался в Бухаресте до тех пор, пока мы не подыщем ему достойную замену. Его жена и дочь были нееврейки, и я в виде исключения позволил им пройти гиюр. Вообще все это выглядело как серьезная уступка с моей стороны, так как обычно я был против отъезда моих сотрудников. Полака до глубины души тронула моя помощь. Уже с визами на руках он отправился в израильское посольство, чтобы оформить отъезд жены и дочери. И вдруг два израильских дипломата учинили ему там настоящий допрос, а затем потребовали, чтобы и он вместе с семьей выехал в Израиль. Он попытался объяснить им, что если он сейчас уедет, наша газета останется без ивритской страницы и некому будет составить календарь на будущий год, и что, наконец, мы с ним заключили джентльменское соглашение, – но все эти доводы были с презрением отвергнуты. Узнав об этой сцене, я написал Голде Меир возмущенное письмо, а она, в свою очередь, устроила головомойку послу. Заключая свой рассказ, я сказал Боднэрашу:

– Статьи Полака могут привести к сионизму сотни молодых людей, будущих строителей Израиля. Казалось бы, сотрудники посольства могли бы все это понимать сами, но нет: пусть Полак едет, а сионистская газета хоть пропади!

– Теперь понятно, – сказал Боднэраш. – У нас, коммунистов, тоже есть такие. Бюрократы – они всюду, и цель у них одна: выполнить план, а там и трава не расти.

Так или иначе, я сумел убедить румынские власти, что сионизм есть позитивная сила, которая может быть полезна и для них. Да, я признаю, что для того, чтобы спасти евреев, приходится прибегать к политике do ut des. И напротив, любой конфликт с властями идет во вред нам.

Я никогда не забываю историю про одного хасида из Бельц, который был знаменит своим сильным голосом и повелительным тоном при молитве. Однажды, когда он упрекал Всевышнего за то, что тот не исполнил ни одной его просьбы, другой хасид подсказал со стороны:

– А попросить по-хорошему ты не пробовал?

Так вот и мы стараемся жить – mit gitten, по-хорошему, по-доброму. И эта политика проносит нам успех. А успех в свой черед рождает хорошее отношение.

В чем, например, состоит трагедия польских евреев? Мне думается в том, что остатки трехсполовиноймиллионной общины (после Холокоста уцелело всего несколько тысяч) попали в руки группы евреев-коммунистов.

Где-то в середине шестидесятых годов меня пригласили на открытие мемориала в Треблинке. Причем приглашение прислали даже не евреи, а Объединение польских партизан, президентом которого был ректор Варшавского университета, христианин. Приехав в Варшаву вместе с женой, я обнаружил, что евреи-коммунисты демонстративно бойкотируют меня. Никто из них не встречал нас в аэропорту, никто не посетил нас в отеле.

Перед отъездом я позвонил Гиршу Смоляру, одному из коммунистических лидеров, который холодно сказал мне, что он очень занят и у него нет времени зайти ко мне. Я сказал, что зайду к нему сам. Когда я вошел к нему в кабинет, он предложил мне сесть. Я ответил:

– И не подумаю. После такого гостеприимства я не желаю здесь задерживаться. У меня к вам, собственно, только один вопрос. Я ведь не только руководитель еврейской общины одной из коммунистических стран, я как-никак представитель евреев соседней и дружественной Польше страны. Нравится вам или не нравится, что раввин руководит Федерацией еврейских общин Румынии, значения не имеет, поскольку наше правительство такой ситуацией удовлетворено. Но я не могу понять: почему вы чуть не на коленях ползаете перед лордом Дженнером, лидером еврейской общины из империалистической страны, и оскорбляете своим невниманием главу трехсоттысячной еврейской общины из братской страны социализма?

Смоляр вспыхнул.

– А потому, – сказал он, – что вы заключили союз с бухарестскими предателями. Все они предатели, и вы с ними заодно. Вот за то, что вы провернули этот массовый отъезд евреев в Израиль, мы с вами так и обращаемся.

Во время Шестидневной войны в Польше вспыхнул кризис после речи Владислава Гомулки, который публично заявил, что евреи – люди двойного гражданства, что они хотят быть лояльными и по отношению к Польше, и по отношению к Израилю, и, наконец, он прямо назвал их "пятой колонной". Смоляр и его сын уехали в Израиль, и, насколько я знаю, выступают как убежденные сионисты.

При том что тон и формулировки Гомулки совершенно неприемлемы, я считаю, что в принципе он прав. В сущности, он сказал польским евреям: "Вы должны определиться и решить, кто вы: евреи или поляки". Не думаю, что Гомулка, женатый на еврейке, был принципиальным антисемитом. Парадоксальным образом он оказал сионизму большую услугу, чем это могла бы сделать какая-нибудь мощная сионистская организация. Например, Давид Сефард, автор позорной статьи "Убийцы в белых халатах", опубликованной в Варшаве во время так называемого московского "дела врачей", теперь благодаря Гомулке живет в Швеции. Помню еврея-министра Романа Замбровского, который учил поляков, как можно больно унизить и оскорбить еврея, чтобы он стал настоящим коммунистом и польским патриотом. Это они, польские евреи-коммунисты, громче всех кричали, что те, кто уезжает в Израиль, предатели и враги народа. Но мы не мстительны и только с горькой усмешкой наблюдаем, как эти воистину враги и изменники своего народа и его молодой страны в итоге оказываются в Израиле и неплохо устраиваются здесь, и даже учат нас сионизму.

Помнится, профессор Догару, руководитель департамента культов, в течение шестнадцати лет наблюдавший со стороны мою бесконечную войну с ДЕКом и ДЕКовцами, сказал мне, когда началась массовая эмиграция:

– Ну что ж, господин главный раввин, все враги Сиона уже в Израиле. И только вы, его главный защитник, остались с нами в Румынии.

Я должен откровенно сказать, что понимаю румынские, польские или советские власти, увольняющие евреев-коммунистов с руководящих постов, когда те сообщают, что намерены обосноваться в другой стране. В самом деле, мыслимо ли в коммунистической стране терпеть у руля человека, который сам свидетельствует своим заявлением, что потерял веру в систему и в ее перспективы? К тому же многие из таких людей активно проводили коммунистические, в том числе антисионистские кампании, и естественно, что когда они поворачивают на сто восемьдесят градусов, к ним относятся как к лицемерам.

Разумеется, я не оправдываю увольнения людей с работы только за то, что они евреи. Я считаю, что это форма расизма, причем из самых преступных. Я всегда протестовал против таких мер, но, повторяю, это мое отношение не распространяется на евреев-коммунистов, которые получают по заслугам: они сами разжигали антисемитизм в своих странах – пусть теперь на себе узнают, почем фунт лиха.

И, наконец, с особой осторожностью надо выносить суждения о судьбе евреев сегодняшнего Советского Союза. Если мы не извлечем уроков из существенной разницы между их положением и положением евреев Румынии, мы потеряем новые возможности, возникшие в связи с изменениями в СССР, и, не исключено, нам еще придется оплакивать потерю миллионов советских евреев для еврейского народа.

Глава 52. Конец - делу венец[10]

Когда я услышал, что Всемирный еврейский конгресс, "Джойнт" и Музей диаспоры собираются торжественно отметить в Иерусалиме сорокалетнюю годовщину со дня избрания д-ра Мозеса Розена на должность главного раввина Румынии и что за праздничным столом будут присутствовать премьер-министр Израиля Моше Шамир и министр иностранных дел Шимон Перес, – я был, надо признаться, несколько удивлен.

Я вспомнил о бесчисленных нападках, которым в течение многих лет подвергался этот человек еще со времен Голды Меир. Каким образом собираются два руководителя страны, два лидера главных политических партий Израиля воздать должное деятельности главного раввина Румынии? Окажутся ли они настолько великодушны, чтобы признать: его политика, преодолевшая столько подводных рифов и мелей, столько препон, оказалась в конечном счете разумной и дальновидной, а старые его оппоненты жестоко ошибались?

Я решил увидеть все своими глазами.

И не пожалел об этом.

Иерусалимский отель "Плаза" был заполнен руководителями религиозной, политической и экономической жизни Израиля. Если бы я упомянул здесь только имена профессора Эфраима Урбаха [11], тогдашнего президента израильской Академии наук; Шломо Залмана Шрагая, маститого писателя и государственного деятеля, доктора Йосефа Бурга[12], бывшего министра по делам религий, и Ицхака Рафаэля, также занимавшего в свое время эту должность, – у читателя уже могло бы сложиться впечатление об уровне, на котором была представлена израильская элита. Я должен признаться и в том, что был глубоко растроган словами, которые выступавшие обращали к юбиляру. Господа Ицхак Шамир, премьер-министр Израиля, и Шимон Перес, его заместитель и министр иностранных дел, – говорили о д-ре Розене исключительно тепло, что меня, кое-что знающего о некоторых нюансах их отношений, несколько удивило.

С премьер-министром Израиля Ицхаком Шамиром (слева) и заместителем премьер-министра Шимоном Пересом на приеме в Иерусалиме в честь 40-летия избрания д-ра Мозеса Розена главным раввином Румынии

Их речи стоят в одном ряду с посланиями президента Израиля Хаима Герцога, экс-президента США Рональда Рейгана, председателя Всемирного еврейского конгресса. Что касается меня лично, то я был полностью солидарен с выступлением почтенного Шломо Горена, главного раввина Израиля.

Ицхак Шамир сказал:

"Мы собрались здесь сегодня, чтобы выразить хотя бы часть наших чувств признательности и восхищения деятельностью главного раввина румынских евреев д-ра Моше Розена, по случаю сорокалетней годовщины великого труда его жизни – труда лидера и хранителя румынского иудаизма.

Раввин Розен являет собой уникальное явление в современной истории еврейского народа. Он – единственный раввин в странах коммунистического лагеря, который с гордо поднятой головой ведет свою общину к Земле Израиля, ни на миг не ослабляя усилий по религиозному и национальному воспитанию своих прихожан, а главное – молодого поколения румынских евреев.

"Сорок лет" – эти слова часто повторяются в нашей истории, самой древней истории в современном мире. Достаточно вспомнить сорок лет скитаний еврейского народа по пустыне. В нынешнем году мы празднуем сорокалетие независимого существования Государства Израиль. В жизни раввина Розена сошлись сорок лет извечных наших тревог и испытаний и – сорок лет бурного трепета крыльев новой истории.

Д-р Мозес Розен одарен глубокой мудростью и даром ясновидения, и это позволяет ему, сочетая мужество с осмотрительностью, бдительно хранить честь и достоинство нашего народа, противостоять любым угрозам ему, особенно угрозам антисемитского характера.

Блистательный интеллект облегчает ему выполнение этой трудной и сложной миссии, помогает ему поддерживать отношения доброго сотрудничества с руководством страны, где он живет и где уже несколько веков обретается его община. В лице д-ра Розена мы видим чудесный синтез, напоминающий нам о достопамятных еврейских лидерах прошлого – экзилархах, рейш-галута[13], – которые в разные эпохи хранили наш народ своим духом и мудростью.

Почти все мы, здесь присутствующие, бывали в Румынии, входили в кабинет главного раввина Розена и в синагогу, где он отправляет богослужения. Мы встречались с его прихожанами и чувствовали их несказанную любовь к Сиону, их безграничную преданность еврейству. Мы слышали дивные песни Сиона в исполнении мальчиков и девочек, детей и подростков, принадлежащих к еврейской общине Румынии, мы видели, как тянутся они к своему главному раввину, как трепетно воспринимают каждое его слово о народе Израиле и Земле Израиля. Думаю, что такое не забывается. В моей жизни и в жизни ряда других израильтян это было одним из сильнейших переживаний.

От имени правительства Государства Израиль я сердечно поздравляю господина главного раввина д-ра Мозеса Розена и желаю ему долгих лет жизни и здоровья, долгих лет успешной и плодотворной деятельности на благо его общины, всего еврейского народа и Страны Израиля".

А вот речь Шимона Переса:

"Мы переживаем сейчас особый исторический момент, выявляющий огромную роль 400 тысяч румынских евреев, прибывших в Израиль. Их история – это история существования и развития самого нашего государства.

Я не могу себе представить, как выглядел бы Израиль без румынской алии. Это действительно замечательная алия. Я однажды уже говорил, что румынская алия вошла в жизнь нашей страны, как входит иногда в зал театра новый зритель – тихо, на цыпочках, чтобы не нашуметь... Он старается никого не потревожить, никого не поднять с места... его почти не замечаешь, а через минуту он уже становится неотъемлемой частью не только публики, но и самого спектакля. Такова румынская алия. Я думаю, что со времен Эзры и Неемии[14] наша история не знала столь крупных сионистских свершений, как приезд румынской алии, центральную роль в котором сыграл раввин Розен. Применительно к нему невозможно употребить речение: "И будет тебе священником". Надо сказать иначе: "И сотворишь себе народ". Да, обычно община создает для себя священника. Здесь перед нами – раввин, который создал общину в самых неблагоприятных для этого обстоятельствах.

Действительно, д-р Розен был избран на свой пост в исключительно опасный и трудный период. Произошла "половина чуда": половина румынских евреев погибла в огне Катастрофы, а другая половина – 400 тысяч спасшихся – превратились в серьезную проблему.

Я бывал в Венгрии и знаю, что там в ходу совсем другие цифры. 600 тысяч евреев были уничтожены и только 100 тысяч уцелели. Но у этих 100 тысяч оставшихся в Венгрии не было даже и подобия той еврейской жизни, какую сумел организовать д-р Розен для евреев Румынии. К огромному сожалению, должен сказать, что большинство выживших венгерских евреев ассимилировались, исчезла сама еврейская община, словно ее никогда и не было. Может быть, где-то там и тлеет еще какая-нибудь еврейская искорка, как тлеет она, мы надеемся, в Советском Союзе.

Как нужно было вести себя в тех драматических обстоятельствах, в которых оказался молодой лидер румынских евреев? Он дал нам свидетельства своей необычайной мудрости и огромной смелости. Он научился жить под двойным гнетом – под гнетом официального режима и давлением общества. Он научился достигать пределов возможного, не переходя их; он всегда умел ощутить границу и остановиться перед ней; он неизменно находил нужное слово и был человеком, который умеет и ободрить, и утешить, и, если нужно, поставить на своем; он умел вовремя сказать и вовремя промолчать; он сумел быть, с одной стороны, евреем для себя, с другой – евреем среди коммунистов, раввином и депутатом парламента в уникальной по-своему стране.

Раввин Розен успешно преодолел все препятствия. Он прошел через множество испытаний, и ни одно из них не сломило его – всякий раз он выходил победителем. Это был знаменосец без знамени, ибо знамя в течение нескольких десятилетий публично поднять над собой было невозможно. Но сейчас, по завершении определенного исторического этапа, мы глазами сердца видим это знамя в его руках, и нам становится понятен долгий и трудный путь, по которому он его пронес.

И я, и г-н Шамир дважды посещали Румынию. Не помню, были ли в моей жизни другие такие волнующие минуты, как те, которые я пережил в заполненной до отказа бухарестской синагоге, где детский хор исполнял еврейские песни, сохранившиеся в изначальной народной версии; каждый, кто бывал в этой синагоге, испытывал чувство, будто перенесся в другой мир.

Потом мы посещали синагоги, превращенные в музеи, посещали кладбища еврейских мучеников (вся Европа – огромное еврейское кладбище), мы видели камни над могилами молодых людей, не ставших ни взрослыми, ни стариками, мертвых, над которыми никто не прочитал "Кадиш", – все это забыть невозможно.

Благословенна ваша жизнь, господин главный раввин, и жизнь вашей супруги. То, что вы совершили, вызывает восхищение как еврейского народа, так и неевреев. Мы желаем вам, чтобы и впредь вы несли людям мудрое слово Торы, несли историческую миссию нашего народа. Будьте благословенны и вы, и Сион!"

Послание Хаима Герцога, президента Государства Израиль:

"Высокочтимый господин Розен, мне очень жаль, что я не смогу присутствовать на торжестве, отражающем высокую оценку многими замечательными лицами и организациями Ваших благословенных сорокалетних трудов в должности главного раввина еврейской общины Румынии.

"Джойнт", Всемирный еврейский конгресс и мы здесь, в Израиле, прекрасно знаем: Вы достигли в своей стране того, чего достичь, казалось, было совершенно невозможно. Вы подняли из руин еврейскую общину, практически уничтоженную в годы второй мировой войны. В исключительно сложных и трудных условиях Вы сумели поддержать священный огонь в душе румынского еврейства, позаботились о его духовном и физическом благополучии, наладили его тесные связи с Израилем.

Я и народ Израиля желаем Вам многих лет плодотворного труда, здоровья и личного счастья, желаем успешного продолжения Вашей чрезвычайно полезной и неповторимой в истории нашего народа деятельности".

Телеграмма Рональда Рейгана:

"Я счастлив, пользуясь поводом, от всего сердца поздравить Вас по случаю пятидесятилетия Вашей раввинской деятельности и сорокалетия Ваших трудов на посту главного раввина Румынии.

Все эти сорок лет Вы мудро и мужественно руководили Вашей общиной и заслужили восхищение Ваших соотечественников и зарубежной общественности. Мы в Соединенных Штатах особенно высоко ценим Ваш вклад в достижение взаимопонимания между нашими народами.

Мазаль тов, господин главный раввин! Примите наилучшие пожелания здоровья и счастья. Я надеюсь, что Ваш труд для общего блага продлится еще много лет".

Из выступления Эдгара Бронфмана, президента ВЕКа:

"От библейского героя Моше-рабейну до Моше Розена не было другого Моше, который достиг бы таких вершин.

В отличие, однако, от великого библейского Моше, которому, хотя он и привел евреев в Эрец-Исраэль, не дано было войти в Землю Обетованную, вы, господин главный раввин, после того как в течение сорока лет направляли и организовывали алию почти 400 тысяч евреев, получили и сами возможность бывать в Израиле. Вы приезжали и продолжаете приезжать сюда, но каждый раз возвращаетесь в Румынию снова и снова, заботясь об оставшихся там людях вашей общины, ибо не хотите оставлять свою паству без пастыря..."

Шломо Горен, главный ашкеназский раввин Израиля, выступает в Хоральной синагоге в честь 30-летия моего избрания главным раввином Румынии

Из выступления Шломо Горена, главного раввина Израиля:

«В последние годы я имел повод и привилегию довольно близко познакомиться с господином главным раввином Румынии д-ром Мозесом Розеном. Теперь мы с ним соседи в Тель-Авиве, и он регулярно творит молитвы в нашей синагоге. Я научился не только общаться с ним, но и ценить его.

Когда я вижу раввина Розена, в моей душе звучат многие молитвы к Господу, Богу нашему. Одна из них – та молитва, которую произносишь, когда видишь живое чудо. В Мозесе Розене воплощено чудо еврейской диаспоры в коммунистических странах, чудо самопожертвования, жертвенной силы. Его жизнь представляет собой великую тайну: как сумел он невредимо пройти сквозь все опасности и ловушки, поджидавшие его на жизненном пути?

Ответ таков: его вели, им руководили мудрость и мужество. Он в моих глазах – настоящий раввин. Все другие стремятся увеличить число своих прихожан; он, однако, вложил все свои силы, весь свой талант, всю убедительность своего слова в то, чтобы привести свою общину на родину всех евреев – в Израиль.

Поэтому я испытываю к нему огромное, не выразимое словами уважение. Поэтому я счастлив тем, что каждый шабат он гостит за моим столом, и всякий раз, когда мы встречаемся, моя любовь и уважение к нему возрастают.

Здесь, в Израиле, 400 тысяч румынских евреев живут волею Бога и благодаря усилиям раввина Розена; здесь, с течением дней, и сам он завершит свой неустанный труд на службе Земле Израиля, Торе Израиля и народу Израиля!"

Но ничто не увенчает рассказ об этой необыкновенной жизни лучше, чем сам юбиляр – собственными словами:

"Се книга жизни человеческой" – эти слова из Торы представляют нам жизнь человека подобной книге. Когда человек рождается на свет, все страницы его книги девственно белы и неисписанность их полна тайны. Что же в ней будет написано? День за днем, год за годом рука судьбы не устает выводить все новые и новые строки на этих листах. Они рассказывают о его удачах и ошибках, о сбывшихся и несбывшихся мечтах и надеждах, о его стремлениях и идеалах. Страницы заполняются одна за другой, покуда не приходит последний час, минута, когда надо оглянуться назад, время итогов и выводов, пора, когда сбывается слово Торы: "И были вписаны в Книгу все слова до конца", момент экзамена жизни во всей ее целостности, когда даешь Богу и людям окончательный отчет.

Сегодня в этом удивительном и волнующем собрании я чувствую себя так, словно призван дать вам отчет о последних сорока годах моей жизни, с того дня, как на мои плечи легло бремя судьбы моих братьев и сестер – румынских евреев. Это действительно был драматический момент. Книга нашей коллективной жизни еще не написалась, но ее переплет... он алел кровью погибших, а от тайны белых страниц веяло ужасом и отчаянием. Половина нашей общины погибла в Катастрофе, а другая половина была, "как уголек, выхваченный из огня": это были евреи, прошедшие через смертные муки, уставшие жить, со скорбными душами, с погасшими глазами. Как слепцы, бродили они по краю небытия, и страх смерти, от которой они чудом спаслись, стоял за их спиной, а впереди ждал едва ли не горший страх – страх неведомого. На всех горизонтах, куда ни взгляни, клубились черные тучи.

Год, когда я сел в кресло главного раввина, был годом возрождения Государства Израиль, и в то же время это был вершинный год "холодной войны", год жестокой антисионистской кампании, развязанной печальной памяти Демократическим еврейским комитетом.

Я был молод и неопытен. И, как сказано в Псалмах, "встретили меня теснота и скорбь". Бесчисленные опасности со всех сторон подстерегали меня. "Объяла меня пустыня", сказано там же, и не только мою паству, но, повторю, и меня самого. И, устрашенный своим одиночеством, я стоял перед бездушной машиной ДЕКа, лозунг и задача которой состояли в том, "чтобы само имя Израиля никогда больше не звучало". Признаюсь, нередко мне самому будущее казалось лишенным перспективы. Что может сделать один человек против беспощадной подавляющей силы?

Рабби Самсон Рафаэль Гирш, да будет его память благословенна, вот как растолковывал библейский стих "Господь испытывал Авраама":

"Испытание" и "возвышение" звучат на иврите одинаково. В области физики первое испытание встречает сопротивление. Но по мере того как давление растет, сопротивление ослабевает и дело кончается разрушением.

В области духа все иначе. Первое испытание – самое трудное. И если ты благополучно справился с ним, твоя способность к сопротивлению раз от разу возрастает. И чем больше испытаний, тем больше ресурсы сопротивления. Чем больше испытаний, тем выше душа. Авраама испытания закалили, укрепили его мужество, распрямили его позвоночник, превратили его в скалу, сокрушить которую не способна была ни одна сила в мире".

Эти слова нашего великого книжника часто звучали в моей душе. Мне пришлось противостоять бесчисленным испытаниям, и я не поверил бы, что сумею справиться даже с самым малым из них. Но по мере того как они умножались, они укрепляли и закаляли меня, и все глубже становилось чувство лежащей на мне ответственности. Вместе с испытаниями и вопреки им росла сила моего сопротивления.

"Er wachst mit seinen hoheren Zielen" – "Он растет вместе со своими высокими целями" – так определяет Гете простого человека, который становится носителем высокого идеала, носителем знамени, которое, есть у него силы или нет, а надо нести. Невольно преображается этот человек, разгибается его согнутая спина. Свершения, о которых он и мечтать не смел, становятся реальностью. Неведомые источники моральной силы открываются в глубинах его души, а он и вообразить не мог, что таится в нем такая сила.

Если я действительно что-то дельное совершил за эти годы и если итог моей жизни можно считать положительным, – как говорилось здесь сегодня, – то прежде всего я обязан возблагодарить за это безграничной благодарностью Всемогущего Бога, Господа нашего, который удостоил меня в эту эпоху вести за собой людей в Святую Землю и который дал мне силы, чтобы справиться со своей миссией и дожить до нынешнего счастливого часа, когда моя "старость может не стыдиться молодости", как говорится в Талмуде, в трактате "Суккот", когда она может гордиться каждой буквой, записанной в книге ее жизни.

Далее должен я поблагодарить верного друга моей жизни – мою дорогую Амалию, да будет она благословенна, эту истинную героиню в полном смысле слова. Чтобы выразить ей мою признательность, не хватит никаких алфавитов в мире. Она всегда была одесную меня на пути, пройденном нами вместе, она укрепляла мою душу и вдохновляла мой дух, она поддерживала мои шаги в юдоли скорби, в ущельях, полных опасностей. Бесконечна моя благодарность ей, ибо без нее я никогда не исполнил бы то, что было дано мне исполнить.

В эти торжественные минуты да будет мне позволено с любовью и нежностью вспомнить моих дорогих родителей – ученейшего среди ученых гаона Авраама Лейба Розена и ребицу Таубе, да покоятся они оба в райском саду, ибо свою душевную чистоту, свою мудрость небесную и житейскую, свою твердость и честность щедро дарили они мне, и я поднял столько, сколько смог унести. И да будет благословенна память моих предков, праведников, блестящих еврейских мудрецов – сияние их духа всегда озаряет мне дорогу во мраке земных путей.

Слово теплой благодарности обращаю я к моим соратникам по руководству Федерацией еврейских общин Румынии и к каждому из руководителей и работников отдельных общин и наших культовых и культурных учреждений, ко всем тем, чья преданность и самопожертвование, чья неоценимая поддержка достойны восхищения и глубочайшего уважения. Они дороги и святы для меня. Я хочу подчеркнуть здесь неотъемлемо принадлежащую им долю в наших общих успехах.

Позвольте мне также обратиться мыслью к правительству Румынии и выразить ему благодарность за все доброе, что оно сделало для нас, за широкие возможности, которые оно нам предоставило, за то, что мы можем без опаски оставаться верными нашей святой Торе, трудиться в наших конфессиональных организациях, воспитывать наших детей в духе иудаизма и, одним словом, спокойно и гордо чувствовать себя евреями во всем, с нашей неизменной любовью к Сиону и Иерусалиму и с нашей верностью и преданностью нашей родине – Румынии.

Я благодарю румынское правительство за добрые его отношения с Государством Израиль, за то, что Румыния оказалась единственной социалистической страной, которая не проголосовала в ООН за определение сионизма – этой благороднейшей идеи возрождения еврейского народа и еврейской страны – как расистской идеологии. Я благодарен Румынии за те усилия, которые она приложила и продолжает прилагать ради достижения мира между Израилем и его соседями.

Наконец, я хочу поблагодарить от всего сердца, от своего имени и от имени моей жены, господина премьер-министра Израиля Ицхака Шамира, его заместителя и министра иностранных дел Шимона Переса за то, что они почтили это собрание своим присутствием, и за прекрасные слова, произнесенные ими здесь. Хочу поблагодарить господина Шломо Горена, главного раввина Израиля, за его доброту и мудрость, обращенные ко мне в этот вечер, хочу поблагодарить господ раввинов, мудрецов и ученых, которые соблаговолили прийти сюда и участвовать в нынешнем торжестве.

К инициаторам и хозяевам, пригласившим нас за этот стол, – Американскому распределительному комитету "Джойнт", Дому диаспоры, персонально Нахуму Гольдману и Всемирному еврейскому конгрессу, – а также к Федерации еврейских общин Румынии обращаем мы нашу признательность за этот незабываемый вечер.

Еще одна светлая страница прибавилась сегодня в книге нашей жизни.

Всем спасибо!»

Примечания

[1] Объединенный еврейский призыв (United Jewish Appeal, Магбит) - американская общественная еврейская благотворительная организация, основанная в 1939 г. как прямая реакция на "Хрустальную ночь" в гитлеровской Германии. Этой организацией был создан централизованный фонд помощи пострадавшим евреям. В дальнейшем, на протяжении последующих десятилетий, Магбит оказал значительное финансовое содействие развитию и укреплению Государства Израиль.

[2] Этот монолог заставляет задуматься и нас. Румынский министр делал хорошую мину при плохой игре. В течение многих столетий, но особенно в 50-80-х годах ХХ века евреи представляли собой именно товар, предмет торга, своего рода валюту, курс которой то поднимался, то падал в зависимости от конъюнктуры на мировом рынке. В этом хорошо отдают себе отчет все три собеседника: Розен, Шиндлер и Штефан Андрей. Точно так же торговал евреями и Советский Союз, когда обострилась в нем экономическая ситуация. Точно так же в конце Второй мировой войны Адольф Эйхман на тайных переговорах с союзниками пытался продать из-под полы миллион венгерских евреев за армейские грузовики. Но – не сторговались, не сошлись в цене...

[3] Экуменизм – движение за объединение христианских церквей, ставящее своей целью достижение вероисповедного единства всех христиан. В более широком смысле – движение за доброжелательный диалог между представителями разных вероисповеданий.

[4] Fait accompli (фр.) – совершившийся факт.

[5] Имеется в виду "Сефер hа-масса'от" ("Книга путешествий" еврейского путешественника Биньямина из Туделы, написанная на основе его многолетних странствий по Европе и Ближнему Востоку в начале второй половины XII века.

[6] Визель Эли (р.1928) – писатель; пишет в основном по-французски. В юношеском возрасте прошел через нацистские лагеря Биркенау, Освенцим и Бухенвальд. Большая часть его произведений посвящена Катастрофе. Почти все его книги переведены на иврит и ряд европейских языков, в последнее время – и на русский. Живет в США. Его литературная и общественная деятельность была отмечена в 1985 г. медалью конгресса США. В 1986 г. Э.Визель был удостоен Нобелевской премии мира.

Книга "Евреи молчания" (или "Безмолвные евреи"), о которой говорит собеседник М.Розена, написана Визелем в 1966 г. Она приобрела широкую известность в мире и вызвала многочисленные, в том числе полемические, отклики среди евреев СССР: "Евреи перестают молчать!"

[7] К сожалению, о "Панове и остальных" современные израильские энциклопедии никаких сведений не дают - может быть, именно потому, что, эмигрировав из СССР, они живут не в Израиле. (Я полагаю, что автор не имеет в виду Валерия Панова, замечательного израильского, бывшего советского, танцовщика и балетмейстера.)

[8] Возможно, М.Розену было виднее, но представляется, что все израильские правительства не только не придерживались жесткой линии по отношению к СССР, но и всячески перед ним заискивали, несмотря на его очевидную враждебность к Израилю. Такое поведение мотивировалось стремлением "не разозлить медведя", не "сделать хуже" советским евреям, не перекрыть окончательно тонкий ручеек алии. О разумности и обоснованности этой линии спорят поныне.

[9] Данная глава книги М.Розена была написана в 1986 году. С тех пор положение в бывшем Советском Союзе, а затем России и других республиках СНГ радикально изменилось как относительно еврейской эмиграции, так и касательно членства в международных еврейских организациях. Тем не менее, поскольку автор не счел нужным вносить исправления в эту главу для издания 1989 года, она так же, без изменений и оговорок, переведена на русский язык. В конце концов, это – документ времени.

[10] Глава представляет собой эпилог книги, написанный журналистом Джозефом Финкльстоуном.

[11]  Урбах Эфраим Элимелех (1912-1991) – израильский исследователь Талмуда и раввинистической литературы, видный ученый и общественный деятель. В 1973 г. некоторые партии предлагали его кандидатуру на пост президента Израиля.

[12]  Бург Йосеф (р. 1909-2009) – израильский политический и государственный деятель. В 1970-1988 гг. – лидер Национальной религиозной партии; не раз занимал министерские посты.

[13] Экзилархи – руководители еврейских общин в Вавилонии после разрушения Второго храма римлянами. Некоторые из них носили титул "рейш-галута" – "глава изгнанных".

[14] Эзра (Ездра) и Неемия (Неhемия) – крупнейшие реформаторы еврейской жизни после возвращения из вавилонского плена. В 458 г. до н.э. священник Эзра с большим числом переселенцев вернулся в Иерусалим и занялся "очищением нравов". Ему приписывается собирание и соединение в единое целое священных книг. Народ называл его впоследствии вторым Моисеем.

Неемия – соратник Эзры, еврейский наместник Иудеи под властью Персии, провел ряд крупных социальных реформ. Деятельность Эзры и Неемии заложила основы социальной, религиозной, экономической и государственной жизни возрожденной Иудеи персидского периода.

___
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #8(167) август 2013 —berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=167
Адрес оригинальной публикации — http://www.berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer8/Rozen1.php