מענטש טראַכט - גאָט לאַכט
Беспросветное небо, звёзды скрылись под одеялом, сотканным злыми духами. Луна. Мертвенно-бледный эмбрион, лучащийся идеальным внутренним светом. Фигурки, созданные людьми, которые похоронены тут же. Нагромождения тел, слой земли, слой тел, слой земли, слой тел. Слой земли. Самое старое еврейское кладбище мира. Некоторые надгробия затеряны глубоко под землёй, их обладатели – ещё глубже. Нужно уважать традиции. Вчера приносили нового, где он сейчас? В Аду или Раю? Смотря на тёмное небо, можно с уверенностью сказать, что нет ни Рая, ни Ада. Оно на земле. Оно просто ещё не проснулось.
Рувин стоял над могилой своего сына, укутанный в талес, сделанный из шерсти Ос, которую когда-то еще, будучи совсем юным, стриг Ян. Капли падают рядом с мраморной стелой, это его слёзы. Ос уже нет несколько лет, его сына нет несколько недель, Рувин – жив, старик, покрытый морщинами. Суэва умерла, после родов.
Младенец, весь в крови, пытается открыть рот, пытается кричать. В его чёрных глазах – смерть его матери. В глазах отца – обмен. Бог ничего не забрал, всё осталось по-прежнему, всё на своих местах. Тельце Яна послушно, Бог наградил его, ничего не забрал. Они одной крови, что Суэва, что Ян. Они даже были похожи между собой. Они даже были чем-то схожи в поведении.
Рувин избивал свою жену, даже во время её беременности. Он обращался с ней, как с неодушевлённым предметом. Она плакала в ванной. А он, лежал посередине двуспальной кровати и смотрел на комод, который стоял справа. Он слышал шелест, но ничего не видел, и когда шуршания становились несносны, он включал ночник. Комната наполнялась светом, тёмно-рыжие насекомые разбегались в панике. Он бил их, бил их всем, что попадало под руку. После себя они оставляли рыжеватый фарш покрытый детскими слюнями, но это только в том случае, если его грозные удары достигали цели. Он ел их, перемалывал маленькие разбитые панцири своими огромными зубами. Если он наедался – засыпал, если же нет, он шёл к ней.
Рувина тошнит прямо на могилу. Ноги подкашиваются, и он падает на колени, в лужу. В то, что не смог сдержать в себе. Нет, скорее всего, в то, что не смогло стать его частью. Ничего плохого. На кладбищенской земле всюду можно увидеть погадки.
Она прижималась к кафельной плитке, старая потаскуха, терпела удары наотмашь, оставляя кровавые следы на ослепительно-чистом кафеле. Потом он прислонял её голову к своей груди. Ласкал, слизывал солёные росинки с её щёк. Зондировал её рот своим языком. Из его десен сочился гной и чуть-чуть крови, но она, казалось бы, не замечала этого. Он поднимался с колен, она тоже хотела встать. Он препятствовал ей. Держал за волосы и заставлял ублажать себя. Пятна на её шее. Он знал, что каковы бы не были его действия, она поймёт, простит и поддержит.
Рувин один, посреди бездны. На небесном полотне не видно звёзд, он плачет. Все звёзды уже упали. Они здесь под землёй, срослись между собой.
- Мы – последние, - говорит старик, упёршись взглядом в эпитафию, - Зильберы, Шагалы, Галеви и прочие… Шмак.
Полился дождь. Рувин нёс маленький свёрток домой. По ночам он всё так же следил за ними, слушал, как они передвигаются, но уже не трогал. Не бил. Рядом спал маленький Ян. Он для Рувина стал всем. Он кормил и поил его, одевал и умывал, в то время, как в тишине ночи они сводили его с ума. Рувин начал понимать, что что-то не в порядке. Что-то не так с мальчиком. Его глаза. Дьявольский блеск, вот, вот что с ними было не так. Он начал пороть ремнём своего сына, который в свою очередь, как и мать, прятался в ванной. Так было не всегда, Днём всё было по-другому.
В праздник Рош Ха-Шана, Ян принёс Рувиму талес. Подарок. Рувину никто и никогда ничего не дарил, Рувин долго лил слёзы, голову мальчика он укутал в полиэтилен и целовал, целовал, наивно полагая, что его поцелуи достигнут цели сквозь плёнку. Талес висел на крючке в ванной комнате. Ванна была наполовину заполнена или пуста. Окрашенная в бардовый цвет вода. Два тела – скульптура, порождение больного мазохистского воображения Бога, принявшего облик усатого сома. Вся комната проваливается в его бездонный рот, летит в никуда по спирали. Склизкие кишки. Рувин грыз их и лил слёзы. Они были вместе, долгое время. Прошло, наверное, несколько недель. Рувин выел все внутренности Яна, они были вдвоём, говорили, плавали, плескались как дети в мутной вонючей жиже. Отец любил сына, а сын любил отца. И отец выполнил его просьбу, захоронил прах Яна.
Рувин чувствует движение под собой. Сильное, как будто надвигается землетрясение. Человеческие тела, руки, головы и ноги, выбираются из земли, они все связаны одной системой. Огромное сферическое чудовище предстаёт перед Рувином. Оно сплошь состоит из частей тел, сплетённых вместе жировоском. Оно пришло за ним. В самом центре его с завязанным на голове пакетом тело Яна. Он пришёл.
Пора бежать. Рувин оборачивается, но они повсюду. Старческое сердце ускоряет свой ход, израсходует драгоценные запасы в считанные секунды и падает куда-то вниз подхватываемое мыльными руками, разрываемое на части, безнадёжно сопротивляющееся. Пытаясь отбиться от чужих конечностей сузившимися капиллярами, оно летит навстречу Яну. Который проглатывает его своим развороченным животом.
Задача господа выполнена, сын и отец снова вместе.
