1. Два мячика
Гэти Бэкфорд жила в Америке в малюсеньком поселке в ста милях от Филадельфии. Детство ее прошло в постах и молениях, поскольку Джеймс Бэкфорд, ее отец, был местным священником. Днем она сидела рядом с матерью за прялкой или за вязаньем шалей и теплых жилетов, вечером мать учила ее доить коров и коз; женщины вдыхали привычный запах навоза, степных трав и пыли, затем ужинали, молились и укладывались спать.
Не раз ночью Гэти слышала где-то за поселком бешеный топот копыт, крики и стрельбу. Однажды ночью она выскользнула из своей кроватки и, прижимаясь к плетню, добралась до поляны, служившей обитателям поселка площадью. Там копошились люди в белых балахонах с прорезями для глаз. Они зажигали огромные деревянные кресты и в отблесках пламени надевали неграм, стоявшим на скамье, рогожные мешки на головы и петли на шеи, выбивая после этого из-под их ног скамейку.
Гэти с рыданиями кинулась домой и уже улеглась в свою постель, когда в дом вошел отец и сунул свернутый белый балахон за мучной ларь. Гэти забила дрожь. «Неужели и отец был там? А как же его ежедневные обращения к богу? Или у негров какой-то другой бог?..»
Она знала только свой дом, радовалась, когда ей поручали крутить маслобойку. Когда масло еще не сбилось — в зеленоватой жидкости плавали золотистые комочки; было так приятно зачерпнуть и выпить кружку-другую пахты с этими комочками. Других радостей у нее почти и не было. Она была здоровой девочкой, которой нередко мечталось о какой-то иной жизни…
Дни шли, Гэти подрастала в пасторском доме, стоявшем на отшибе. Единственным парнем, которого она видела более или менее близко, был пастух Том Хаксли. Он был худ, оборван, тело его было коричневым от ветров и пыли. У него были голубые глаза, рыжеватые волосы и тяжелый подбородок. Гэти иногда спрашивала — не скучно ли ему одному в степи? Он только смеялся в ответ.
Родители Тома погибли при переправе через реку, когда рухнул мост. Тому было тогда четырнадцать, ему повезло — его куртка зацепилась за перила моста. Потом его спасли какие-то негры — они растянули внизу между двумя лодками рыболовную сеть и крикнули Тому, чтобы прыгал, поймав его в эту сеть, как огромную рыбу. С тех пор у него осталось теплое чувство к неграм, которых многие почему-то недолюбливали или даже ненавидели. В этих краях постоянно случались ожесточенные стычки вооруженных белых людей: одни были за избавление негров из рабства, другие же — наоборот. Тому Хаксли было плевать на тех и на других.
От родителей у Тома ничего не осталось, кроме воспоминаний. Отец был мелким торговцем, но ему не повезло в одном штате, семья как раз переезжала в другой, когда случилась эта катастрофа на мосту. Вся выручка за проданный дом и за мелочную лавку исчезла вместе с каретой, матерью и отцом в водах быстрой и глубокой реки. Отец часто говорил, что нужно гордиться своей принадлежностью к англосаксам, завоевавшим большую часть мира. В подпитии отец нередко напевал: «Правь, Британия, морями!» Но что было Тому толку с этих завоеванных Британией морей…
Том немало поголодал после гибели родителей, пока один фермер не сжалился над ним и не нанял пасти овец за небольшую плату. Да еще все время ругался:
— Ты не умеешь сидеть на лошади, ты мне ее погубишь! Смотри, потеряешь хоть одну овцу — задушу и закопаю в степи!
Чем старше становился Том, тем сильнее росло в нем стремление как-то изменить свою жизнь. В двадцать лет мечта о переменах стала жгучей до боли.
Однажды Томас обратился к пастору:
— Тут дело такое — в Филадельфии на площади натянули шатер. Цирк-шапито. Клоуны, чудеса всякие…
— Подлинные чудеса все у Господа! — отвечал пастор.
— Вот я и говорю, — не сдавался Том. — Девчонка засохнет без развлечений, от веселого смеха всегда польза здоровью.
— За билеты ты заплатишь сам, и поздно не задерживайтесь.
— Не волнуйтесь, вернемся засветло. Она еще слишком молода, чтобы строить шуры-муры…
— Иди… И помни: если что, будешь дрыгать ногами на виселице не хуже любого клоуна!
— Мне два раза повторять не надо! — сказал Том. — Когда всю жизнь проводишь в степи с овцами, то становишься умнее любого философа.
Ближе к вечеру Томас надел единственный свой костюм горохового цвета, мать обрядила Гэти в новое платьице и кружевную шляпку, они дождались вечернего дилижанса и покатили за развлечениями.
У главного входа в цирк шипели огромные калильные фонари. Все стены округлого здания пестрели словом «Барнум».
Финеас-Тейлор Барнум был известным американским антрепренером, владея собранием всевозможных редкостей. Он показывал старую негритянку — мнимую кормилицу Джорджа Вашингтона, демонстрировал морскую женщину-сирену, изображал охоту индейцев за буйволами… В его цирке можно было увидеть и карликов, и великанов. Сам он, разумеется, не ездил в провинцию, зато каждый бродячий цирк спешил заявить о своем родстве с великим человеком. Вот и здесь владельцем цирка был якобы племянник Барнума. Жители Филадельфии, разумеется, не могли знать, сколько мнимых племянников, сыновей и дочерей великого профессора Барнума кочует теперь по всей Америке, а также по европейским и азиатским городам и весям. Да и какая разница… Цирк есть цирк!
Вот уже заняты места, потихоньку затихает говор, шум… Чей-то последний взвизг:
— Снимите шляпу, мне не видно!..
Гэти и Том — в первом ряду, им все видно. Когда выбежали на арену львы, стало не на шутку страшно. Решетка, отделявшая барьер, была невысокой. Вдруг укротитель сунул голову льву в пасть!.. Лев потом долго отплевывался — очевидно, укротитель смазал прическу сапожной мазью, чтобы лев сдуру не вздумал откусить ему голову. Лев лениво почесывался — дескать, не очень-то и хотелось откусывать, больно надо!
— А ты, Том, ты смог бы так? — зашептала ковбою на ухо Гэти.
— Да ты не верь, тут больше глаза отводят.
Но Гэти заворожила сказка в железной клетке — хищники на задних лапах.
Было еще много всего, чудеса крутились калейдоскопом… Когда они вышли на свежий вечерний воздух, Том подумал, что теперь начинается главное чудо. Два упругих мячика за пазухой у Гэти — это высшее чудо из чудес! Это без подделки, взаправду. Еще год или два назад этих шариков не было… А черные глаза с лукавыми искорками смеялись, и так было привлекательно ее лицо — жгуче-черные глаза на фоне льняных волос…
Подошли к остановке, Гэти шепнула:
— Не надо! Кто-нибудь увидит!
Получается, если никто не увидит, то она не против...
— Том! Я сегодня не усну! А как это у них получалось, что летали с качалки на качалку под самым куполом, а потом один вроде бы промахнулся, сорвался, полетел вниз, до земли не долетел и полетел обратно?!
— Фокус! Обман зрения! Канат у него к поясу был привязан, но это не каждый мог разглядеть.
— Но как это?
— Нет, ты лучше скажи, я тебе нравлюсь?..
— Нет, ты про прыгуна скажи!
— Я тебе вот что скажу. Я сам мог бы вытворять что-нибудь такое, если бы немножко подучиться. Что ты тут увидишь, в доме твоего отца… Он днем молится, а ночью с приятелями чертовщиной занимается! Года через два тебя выдадут замуж за такого же святошу, может, в еще более глухой поселок. И будешь ты всю жизнь возиться в навозе. А я тебе предлагаю сбежать со мной в Европу. Ты увидишь Париж и другие города, сама станешь артисткой. Ты будешь танцевать, научишься крутить тарелки на тростинках… Ты красивая, тебе будут много хлопать, тебя станут рисовать на афишах. Ты получишь уроки пения и танца, станешь артисткой, тебя узнает мир! Я скоро возьму у своего скупца расчет, а ты потихоньку увяжи в узелок все памятное. А то, что тебе надо, купим на корабле.
— Боюсь…
— Думай! Это называется — шанс. Я ведь могу найти и другую девчонку. Чего бояться? Я перед тобой распахиваю весь мир. На первых порах я смогу в европейских цирках изображать самого себя. Я ведь ковбой... Скакать на лошади и палить из кольта — тоже работа. Европейцам придется по нраву это зрелище. Я уже накупил холостых патронов, забью в них больше пороха, чтобы оглушительно было! И не бойся, поедем как будто на новые гастроли цирка. Я сумею так запутать следы, что господин пастор ничего не сможет узнать даже у своего бога.
Выполнить задуманное удалось ровно чрез год. Как и предполагалось, они отпросились с Гэти в цирк, но покатили на дилижансе совсем в другое место…
На огромном корабле нельзя было не почувствовать всего величия мира. Хотя плыли они не наверху в отдельных каютах, как некоторые богачи, но из своего трюмного помещения часто поднимались на верхние палубы, где их глазам являлось великолепие океана, его бесконечная волнующаяся стихия.
Корабль был трехмачтовый. Паруса выгибали свои мощные груди, ветер свистел в снастях. Матросы окатывали палубу морской водой и терли веревочными швабрами. Пахло смолой, паклей и морскими брызгами. По вечерам в океане было видно какое-то особенное свечение, мелькали стаи рыбешек.
Спускаясь в трюм, где были построены из толстого теса стеллажи с перегородками, они все равно ощущали мощное дыхание океана. Волны глухо били в борт судна, под эту музыку стихии они все крепче прижимались друг к другу, и губы их невольно сливались в поцелуе. Именно ощущение грандиозности стихии в одну из ночей заставило Гэти сдать Тому свою маленькую крепость.
Снова и снова они поднимались подышать соленым свежим ветром океана и каждую ночь, спускаясь в трюм, тонули в пучине юной страсти. Гэти уже было совершенно безразлично, что будет потом — сейчас было так хорошо, что лучше некуда, чего же еще желать…
Казалось, пути не будет конца, но все чаще на горизонте показывались то скалистые, то равнинные берега… И вот зазвучало в разных уголках корабля: «Марсель, Марсель!» Они вышли на палубу и увидели на берегу белый красивый город и корабли у причалов.
2. Еще один «Барнум»
Они сошли по сходням легко, так как при них не было ни чемодана, ни узелка.
У первого встречного мальчишки Том узнал, где в Марселе расположился цирк, и они отправились на окраину города. Каково же было удивление Тома, когда он увидел, что и здесь по фасаду круглого здания были вкривь и вкось разбросано «Барнум!», «Барнум!», «Барнум!». «Еще один родственник профессора Барнума!» — подумал Том.
Цирк был закрыт, к нему примыкал поезд из разноцветных кибиток. Том осведомился в одной из кибиток, где же находится господин директор цирка. Ему показали. Директорский фургончик ничем не отличался от всех прочих. Том постучал, его пригласили войти. Том и Гэти вошли внутрь походного жилища. Там на сундуке восседал седоусый старик в грязных кальсонах, а возле него на маленькой скамеечке примостилась старушка.
Том понимал, что только на арене артисты цирка сверкают фальшивыми брильянтами и золотыми галунами, потому очень красивы, а в быту они могут быть одеты… как этот старикан.
— Кто вы такие? — спросил старик по-французски. Но Том его понял и сказал:
— Мы только что прибыли на корабле из Америки, хотим устроиться на работу в ваш цирк. Но французским мы владеем не очень, я лично могу говорить только «мерси» и «оревуар»…
— Ясно! — гаркнул старик. — Ваше счастье, что говорю на всех языках мира. Теперь скажите, какого черта вы сбежали из Нового света, из земли обетованной, где, говорят, текут молочные реки в кисельных берегах? А если вы там работали в цирке, тогда, выходит, натворили что-то такое, что вам пришлось бежать… Может, мне послать кого-нибудь за полицией?
— Насчет кисельных берегов кто-то немножко преувеличил, рассказывая вам об этой стране. Берега в Америке везде земляные и каменные, а хлеб приходится зарабатывать трудом. В той стране я был пастухом — вам не надо объяснять, что это такое. Я всегда имел при себе кольт, чтобы отстреливаться от волков. Да и вообще, в наших краях часто стреляют. Идет война между теми, кто стоит за белых и теми, что за черных. Мне плевать на тех и на других, я сам по себе… Моя сестренка Гэти работала у соседей на ферме. Плохие люди, они почти ничего не платили ни ей, ни мне. Мы решили повидать мир. Я бы мог для начала устроить в манеже ковбойскую скачку со стрельбой. А потом я, может, научусь ходить по канату. Или еще какой-нибудь штуке выучусь.
— Хо-хо, — вздохнул старик, — ковбойский номер… У тебя нет лошади — раз, ты не цирковой — два!
— Что значит — не цирковой? — воскликнул обидевшийся Том. — Был не цирковой, так стану цирковым, черт меня побери!
— Не станешь, — сказал старик. — Смотри!
Он вскочил с топчана, коснулся рукой пола и вдруг сделал стойку на одной руке; ноги в рваных и грязных кальсонах были при этом вытянуты вверх.
— В такой стойке я могу стоять на лошади, когда она во весь опор скачет по манежу. Я могу работать на трапеции, на шесте, могу крутить сальто, могу жонглировать, работать с хищниками… много чего могу. Ты же скакал по степи… куда хотел. А здесь манеж — круг ровно тринадцать метров. И на этом пятачке надо не только бешено гнать лошадь, но и выделывать на ней головокружительные трюки. Таким вещам начинают учить лет с трех! Мне с трех лет стали гнуть кости так, что не понять было, где голова и где ноги. Ты же пас до двадцати лет баранов, а теперь решил стать цирковым… Не получится. Девчонку, так и быть, возьмем в учебу. Личико смазливое, билеты будет продавать. А там, глядишь, станем учить помаленьку акробатике, как и полагается, для развития тела. Потом в какой-нибудь номер включим. Ты же себе поищи работу в порту. Там иногда требуются грузчики.
— Нет. Если вы меня не берете, то девчонку я и подавно вам не отдам. А тринадцать метров — это же дьявольское число. Можно было сделать круг для выступлений сорок или пятьдесят метров, то-то были бы скачки!
— Вот и видно, что ты ничего не смыслишь в цирковом деле. Во всех цирках мира манеж всегда тринадцать метров! И это идет еще из древности. Такой диаметр позволяет легче делать конные трюки, которые есть в любом цирке. Лошадь, скача во весь опор по такому кругу, так наклоняется внутрь манежа, что наездник, стоя на ее седле, легко может соскочить с нее, а потом столь же легко вскочить обратно и сделать много чего еще. Это — раз. Второе — вся наша техника и все номера рассчитаны на этот манеж. В течение двух часов на новом месте мы натягиваем шатер, воздвигаем воронку сидений для зрителей, натягиваем нужные нам в работе тросы и канаты… Понял? Всегда — тринадцать! Это знает каждый циркач. Так что девчонку твою мы чему-нибудь научим, а ты будешь работать грузчиком или же заменишь ушедшего от нас конюха.
— Оревуар, мистер-синьор! — сердито сказал Том. — Оставайся ты при своих тринадцати метрах! Мне, ковбою, быть грузчиком, конюхом?!
— Стой! Не горячись, — отозвался цирковой дед. — Вечерний Марсель — это тебе не прерия со стаей волков, это, брат, куда как хуже… А темнеет у нас быстро, как в театре.
Том распахнул куртку, показал кольт за поясом, похлопал по карманам куртки:
— Тут денег ни гроша, зато полно заряженных патронов.
— Тем более есть тебе резон заночевать у нас со старухой, я как раз для очередного номера должен набить патроны порохом, а ты-то, видать, большой мастер этого дела. Вот и поможешь, а потом мы вас накормим.
— Так вы сами готовите номер со скачкой и стрельбой?
— Нет, парень, я свое отскакал… Я работаю сейчас в манеже, с двумя собаками и стаей голубей. Этот номер называется «Сон охотника». У меня голуби помещаются в вольере, а когда наступает время кормежки, стреляю из двустволки и даю им поклевать зерно, которое насыпаю в ложбину между стволами ружья. Я приучил их совсем не пугаться выстрела. Там же, в вольере, только за перегородкой, у меня сидят две охотничьи собаки. Во время репетиции я ввожу их в вольер к голубям и приучаю под выстрелами смирно стоять у моих ног. Они знают, что нельзя кидаться на голубей, когда те садятся на мое ружье, и стоят, прижимаясь к моим ногам, как приклеенные.
И вот — представление! Я, в костюме охотника и в шляпе с пером, выхожу на манеж, у моих ног две собаки; я достаю из сумки патроны и заряжаю двустволку. Моя женушка, Матильда, говорит, мол, ни за что не попадешь ни в одну птичку, ты уже давно слепой. А голуби сидят на искусственных деревьях, все птицы разного цвета и разной породы…
Я поднимаю ружье, прицеливаюсь, раздается оглушительный выстрел — потому что и порох, и пыжи у меня особенные... Над манежем плывут кольца дыма. А голуби хлопают крыльями, они садятся на ствол моего ружья, на мои плечи, даже на шляпу с пером. Иногда приходится выстрелить три или четыре раза за одно представление, потому что они не все сразу летят ко мне. Но вот они покормились за счет моего ружья, музыка играет туш, я удаляюсь со своей старухой и голубями с манежа, но меня вновь и вновь вызывают на поклоны. Выбегая в последний раз, я делаю сальто, и это приводит публику в неописуемый раж. Оказывается, лысый, седобородый дедушка-охотник и такое может выделывать! А шпрехшталмейстер, объявляющий номера, еще подливает масла в огонь. Он объявляет, мол, дедушке-охотнику вчера исполнилось восемьдесят четыре года. Вообще-то мне пока что всего лишь семьдесят один. Но это же цирк, черт меня возьми! Люди платят свои денежки за чудеса — и они эти чудеса получают!
— Ясное дело, что тут и ловкость нужна, и смелость... Да мне-то этого всего не занимать, — сказал Том старику Анри, — зря вы в меня не верите. Примите еще в расчет то, что я ни за какие коврижки не оставлю здесь сестренку одну. Так что, если ей дадите работу, так и мне какое-никакое дело давайте! Кстати, почему на вашем балагане и на кибитках написано про Барнума? Вы что, знакомы с этим великим американцем? Может, вы его родственник?
— Строго говоря, — отвечал старик Анри, — все люди на земле родственники. Только есть родичи ближние, а есть дальние… Ладно, вот хлеб, вот молоко, ужинайте… Сейчас старуха нам постелет кошму, будем спать. Спать на кошме — милое дело, на кошму ни змея не заползет, ни ядовитый паук.
3. Королевская конюшня
Томми, скрепя сердце, согласился побыть в цирке конюхом. Жить он будет у директора в вагончике, в его обязанность входит чистка директорского ружья и набивка патронов для каждого нового номера с голубями. Это еще куда ни шло, но очень неприятно было убирать кучи навоза и чистить стойла.
Том подумывал прикопить немножко деньжат, бросить все это дело и податься куда-нибудь поближе к лесам и травам, завести там пусть и небольшое, но хозяйство. Но когда он увидел первое представление конной группы Фернандо Ферри, решил задержаться в цирке. Где-то внутри него зашевелился некий чертик, подзуживавший: «А чем ты хуже их?..»
Выпуклые глаза Фернандо сияли весельем и самоуверенностью. На нем был короткий малиновый плащ, украшенная золотыми шнурами куртка, брюки с золотыми кантами и высокие старинные сапоги. С двух сторон главного выхода на арену стоял почетный эскорт, по четыре человека возле каждой стены. В одной из четверок стоял и Том.
Конечно, куртка на нем была попроще, чем у великого Фернандо, но на ней тоже золотились галуны и сверкали стекляшки, притворявшиеся брильянтами. Впереди эскорта, тоже с обеих сторон прохода, стояли пожарные в сияющих медных касках и с брандспойтами в руках; пожарные были наготове и в других проходах. Томми уже слышал, что каждого, кто устроит, пусть и по неосторожности, пожар в цирке, директор пристрелит лично безо всякого суда и следствия.
В настоящий момент директор цирка старикан Анри Дебуссир исполнял обязанности шпрехшталмейстера. Напудренный, напомаженный и одетый в роскошную ливрею, прошел он между шеренг эскорта к центру арены и зычно объявил:
— Единственная в мире королевская конюшня! Только сегодня! Руководитель — главный королевский конюший Фернандо Ферри!
Оркестр заиграл веселую польку Иоганна Штрауса, и под эти звуки Фернандо Ферри вывел на манеж удивительную лошадку. Это была пегая кобылка среднего роста, она, повинуясь жестам Фернандо, танцевала польку. Но что это была за лошадка! У нее была роскошная грива, закрывавшая передние ноги.
Фернандо вынул из кармана огромный гребень:
— А вот мы сейчас причешем нашу девочку!..
Оркестр смолк. Свет фонарей померк. Королевский конюший провел гребнем по неправдоподобно длинной гриве необычной лошади, послышался треск, в полутьме посыпались на ковер синие искры.
Снова вспыхнул свет, заиграл оркестр, Фернандо и лошадка кланялись; при этом было видно, что копыта четвероногой артистки накрашены лаком.
Удалившись вместе с отработавшей номер лошадкой под гром аплодисментов, Фернандо тотчас появился на арене, оглушительно щелкая шамберьером,специальным хлыстом, и несколько всадников тотчас вылетели из главного выхода на манеж и стремительно помчались по кругу.
Чего только они не выделывали! На полном скаку спрыгивали с лошадей, затем запрыгивали на них. Стоя на крупе одной из лошадей, всадник поднял второго себе на плечи, и вот уже верхний стоит головой на голове партнера, что кажется невероятным! Как же он удерживает равновесие?!.
Шамберьер оглушительно стреляет, Фернандо кричит:
— Ап! — И теперь на одной из лошадей, взявшись за руки, скачут сразу трое циркачей.
Потом по сигналу Ферри вся колонна уносится с манежа. Щелчки хлыста, бешеный бег, возгласы Фернандо, мельканье огней, блесток. Вихрь, восторг, вопли и аплодисменты публики…
Томми сжал зубы так, что заходили желваки. Нет, он не уйдет из цирка, он будет скакать, как эти наездники, он будет делать сальто! Он не даст себе ни минуты отдыха. Он подглядит все приемы, добьется. А пока... Пусть лопата, навоз, тачка. Пусть год, два, пусть даже десять. Добьется!
Вечером Том зашел в стойло, где стояла пышногривая кобылка. Фернандо как раз обходил своих лошадей. Он и просветил Тома, что гриву кобылке удлиняют за счет волос, отрезанных у других коней. В цирке это делает специально приглашенный для этой цели профессионал-парикмахер. Гриву удлиняют, подкрашивают — и необыкновенная кобылка готова к выступлению.
Вечером Том спросил старого Анри, не возьмет ли Фернандо его к себе в ученики.
— Даже и не думай. Это невозможно. Со мной работают прославленные мастера. Ложись спать, пораньше вставай и лучше убирай в конюшнях и в проходах. В моих конюшнях должно быть чище, чем во дворцах всех Людовиков вместе взятых! Понял, американец? Ты во Франции, это тебе не прерия! — расхохотался владелец цирка.
Вскоре приехал еще один удивительный артист. Его выкатывали на манеж в кресле-коляске, его руки были связаны за спиной, а ноги — одеты в белые перчатки. Подъехав в кресле к столу, артист клал на него ноги, ими он снимал перчатки, а потом большим пальцем ноги подзывал к себе официанта. Тот услужливо подавал меню. Циркач ногами листал меню, показывал, какие именно блюда ему следует подать. Ногами он брал вилку и ложку, ел отбивную, наливал из кувшина в стакан вино, пил. Затем совал в рот сигару и, что было невероятно, доставал пальцами ноги из коробка спичку и прикуривал! Том, впрочем, заметил, что спичечная коробка была больше обычной, да и спички в ней были толстые.
Артиста проводили бурными аплодисментами.
Но это было еще не все. Через несколько секунд он выбежал на арену на собственных ногах, обутых в лакированные штиблеты, и отбил на деревянной площадке умопомрачительную чечеточную дробь. Тут уж зал разразился такими овациями, что казалось — цирк развалится…
Время Тома разделялось между ночлегом в директорском вагончике и работой в конюшне. Гэти он теперь почти не видел, она жила в какой-то каморке с мадемуазель Жоли. По крайней мере так рекомендовали эту женщину с афиши, которую, несмотря на толстый слой краски на лице, хотелось называть не мадемуазель, а мадам.
Томми в свободное время пытался сделать стойку на руках, но у него ничего не получалось. Если манеж был пуст, Томми бежал к свисавшим откуда-то сверху канатам. Метра четыре ему удавалось одолеть, но потом приходилось спускаться, и канат обжигал ладони. Да, не зря эти цирковые легко выделывают всякие штуки. На них посмотришь — и сразу поймешь: цирковой. Мощные торсы и шеи, развернутые плечи, руки наотлет от туловища, прижать их к бокам мешает развитая мускулатура. Да, это достигается часами репетиций с самого раннего детства, чудовищными нагрузками. Это-то он понимает. Но как ему добиться в этом особенном мире успеха?..
Иногда он подглядывал, как мадемуазель обучает всяким штукам Гэти.
— Ап-ля! — восклицала мадемуазель Жоли. — Перевернись через мою руку, толчок! Голову запрокинуть. Переворот! Теперь без моей руки... Сальто — это самое простое. Сделай теперь комплимент, вот так!
Мадемуазель раскинула руки, склонила голову, отступая, полуприсела, улыбаясь.
— Вот так! Комплимент публике — это очень важно. Вы сделали трудный номер, вам хочется плакать, вам больно, но публика не должна об этом догадываться. Комплимент! Когда ты выучишь акробатику, танцы, я введу тебя в свой номер — мы будем партерными акробатами. Этому тебе тоже придется очень долго учиться.
«Зубы у мадам, как у лошади», — подумал Томми. Эта мадам не отпускала от себя Гэти ни днем, ни ночью, он даже не мог взять свою подругу за руку. Говорили, что мадемуазель Жоли будет преподавать Гэти все свое мастерство, потому что сама она скоро уже не сможет выступать.
Томми вздохнул. Сальто, комплимент, танцы… Гэти красива, она сейчас по-особенному расцвела. Они ее, конечно, научат всему. Месяцев через шесть, как сказал директор Анри Дебуссир, ее номер включат в цирковую программу…
И вдруг Томми рассмеялся. Через шесть месяцев?.. Через шесть месяцев в чреве Гэти посеянное Томом семечко превратится в изрядный арбуз! Але-ап! Сальто-мортале! Улыбочка! Комплимент публике. Танцы до упаду! Что же тогда будет? Выгонят их обоих? Зря потерянное время… Но прижилось ли семечко? Они были близки шесть раз. Кто знает, достаточно ли этого, чтобы Гэти понесла? Может, ничего и не случится… Ведь некоторые супруги по десять лет живут, а дети у них так и не появляются.
Ладно. Пусть будет то, что будет… надо идти работать. Он везунчик, однажды Господь уже спас его во время крушения на мосту. Может, и теперь все обойдется… Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Вскоре он уже катил по проходу тачку с песком. В проходе его нагнали могучие парни, которые в афише значились как «Геркулесы: 6-Дондо-6». Они несли огромные гири. Один из них стукнул гирей по тачке, она опрокинулась, песок весь высыпался, а Том чуть не сломал руку. В ярости Том кинулся на обидчика, но старший силач поймал его за воротник, приподнял и рассмеялся в лицо:
— Ты парень сильный! Но мы-то — Геркулесы. Посмотри на нашего младшего, ему всего десять лет, а он уже себе рычаги накачал добрые. Его как-то на новогодний бал пригласили дамы-благотворительницы. А на площади были танцы… Наш Артур и пригласил девочку на танец. Под костюмом мышцы-то не видать, мальчишки подумали, что это просто толстый мальчик. Один из сорванцов хлестнул Артура прутиком по заду. И что же?.. Артур учтиво протанцевал весь танец до конца, отвел свою маленькую даму на место, поклонился. Потом подошел к парнишке-обидчику и так двинул его кулаком в челюсть, что тот рухнул. Скандал! Мальчик-то был сыном важных родителей… Но, слава богу, врачи сумели привести его в чувство и вправили челюсть. А нам пришлось заплатить за лечение и принести свои извинения. Ну а над новичками в цирке все подшучивают, так что ты уж не обижайся…
Том понял, что лучше в этом случае сделать вид, что он и не обижается. Он сказал:
— Да уж, вы свободно играете такими гирями, которые простому человеку и не поднять. Это поразительно.
— Ты видел наш номер? — спросил его старший Дондо.
— Видел и восхищался, как вы перебрасываетесь огромными гирями, а потом самую большую гирю ставите на барьер и предлагаете зрителям поднять ее вдвоем или даже втроем, обещая приз в тысячу франков. И я видел, что из публики выходили здоровенные мужики, но ни вдвоем, ни втроем не смогли ее поднять. У вас удивительная сила!
— Хорошо! — сказал старший Дондо. — Оставь пока свою тачку и песок, идем с нами на манеж, мы будем там репетировать, покажем тебе кое-что…
В манеже Геркулесы Дондо кидали друг другу тяжеленные гири, старший связывал три гири и поднимал их до плеча.
Потом он взял самую огромную гирю, поставил на барьер и спросил Тома:
— Догадайся, почему никто из публики не может поднять гирю!
— Потому что не находится такого силача!
— Ошибаешься, среди публики иногда попадаются очень сильные люди. К тому же гиря внутри пустотелая…
— Пустотелая? Вот это да! Тогда в чем же дело?
— Ты обратил внимание, что я ставлю гирю всегда на одно место на барьере? Дело в том, что там под обшивкой спрятана чугунная тумба с косым вырезом наверху. В днище гири тоже есть косой вырез, только противоположный тому, который в тумбе. Когда я ставлю гирю, я ее рывком поворачиваю, и один вырез входит в другой, вот тумба и удерживает гирю мертвой хваткой.
Том разочаровался:
— Получается, все это обман, гири у вас пустотелые…
— Конечно, но зато их вид ошеломляет зрителей. Но они все же не картонные — подними-ка хоть одну…
Том схватил гирю, рванул, но поднял только до колена, тотчас бросив ее на манеж.
— Она пустотелая, но все равно в ней два пуда, — пояснил Дондо. — А по ее размеру в ней веса было бы в два раза больше.
— Обман… — омрачился Том.
— Это цирк! — ответил старший Дондо. — Если бы мы перекидывались обыкновенными двухпудовыми гирями, это тоже было бы громко, но в цирке все должно быть оглушительно. Тут все должно сверкать и пениться, оглушать зрителя незабываемыми впечатлениями... Если ты вздумаешь кому-нибудь открыть наш секрет, то сначала вспомни, какие большие у нас кулаки… Мы слышали, что ты хочешь стать циркачом, потому и подсказали тебе, как надо придумывать номера.
— Я понял, а пока мне надо возить песок, не то меня выгонят отсюда еще до того, как я придумаю свой номер...
В этот вечер он долго не мог уснуть. Гэти была близко, но до нее нельзя было даже дотронуться. В этом цирковом мире, говорившем на десятках наречий, все друг за другом подглядывали, один завидовал славе другого и всегда был готов устроить какую-нибудь каверзу особо успешному артисту. Правда, были тут и дружные парни, вроде этих Дондо, и хорошие подруги-танцовщицы, метательницы кинжалов, наездницы и акробатки… В этом малом мире было все так, как и в большом. Было тут много благородного и подлого, прекрасного и ужасного. И хотелось Тому придумать такое, чтобы все ахнули и признали его своим, артистом… Он добьется, ведь он англосакс, а отец говорил, что они самые упорные люди на свете, потому, несомненно, будут командовать всем миром. «Правь, Британия, морями!»
Где-то неподалеку фыркали лошади, шумно вздыхали слоны, кто-то из оркестрантов, очевидно, разучивал новую мелодию, все гоняя и гоняя в душном летнем воздухе одну и ту же музыкальную фразу…
4. Всемирный маг Али Бурхан
Он появился однажды вечером в вагончике Анри Дебуссира, когда и директор, и его жена, и Том уже собирались ложиться спать. Незнакомец был в чалме, в позолоченном халате и красных туфлях, носки которых загибались чуть не на полметра вверх. Он щелкнул пальцами — и в его руке сам собой вдруг возник букет роз. Незнакомец подал розы мадам Дебуссир, она была озадачена, потому что бутоны роз то и дело меняли свой цвет. Сам Дебуссир ничуть не удивился:
— Я понимаю, что вы фокусник, мсье. Если вы желаете заключить со мной контракт и выступать в моем цирке, то я хотел бы знать, что можете вы делать еще, кроме букетов роз.
— Я великий всемирный маг Али Бурхан, я умею делать абсолютно все, потому что я не фокусник, как вы изволили выразиться, а волшебник.
У Али Бурхана было приятное свежее лицо, широко поставленные черные глаза и ослепительно белые зубы. Его длинные холеные пальцы были унизаны перстнями с дорогими камнями, и на первый взгляд ему можно было дать лет тридцать.
Али Бурхан распахнул халат, вытащил из ножен шпагу, запрокинул голову и погрузил острое лезвие себе в рот, изображая ужас и вгоняя шпагу в свое нутро по самую рукоять.
Том смотрел на все это завороженно, а старик Анри Дебуссир заметил скептически:
— Ну… глотать шпаги могут очень многие фокусники.
Маг подмигнул директору левым глазом и погрузил в себя и саму рукоять. Затем пришелец подмигнул уже правым глазом. Он стал извлекать из себя не шпагу, как ожидали обитатели вагончика, а змею. Она была скользкая, черная, извивалась в холеных руках Али Бурхана, ее головка с покрытыми мутной слюдой глазами приближалась к телу старика Анри. Изо рта змеи было высунуто раздвоенное жало, оно виляло из стороны в сторону.
Анри невольно отшатнулся.
— Не извольте беспокоиться! — сказал медовым голосом Али Бурхан. — Жало — это ее язык, это разведка, а жалит она зубами, именно в зубах у нее таится яд. Но мы ее сейчас угомоним.
С этими словами он покрутил змею меж ладоней, как женщины крутят веретено. Змея вмиг уменьшилась до размера курительной трубки, и чародей сунул ее себе в карман халата.
— А где же ваша шпага? — не удержался от вопроса Том.
Али Бурхан отвернул полу халата и показал, что шпага находится в ножнах.
Анри Дебуссир, как будто ничего не случилось, сказал:
— Вы пришли за контрактом, давайте составим его, я подпишу. Не скрою, я заинтересован, чтобы вы проработали у нас как можно дольше.
— В контракт, помимо суммы оплаты в зависимости от сборов, должно быть внесено еще одно условие, — заявил Али Бурхан.
— Какое же именно?
— Я видел, как репетировала мадемуазель Жоли с девочкой по имени Гэти. Они достаточно гибки и примерно одного роста, как раз такие помощницы мне и нужны.
— Черт возьми! Как же вы смогли увидеть репетицию?.. А-а… понимаю, заплатили кому-то из сторожей. Пусть так, но вы мне должны назвать имя мерзавца, который пропустил вас через черный ход. Я его не только уволю, но перед увольнением еще и набью ему морду. Итак. Кто он? Как выглядит?
— Сторожа тут не при чем. Вы забыли, что я волшебник. Я прохожу сквозь стены, как нож сквозь масло.
— Ясно, не хотите никого подводить… Ладно, что с вами поделаешь. Я этого злодея и так вычислю. Кто-нибудь видел, как он вас пропускал, шила в мешке не утаишь… Что касается мадам Жоли и Гэти, я включаю в контракт их участие в вашем номере, тем более что их собственный номер пока еще не готов. У меня живет и брат Гэти, он заряжает патроны для моего номера и работает на конюшне, но мечтает стать цирковым артистом. Может, и его возьмете в ассистенты?
— Нет, мне нужны только две девушки...
Том сделал вид, что ему все равно, но на сердце скребли кошки. Никто не хочет помочь ему стать артистом.
Первое же выступление Али Бурхана произвело фурор. Том сидел среди публики и внимательно за всем наблюдал. Торжественно объявили, что сейчас выступает самый великий на свете маг, факир и йог. Затем появился Али Бурхан в золотом халате и серебряной чалме. Он вел за руку Гэти Джексон. На ней было короткое платьице и белые чулки с рисунком из золотистых колечек. Тому хотелось выскочить на манеж и вырвать из хищной лапы чародея маленькую руку девушки. За Али Бурханом и Гэти двигались двое старших Дондо, они были в пестрых восточных халатах и в чалмах и тащили продолговатый сундук с высокими ножками, изрядно украшенный драгоценными камнями. Том понимал, что роль драгоценностей исполняли искусно раскрашенные стекляшки, но зрелище было красивое.
Сундук был установлен в центре манежа. Али Бурхан простер к нему руку, Дондо встали по краям сундука, изображая стражу, а Гэти танцевала, описывая круги вокруг всей группы. Али Бурхан дотронулся до крышки сундука волшебной палочкой, крышка сама собой открылась, из сундука вылетело три горящих факела, он их очень ловко поймал и стал ими жонглировать.
— Крок! — воскликнул Али Бурхан, и факелы превратились в букеты алых роз, один из них он преподнес Гэти, а два других с церемонными поклонами подарил дамам, сидевшим в первом ряду.
— Крок! — снова воскликнул волшебник, и Дондо стали укладывать Гэти в сундук; тотчас ее прелестная головка высунулась в окошечко из одной боковой стенки сундука, а из противоположной показались ее ножки в кольчатых чулках.
— Крок! — воскликнул с угрожающей интонацией Али Бурхан и захлопнул крышку сундука.
Голова Гэти озорно улыбалась, а ноги весело болтались.
Анри Дебуссир вышел ближе к центру манежа, торжественно и громко объявил:
— Уважаемые зрители, медам, месье! Впервые в мире! Сейчас на ваших глазах состоится распиливание живого человека на две части. Нервных и детей просим удалиться.
— Итак! — Дебуссир отступил к проходу, где стояли униформисты и пожарники.
Великий маг достал непонятно откуда взявшуюся плотницкую пилу, зубцы которой были остры, это было видно с первого взгляда. В оркестровой ложе нервно затрещали барабаны. Пила вонзилась в сундук как раз в его центре и со скрежетом стала разрезать и дерево, и железо. Маг распиливал сундук со зверским выражением лица. Том понимал, что это фокус, но ему невольно хотелось кинуться на защиту любимой. Среди публики слышались ахи и охи, несколько дам забились в истерике. Кто-то предлагал вызвать полицию. Но маг сурово продолжал свое зверское дело.
Наконец сундук был распилен и, повинуясь жесту чудотворца, Дондо растащили его половинки. Один из Дондо спросил голову Гэти:
— Как вы себя чувствуете, мадемуазель Гэти? Не скучаете ли вы по своим прелестным ножкам?
— Да ничуть! — улыбаясь, ответила Гэти. — Я думаю, что это они скучают по мне! — Ножки в кольчатых чулках в это время продолжали весело болтаться.
— Шарах-тарах! — выкрикнул маг. Дондо соединили половинки сундука вместе. Али Бурхан протянул руку и вытащил из сундука Гэти Джексон, целую и невредимую. Она присела, делая комплимент фокуснику, публике, затем беззаботно затанцевала под музыку оркестра вокруг сундука. Великий маг приложил руку к сердцу и поклонился публике. Бурные овации сотрясли здание цирка.
Анри Дебуссир сиял. Хорошие сборы будут обеспечены надолго. Марсель — большой город, слух о великом чародее будет привлекать сюда все новых и новых зрителей.
«Но как же это все было проделано? И почему мадам Жоли не была занята в номере, если и ее имя было вписано в контракт?» — думал Том. Он все-таки выбрал момент, когда Гэти проходила мимо конюшни, взял ее за талию, привлек себе, хотел поцеловать. Но она отпрянула от него:
— Что за глупости, Том? Ты хочешь, чтобы и меня, и тебя прогнали с работы?
— А что такого? Разве брат не имеет права поцеловать сестру? Я подозреваю, что ты неравнодушна к этому красавцу. Но подумай сама, не погонит ли он тебя прочь, если у тебя начнет расти сделанный мной животик? Вот будет фокус так фокус!
Гэти пожала плечами.
— Пока что я ничего такого не чувствую. Успокойся, Том. Это просто работа… Какая беда, если я ему улыбнусь, — и она поцеловала Тома.
— Скажи, как это получилось, что ноги твои были отдельно, а голова отдельно? Я никак этого понять не могу.
— Том, я тебе скажу, но только это большой секрет… Если кто узнает, наш номер будет никому не интересен.
— Но я же не стану болтать! Я же не баба какая-нибудь, я ковбой!
— Ну так слушай… Когда я ложилась в сундук, в нем уже лежала мадемуазель Жоли. Она была точно в таких чулках, как у меня, и сложилась, так, чтобы занимать ровно половину сундука. Когда я легла в ящик, она тотчас высунула ноги в дыру, которая была в ее половине сундука. Я в тот же самый момент высунула голову в дыру в другой его половине. При этом мне пришлось согнуть ноги так, чтобы я занимала ровно свою половину. Между нами опустились две жестяные переборки. Он распиливал сундук как раз между этими переборками, вот почему пила так скрежетала. Вот и все.
— Да… действительно, придумано неплохо.
— Ну все, Том, хватит целоваться, не то нас увидит кто-нибудь.
— Ладно! Но если я узнаю, что ты крутишь с этим усатеньким, я продырявлю ему голову из кольта. А это будет такой фокус, после которого уже не воскреснешь. Так и скажи твоему индусу! Нас, ковбоев, всякими глупыми раздвижными ящиками не удивишь. Мы и не такое видели!
Гэти умоляла Тома успокоиться. Она хранит ему верность, а работа есть работа. Она же учится цирковому ремеслу, потом это им обоим пригодится…
5. Не те патроны
Время шло, мягкую теплую зиму сменило жаркое лето. Менялась погода, менялись и номера в цирке. Уехали куда-то Дондо, их сменили другие силачи. Фернандо Ферри с королевской конюшней и длинногривой лошадкой поехал на гастроли в Лион. Но навоз в цирковых стойлах не убывал. На смену королевским лошадям явились арабские скакуны и верблюды — не одни, а со своими наездниками, арабами. Тому было все равно, чей навоз выгребать из конюшни. Он уже привык к своей работе, делал ее быстро и аккуратно. У него стало оставаться немного свободного времени, и он тренировался в ходьбе по канату. Но циркачи таили секреты своего мастерства, канатоходцы и не думали ему что-либо подсказывать. Они были даже довольны, когда он срывался с каната и повисал на страховочной веревке, именуемой лонжей. Но Том все равно чувствовал, что с каждым днем он ходит по канату все увереннее.
Не нравилось Тому только то, что директор Анри Дебуссир все продлял и продлял контракт проклятому Али Бурхану. Том говорил своему начальнику, что если меняются другие номера, то давно пора заменить и номер Али Бурхана.
— Это было бы все равно что сварить в супе курицу, которая несет золотые яйца, — отвечал Анри Дебуссир. — Ты посмотри, каждое его выступление вызывает овации! Такие фокусники встречаются редко. Марсель — портовый город, публика часто обновляется… ты замечал, сколько в зале бывает моряков?
Тома эти объяснения не успокаивали. Он следил за Али Бурханом и своей возлюбленной, посещал почти все их выступления. Гэти теперь не только танцевала вокруг волшебного сундука, но сопровождала танец пением. У нее оказался отличный голос, это сказал дирижер циркового оркестра. Гэти наняли репетитора, который был молод и кудряв, это тоже бесило Тома.
Лето напоило ароматом каждый уголок Марселя, белоснежные дворцы и тенистые парки показывали себя всему миру, будто бы спрашивая, есть ли где на земле что-либо прекраснее их. Том даже пожертвовал одной своей репетицией ради того, чтобы пройтись по Марселю. Ведь он провел здесь целый год безвылазно. Работа, работа, работа...
Он забрел в парк, где было много тенистых уголков и удивительных мраморных статуй. Тут были феи и амуры, пленительные Венеры, прекрасные Аполлоны. На дальних холмах виднелись старинные замки. Фигурные скамьи в беседках манили присесть, помечтать.
Том и присел на одну из них. И вдруг он услышал неподалеку в зарослях загадочных местных деревьев два голоса, мужской и женский.
— Нет, никакой я не араб, не индус, прекрасная моя волшебница, я итальянец из многодетной сицилийской семьи. Десятилетним мальчишкой сбежал я из дома с бродячим цирком, испытал голод, унижения, побои... Месяцами мое тело было пятнистым, как у леопарда, только эти пятна были не желто-коричневыми, а синими. Я был весь в волдырях и шишках. Меня били иногда за дело, а иногда и просто от скуки. Я был мальчик на побегушках — варил похлебку, чистил ботинки, чесал пятки и каждому кланялся до земли. Но я подглядывал, как надо делать те или иные трюки, особенно следил за факирами и фокусниками…
Я испытал множество унижений, но однажды сбежал из этого цирка, уехал в Германию, там выступал в разных городах на площадях. А потом почувствовал, что достаточно поднаторел и могу предъявить себя настоящему цирку.
Помнится, это было в Швейцарии. Небольшой передвижной цирк оплату предложил мне мизерную, но они сразу добавили мне франков, когда я поучаствовал в нескольких представлениях. После я сменил множество цирков и городов, и вот счастливый случай, моя богиня, привел меня в Марсель. Мне уже за тридцать, настала пора обзавестись женой, и никого другого на этой земле мне не надо…
Затем Томми услышал звук поцелуя… и знакомый женский голос сказал:
— Дорогой Лучано, мне сладки твои поцелуи, я таю в твоих объятьях, но я тебя недостойна. Я же говорила тебе, что я жду ребенка. Скоро я уже не смогу принимать участие в твоем номере, и тебе придется подбирать другую ассистентку. Нет, нет! Это сейчас ты так говоришь, но ты не сможешь по-настоящему любить ребенка, который не тобой был зачат. Меня это будет мучить. Поэтому… давай оставим всякие разговоры о женитьбе.
— Ты не права, Гэти, — сказал мужчина, — у нас на Сицилии всегда бывает в семьях много детей. А мы уедем на Сицилию, я ведь накопил уже достаточно денег, у нас там будет свое небольшое поместье. У нас будут общие дети, их будет много, и я буду любить всех одинаково!
В это время затрещали кусты и разъяренный Том сшиб итальянца ударом кулака. В Америке Тому доводилось боксировать со сверстниками, бокс там был в большой моде, многие приемы остались в памяти, а работа на конюшне помогла накачать изрядные мускулы.
Едва итальянец поднялся, Том вновь сбил его с ног. Гэти кинулась к Тому:
— Том! Оставь его, ради всего святого! То, что я отдалась тебе там, на корабле, это была просто моя девичья глупость. Что такое настоящая любовь, я узнала только здесь, с Али Бурханом, с Лучано… Том! Насильно заставить любить невозможно!
— Глупая! — выкрикнул Том. — Я ковбой, я этого итальяшку прихлопну как гадкую муху, только выберу подходящий момент. Долго ты с ним не будешь обниматься! — и он удалился, потирая ушибленный кулак.
Через день после этого случая Али Бурхан зашел в вагончик директора цирка в тот момент, когда жена Анри Дебуссира вышла на минуту, чтобы попросить в соседнем вагончике соли. Он метнулся к полке, где лежали приготовленные для выступления патроны, заменив их другими.
Наступил вечер, нарядная публика заняла в цирке места. Оркестр играл веселую музыку, один номер сменялся другим. И вот объявили выступление Анри Дебуссира; он вышел в охотничьем костюме и в шляпе с пером, за ним шла супруга с охотничьими принадлежностями в руках. К ноге Дебуссира жались породистые охотничьи собаки. Голуби сидели на противоположной стороне на выпиленных из фанеры деревьях, все было красиво, потому что голуби были разных расцветок и пород.
Мадам Дебуссир подала мужу двустволку и произнесла заученную фразу:
— Дорогой, ты все равно ни за что не попадешь ни в одну птичку, ты уже давно слепой.
Дебуссир отмахнулся от нее — мол, замолчи глупая баба, сейчас я покажу высокий класс… Он выстрелил, все заволокло дымом, голуби уселись на двустволку, на шляпу и плечи Дебуссира. По цирку прокатился непонятный ропот… и вдруг все шумы перекрыл истерический выкрик:
— Убили! Полицию! Доктора!
Дебуссир не сразу понял причину такой реакции. Он шагнул к фанерным деревьям и увидел в пятом ряду мужчину и женщину, на одежде которых расплывались кровавые пятна. Это были известные в городе люди — владелец лучших в Марселе магазинов и его супруга.
— Это не я! Не я! — закричал Дебуссир. — Патроны заряжал наш конюх Том. Патроны должны были быть холостыми! Он это сделал нарочно! Ловите Тома Хаксли! Держите заморского дьявола! Я его приютил, а он...
Когда подоспели полицейские, они заломили руки назад и Дебуссиру, и Тому, усадили их в черную карету, а публике объявили, чтобы все желающие явились в полицию в качестве свидетелей злодеяния.
Дебуссир вернулся в цирк весь в синяках и ссадинах. Ему полицейские запретили раз и навсегда стрелять из чего-либо в цирке. Даже из лука, не то что из ружья. А Тома, по слухам, сослали в каторгу на остров, где он должен будет пилить камень-ракушечник на блоки для строительства. От белой каменной пыли тамошние каторжники начинают харкать кровью, так что сосланные на этот остров домой уже никогда не возвращаются.
Гэти, конечно, было жаль Тома, но предвкушение счастливой брачной жизни с итальянцем в его легендарной и песенной Сицилии сглаживало печаль.
Однажды музыкальный репетитор сказал ей, что ее ждет знаменитый антрепренер, прибывший из Парижа; он был на представлении, ему понравилось пение Гэти и ее голос, нужно идти к нему немедленно. Гэти засомневалась, но репетитор был в прошлом оперным певцом, отцом большого семейства, ему можно было доверять.
Они сели в кабриолет и направились в центр Марселя, где в роскошной гостинице в дорогом номере их ожидал парижанин. Служитель доложил об их приходе.
Из апартаментов донесся голос:
— Просите их войти…
Навстречу им из кресла поднялся пожилой красавец гвардейского роста с седой гривой волнистых волос. Он поцеловал Гэти руку и представился, говоря по-английски:
— Маркиз де Амбуаз! Мое имя для вас ничего не значит, но мой род древнее самой Франции. Я сообщаю это по той простой причине, что вы должны будете мне поверить и безо всяких колебаний пойти той дорогой, которую я вам укажу. Дитя мое! Я в курсе ваших дел, знаю, что вы хотите выйти замуж за этого полуголодного итальянца… Вам его не с кем сравнивать, ибо вы только начинаете жизнь… и вообще, вы мало что видели на этом свете. Но я видел и слышал в жизни очень многое. У вас голос редкостной красоты, вы сами очаровательны, грациозны. Франция знала всякие катаклизмы, были бунты и войны, падали и поднимались короны… И все же у нас всегда сохранялись благородные люди, ценящие настоящую красоту и одаренность, умеющие поддерживать все прекрасное. Вы находитесь в этом жалком балагане среди грубых и невежественных людей. Вы тратите свой дивный дар и свою молодость… Вас удивляет, что я говорю по-английски? Но это для того, чтобы вы меня лучше поняли. Я знаю еще пять европейских языков… и еще пять — восточных. Я выучил их, чтобы лучше познать науку и поэзию других народов. Так вот, я предлагаю вам немедленно вместе со мной поехать в Париж! Вы будете жить в одной из лучших гостиниц. Некоторое время с помощью опытных концертмейстеров вы будете готовить репертуар небольшого концерта, подберете те песни и мелодии, которые вам ближе по духу. Потом вы выступите в салоне мадам Бразуваль. Это будет закрытый благотворительный концерт. Уверяю вас, собранная в вашу пользу сумма будет такой, какую вы не заработали бы в этом цирке за сто лет. У вас будет совсем другая жизнь, совсем другие масштабы!
— Месье, — потупившись, сказала Гэти, — вы знаете не все подробности моей жизни… мне трудно об этом говорить, но это главная причина, которая не позволяет мне принять ваше предложение...
Она долго молчала, потом собралась с духом и почти шепотом вымолвила:
— Месье! Я беременна!
Аристократ улыбнулся:
— Сейчас это совершенно незаметно, концерт в салоне состоится задолго до того, когда ваше положение станет явным. А выступление сразу же откроет вам дорогу в другие салоны, в театры, в концертные залы Парижа. Я думаю, вы успеете дать несколько концертов и станете богатой и известной еще до того, как настанет пора вызвать к себе в жилище акушерок. Поймите, в вольнолюбивой Франции к родам одинокой женщины относятся совсем не так, как в пуританской Америке. У нас нет ханжества, мы славим свободную любовь! — воскликнул маркиз, при этом глаза его лукаво блеснули.
— Хорошо, если все будет так, как вы говорите… — тихо вымолвила Гэти.
— Все будет именно так. Завтра часам к девяти утра я в своем экипаже подъеду к цирку. Я буду ждать вас за углом, у фонтана. Соберите все необходимое, и мы с вами отправимся в приятное путешествие. О том, что вы уезжаете, не должна знать ни одна живая душа. Вы слышали такую фразу — «Увидеть Париж и умереть»? Не слышали? Что ж, все равно, мы едем в культурную столицу мира, чтобы жить! И жить хорошо!
6. Увидеть Париж
В девять утра Гэти Бэкфорд с маленьким саквояжем поместилась в роскошном и очень удобном ландо маркиза де Амбуаза.
— Хорошо ли вам спалось? — осведомился маркиз.
Гэти бесхитростно ответила:
— Вечером я плакала, а потом вдруг уснула.
— А не заметила ли ваша напарница вашего плохого настроения и сегодняшних утренних сборов?
— Она крепко спала после выпитого ею рома, и утром я сумела незаметно собраться и уйти.
— Вы поступили очень благоразумно. С этого момента исчезает из мира Гэти Бэкфорд и является в мир Фанни Лир! Как нравится вам псевдоним?
— Но зачем же мне чужое имя?
— Все очень просто: до сих пор вы выступали в маленьком цирке, да и в афишах писалось только имя этого итальяшки, не имя даже, а глупая кличка — Али Бурхан… На самом деле он какой-нибудь Эспозито, Бенвенито Бенвенуче или что-нибудь в этом роде… Вы были безымянной девицей, которую этот злодей разрезал на две части, только и всего. Но после выступления в салоне для избранных ваше имя обязательно появится в парижских газетах. Ну и как, вы думаете, поступит ваш папаша-пастор, когда ему кто-нибудь сообщит, что читал о вас во французской газете? Вы ведь еще такая юная! И ваш родитель устроит большой скандал, потребует вернуть вас в родной дом. И разве вам хочется вернуться к скудной жизни в степи, к дойке коров и коз, к граблям и навозу?
— Откуда вы знаете про коров и коз? И вообще…
— Я навел справки. Для успеха дела надо знать многое. Вот я и узнал кое-что. Не я сам лично, но мои знакомые, которые живут в Марселе. Это добрые друзья, они не стали интересоваться, зачем мне это нужно. Они просто добыли для меня эти сведения.
— Хорошо, пусть я буду Фанни Лир, хотя, сказать по правде, мне к этому имени надо еще привыкнуть. А что до моего отца, то я уже в таком возрасте, когда можно жить самостоятельно!
— Вот и прекрасно! — воскликнул маркиз де Амбуаз. — Вы посмотрите, какие великолепные леса на холмах и какие светлые ручьи петляют в лугах.
— Да, очень красиво...
По дороге они не раз останавливались на отдых в придорожных гостиницах и тавернах. Гэти увидела в пути немало старинных диковинных замков, холмов, покрытых виноградниками, быстрых и чистых рек с ажурными мостами через них.
Но вот вдали стали расти шпили высоких зданий Парижа.
Они остановись в узком переулке, возле старинного дома. Кучер взял в руки небольшой саквояж бывшей Гэти Бэкфорд, а теперь Фанни Лир. Маркиз вел Фанни под руку, и все они поднялись на третий этаж. Там их ожидали горничные и слуга.
— В вашей квартире — шесть комнат. Я арендовал ее для вас на полгода. Думаю, со временем у вас будут деньги на дальнейшую аренду. Здесь есть все удобства. Отдыхайте. Завтра к вам придут портные и парикмахер, прибудет и музыкант, с которым вы станете разучивать песни… Постарайтесь сопровождать каждую песню танцем, как это вы делали в цирке. Уже через неделю состоится ваше первое выступление в салоне Жанны де Турбе. От этого выступления будет зависеть вся ваша дальнейшая судьба.
— А кто она — Жанна де Турбе?
Маркиз де Амбуаз самодовольно улыбнулся:
— Девочка! Это имя сейчас гремит во Франции! Жанна де Турбе, в замужестве графиня де Луан, возлюбленная Маркса Фурнье, директора столичного театра Порт Сен-Мартен, которого она полностью разорила, а затем проделала то же с принцем Наполеоном. Она принимала в своем салоне весь цвет литературного Парижа, здесь бывали Теофиль Готье, Гюстав Флобер, Иван Тургенев… впрочем, вы вряд ли слышали про этих великих людей. Но у вас еще все впереди. Сейчас Жанне де Турбе покровительствует крупный администратор Эрнест Барош, подаривший ей недавно состояние в восемьсот тысяч франков.
— О! — только и смогла вымолвить Гэти.
Про себя она подумала, что если только сотая доля в словах маркиза — правда, то и тогда она попала в удивительный мир, в котором постарается найти свое место. Репетировать, изо всех сил репетировать...
