9. Перевод Гросскопфа Генеральным консулом в Киев.
Новый сибирский консул Мейер-Гейденгаген
В ноябре 1932 года германский посол в Москве фон Дирксен поставил перед МИД вопрос о преобразовании сибирского консульства в генеральное. Огромный регион, обслуживаемый консульством, заслуживал, по его мнению, гораздо большего внимания германского правительства, сообразного с тем, какое оказывало ему правительство советское. Индустриализация, писал посол, вызвала к жизни в Сибири крупные промышленные предприятия: Кузнецкий и Магнитогорский металлургические комбинаты, разработку угольных месторождений в Кузбассе и Караганде, химическую промышленность в Кемерове, Белове, огромный мелькомбинат в Новосибирске. Таким образом, самый большой консульский округ в мире стал и одним из самых важных в экономическом отношении, ибо в нем — «куется вооружение СССР». Вторая причина — бурный рост числа германских рабочих и специалистов в Сибири. Третьей причиной являлось «блестящее руководство делами Гросскопфа», ранг которого необходимо было поднять до генерального консула[1]. Но МИД не нашел тогда возможности из-за «бюджетно-правовых причин» реорганизовать консульство в Новосибирске.
Однако посол не оставил своих забот о Гросскопфе. Предложения относительно его дальнейшей карьеры посол вынужден был повторить в секретном письме советнику посольства Понсгену в июле 1933 г.: «Вы знаете, как высоко я ценю работу, которую проводит в Новосибирске консул Гросскопф; он в своем роде незаменимый здесь человек. И если бы я исходил из сугубо служебных, эгоистических соображений, я должен был бы и дальше настаивать на том, чтобы он оставался на своем месте еще неограниченно долгое время. Но дело в том, что я, в результате многолетних наблюдений, пришел к выводу, что дальнейшее пребывание его в Новосибирске не пойдет ему на пользу. Своим восьмилетним трудом на этом тяжелейшем с точки зрения вреда для здоровья, обременительности службы и просто по-человечески труднейшем посту, он снискал выдающиеся заслуги. Поэтому я убежден, что он заслуживает другого поста и должен его получить. Состояние его здоровья оставляет желать лучшего. Дальнейшее его пребывание в Новосибирске может навредить и его работе, и его здоровью. Все это трудно доказать, во всяком случае, сам господин Гросскопф, воспитанный в чрезвычайном почтении к прусским служебным традициям, никогда не покинет вверенный ему пост, пока он еще в состоянии и дальше работать. Зная хорошо его натуру, а также общие служебные и местные новосибирские обстоятельства, я думаю, что не ошибаюсь в выводах»[2].
Ставя перед МИД вопрос о переводе Гросскопфа в более подходящее для него место, посол сожалел о том, что все посты генеральных консулов на территории СССР уже заняты. Посол не видел также возможного преемника, обладающего такими же служебными качествами, какими обладал Гросскопф, и столь же соответствовавшего требованиям, которые предъявляет пост новосибирского консула, один из тяжелейших в СССР.
19 августа 1933 г. президент Германского рейха Гинденбург присвоил Гросскопфу звание консула первого класса, выразив надежду, что получивший повышение консул оправдает оказанное ему доверие и будет и далее верно служить своему отечеству[3]. Но Дирксен продолжал настаивать на повышении ранга новосибирского консула. Еще одно представление о том последовало 17 января 1935 г. В нем вновь подчеркивалось растущее экономическое значение Сибири, отдаленность ее от центра, сложность проблем, которые приходится решать консулу. В представлении особо отмечалась роль сибирского консульства в отслеживании дел Советского Союза в западной провинции Китая Синьцзяне. «Под блестящим руководством Гросскопфа, — констатировалось в нем, — консульство получило известность среди всех органов, занимающихся германскими гражданами — специалистами, работающими в СССР. Заботы о них заставляли его предпринимать многочисленные поездки по округу и на недели покидать место службы».
Немаловажным поводом для перевода Гросскопфа в более благоприятное по климатическим показателям место службы было, как справедливо указывал посол, здоровье. Он действительно страдал «жесточайшим воспалением среднего уха», в 1926 году делал операцию в клинике «Hygica» в Берлине у известного отоларинголога д-ра В. Антона. С начала 1930-х годов его мучил суставной ревматизм и вынуждал проводить отпуска в клиниках и на водах.
Сам Гросскопф, ожидая перемен в своей карьере, также не сидел сложа руки. Во время зимнего отпуска 1933—1934 гг. он занялся поисками следов своего арийского происхождения и представил в МИД убедительные доказательства такового. Согласно закону от 7 апреля 1933 г. об обновлении штата государственных служащих, все они должны были заняться пересмотром своих биографий и доказать лояльность новому режиму. Закон был направлен против евреев и коммунистов, от которых государственный аппарат подлежал очищению[4]. Только те высокопоставленные чиновники, чья служба началась еще до Мировой войны, а также участники войны, фронтовики, освобождались от необходимости представлять подробные данные о своей жизни и карьере[5]. Кстати сказать, Гросскопф тоже входил в число этих лиц. Но, вероятно, ему самому были приятны поиски архивных данных о предках, которым он посвятил 10 дней своего отпуска.
В 1935 году фюрер удостоил Гросскопфа высоких наград. Сначала он получил Почетный крест фронтовика (12.01.1935), а затем и Рыцарский крест Королевского Шведского ордена Северной Звезды (2.09.1935). Теперь Гросскопф определенно мог бы получить дворянское звание (традиционно пиетет перед этим званием сохранялся, хотя оно и было отменено в Веймарской республике), которое он выслужил еще в 1915 г. после награждения Рыцарским крестом второго класса Королевского Саксонского ордена Альбрехта. Но тогда представление МИД о дворянском звании исполнено не было.
В сентябре 1935 г. Гросскопф вступил в НСДАП и принял участие в партийном съезде, где был представлен фюреру. Ему, как и всем государственным служащим рейха, пришлось принести новую клятву, введенную законом от 20 августа 1934 г. «О приведении к присяге служащих и солдат вермахта» (Gesetz über die Vereidigung der Beamten und der Soldaten der Wehrmacht); клятва гласила: «Клянусь быть верным и послушным фюреру Германского рейха и народа Адольфу Гитлеру, свято соблюдать законы и выполнять служебные обязанности. Да поможет мне Бог»[6].
Наконец 7 ноября 1935 года МИД принял решение о переводе Гросскопфа генеральным консулом в Киев. В связи с переносом столицы Украинской ССР из Харькова в Киев была проведена реорганизация консульств: киевское консульство Германии стало генеральным, а харьковское — просто консульством. Назначение Гросскопфа одобрил представитель фюрера в НСДАП М. Борман[7], а 24 августа 1936 г. подписал и сам рейхсканцлер Адольф Гитлер.
В декабре 1935 г. начались хлопоты, связанные с переездом. Надо было передать дела (кассу, документы, инвентарь) Кёстрингу, упаковать и отправить вещи. Вещей же за 13 лет пребывания в Новосибирске Гросскопф накопил немало. Консульство, объяснял он, очень много «презентировало»: «В консульстве, которое обслуживали четыре высокооплачиваемые работницы, не было коллекций картин, серебра, дорогого фарфора, ковров и проч., зато было много мебели, посуды и всего того, что необходимо для обслуживания многолюдных собраний и приемов». Вещи упаковывали сами, поскольку обслуживающий персонал уже исчез из консульства (почему — будет рассказано дальше). «Хотя мы с женой целую неделю неутомимо трудились, только сегодня, — писал Гросскопф 21 января 1936 г., — уложили последние ящики. Всего у нас ящиков шестьдесят, это целый товарный вагон весом в 20 тонн»[8].
Когда встал вопрос о том, кто мог бы заменить Гросскопфа, в МИДе вспомнили о Мейер-Гейденгагене [1]. Поиски нужной кандидатуры шли с 1933 года. Требовался человек с совершенным знанием не только русского языка, но и обстоятельств русской жизни. 58-летний Мейер-Гейденгаген оказался в этом смысле лучшим. За плечами у него был огромный опыт имперской службы, на пенсию он вышел с должности заместителя референта по восточным вопросам отдела прессы, считался одним из лучших специалистов в области политической жизни СССР. МИД устраивал и почтенный возраст претендента на консульскую должность в имевшем «слишком мало культурных услуг» сибирском городе, явно не подходившем привыкшему вести светскую жизнь молодому человеку.
17 июля 1936 года, после экзамена на знание языков и защиты научной работы по истории немецко-русских связей, Мейер-Гейденгаген в чине консула второго класса получил патент на занятие должности новосибирского консула; 23 сентября 1936 года он прибыл к месту службы[9].
Воспользовавшись сменой консулов, советские власти ограничили Сибирский консульский округ. Экзекватура Мейер-Гейденгагена, подписанная Н. Н. Крестинским 29 сентября 1936 г., признала его служебным округом только Западно-Сибирский край с центром в Новосибирске. Новые административные образования — Восточно-Сибирский край, Челябинская область, республики Киргизия, Казахстан и Якутия, а также Красноярский край и Омская область, в 1934 г. выделенные из ЗСК, вышли из-под опеки нового консула[10]. По территории Сибирский консульский округ приблизился к служебному округу советского консульства в Гамбурге, куда входили Бремен, Вестфалия, Шлезвиг-Гольштейн и Мекленбург. Все выделенные из него регионы были подчинены консульскому отделу посольства в Москве.
Вербальная нота германского посольства, содержащая возражения против этой акции, была отвергнута. «Все наши аргументы и ссылки на дисперсно проживающих по всей Сибири и основательно осевших там германских граждан, обслуживание которых из Москвы практически невозможно, и на некорректность проведения параллелей между ними и японцами или китайцами, которые пребывают там лишь временно в течение сезона, советская сторона считает абсолютно недостаточными. Нас постоянно убеждают в том, что дела германских граждан можно урегулировать быстрее и успешнее через Наркомат иностранных дел, нежели путем непосредственной переписки консульства с беспомощными местными властями в Сибири. Мы получили решительный отказ и на наше предложение распространить консульский округ по крайней мере на всю Западную Сибирь, Омск, Челябинск, Красноярск и Восточную Сибирь, и передать Казахстан с Киргизской республикой посольству в Москве, а Якутию — консульству во Владивостоке», — сообщал в МИД посол[11].
К этому времени ограничение территории консульских округов стало одним из направлений деятельности НКИД. Уже весной 1936 года, при вступлении в должность нового китайского консула[12], в его ведении вместо всего Западно-Сибирского края, включая Красноярский край и Омскую область, остался один город Новосибирск. Аналогичная акция была проведена и в отношении японского консула в Новосибирске Коянаги. НКИД внушал немецким дипломатам мысль о том, что если выполнить их просьбу в отношении Сибирского консульского округа Германии, то надо будет удовлетворять и аналогичные претензии японского и китайского представителей. Вообще же, действия советского руководства в отношении ограничения немецких консульских округов означали не что иное, как нарушение договора 1925 г., согласно которому такие изменения округов могли произойти исключительно в порядке взаимного соглашения договаривающихся сторон.
Все это могло означать только одно: советское руководство не желало более допускать иностранные представительства в известные «дефицитные» области и расширять их информационные возможности. Как считали в Аусамте, именно из нежелания терпеть «соглядатаев происходящего» оно воспрепятствовало в свое время открытию германских консульских представительств в Саратове, Баку и Туркестане[13]. В Аусамте не сомневались: НКИД намеренно создавал такие условия работы иностранных консульств, которые привели бы вскоре к полному прекращению их деятельности.
Итак, новому германскому консулу в Новосибирске пришлось утешиться заверениями дипломатического агента Терентьева, представлявшего в Новосибирске интересы НКИД, что ему вполне хватит Западно-Сибирского края, хотя большую его часть и составляют тайга и тундра. Консул же полагал, что в связи с территориальными потерями, в особенности Омской области, Берлин утрачивал в Сибири «значительную часть своих интересов», связанных в первую очередь с немецкими колониями[14].
10. Последние известия консула Гросскопфа из Новосибирска
Последний обстоятельный доклад Гросскопфа (на 18 листах) под названием «Экономическое и политическое развитие служебного округа Новосибирска в 1934 г.» был датирован 21 декабря. Анализ состояния дел был, как всегда, критичен, но все же в целом положение в округе характеризовалось им как стабильное. Гросскопф считал, что 1934 год был удачным годом внешнеполитического развития СССР. Улучшилось экономическое положение страны ввиду двух последних урожайных годов. Сделаны значительные шаги в индустриализации, в том числе в Сибири, на Урале и в Казахстане. Повысился уровень инженерно-технических и управленческих работников, искоренены окончательно все оппозиционные течения в партийной организации[15].
На смену докладам пришли краткие известия, посвященные отдельным сюжетам или событиям. Основное внимание консула занимали правовые вопросы, связанные с положением германских граждан.
Не иссякал интерес и к проблемам военного развития страны, однако он удовлетворялся, главным образом, наблюдениями, полученными на военных парадах. Гросскопф был непременным участником парадов войск Сибирского военного округа, которые проводились ежегодно 1 Мая, в День международной солидарности трудящихся, и 7 ноября, в годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.
Ниже приводим целиком донесения Гросскопфа, связанные с проведением ноябрьского парада 1935 года в Новосибирске.
Донесение консула Гросскопфа в Германское посольство
в Москве от 6 ноября 1935 г.
(РА АА. Bd. 71)
Содержание: Празднование 7 ноября. Предварительный отчет.
В честь нынешних революционных торжеств агент Наркоминдела прислал приглашение на прием, на традиционный парад и на праздничный банкет. Но что касается приглашения Горсовета на торжественный акт в Государственном театре, проводившийся регулярно вечером 7 ноября, то в этом году оно впервые отсутствовало.
Можно не сомневаться в том, что это приглашение не состоялось из-за указания из Москвы, и что его мог вызвать разговор госп. советника Твардовски с госп. Бессоновым.
Появившиеся уже сегодня в «Советской Сибири» праздничные призывы ясно показывают, в каком тоне будет звучать торжественная речь (доклад). В своей основе это пропаганда против Германии. Все другие государства едва упомянуты. В статье «Враги человечества», автором которой значится некто Ал. Панин, вожди национального движения, правда, обобщенно, без упоминания имен, названы «надутыми карликами», «кровожадными уродами», «куклами на веревочках, за которые дергают господа Тиссен и Ко», «лжецами», «демагогами» и т. п. Национал-социализм поставил Германию на грань голода, число безработных достигло 6 миллионов, заработная плата с 1929 года сократилась вдвое, цены на продукты питания удвоились и утроились. Особо следует указать на то, что продукты питания, якобы, практически отсутствуют на немецком рынке, и предстоит введение продуктовых карточек, про которые в Германии уже все забыли. Предстоит переход на голодный рацион, в результате чего трудящаяся и страдающая Германия получит камень вместо хлеба.
Еще более угрожающим выглядит положение в области духовной культуры. Сжигание книг, еврейские погромы, расовый фанатизм, оголтелая пропаганда германского героизма родом из каменного века, распространение мистицизма, подавление инакомыслия и любого свободного слова, преследование выдающихся представителей немецкой науки и культуры, триумф мелких литературных обывателей и подхалимов, готовых лизать фашистские сапоги, — одним словом, глубочайший упадок и разложение характеризуют культуру Третьего рейха.
Немецкие ученые — теперь всего лишь «неквалифицированные рабочие» германской науки, они используются в военных целях и заняты исключительно созданием новых средств уничтожения, таких как бактерии и т. п.
«Фашизм означает войну, — говорится далее, — дикую, беспощадную войну, машину для уничтожения народов. Каждое фашистское государство, будь то Япония, Польша, Италия или Германия, существует ради единственной цели — подготовки войны… И наше полное жизни, развивающееся и цветущее отечество предназначено в жертву фашизму… Но железный кулак нашей Красной Армии разобьет агрессора… Грязь капиталистического мира будет безудержно сметена с пути. Мы знаем, что встретим день сияющей радостью коммуны. Будущее принадлежит нам!»
Еще одно приметное место под названием «Планы и аппетиты германского фашизма». Это сообщение парижского ТАСС-бюро от 3.11. о статье сотрудника газеты «Эхо Парижа» Пертинакса, в котором приведена цитата якобы из речи Президента Имперского банка Шахта: «Рано или поздно мы разделим с Польшей Украину».
Что же касается похвал (похвал советскому строю. — Ред.) Дюранти[16] в его недавно вышедшей книге, то они преподнесены читателям как соответствующие действительности, подтверждающие советские достижения.
В подтверждение сказанного сопровождаю свое донесение вырезками статей и политической карикатуры из «Советской Сибири», а также статьей из здешней немецкой коммунистической газеты «Коллективист», посвященной положению дел со снабжением продуктами питания в Германии.
Улицы в городе украшены обычными для такого дня плакатами и лозунгами, которые не содержат никаких прямых выпадов против Германии.
О том, как пройдут торжества 7 ноября, я сообщу позднее.
Гросскопф
Описание военного парада в честь 18-летия Великой Октябрьской
социалистической революции в Новосибирске 7 ноября 1935 г.
(РА АА. Bd. 71)
Военный парад 7 ноября в предыдущие годы состоял только из прохождения торжественным маршем войск гарнизона перед главами советских властей. В этом году он впервые был организован по московскому образцу. На главной улице рядом с «Горсоветом» были снесены несколько деревянных домов, и на их месте распланирован бульвар, образовавший необходимую для парада площадь. На ней были сооружены две трибуны для руководства, «стальных людей» (сотрудников НКВД. — Ред.) и консульского корпуса, и построены войска.
После того как командующий Сибирским военным округом Гайлит объехал строй, поприветствовал войска и сказал речь, начался торжественный марш.
Кроме двух пехотных полков, которые везли пехотные орудия, и одного легкого артиллерийского полка, впервые появился кавалерийский полк из 3-х конных и одного пулеметного эскадронов (MG), которого прежде не показывали или его тогда еще не было. Новыми были также: войска химической защиты (газовые), летные войска, один гаубичный полк (152 мм), прожекторные войска, моторизированные войска связи с радиоприборами на грузовиках.
В качестве «моторизованных войск» раньше показывали обычные 2,5-тонные грузовики, на которых устраивались из поперечных досок сиденья для пехотинцев. В этом году впервые были настоящие, для транспортировки военных построенные грузовые машины, каждая на 25 человек. Передние ряды команды состояли из прикрытия с пулеметами Льюиса (MG Lewis) и Мадсена (MG Madsen). Кроме того, были показаны моторизированная полевая артиллерия — по 2 орудия на одном грузовике, и зенитки, тоже по 2 на грузовик. На сибирских дорогах такие моторизированные соединения могут быть использованы только сухим летом и при особо благоприятных обстоятельствах. В воздухе проманеврировали около 3-х эскадрилий агитационных самолетов.
«Комбинированный полк ГПУ», прежде носивший название «Сибирская гвардия», на этот раз отсутствовал. Очевидно, с его помощью было образовано обрамление в новом построении войск. Думаю, что я не ошибусь, если предположу, что и в лошадях сивой масти пулеметного эскадрона кавалерийского полка, и в лошадях конного эскадрона можно было узнать лошадей прежнего полка ГПУ.
Выправка команд оставляла желать лучшего. Да и форма выглядела весьма посредственно.
Во время марша перед трибуной у тяжелой гаубицы сломалось колесо. Пришлось оттащить орудие на боковую улицу. Лошади в артиллерийских упряжках во время марша налезали друг на друга и сталкивались друг с другом. Весьма достоверный источник сообщил мне, что командиры Красной Армии, наблюдавшие в качестве зрителей это фиаско, говорили: «Опозорились на весь мир».
Гросскопф
Дополнение о революционных торжествах в Новосибирске 7 ноября.
12 ноября 1935 г.
(РА АА. Bd. 71)
О речах, произнесенных на заключительном акте празднования дня революции — собрании в Государственном театре, — пресса не привела сколько-нибудь значимых известий. Главную речь держал Новосибирский городской партийный секретарь. Согласно краткому изложению его речи, он ограничился лишь общими фразами против фашизма и не допускал никаких особых нападок на Германию и национал-социализм. Выпады против Германии, во всяком случае, в прессе не были повторены.
Среди плакатов, которые несли в своих рядах демонстранты, были заметны всего два враждебных Германии. Это был монтаж из политических карикатур, незадолго перед тем появившихся в «Известиях».
Тексты революционных плакатных лозунгов на зданиях в сравнении с сильными выражениями прошлых лет были вполне умеренными.
Гросскопф
Описания парадов, как и другие донесения Гросскопфа о военных делах, были выполнены со знанием дела (не будем забывать, что он бывший офицер, участник войны). Гросскопф хорошо разбирался не только в организационном строении Красной Армии, но и в технических вопросах, в истории военного дела в России. Наблюдая прибытие в Новосибирск для участия в зимних маневрах Пермской стрелковой дивизии, экипированной в белые маскхалаты и белые же лыжные костюмы, он писал: «Не могу не обратить внимания на превосходное обмундирование Красной Армии. В то время как городское население и даже рабочие, трудящиеся в сильные морозы на свежем воздухе, одеты чрезвычайно плохо, а крестьяне вообще не снабжаются ни обувью, ни одеждой, каждый красноармеец имеет отличные валенки, теплый, до колен, полушубок и теплые рукавицы. Зимняя одежда Красной Армии, вне всякого сомнения, лучше, чем в царской армии». В дивизии, отметил консул, были аэросани, сани с мотором для транспортировки солдат, бензина и пр.[17]
Среди сообщений консулов в то время важное место стали занимать также отчеты о проведенных в консульствах празднованиях национальных торжественных дней. Уже в 1933 г. было устроено празднование национального Дня германского народа 1 мая. Как сообщал Гросскопф, немецкая колония Новосибирска собралась у него «почти полностью», и «предписанный… День национального труда был отмечен с положенным ему национальным воодушевлением»[18].
Затем к числу праздников добавились годовщина прихода к власти Гитлера, 30 января, праздник урожая в начале октября (Октоберфест) и другие. В Новосибирске, удаленном от Германии на тысячи верст, торжественные речи приходилось произносить консулу или секретарю[19]; к праздникам готовились, украшали здание всеми доступными средствами, рассылали приглашения. Правда, из официальных лиц участниками торжеств в последние годы оставались только китайский генеральный и японский консулы, которые наносили визит своим соседям в обеденное время вместе со своими сотрудниками.
В 1937 году в новосибирском консульстве появился радиоприемник, стали слушать поздравительные речи Гитлера и другие передачи немецкого радио, петь хором, в том числе германский гимн и приравненную к национальному гимнупесню о Хорсте Весселе, «герое-мученике» нацистского движения.
Впрочем, тот факт, что консул Гросскопф и его последователь Мейер-Гейденгаген не состояли (и не могли, конечно, состоять) в прямой оппозиции национал-социализму, кажется нам малозначительным в истории сибирско-германских отношений. Изученные документы свидетельствуют, что официальные советские власти не видели большой разницы между празднованием Дня Веймарской конституции и празднованием Дня захвата власти Гитлером, а ограничения деятельности германского консульства в Новосибирске начались еще до наступления реальной «фашистской опасности».
11. Изоляция германских представительств
от внешнего мира и начало шпионских
скандалов вокруг консульства в Новосибирске
В 1934 году ОГПУ начало возводить вокруг новосибирского консульства свою шпионскую сеть. Гросскопф обнаружил это обстоятельство в апреле, услышав жалобы посетителей на то, что некие штатские лица фотографируют их у выхода из консульства. Затем начались допросы посетителей, которым в качестве доказательства их связи с консулом стали предъявлять соответствующие фотографии. Об этом факте консул сообщил послу и высказал в письме свои соображения по поводу организации сотрудниками ОГПУ слежки за консульством. Ей весьма благоприятствовало расположение консульского здания, зажатого между жилыми домами, в которых проживали советские и партийные работники и сотрудники ОГПУ, пятиэтажным зданием самого ОГПУ на параллельной улице, с трех верхних этажей которого отлично был виден каждый посетитель, и гостиницей Советов на западе. Со всех этих объектов можно было удобно вести не только наблюдение за входом в консульство, хорошо освещенным весной и летом до самого вечера, но и фотографирование посетителей.
Консул полагал, что это было делом рук нового шефа ОГПУ Алексеева, бывшего руководителя Информотдела ОГПУ в Москве, сменившего уехавшего возглавлять ПП ОГПУ в Ленинграде Заковского[20]. Однако это было проявлением общей политики по отношению к иностранным представительствам в СССР, прежде всего «недружественных» СССР стран, к числу которых относилась теперь и Германия. К началу 1935 года наблюдение агентов ОГПУ[21] за миссиями и консульствами Германии, Италии, Японии, Турции стало обычным делом. Известные штатские лица не только взяли в кольцо представительские здания, но стали сопровождать их персонал во время передвижения по городу. «Кроме милицейских постов вокруг здания стоят агенты ГПУ в штатском. У них задание: сопровождать персонал консульства, когда он покидает здание», — сообщал 13 марта послу одесский консул. Как провокации расценивались появления в консульствах «людей сомнительного вида с предложениями достать разного рода секретные материалы»[22].
3 февраля 1935 г. в 19 часов вечера четыре милиционера попытались проникнуть в здание новосибирского консульства, якобы по вызову консула. «Швейцар, открыв дверь, — писал в своем донесении Гросскопф, — позвал меня. Я увидел двух милиционеров, стоящих перед дверью, и еще двух — чуть поодаль, у забора палисадника. На мой вопрос, что им нужно, они ответили, что наряд вызван консулом. Я сказал, что это недоразумение или что они неверно поняли свое задание. На вопрос, принадлежит ли здание консульству, я ответил, что да, это германское консульство, но, возможно, вас вызвали из другого консульства, японского или китайского, расположенных чуть дальше по этой же улице. Они направились туда». Попытка проникновения повторилась 8 февраля[23].
23 марта в консульстве без всякого предупреждения был отключен параллельный телефон, установленный в апреле 1932 года с целью установить лицо, в течение шести недель терроризировавшее консула. Некто звонил тогда в консульство, угрожал повесить, убить консула. Лицо установлено не было, но телефон остался и был срезан теперь, якобы как ненужный[24].
В апреле 1935 г. начались аресты людей, имевших с консулом ту или иную связь.
По мнению нового посла фон Шуленбурга, предпринятая на консульства атака была своеобразной платой за сопротивление Германии вступлению в планируемый Советским Союзом Восточный пакт. «Наша политическая позиция по отношению к Советскому Союзу не претерпела существенных изменений», — писал он в шифрограмме консулам и советовал им соблюдать, как и прежде, доброе отношение к СССР и вести себя, по возможности, корректно, не реагируя на провокации. Однако при этом твердо заявил, что Германия не собирается платить за эти отношения такую особую цену, как Восточный пакт[25].
ОГПУ держало сибирского консула в поле своего зрения, очевидно, со времени его появления в Сибири. Еще в 1926 году была предпринята первая попытка обвинить его в шпионаже[26]. В 1932 году, во время поездки в поезде из Москвы через Дюнабург в Ригу, он подвергся нападению. Ехавший в соседнем купе человек, по виду советский чиновник высокого ранга, проник ночью через общий умывальник и разобранную дверь в его купе, одурманил его неким наркотическим средством, проверил его багаж, заодно забрал 400 рублей советских денег и 10 рейхсмарок, а опустевший кошелек набил бумагой, чтобы пропажа не была сразу обнаружена. В 3 часа 50 минут ночи он, по словам проводника, сошел на станции в Смоленске, как бы спеша на почту, и не вернулся, а Гросскопф проснулся в 5 утра с невыносимой головной болью, которая не утихала в течение целого дня. Дело не было похоже на простую вагонную кражу. Простые люди не могли приобрести билет в этот вагон и тем более наркотическое средство. Дело тогда ограничилось составлением протокола шефом ОГПУ[27].
Следующий шпионский скандал разразился в апреле 1933 г., когда ОГПУ провело серию арестов бывших эсеров, трудившихся после освобождения из тюрем в разных организациях Новосибирска. В частности, тогда были арестованы бывший командующий Белой сибирской армией генерал Болдырев, научный сотрудник Крайплана, «абсолютно советский», по характеристике Гросскопфа, человек, и работавший истопником в консульстве некто Федоров, имевший связи с кругом генерала. Оказалось, что до Федорова дрова в консульстве колол бывший царский генерал Степанов, с которым консул встречался однажды у Федорова дома на крестинах его ребенка. У Болдырева ОГПУ искало сочинение «с секретными экономическими и военными данными», которое он в контрреволюционных целях якобы намеревался переправить на Запад через германского консула, а передать консулу сочинение должен был истопник Федоров.
Тогда же на крыше консульства был укреплен провод, протянутый к зданию ОГПУ, как предполагал консул, — для «установления прослушивающего устройства»[28]. По этому поводу он был вынужден подать в ИНО ЗСКИКа (Иностранный отдел Западно-Сибирского краевого исполнительного комитета) ноту с требованием убрать провод и исправить поврежденную в нескольких местах крышу здания.
В марте 1933 года ОГПУ «провело работу» среди служащих консульства, советских граждан, которые были взяты милицией и доставлены в управление. Там их, как писал Гросскопф, «угрозами заставляли дать показания обо мне и о сотрудниках консульства», потом отпустили, велев молчать о происшедшем[29]. Одновременно с этим были арестованы хозяин дома, в котором жили германский гражданин инженер Шмидт и Барышников — другой его квартирант, бывший эсер. Хозяина дома вскоре перевели из тюрьмы ОГПУ в обычную тюрьму. Оттуда он смог прислать письмо с сообщением, что ему инкриминируют сбор сведений о происходящем в городе, которые он якобы через инженера передавал в консульство. При этом ГПУ сожалело, что не может арестовать самого Шмидта ввиду его германского подданства. Квартира Шмидта была объявлена явочной квартирой для агентов консульства, а сам он — хорошо оплачиваемым резидентом консула. Из получаемых от консула средств он оплачивал услуги других агентов «своей группы». (Чекисты при этом не без зависти констатировали, что и на своей легальной службе Шмидт получает столько, сколько все они, бывшие на допросе, вместе взятые.) А встречались Шмидт и консул, утверждали гэпэушники, «под прикрытием» охоты в Грязнухе.
Все это Гросскопф интерпретировал, конечно, как измышления ОГПУ. Он не знал ни хозяина дома, ни его жильца Барышникова, никогда не встречался с ними. У Шмидта же был в гостях всего два раза, в 1932 году, причем один раз — когда тот болел. «Шмидт никогда не собирал для меня никаких сведений», — писал Гросскопф[30].
Весной 1935 года начались обыски и аресты близких родственников жены технического секретаря консульства, Вильгельма Кремера, урожденной Нины Павловны Замятиной. Ее родители — отец, православный священник, Павел Петрович Замятин и его супруга, Мария Яковлевна — проживали в Новосибирске. В апреле у одного из братьев Нины Павловны, инженера Валентина Павловича Замятина, был произведен обыск и изъят фотоаппарат, подаренный консулом. Замятин был арестован, а спустя 11 месяцев расстрелян как германский шпион. Расстрельный приговор ревтрибунала, первый, так близко коснувшийся сотрудников Гросскопфа, «поверг консульство в шоковое состояние»[31].
В апреле же 1935 года был проведен обыск в квартире и в служебном кабинете кавказского немца, агронома Юлиуса Форера. Чекисты искали немецкие книги, газеты и изъяли фотографию консула с женой, немецкую поваренную книгу, два письма, полученные к пасхе от родственников из Германии. Все это сильно обеспокоило консула. «Господин Форер, — писал он послу, — мой друг, мы общаемся семьями более 10 лет. Его жена — германская подданная. Эта семья — единственная советско-русская семья, которая бывала в моем доме». За два года до этого близкие фрау Форер предпринимали попытку вызволить эту семью из СССР, предложив прислать им через «Интурист» 2000 рейхсмарок, но просьба была отклонена. «За время моего пребывания в Новосибирске, — сообщал встревоженный консул, — ранее не было обысков у моих знакомых и у многочисленных родственников ассистента Кремера или у знакомых других служащих консульства. ОГПУ этими обысками явно ищет компрометирующий консульство материал»[32].
В конце апреля был арестован еще один знакомый Кремера, муж его поварихи, инженер, работавший на железной дороге; за ним — старый электромонтер, русский, много лет ремонтировавший электроприборы в зданиях германского и японского консульств. Затем на улице была задержана и сфотографирована «моя повариха», сообщал Гросскопф. После этого случая две домашние работницы, портнихи, несмотря на высокую оплату, отказались, боясь ареста, приходить в консульство. «Скоро мы останемся без обслуживающего персонала», — писал он, и уже тогда не был далек от истины[33].
Аресты весны 1935 года шли, по словам Гросскопфа, в рамках общей волны террора, развязанного против остатков старой русской интеллигенции. Только за время с 22 по 30 апреля, по его данным, в Новосибирске были арестованы около 200 человек[34]. Но уже тогда явно наметилась и тенденция сбора компрометирующих консульство материалов, конечной целью которого могло стать прекращение его «антисоветской» деятельности под предлогом обвинений в шпионаже.
Неприязненное отношение к консульству стало проявляться и в повседневной жизни — в противодействии решению бытовых проблем как самого консульства, так и его посетителей. В августе 1934 года ИНО ЗСКИКа отказал Гросскопфу в просьбе о предоставлении транспортными организациями «в отдельных и довольно редких случаях» для поездок за город легковой машины «Форд», хотя бы за плату в инвалюте через «Торгсин». Попытки нанять грузовую машину (1,5 т) на полтора дня, 1 и 2 сентября, в «Транстресте» (за очень высокую по тем временам цену — 500 руб.) также были пресечены под предлогом, что обещанный автомобиль поломался (авария действительно имела место) и заменить его «не представляется возможным».
«Я не могу себе представить, — писал “глубокоуважаемому Владимиру Владимировичу” Ваганову, начальнику ИНО, Гросскопф, — что у такого крупного учреждения, каким является “Транстрест”, имеется всего только одна машина, или что “Транстрест” не в состоянии выполнить такое пустяковое обязательство, и я вынужден делать из этого вывод, что налицо явное нежелание предоставить мне средства передвижения. Для меня это тем более изумительно, что членам советских представительств в Германии в делах автомобильных властями оказывается всемерное и весьма далеко идущее предпочтение»[35].
В письме в МИД он прямо указывал, что отказ связан с желанием воспрепятствовать его информационным поездкам по селам. Чтобы выполнять возложенную на него функцию, он просил разрешения приобрести для консульства небольшой служебный автомобиль. «Уже 11 лет я обхожусь в Новосибирске без автомобиля, — писал он в МИД. — До 1930 года это не создавало трудностей. Но теперь с каждым годом их становится все больше. Автомобиль мне нужен не только для представительских целей, но и для моего личного комфорта. Это — служебная необходимость, если мы не хотим совсем отказываться от самого важного источника информации, а именно — личных впечатлений»[36].
Просьбу Гросскопфа горячо поддержал посол. Он считал, что следует разрешить вообще всем консульствам приобретение служебных автомобилей[37]. Однако по германскому законодательству разрешалось иметь служебные автомобили лишь посольствам и миссиям[38]. Купить такой автомобиль в личную собственность на средства, выделенные для информационных поездок, как это советовал МИД, Гросскопф не отважился. Но он поставил проблему, которую МИД обещал разрешить позднее, что и произошло (в Киеве, в генеральном консульстве, у Гросскопфа было два автомобиля и две мотоциклетки). Консульство в Новосибирске до самого своего закрытия обходилось без собственного транспортного средства.
Летом 1935 года в консульстве случился «дачный» скандал. С 1932 г. оно от лица семьи Кремеров снимало на лето дачу в Ельцовке, местечке километрах в двадцати от города, с которым существовала какая-никакая пароходная связь. Другие места, не имевшие пароходной связи, исключались ввиду сложностей с доставкой продовольствия. В Ельцовке было два частных дома, все остальные 30—40 дач принадлежали государственным организациям, в основном горсовету. Горсовет под предлогом нехватки жилья для собственных нужд еще прежде отказал консульству в аренде своей дачи, так что приходилось снимать частную. Второй частный дом в течение нескольких лет снимал русский инженер (кстати, тоже арестованный 23 апреля 35-го), а затем — японский консул Коянаги.
Подтвердивший прежнюю договоренность хозяин дома вдруг, перед самым выездом на дачу, 10 июня, заявил о своем отказе. Он ссылался на многочисленные аресты близких к консульству людей. Консул, понимая, что на владельца дачи было оказано давление, обратился в КИК. Комитет стал уверять, что никакого давления не было. Такое поведение КИКа, считал Гросскопф, очень тревожно, ибо оно свидетельствует об атмосфере страха, поразившего людей, и вот в этой атмосфере консульству приходится теперь работать. В итоге служащие консульства «из-за террористических действий властей» лишились возможности проводить столь короткое сибирское лето на природе[39].
Изоляция консульств от внешнего мира, начавшаяся еще в 1934 году, стремительно набирала обороты. Все внешние связи консульств осуществлялись теперь исключительно через агентов НКИД. Вызов врача, электромонтера, слесаря или сантехника становился возможным только по разрешению НКВД, которое всякий раз запрашивал агент НКИД. «Ни один врач не отважится посетить заболевшего сотрудника консульства, пока больной не потратит известное время на испрашивание разрешения дипагента», — писал в своем письме фон Шуленбургу Мейер-Гейденгаген из Новосибирска 13 декабря 1937 г. Даже вспоможение при родах супруге китайского консула агент Антипов позволил только после получения разрешения НКВД.
«Если в консульстве выходит из строя водопровод, туалет, электрическая проводка и т. п., позвонить в ремонтную мастерскую напрямую нельзя, а только через дипломатического агента. Дипагент сам не очень радуется от такого обременения, да и его не всегда можно застать на месте. Ремонтник же рискует своей безопасностью, если придет в консульство устранять поломку трубы самостоятельно… Каждое обращение к здешним властям — это разговор через стену, бесцельный и безнадежный. Иностранное консульство превратилось здесь в игрушку, с помощью которой государственная полиция удовлетворяет свою жажду деятельности», — считал Мейер-Гейденгаген[40].
12. Кампания по закрытию иностранных консульств в СССР.
Ликвидация германских консульств в Киеве и Новосибирске
Советское правительство начало кампанию по ликвидации иностранных консульств весной 1937 года. Непосредственным предлогом было достижение паритета, то есть приведение к одинаковой численности имеющихся в других странах советских консульств и иностранных консульств на территории СССР. Первоначально требования о закрытии консульских представительств были предъявлены четырем государствам: Польше, Японии, Италии и Германии, которые должны были закрыть 14 своих консульств в Советском Союзе (пять итальянских, пять немецких, два японских и два польских). Заметим, что в 1938-ом ликвидационная акция распространилась уже на консульства всех без исключения государств, в том числе «дружественных» СССР, таких как Чехословакия, Англия, Турция, Иран, Афганистан, Норвегия, Швеция.
Соответствующее предложение германскому послу Шуленбургу было сделано 27 мая 1937 года, во время его визита к новому заместителю Наркома иностранных дел В. П. Потемкину. Поскольку советское государство не было намерено увеличивать число своих консульств в Германии (их было три), более того — собиралось закрыть консульство в Штеттине, посольству предлагалось начать сокращение пяти своих консульств с закрытия первых двух, в Одессе и Владивостоке. Советское руководство считало, что их наличие в СССР бессмысленно, поскольку в их служебных округах уже почти не осталось германских граждан.
Требование достижения паритета было расценено германской стороной лишь как предлог. Действительной причиной она считала все более проявлявшееся стремление СССР к закрытости от внешнего мира, от заграницы, от всякого влияния извне. Эта тенденция была прямым следствием внутренней политики, победы в стране политических сил, нацеленных на окончательную централизацию власти, на сосредоточение всех нитей управления в Кремле, на изъятие у регионов и местных властей и без того урезанных прав на ведение экономических переговоров с зарубежными странами и осуществление других экономических полномочий.
Одной из причин закрытия иностранных консульств было также намерение руководства страны резко ограничить число выезжающих за рубеж советских граждан и ликвидировать вообще институт иностранных граждан в СССР как таковой. С ликвидацией консульств оформление выездных виз передавалось иностранным посольствам в Москве, функции которых при этом резко сокращались, ибо им разрешалось визировать лишь паспорта советских дипломатов и членов советских официальных иностранных представительств. Все остальные граждане, обслуживавшиеся консульствами, практически лишались права на выезд.
Германский МИД пытался отстоять свои консульства в Одессе и Владивостоке. Его возражения были сформулированы в меморандуме[41], который квалифицировал требование достижения паритета как абсурдное. Ссылка на «суверенное право» любого правительства допускать или не допускать на своей территории деятельность иностранных консульств была признана неосновательной, поскольку это право в свое время в отношениях Германии и Советского Союза оговаривалось в Рапалльском (1922 г.) и консульском (1925 г.) договорах. В соответствии с ними были основаны и указанные консульства, которые не могли быть упразднены в одностороннем порядке. «Согласно нормам международного права, — говорилось в меморандуме, — никакое место для консульства одной страны не может быть закрыто, пока в нем имеются консульства другого государства». Предлагалось также принять во внимание размеры стран: наличие семи германских консульств на три советских являлось вполне нормальным соотношением, тем более что и количество осевших в СССР германских граждан во много раз превышало число живших в Германии советских граждан. В меморандуме подчеркивалось, что СССР имеет в Германии кроме консульств торговое представительство в Берлине с двумя филиалами (в Гамбурге и Лейпциге), чего нет у Германии в СССР. В результате — численность советских служащих в Германии (в посольстве, торговых представительствах, генеральных консульствах) более чем в два раза превосходит число сотрудников немецких представительств в СССР[42].
Переговоры о судьбе консульств шли в течение всей осени, однако доводы германского МИДа в пользу сохранения своих консульств были, конечно же, признаны несостоятельными.
3 ноября исполняющий обязанности наркома по иностранным делам Е. Б. Стомоняков объявил Шуленбургу, что решение советского правительства о достижении паритета окончательное, и поэтому пять германских консульств должны быть ликвидированы. На это отводился двухмесячный срок, начиная с 15 ноября. Послу было предложено сообщить в НКИД, какие два своих консульства он намерен сохранить. Шуленбург назвал генеральные консульства в Киеве и Ленинграде. «В случае отказа мы будем настаивать на созыве чрезвычайного заседания Согласительной комиссии для обсуждения вопроса о консульской сети в целом, — пригрозил Шуленбург. — А в случае, если и это не поможет, мы закроем все наши консульства в Советском Союзе и потребуем ликвидации советских консульств в Гамбурге и Кёнигсберге»[43].
Этот ультиматум не возымел действия — сохранить ленинградское консульство посольству не удалось.
К началу 1938 года у Германии в СССР остались лишь генеральное консульство в Киеве и консульство в Новосибирске (на два советских — в Гамбурге и Кёнигсберге).
Чтобы принудить германское правительство к закрытию двух последних своих консульств в СССР, НКВД предпринял беспрецедентный нажим на их сотрудников. Был организован бойкот с целью полностью отгородить их от внешнего мира и сделать невозможным их дальнейшее существование, переросший в настоящий террор.
В своих донесениях послу новосибирский консул Мейер-Гейденгаген неоднократно подчеркивал экстраординарность установленного в последнее время полицейского надзора за консульством и за остававшимися еще в городе германскими гражданами. Обо всех фактах такого рода он извещал дипагента А. И. Антипова, расценивая их как нарушение консульских прав, определенных в его экзекватуре. В одной из своих нот протеста в дипломатическое агентство НКИД в Новосибирске он писал: «Все германские граждане, посещающие консульство по паспортным делам, задерживаются на улице сотрудниками НКВД и подвергаются допросу. Приезжающие в Новосибирск из провинции германские граждане отводятся на вокзале в милицию для допроса. Когда сотрудники консульства делают в магазине покупки или выходят на прогулку, то их сопровождают все те же агенты НКВД, и делается это в такой неприкрытой и тягостной форме, что неловкость полицейского надзора была бы комична, если бы это не было так оскорбительно. Агенты ОГПУ нагло усаживаются в вызванные сотрудниками консульства такси, например, для поездки на рынок. Каждый сотрудник уже отлично знает в лицо прикрепленного к нему шпика».
Что касается обслуживающего персонала, то осенью 1937 года консульство в результате арестов лишилось русского домашнего работника Антропова, водовоза Толстых и работницы Александры Толстых.
Еще более поразительные вещи творились в Киеве вокруг Генерального консульства, возглавляемого Гросскопфом. В начале февраля 1938 года были арестованы повариха консульства, Татьяна Ивченко, и ее муж, работавший шофером. Вместе с шофером сгинул и служебный грузовик. 4 февраля буквально спаслась бегством возвращавшаяся утром с рынка другая кухонная работница. Была схвачена вышедшая ненадолго из своей квартиры супруга помощника секретаря консульства, фрау Штрекер. Работавший в консульстве с 1923 года и живший в его здании домработник Грищенко, топивший печи и совершавший все выходы в город, отправился утром, как обычно, на вокзал, чтобы сопроводить отъезжавших на родину германских граждан, но до цели своего путешествия не добрался. Он должен был купить билеты для 10 человек и имел при себе 975 руб. казенных денег. Одновременно аресту подвергся его сын, живший вместе с родными. Еще раньше, в конце января, был арестован другой хозяйственный работник консульства, Мерешко.
Вскоре некому стало рубить дрова и топить печи[44], стирать, убирать и варить пищу. Озабоченный проблемой снабжения всех своих домочадцев, Гросскопф вынужден был просить посла прислать ему через МИД нескольких работников, повариху, шофера-механика. Гросскопф предлагал платить им от 24 до 60 долларов США в месяц, а за верную службу гарантировал премию в германских марках.
Наиболее напряженным оказался март месяц 1938 года, когда Гросскопф опасался самого худшего — прямого нападения на здание консульства, оставшегося практически без собственной охраны. «Террористические действия НКВД» были перенесены в это время в квартиры сотрудников консульства, располагавшиеся на Крещатике в доме № 25. Здесь 1 марта были выведены из строя электрические звонки в нескольких квартирах, дверные замки забиты посторонними предметами, отключен телефон. Три домработницы перестали выходить из квартир, боясь подвергнуться оскорблениям, шантажу, а то и аресту. Другие домашние работники, в том числе лифтер, поднимавший дрова на пятый этаж, перестали приходить на работу. В ночь с 3 на 4 марта две квартиры (оберинспектора Вильке и практиканта Крегера) были затоплены фекальными водами через туалетные бачки, а в ночь с 7 на 8 марта аналогичный катаклизм случился в квартире Штрекер. Пришлось закрыть для пользования туалеты. 7 числа везде было отключено электричество, а с 9 числа — водопровод. «С 27 февраля на всех лестничных площадках перед квартирами дежурят по два-три агента, а также у подъезда и у заднего крыльца. Каждого служащего и работника Генерального консульства постоянно сопровождают при выходе один-два агента, прямо под локоть, иногда преследуют на автомобиле. Шпики садятся с ними вместе в такси… Германских граждан после посещения консульства в сопровождении милиции или НКВД уводят, допрашивают, проверяют документы, обыскивают багаж. Все извещения о происходящем местных властей остаются без ответа»[45].
В итоге МИД Германии предложил Гестапо, в свою очередь, установить надзор за советскими консульствами в Гамбурге и Кёнигсберге.
28 февраля 1937 года германское правительство приняло решение о закрытии своих последних консульств в СССР. 2 марта поверенный в делах, советник германского посольства в Москве фон Типпельскирх [2] сообщил об этом решении иностранному комиссариату. В диплогерме фон Риббентропа говорилось о том, что германское правительство, вследствие непрекращающейся травли германских консульств в Киеве и Новосибирске, которую оно рассматривает как сознательное воспрепятствование консульской деятельности, приняло решение о закрытии их в срок до 15 мая. Все консульские дела на территории СССР передавались консульскому отделу посольства. Советское правительство получило с этой же нотой предложение в аналогичный срок закрыть свои консульские представительства в Кёнигсберге и Гамбурге[46].
Как заключил из бесед с выезжавшими на родину консулами Герварт [3], «мы не слишком много потеряли от закрытия консульств. Цена информации, которую они собирали, не шла ни в какое сравнение с невыносимыми условиями жизни». Консулы с удовлетворением покидали страну своего пребывания[47].
С ликвидацией консульств навсегда прекращались так надоевшие советским учреждениям и государственным служащим переговоры и переписки с консулами по делам иностранцев.
В течение апреля 1938 года консульство Германии в Новосибирске, ликвидация которого должна была последовать 28 числа, готовилось к предстоящему отъезду. Посольству удалось заручиться обещанием НКВД не препятствовать распродаже консульского имущества. Распродавалось все, за исключением двух новых сейфов для хранения ценных бумаг, доставленных сюда всего год назад, которые было решено вернуть фирме. «Когда стало известно, что консульство продает свой инвентарь, — писал в отчете Мейер-Гейденгаген, — многие желающие что-нибудь купить посетили консульство, не будучи задержаны на улице. Большую часть инвентаря купил комиссионный магазин, заплатив за все наличными, при полном невмешательстве НКВД. Часть мебели взял ресторан НКВД “Динамо”, расположенный в соседнем с консульством здании[48]. Кое-что из мелочей досталось частным лицам, проходу которых в здание консульства НКВД не препятствовал. Это не касалось, однако, посетителей другого рода. Пелагея Шмидт, получившая освобождение от советского гражданства и разрешение на выезд в Германию, была задержана у входной двери в консульство, отведена в милицейский участок, где в течение получаса объясняла о цели своего визита и дожидалась разрешения на посещение»[49].
16 мая германское посольство заказало для новосибирского консула и его супруги два билета второго класса Москва — Берлин до ст. Даугавпилс[50].
15 мая 1938 года послал свою последнюю телеграмму в МИД Гросскопф: «Генеральное консульство закрыто. Выезжаю сегодня вечером»[51]. Для продажи вещей консульства киевские власти организовали базарный пункт. Согласно отчету Гросскопфа, в городе в это время, при слабом спросе и огромном предложении, резко упали цены на предметы домашнего обихода. Мебель шла лишь за 1/5 или в лучшем случае за 3/5 ее нормальной цены, кухонная и столовая посуда, инструменты и прочая утварь — за 1/20 или 1/10 их действительной стоимости. По просьбе посольства НКИД разрешил Гросскопфу продажу двух автомобилей, двух мотоциклетов и оборудования гаража, большую часть которого продать не удалось. Продажа имущества была сопряжена и с другими трудностями, которые власти постарались создать для консульства. Вывоз проданных вещей должны были оплачивать не покупатели, а продавцы. Пункт продажи не имел места для хранения мебели и принимал лишь то, что можно было продать сразу же. Вдобавок власти старались отодвинуть продажу инвентаря на последние дни, чтобы этим сбить цены. Таким образом, в срок от 1 апреля до 14 мая было продано консульских вещей всего на 13.000 руб. Зато только за два последних вечера, 14 и 15 мая, — на 9733 руб. 15 числа распродажа продолжалась до поздней ночи, уже после отъезда в Москву кассира с выручкой. Это напоминало вынос вещей из горящего дома.
Единственной удачно проданной «позицией» стала старая пишущая машинка «Ундервуд» с русским шрифтом и длинной кареткой. Такие пишущие машинки из довоенного времени, прежде широко распространенные, больше уже не использовались ни в Германии, ни в московском посольстве. «Вследствие чрезмерной бюрократизации советских властей, такой тип пишущих машин пользуется у них особой популярностью», — иронизировал генеральный консул, выручивший за нее 4200 рублей[52].
14 мая Гросскопф известил посольство об отсылке перечня сожженных им актов генерального консульства. Уничтожению были подвергнуты не только подшивки газет и журналов, но и хранившиеся все 15 лет материалы о торговых и других отношениях с СССР, о сельском хозяйстве, индустрии, почтовые отправления. Были преданы огню материалы курьерской службы, паспортные дела, дела об эвакуации германских военнопленных 1922—1928 гг., «гитлеровской» помощи и многие другие[53]. Очевидно, аналогичной экзекуции подвергся и архив консульства в Новосибирске, поскольку многое из того, что хотелось нам обнаружить в немецких архивах, найти не удалось.
Перечни проданного имущества и вырученных средств, оформленные Гросскопфом с присущей ему щепетильностью, составили более сотни многостраничных приложений к его отчету.
Напоследок он позаботился о семьях арестованных советских служащих — Мережко, у которого остались двое детей, четырех и одиннадцати лет, и Грищенко (последний трудился в консульстве в Киеве 15 лет), — испросив у МИДа разрешение выделить им материальной помощи по 2000 руб. каждой[54].
После закрытия консульства Мейер-Гейденгаген трудился в отделе политики Министерства иностранных дел, в октябре 1940 года в последний раз побывал в Ленинграде, где замещал находившегося в отпуске генерального консула Динстмана (консульство в Ленинграде было восстановлено после подписания советско-германского договора 1939 г.). Умер 6 марта 1941 г. и похоронен среди представителей дипломатического корпуса на кладбище Вильмерсдорф в Берлине[55].
Гросскопфа взял в посольство, вопреки нежеланию НКВД, Шуленбург, и в течение года он трудился в качестве генерального консула в Москве (до 1.10.1939), затем обосновался в Берлине, служил легационным секретарем в культурно-политическом отделе Аусамта, в августе 1941 года получил звание посланника[56]. Последним местом службы Гросскопфа стал «Отдел Германия», в котором он возглавлял рефераты Д IХ (вопросы народной экономики) и Д ХI (переселения фольксдойче)[57]. Гросскопф умер после продолжительной болезни 26 октября 1942 года в возрасте 57 лет и погребен, как и Мейер-Гейденгаген, на кладбище Вильмерсдорф[58].
К сожалению, персональное дело Гросскопфа не содержит данных о дальнейшей судьбе его супруги Лиды. Но в нем обнаружен любопытный документ, который красноречиво говорит об отношении «простых» советских граждан к германскому консулу. Это сообщение обер-лейтенанта, ведавшего делами «советских военнопленных» в Гамбурге, от 22.11.1944 г., о попытках некоторых из них, «до 1935 года работавших у господина консула в Новосибирске», дать ему знать о себе[59].
Продолжавшаяся 16 лет история консульских отношений России (СССР) с зарубежными странами вновь была прервана в 1938 г. Возобновление работы трех генеральных консульств Германии (в Ленинграде, Батуми и Владивостоке) после подписания советско-германского договора 1939 г. не в счет, поскольку до начала нападения Германского рейха на СССР оставались считанные месяцы.
Все четверо чрезвычайных и полномочных послов Германии в СССР в 1920—1930-е годы: граф Ульрих фон Брокдорф-Ранцау, Герберт фон Дирксен, Рудольф Надольный и Фридрих Вернер граф фон дер Шуленбург — являлись убежденными сторонниками развития и укрепления дружественных немецко-русских отношений, и делали для этого все от них зависящее. Важно отметить также, что, приезжая в Россию с разного рода предубеждениями о ней, они становились здесь если и не приверженцами новой общественной системы, то сторонниками многих позитивных ее сторон.
Определенную роль в укреплении отношений между Германией и Россией (СССР), вне всякого сомнения, играла неординарная личность консула Гросскопфа. Он был одним из активных разработчиков и последовательных проводников рапалльской политики Германии. Талантливый дипломат, профессионально подготовленный экономист, ученый и практик, всю свою жизнь посвятивший России, стране, которую он любил и которой желал такого же блага, как и своему отечеству, Гросскопф делал все возможное для возрождения и расширения немецкого предпринимательства и торговли на сибирской земле. Конечной целью этой деятельности были не только прибыли немецких фирм, но и процветание сибирского края, земли, поражавшей его своими масштабами, мощью, огромными сырьевыми и людскими ресурсами.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Максимилиан Вольфганг Мейер-Гейденгаген родился в Санкт-Петербурге, в купеческой семье. Семья Мейеров, выходцев из Любека, как и большинство немецких семей столичного Петербурга, сохраняла и культивировала немецкие обычаи. Максимилиан учился в немецкой школе при евангелической церкви Святой Екатерины, затем продолжил образование в Берлине, в гимназии имени Лейбница. Высшее образование он получил на естественном факультете университета Мюнхена и химическом факультете Мюнхенского технического училища. С 1900 г. он прошел воинскую службу в Баварской воинской части, затем вернулся в Петербург, где довольно успешно возглавлял в течение трех лет (1904–1907) немецкоязычную газету «Санкт-Петербургишер Герольд», а затем семь лет редактировал «Санкт-Петербургише Цайтунг» — главную немецкоязычную газету, выходившую в России. Кроме немецкого и русского, он владел французским, украинским, польским и чешским языками, а журналистскую деятельность успешно сочетал с оказанием разного рода услуг германскому посольству в Петербурге: был его доверенным лицом и пресс-атташе на общественных началах. Все это уже тогда сделало его крупным знатоком предвоенной России.
В Первую мировую служил в составе Баварского резервного полка. После тяжелого ранения 31 октября 1914 г. (в правый локоть), определился при Генеральном штабе и Прусском военном министерстве как специалист по русским делам, издавал, как офицер-референт, русскую газету для военнопленных и фронтовиков. На последнем этапе войны был прикомандирован к Верховному командованию группы войск в Киеве, где изучал украинские вопросы, выслужил чин обер-лейтенанта. В 1918 г. получил должность пресс-атташе германского посольства в Киеве.
После войны Мейер-Гейденгаген трудился на разных постах в отделе прессы Министерства иностранных дел, два года (1923–1924) служил в посольстве Германии в Москве, а в 1933 г., по достижении 55-летнего возраста, вышел в отставку и нашел применение своим знаниям в качестве референта в Министерстве народного просвещения и пропаганды Геббельса. Карьера его не была столь успешной, как у Гросскопфа. Продвигаться вверх, очевидно, мешало его российско-немецкое происхождение.
2. Советник посольства при Шуленбурге Вернер фон Типпельскирх принадлежал к кругу руководящей военной элиты, воспитанной на кайзеровских традициях, к которым Гитлер испытывал неприкрытую антипатию. Типпельскирх не говорил по-русски, но имел полезный опыт, приобретенный им в посольстве в Риге и в русской референтуре МИДа. Из-за тяжелого ранения на фронте он был переведен в свое время на писарскую работу, научился сочинять доклады, отличавшиеся большой тщательностью и обилием деталей. Письменная связь посольства с Аусамтом осуществлялась, главным образом, через него.
3. Ганс Генрих Герварт фон Биттенфельд, советник и личный референт Шуленбурга, в будущем видный немецкий дипломат, происходил из достаточно известной дворянской неарийской семьи. Герварт, после чистки евреев из дипломатического ведомства, оставался в посольстве благодаря защите трех последних послов, Дирксена, Надольного и Шуленбурга. Помогла также трехмесячная стажировка резервистов в кавалерийском полку, которую он прошел весной 1935 г. и по результатам которой получил чин лейтенанта. Немаловажным фактом его биографии стала и женитьба летом 1935 г. на представительнице одной из самых древнейших аристократических верхне-франконских семей, Елизавете фон Редвиц. Были у него ангелы-хранители и в Аусамте. Он единственный в посольстве не вступил в НСДАП после прихода к власти Гитлера.
Герварт начинал свою деятельность в Москве в 1931 г. при Дирксене в консульском отделе посольства, и главным его делом была опека германских граждан в СССР. Он отмечал позднее, что самым обременительным для него занятием стало удостоверение бесчисленного множества разного рода советских документов, которое ему было поручено как самому юному сотруднику. Но оно принесло ему и много пользы. Он быстро выучил русский язык, а главное — получил хорошее представление о хозяйстве и праве страны. Для ускорения процесса подписания ему пришлось сократить свою фамилию, ограничившись коротким словом «Герварт».
Уже через два года Герварт стал референтом посла. Функции его изменились коренным образом, и теперь он больше занимался политикой и прессой. А поскольку Дирксен, а позднее и Шуленбург, были дуайенами (старшинами) дипломатического корпуса в Москве, то Герварт стал одновременно секретарем дипкорпуса. Он занимался составлением нот на немецком, английском и французском языках, рассылал сообщения дуайена главам миссий. К другим занятиям секретаря относилась организация досуга молодых дипломатов — культурных и спортивных мероприятий, охоты и экскурсий, чем Герварт занимался с большим удовольствием. Он сумел сплотить прогрессивную дипломатическую молодежь в тесный дружеский круг единомышленников, занимавших ярко выраженную антинацистскую позицию. После Судетского кризиса, как признавался сам Герварт, произошел его переход от неприятия нацизма к сопротивлению ему. После заключения пакта Молотова–Риббентропа 1939 г. он, «последний неариец» Аусамта, оставил московское посольство.
[1] D.B.M. an das AA. 29.11.1932 // Politisches Archiv des Auswärtiges Amts, Bonn — Berlin (PA AA). R 84215.
[2] Brief von Dirksen an das AA (Ponsgen). 3.07.1933 // PA AA. Personalia. Bd. 199 (3).
[3] PААА. Personalia. Bd. 199 (3).
[4]См. подробнееобэтомзаконев 5 главе «Die Wiederherstellung des Berufsbeamtentums» монографииГансаМоммзена: Mommsen Hans. Beamtentum im Dritten Reich. Mit ausgewälten Quellen zur nationalsozialistischen Beamtenpolitik. Stuttgart: Deutsche-Verlags-Anstalt, 1966. S. 39—61.
[5] Закон закрыл доступ всем неарийцам в официальные служебные учреждения. См.: Herwarth v. Hans. Zwischen Hitler und Stalin. Erlebte Zeitgeschichte 1931 bis 1945. Berlin, Frankfurt/M, 1982. S. 108.
[6] Deutsche Geschichte in Quellen und Darstellungen. Bd. 9. Weimarer Republik und Drittes Reich. 1918–1945. Hrsg. Von Heinz Hürten. Stuttgart, 1995. S. 242.
[7] Brief von Bormann an von Neurath (ПисьмоБорманаг-нурейхсминиструвнешнихсношенийфонНейрату). 27. Juli 1936 // PA AA. Bd. 199 (3).
[8] PA AA. Personalia. Bd. 199 (3).
[9] PA AA. Personalia. Meyer-Heydenhagen. Bd. 501 (1).
[10] D.B.M. an das AA // PААА. Personalia. Bd. 199 (3).
[11] D.B.M. an das AA. (Tippelskirch). 8. November 1936 // PA AA. Bd. 199 (3).
[12] Китайское консульство в Сибири возобновило свою деятельность в 1934 г., теперь уже в Новосибирске, который и стал в 1936 г. территорией его служебного округа.
[13] Правда, НКИД объяснял свою позицию иными причинами: «Саратова мы не можем дать им из-за нежелания установить контакт между Германским Консульством и Немреспубликой, а Баку из-за нежелания создать прецедент для будущих требований Франции, Италии, и в особенности Англии». По этим же соображениям «не могло быть и речи о Ташкенте». Из писем заведующего Отделом Центральной Европы НКИД Штейна полпреду СССР в Германии Крестинскому от 20 ноября и 7 июля 1926 г. о консульской сети в СССР. См.: Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ). Ф. 82. Оп. 12. П. 42. Д. 58. Л. 21, 30, 31.
[14] Meyer-Heydenhagen an die D.B.M. 9.10.1936 // PA AA. Personalia. Bd. 501 (1).
[15] PA AA. Bd. 352.
[16] Дюранти Уолтер — британский журналист, в 1922–1936 гг. возглавлял Московское бюро «Нью-Йорк Таймс», положительно оценивал происходящее в СССР, получил известность своей просоветской ориентацией.
[17] Bericht 3.04.1931 // PA AA. R 31688.
[18] Bundesarchiv. R 9215. Bd. 380. S. 130.
[19] «Поскольку здесь не было национал-социалистической ячейки, праздничные речи приходилось произносить мне; при этом я старался подчеркнуть значение 30 января как дня основания Третьего рейха и показать те успехи, которых он достиг в нашем отечестве», — сообщал в 1936 г. Кёстринг // Bundesarchiv. R 9215. Bd. 380. S. 66.
[20] Grosskopf an die D.B.M. 10.04.1934 // PA AA. Bd. 82.
[21] Хотя в 1934 г. ОГПУ было упразднено и создано Главное управление государственной безопасности (ГУГБ) в системе НКВД СССР, новая аббревиатура не сразу вошла в обиход (что отражено и в документах того времени), поэтому здесь и далее, в уместных случаях, оставлено прежнее именование ведомства. — Прим. ред.
[22] PA AA. Bd. 248.
[23] Grosskopf an die D.B.M. 18. 02. 1935 // PААА. Bd. 248.
[24] Ibid.
[25] D.B.M. an allen Konsulaten in der UdSSR. 1.02.1935 // PА АА. Bd. 248.
[26] Она была связана с делом некоего германского гражданина Бернгарда (Бориса Ивановича) Катель-Зензе, бывшего военнопленного, работавшего секретарем в управлении Омскгостекстиля и осужденного в декабре 1925 г. нарсудом города Омска за растрату казенных денег на 6 месяцев тюрьмы. В январе 1926 г. Катель-Зензе прислал консулу письмо, в котором сообщал о настоятельном желании ОГПУ объявить его шпионом германского консульства. Гросскопф считал, что это была инициатива Омской ЧК, которая таким путем, используя человека с неустойчивой психикой, каковым оказался Катель-Зензе, надеялась пожать лавры разоблачителя шпионской деятельности консула. В своем письме в МИД, перед которым ему не было смысла хитрить, он писал, что «никогда за время своей консульской деятельности, ни ранее, ни теперь, не пользовался услугами шпионов или агентов». Но чтобы оберечь консульство от необоснованныхобвинений, он обсудил обстоятельства дела с Председателем КИКа Р. И. Эйхе, который принял его объяснения, пообещал запросить из Омска у ГПУ все документы и проверить все обстоятельства дела. Тогда оно было оставлено без последствий. Материалы действительно были присланы в Новосибирск: судебный приговор, медицинское заключение о вменяемости Зензе и о нервном заболевании, на которое, как и на больное воображение осужденного, и были списаны все его шпионские фантазии. См.: Grosskopf an das АА. 1.02.1926 // РА АА. R 84215. Там же и упомянутые документы.
[27] Grosskopf an die D.B.M. 15.09.1932 // РААА. R 84215.
[28] Grosskopf an die D.B.M. 14.04.1933 // РААА. Bd. 82.
[29] Grosskopf an die D.B.M. 19.04.1933 // Ibid.
[30] Grosskopf an die D.B.M. 13.05.1933 // Ibid.
[31] Telegramm von Köstring an die D.B.M. 25.03.1936 // PААА. Bd. 248.
[32] Grosskopf an die D.B.M. 23.04.1935 // PA AA. Bd. 248.
[33] Grosskopf an die D.B.M. 7.05.1935 // Ibid.
[34] Ibid.
[35] Копия письма Гросскопфа в ИНО ЗСКИКа от 1.09.1934 // Bundesarchiv. R 9215. Bd. 87. S. 10.
[36] Grosskopf an die D.B.M. 5.09.1934 // Bundesarchiv. R 9215. Bd. 87. S. 8, 9. Аналогичного содержания просьбы были отправлены им в посольство и в ИНО Запсибкрайисполкома.
[37] Schulenburg an AA. 20.09.1934 // Bundesarchiv. R 9215. Bd. 87. S. 6.
[38] Bundesarchiv. R 9215. Bd. 87.
[39] Grosskopf an die D.B.M. 7.06.1935 // РААА. Bd. 248.
[40] РА АА. R 104371.
[41] Меморандум за подписью статс-секретаря Эрнста фон Вайцзеккера был отправлен в посольство 28.07.1937, с просьбой передать его Советскому правительству. (PA AA. R 104371.) Он получил известность как меморандум от 2 августа 1937 г. (PA AA. Bd. 77.)
[42] В посольстве и консульствах Германии на территории СССР служили 80 человек, из них 69 германских и «около 10» советских граждан. В Германии численность сотрудников посольства, двух оставшихся консульств (в Кёнигсберге и Гамбурге) и торгового представительства в Берлине с его филиалами в Гамбурге и Лейпциге, достигала 185 персон, из которых 135 являлись советскими гражданами. Общая численность советских граждан на территории Германии составляла (на ноябрь 1936 г.) 951 чел., германских граждан на территории СССР (на ноябрь 1935 г.) — 5980 чел. См. Zahlenmäßiges Verzeichnis der Angehörigen deutschen Vertretungen in der UdSSR und der Sowjetvertretungen in Deutschland // PA AA. R 104371.
[43] D.B.M. (Schulenburg) an das Ausamt. 6.11.1937 // PA AA. R 104371.
[44] Печей было восемь, и они потребляли ежегодно 140 кубометров дров, 90 — на кухне и 50 — в остальных помещениях.
[45] Bericht von Grosskopf an die D.B.M. 11.03.1938 // PA AA. R 104370.
[46] D.B.M. an das AA. 2.03.1938 // PA AA. R 104371.
[47] Herwarth. S. 86.
[48] Очевидно, именно оттуда буфет, разрисованный охотничьими трофеями, перекочевал в краеведческий музей, интерьер которого он до сих пор украшает.
[49] К концу своего пребывания в городе консульство совсем осталось без обслуги. На прощанье НКВД арестовал ремонтника-сантехника, починившего ванну, повариху консульства Марусю Ширяеву, невестку помощника ассистента Лингнера. См. Bericht von Meyer-Heidenhagen an die D.B.M. 18.04.1938 // PA AA. R 104370.
[50] Просьба Германского посольства в Москве в Интурист. 16.05.1938 // Bundesarchiv. R 9215. Bd. 94. S. 35.
[51] PA AA. Personalia. Bd. 199 (4).
[52] Bericht von Grosskopf an die D.B.M. 7.06.1938. «Auflösung des Generalkonsulats Kiew. Verkauf der reichseigenem Einrichtungsgegenstände» // Bundesarchiv. R 9215. Bd. 95. S. 59–63. ПодобныеэтимдокументыоликвидацииконсульствавНовосибирскевархивахнеобнаружены.
[53] Bundesarchiv. R 9215. Bd. 94.
[54] Bericht von Grosskopf an die D.B.M. 10.02.1938 // Bundesarchiv. R 9215. Bd. 94. S. 270, 271.
[55] PA AA. Personalia. Bd. 501 (1).
[56] Свидетельство о том было подписано Гитлером и Риббентропом 21 августа 1941 г.
[57] О том, что представлял собой «Отдел Германия» под руководством Мартина Лютера, в котором имела место «Еврейская референтура», занимавшаяся, помимо прочих задач, разработкой планов выселения и депортации немецких и европейских евреев, см.: Михалка В. «Превращение из мотора в трансмиссию». Деградация внешнеполитического ведомства в 1933–1945 гг. // Вторая мировая война. Дискуссии. Основные тенденции. Результатыисследований. М.: Изд. «Весьмир», 1996. С. 202; Döscher Hans-Jürgen. Das Auswärtige Amt im Dritten Reich. Diplomatie im Schatten der Endlösung. Berlin, 1987. S. 203–212.
[58] PA AA. Personalia. Bd. 199 (4).
[59] Ibid.
