ГРОЗА НА КАТУНИ
Тане и Володе Бродниковым
Гроза срывается с прибрежных скал.
Разряды прямо над сосновой гривой.
Но как верхушками бы ни плескал
неистовствующий в своих порывах
воздушный ток, течение реки
по-прежнему стремительно-спокойно.
И как ни крупны капли, их круги
почти не различимы… Так с погодной
бесчинностью и стойкостью воды
укладываемся мы спать. В палатке
ни дождь особой не сулит беды,
ни ветер, никнущий в лесной подкладке.
Зато при каждой молнии она
на два-три мига вспыхивает белым,
и громом пробирает всё до дна,
и капли шлёпают по оробелым
кустам… Но, как течение реки,
меня уносит дрёма. Свет и грохот
становятся приятны и близки.
…Знакомый сон. Железная дорога.
Мы подъезжаем к станции. Гремят
на перепутьях стрелочных колёса.
Прожектора ночную тьму гранят,
и от огней слепящая полоска
нет-нет да и окинет всё купе,
пробравшись между штор… Но сон не скачет
и не грозит виденьями вскипеть,
до сладости сроднясь с вагонной качкой…
В палатке на катунском берегу
несёт меня грозы транзитный поезд.
Куда? — я и представить не могу,
но следую, ничуть не беспокоясь…
ЛЕВЫЙ БЕРЕГ
1.
Смиряется время, когда
с прибрежного смотришь менгира.
Вздымающаяся вода
артерии мира
несётся белёсой грозой
с громами всплеснувшихся гребней
и молниевой бирюзой
отливов… А древний
утёс — это борт корабля.
Легко мы плывём — и далёко…
Скрываются явь и земля
в воронках потока.
…Когда же знакомым путём
на правый отправимся берег,
немногое прежним найдём, —
но стерпим потери,
коль даже неистовый зной,
где мы, словно воск, оплываем,
пронизан насквозь новизной
и неузнаваем…
2.
Два года не окатывала лбов
и форточкой не хлопала у сердца.
Два года однокрылая любовь
к нам исподволь нащупывала дверцу.
И вдруг перевернула всё вверх дном
слепыми рикошетами полёта.
Полуночное солнце за хребтом —
а зябко от несохнущего пота.
Не знаю, то ли рваться, то ль терпеть.
Мне нечем знать: из мозга головного
ты в костный перебралась, и теперь
где сам я — а где ты, и что мы оба?
3. Злато-серебро
Трудам не грозят катастрофы,
а снежная воля свежа.
Пока не протоптаны тропы,
придётся идти не спеша.
Угадывается ногами
квартальная диагональ.
А магия снежных миганий —
едва отодвинутся вдаль
огни фонарей или окон —
немедля вступает во власть.
Кому будет здесь одиноко,
меж ярко сверкающих глаз?
С паломничьим благоговеньем
бредёшь по чужому двору.
И память по обыкновенью
к другому вернёт серебру, —
каким поминутно вскипает
весенний катунский поток,
которое сплошь обступает
наш пляж и сосновый мысок,
где так же, как эти сугробы,
играет несчётностью искр
прибой — той же тысячной пробы,
что здешний серебряный прииск…
Поодаль снег сер, как прибрежная
галька; мерцаний в нём нет.
Лишь гребень на пустоши снежной
сгущает рассеянный свет,
и ярко белеет, точь-в-точь как
теченьем обточенный ствол, —
обсушен на серых песочках,
сияет он, гладок и гол,
своей оловянной полудой…
Но я обгорал, и жара
меня выдворяла к полудню
под сосны, на чай у костра.
А где серебрились на травке
тела принесённых водой
дриад — не боясь переплавки,
мой слиток лежал золотой,
моя дорогая пропажа…
Едва различима в кругу
древесных соперниц, ты с пляжа
вставала, когда — к костерку,
когда — искупаться, но чаще —
чтоб самозабвенно бродить
по краешку ярко лучащихся
волн на катунской груди.
Ты к водам и к солнцу стремилась,
оставив и чай, и меня.
Чтоб злата Катунского милость
на серебро здесь не менять.
4. Июнь
И в сладкой печали,
и в горькой тревоге
легко мне.
Что было в начале,
что сплыло в дороге —
всё помню.
Куда б ни спешили
алтайские реки
к слиянью,
струятся в их жиле
вершинные снег и
сиянье.
Куда бы ни гнали
дневные заботы,
я вижу
тебя — из окна ли,
во сне ли, на фото —
всё ближе.
И как ни далёко
зелёные плёсы
Катуни,
мы в водах потока,
который понёсся
в июне.
КАТУНСКАЯ СОМА
MW
Летит и брызжет Катунь
своим отрезвляющим зельем.
Расплавленная латунь
смывает привычную зелень.
Полуденные берега
подсвечены беглым блеском.
И незачем оберегать
себя от солнца и плеска,
холодного олова вод
и белого галькокаленья…
Здесь счастливы кровь и пот,
и лёгкие, и колени —
поскольку счастлив поток:
небесный, воздушный, водный…
Как если б юго-восток
с просторами и свободой
на северо-запад шёл, —
как если бы эти горы
китайский отправили шёлк
тебе, в прогорклый наш город…
Ну что для этих высот,
для воли здешнего ветра
дорога длиной в пятьсот
степных и лесных километров?
И пусть не в явь, пусть во сны
твои этой ночью вживится
горячий выдох сосны,
всплакнувшей светлой живицей, —
и ровный шёпот реки
на гальке,
и гул на скалах, —
и стойкие огоньки:
от майских ковров
до усталых
сентябрьских костров…
