КАМЕННЫЙ ОСТРОВ
...Каменный остров. Начало. Детство. Прогулки с отцом.
Жили у Барочной, рядом. А за трамвайным кольцом –
ЦПКО, стадионы, Невка, гребцы, острова,
Дуб, по легенде петровский, желудь в ладошке, трава,
Особняки и заборы, карканье вечных ворон,
И медяки собиравший лодочник, новый Харон.
.....................................................………………………………
Дальше жил где-то... На Охте... Пыльный район заводской.
В окна дул ветер с разлукой и вперемешку с тоской.
Ну, там, как водится – дети, внуки, жена и семья,
И, тоже часто бывает, кажется, вовсе не я
В эти трамваи садился, ехал на службу, служил,
Как-то все трудно, натужно, до растяжения жил.
...На рядовом профосмотре, с мыслью: идти – не идти,
Ты забегаешь к хирургу, благо, оно по пути.
Врач на твое: все в порядке... – пишет на бланке в ответ:
Срочно... в рабочее время... в онкодиспансер. Привет.
И по знакомой аллее месишь раскисшую смесь...
...Где же березы тут, мама? Папа, он каменный весь?
Каменный остров. Диспансер. Переступаешь черту.
Очередь в регистратуру. Выход. Вкус меди во рту...
ВАРИАЦИЯ НА ТЕМУ
Ольге
Лето. Цветенье айвы и слив...
Я чувствую в сотый раз,
Как мир прекрасен и несправедлив,
И создан совсем не для нас.
...Да, этот мир цветущ и жесток,
Да, он прельщает нас,
И, пусть он похож на прекрасный цветок,
Но правильный путь – отказ.
А век – он жестокий, железный век,
И нету в нем правды большой,
А я – лишь маленький человек
С больною и слабой душой.
Но что бы еще ни случилось с тобой,
Какая б ни выпала масть,
Помни: лишь только страданье и боль
Душе не дают пропасть.
И, пусть у каждого правда своя,
А общая – лишь иногда,
Я знаю правду о том, кто я,
Откуда иду и куда.
...Налет случайности с мира сотри –
И будет совсем беда...
А скажет время: «умри!», – умри!
И скажет: «убей!», – умри!..
Но не убей и тогда.
* * *
Я ни в чем не подобен Улиссу –
Посадил в огороде мелиссу
И слежу за ростками на грядке.
Ну растут и растут – все в порядке.
Этот медленный взгляд за окно...
Видно, здесь мне дожить суждено,
На клочке этом в несколько соток...
И останется несколько фоток,
Где наш старенький домик – фанера,
На столе ветхий томик Гомера,
Где смотрю на мелиссу смеясь,
Ощутив с ней чудесную связь.
* * *
Я сто раз совру тебе, если будет надо, –
Ни совести нет у меня, ни стыда.
Слова разбрелись, как чахлое стадо,
По пустынной местности между "нет" и "да".
Дело, собственно, идет о жизни и смерти.
Ну до правды ли здесь? – подумай сама...
Я гляжу в окно: в снеговом конверте
Кружит чистая правда и сводит с ума.
НЕВЫНОСИМАЯ ЛЕГКОСТЬ БЫТИЯ
Жизнь становится легче и легче...
Но не лучше и не веселей.
При случайной, казалось бы, встрече
Я теперь соглашаюсь: налей!
От чернильно-дешевого пойла
Просветление сходит на нас.
Выводите Пегаса из стойла,
Застоялся там бедный Пегас.
- Я уеду отсюда... уеду! –
Повторял столько раз под хмельком
Стихотворцу, коллеге, соседу...
Потому и прослыл дураком.
Промахнулся я мимо успеха,
Но зато выезжал за Урал.
Никуда в результате не съехал:
Собирался... Багаж не собрал.
Утром выпью... Продолжу к обеду...
Говорю о начале начал...
Я действительно скоро уеду,
Но совсем не куда обещал.
* * *
Вот и подходит к концу
наше плаванье. Здравствуй, разлука!
Парусник в медленном дрейфе...
Не слышно ни всплеска, ни звука.
Берег последний, извилистый
самого дальнего края
мимо, пылая, плывет,
под косыми лучами сгорая.
Как не похож этот край
на все то, что нам мнилось когда-то.
Мы не могли и представить
такого с тобою заката.
Скоро дневное светило
погрузится в темные воды,
не обещая подняться
с другой стороны небосвода.
Вечные дальние земли...
поистине темные земли.
Нету в душе ничего,
кроме шепота тихого: Внемли...
* * *
На, владей волшебной скрипкой...
Н. Гумилев
Начинается обычно с тихой музыки из рая...
Сопли вытрешь и посмотришь в двор-колодец за окном:
Инвалид, безногий воин, на шарманочке играет,
Ждет награды он от сердца: медью, снедью, серебром.
Сидя на своей тележке, крутит ручку "катаринки" –
Я застал еще такое... Нету больше дураков:
Во дворе не то что пьяных – ни цветочка, ни былинки...
Начинается обычно с незаметных пустяков.
К этой долбаной шарманке меч приложен самурайский,
Но не всякому он виден, и доступен он не всем,
Он как музыка отточен и, видать, он тоже райский,
А достоинств самурая, всем известно, ровно семь.
Эту скрипочку-шарманку по совету Гумилева
Близко к сердцу брать не надо... и ладонь не подноси.
Что случится – то случится. Но об этом ни полслова...
Смотрит мальчик в тихий дворик... Сколько нищих на Руси!
Вниз по лестнице истертой... Нет еще кликухи "овощ".
Награди скорей медяшкой инвалида-бедняка.
Прикоснулся он к шарманке. Что ж, взгляни в глаза чудовищ!
И к точеной рукоятке вмиг потянется рука.
Что-то было... Нет, не вспомнить. Пустяки... Как сон полвека.
Ни двора уже, ни дома. Он стоит совсем один.
Ни холодного испуга, ни родного человека...
...Что касаемо до смерти, мы посмотрим... поглядим.
* * *
Я пройти не боюсь мимо дома,
Этот страх, эта боль позади.
Все почти что уже незнакомо...
А когда-то щемило в груди.
Душу больше не ранит жилище,
И, пожалуй, я этому рад.
Сколько можно стеречь пепелище? –
Я уехал лет сорок назад.
Да... Когда-то я жил Островами,
Исходил, не жалеючи ног.
Описать не пытался словами.
...Мне тогда еще нравился Блок.
Выворачивал остров Елагин
За Крестовским. Шпана по кустам...
И речные трамвайчики... Флаги! –
Сколько было их в праздники там.
Распрощался с родною сторонкой,
Все осталось за этой рекой –
Малой Невкой, Крестовкой, Чухонкой...
Даже уж и не помню, какой...
Жизнь казалась безмерно большою,
А теперь ясно чувствую я:
Под моей невесомой душою
Прогибается ткань бытия.
* * *
В это лето на дачу ко мне
Прилетала какая-то птаха.
Сядет рядышком, чуть в стороне,
И внимательно смотрит без страха.
Есть не просит, но смотрит в упор,
Не посланница и не связная...
И сказать, что какой-то укор
В этом взгляде?.. Не знаю, не знаю...
Я с ней даже немного болтал –
О духовности всякой, высоком...
Если звякал какой-то металл,
Улетала, чирикнув с упреком.
Убирал я пилу и топор
В тот же миг, как она появлялась.
Вспоминаю ее – до сих пор
Улыбаюсь. Казалось бы, малость...
Грудка желтая, бусинки глаз...
Что-то было во встрече случайной...
Что узнала пичуга о нас,
Так навек и останется тайной.
* * *
Внимательно смотрит в окошко
На местность, что сверху видна.
На кухне жена и окрошка...
Окрошка... тарелки... жена.
Но мысль, что вот, жизнь промелькнула,
Считает он пошлой... вполне.
На спинку фигурного стула
Оперся... Что видит в окне?
Внизу – ни куста, ни былинки,
Скамейка... забор... старики.
Из краешка глаза слезинки
Всем смыслам текут вопреки.
Не в жалости дело, конечно –
Себя не жалел... Никогда...
Представить ужасно, что вечно
Могло быть житье... Ерунда.
Он смотрит... и плачет невольно:
Какой утомительный вид.
О, Господи, как это больно!..
Вот чайник сейчас закипит.
По радио: сушь и пожары,
И скудные будут хлеба...
Но все пересилим... не бары.
Окрошка... тарелки... судьба.
* * *
Как там дальше жила Навсикая,
Когда высохли слезы в глазах?
Ей дарована участь какая?
Заменил ли отца Телемах?
Приходили ей мысли о Кирке –
Я представить себе не могу –
В ежедневной бессмысленной стирке
На пустынном уже берегу?
Впрочем, это неважно... неважно...
Это все неподвластно уму.
Одиссей правит парус отважно,
Опасаясь взглянуть за корму.
Что за музыку слышит в тумане,
В плеске волн за скрипучим бортом?
Сколько раз, уличенный в обмане,
Думал он, что не будет "потом".
Громко вскрикнув: на помощь, Афина!
И мечом ударяя о медь,
Что он видел: богиню? дельфина?..
Что он видел? Паллада, ответь!
Я и сам из такой же породы.
Сколько было любовниц и жен? –
Промелькнули летящие годы –
Позабыл я, в себя погружен.
Нет предательств, обид и обманов...
Я ловлю дальний голос трубы...
Чутко слушаю гул барабанов
Своей собственной страшной судьбы.
* * *
Кому сказать мне всю правду? Кому?
Подруге не вынести одной сотой
Того, что увидел, вглядевшись во тьму.
Ей бы триллер с его позолотой
Смерти... И даже ужастик ночной
Кажется доброю детскою сказкой.
Не проще ли жизнь провести за стеной,
Правду отталкивая с опаской.
Древним известен был этот маршрут.
Ночами отгородившись кострами,
Знали точно они, что рядом живут
Нелюди с песьими головами.
Это, конечно, неправда... не так...
Дела обстоят даже много хуже.
Тут важно другое: вглядевшись во мрак,
Не веришь уже, что зло снаружи.
Поэтому справиться с ним трудней...
А может быть, в чем-то легче кому-то,
Пройдя по цепочке тех древних огней
Отсюда – и до конца маршрута.
Как описать этот путь?.. Нету слов.
Весь он – подобие крика и стона.
Под взглядом змеиных... собачьих голов
Богов Египта и Вавилона.
* * *
Оттесняемый к самому краю
Мощным плотным потоком машин,
Я иду потихоньку. Не знаю,
Сколько стоит сегодня бензин.
Под старинный мотивчик бреду я,
Сам себе напеваю под нос.
Пролетают машины, газуя, –
Только камешки из-под колес.
Так и прут, ошалевши от давки,
Под откос пешехода тесня.
Их проблемы – посты и заправки,
Как-то слабо волнуют меня.
Их ухабы, гаишники, пробки,
Переезды, заторы у дач,
Передач хитроумных коробки...
...Век бы мне не узнать передач.
Облака над шоссе выхлопные...
Сушь, дожди... хоть всемирный потоп –
В будни, праздники и выходные
Не слабеет железный поток.
Дальнобойщики гонят вдоль трассы,
Мерседесы и джипы – атас!
Мы, наверное, разные расы,
Есть ли общее что-то у нас?
Я иду и пинаю жестянку,
Выбираю я: тьма или свет...
Интересно, а сев за баранку,
Изменился бы я или нет?
...Не мешали мне, как ни наглели,
Обгоняя меня, дурака...
Впрочем, кто доберется до цели,
Не сказал бы я наверняка.
СТАРИК
Все реже выхожу. Люблю смотреть из окон.
На встречи всякие забил. Ценю покой.
Все больше становлюсь я мизантропом –
Угрюмый... необщительный такой.
Успехи мало я ценю. Не ставлю в грош их.
Да об успехах, в общем-то, и нет вестей.
Еще прошу: ужасных ли, хороших –
Не надо никаких мне новостей.
Мой телевизор весь завешен паутиной,
Смотрел боевики – да вот совсем отвык.
Когда я вижу, что зарос щетиной,
Тогда и бреюсь. В общем, я – старик.
Но никаких таких особенных терзаний
Я, это как-то осознав, не испытал...
Наш дом стоит в ряду таких же зданий,
Асфальт, кирпич, проржавленный металл.
Жену почти что и не слушаю. Не слышу.
Зато я слышу, как трамвай летит, звеня.
Гляжу в окно. На двор, на дом, на крышу,
На стариков, похожих на меня.
Но иногда, хотя и редко, рвутся сети –
Тогда кому-то в небе пальцем я грожу,
Но вряд ли Он увидит знаки эти,
Поскольку я все реже выхожу.
* * *
Ты выходишь в ночную разведку,
Пахнет смертью трава чарытьма.
Чертыхнешься, споткнувшись о ветку.
За спиной пропадают дома.
Расплываются звезды в тумане,
Серпик месяца светит едва...
Нет резона в обычном обмане,
Смысл другой обретают слова.
Да, вопрос этот не уникален:
Волк... охотник – и кто здесь бандит?
Это выбор нехитрый печален:
Ты убьешь – или будешь убит.
Но ступаешь без мысли об этом,
Он и задан другому уму.
Вот и бьется пускай над ответом:
Быть убитым?.. убить самому?
Жизнь и смерть мало значат обычно...
Ты об этом не думаешь впрок,
Карабин поправляя привычно,
Пальцем тронув холодный курок.
* * *
Ослепительный вихрь
обжигающей боли и страха...
Никогда не сдавайся,
не верь, что ты горсточка праха.
Ты уйдешь – и в ночи
станет больше одною звездою.
Никогда не сдавайся,
а звезды всегда над тобою.
Братья-звезды мои,
сторожащие душу ночами,
Благодарен за все вам,
теперь тоже буду я с вами.
...У порога стоишь
и не ждешь никакого ответа
В молчаливом мерцанье
холодного звездного света.
* * *
Если выпало в распавшейся Империи
Оказаться на клочке ее у моря...
...Повстречался умирающий в безверии
Старичок, сполна испивший чашу горя.
Южный город... обезлюдело по осени...
Ждать курортников к зиме – пустая трата...
...Что его за силы... злые ветры бросили
Именно сюда?.. Наверно, без возврата.
Бога нет, - твердит свое, - и все позволено.
Не уверен, что читал он Достоевского.
Поколенье, что всех больше обездолено.
...Жил когда-то на Марата он, у Невского.
А теперь он тихо ждет последней истины...
Все сильнее задувает зимний бора.
Можно добрести за час до дальней пристани.
Сколько же там света, воздуха, простора!
Редкие соседи... все кругом как вымерло...
Всем чужой – и не дает отрады водка.
И действительно, почти уже как вымело
Всех ровесников – и нет ему погодка.
Там, в порту – ни лодки... только даль колючая.
Цепь оборвана, позвякивают звенья...
И не станут волны, берег вечно мучая,
Никого просить на это позволенья.
ЧИТАТЕЛЮ
Мой стих не исцелит болезного душою,
У скорбного главой он тоже не у дел.
И здравому вполне я правды не открою,
Поскольку кабы знал... когда бы ей владел.
Стишки мои зазря... совсем без всякой цели:
Как птица вьет гнездо, как ищет мед пчела...
Но только не затем, чтобы над ними млели.
Уж лучше их в огонь, в огонь – и все дела!
Не помощи ищи, и не поддержки тоже:
Чего и говорить – помощник я худой.
Себе помочь не смог, но слезы лить негоже...
Тем более в стихах... Мы справимся с бедой.
Читатель, ты стоишь с киркою ли, с лопатой...
Всего достиг горбом... на собственном горбе.
Тебя я представлял с улыбкой виноватой,
Похожей на мою... и думал о тебе.
* * *
До озера шагом – пятнадцать минут.
Берег пуст... никого... Дождливая осень.
Тихие голоса, что меня зовут,
Там тише – их в сторону ветром относит.
Звуки речи ушедших мне не страшны,
Их не боюсь ни наяву, ни во сне я...
Я родился немного после войны
И знаю: живые намного страшнее.
Ну зовут – и ладно... я скоро приду.
Думаю, я вряд ли кого-нибудь встречу.
Мне голоса – шелеста ближе в саду,
Зову умерших я ничего не отвечу.
Непонятно, зачем приоткрыли дверь?
Им не нужно ответа сейчас... до срока.
Но одно я хотел бы узнать теперь:
Неужели там будет так одиноко?
Дождь завелся надолго. И я, и сад,
Лес и берег внимаем его рассказу...
Я таким уж родился – смотрел назад,
Но вернуться назад не просил ни разу.
Прожил жизнь... Итог подводить не врачу.
Вряд ли так, как надо: легко и отважно.
На прощание вот что сказать хочу:
Я любил тебя... Это теперь неважно.
* * *
Интересно, Он видит меня,
Мне лицо залепляя порошей,
Мне под ноги поземку гоня,
Отвлекая от рифмы хорошей,
Отвлекая от мыслей дурных,
Отводя, сколько может, пороки?
...Если так – и не слал бы шальных.
Если так – Сам давал бы уроки.
...Снег летит, облепляя дома.
Я бреду, неприкаянный житель.
Что же значат Твой снег и зима,
Я пытаюсь понять, Вседержитель.
А кому-то ведь Ницца и Крым...
Впрочем, я на Тебя не в обиде.
Я бреду по сугробам сплошным
И с задумкою о суициде.
Ты припас бы пургу к январю...
Хоть и зван – не успею к обеду.
Он молчит, тот, с кем я говорю...
С кем пытаюсь затеять беседу.
Вот – метель, и вот маленький я –
Повелитель ветров и туманов,
Продираюсь сквозь ткань бытия,
Полный всяких несбыточных планов.
