Тридцать Пять
“...is Cyprus what remains
of lost Atlantis?”
Сначала, но не заново. Итак –
Мне тридцать пять (перечитаем Данта,
Склонившись над тяжёлым фолиантом
И ужасаясь в избранных местах).
В начале было слово. Много слов.
Понятно же, что незачем так много,
Пока беспечно доверяешь Богу,
И беспечален звон колоколов
Над древнею игрушечной страной
(Солёный сыр, оливки, виноград...
Утерянный... и обретённый рай).
Что будет дальше с миром и со мной –
Отпустит ли проклятие тех лет,
(Во всех церквях молились о дожде)
Когда – пусть по чуть-чуть, но каждый день –
Я тоже умирала?
Смерти нет.
Всё ближе неба выцветшего синь.
Земную жизнь пройдя – до половины,
Начать сначала, снова быть невинной...
Не дай мне Бог. Пожалуйста. Аминь.
Не ложися на краю…
Маетно телу, горячечно голове,
Слов не находишь – и тем тяжелей молчать.
Спи уже. Завтра проснёшься, а будет свет:
Бог зачастую щедр. По мелочам.
Будет июль, и изъеденный солью пирс,
Хитрые рыбы, тяжёлые корабли.
Будет... чего ж ты, бессовестная, не спишь –
Ни упокоить тебя, ни развеселить?
Спи, засыпай, утро вечера мудреней.
Сколько ещё уговаривать-утешать,
Нянчиться, как с дитём, – до скончанья дней?!
...глупая, неприкаянная душа.
Hasta Siempre
Ты ли – подруга, судьба его, Магдалина?
Запахи – пота и пороха, пляж пустынный –
Пёстрые юбки да звонкие каблуки.
Нынче не время – кротости голубиной,
Выживи – дашь его имя смуглому сыну.
...сердце – гранат, расколотый на куски.
Твёрже алмаза, податливее, чем глина –
Горькое слово «до вечности» – вкус полынный,
Книжное «вместе – до гробовой доски».
Солнце – плетётся по небу бездомной псиной...
Пой ему, хорони его, Магдалина –
Вдовьи одежды да сбитые каблуки.
Мезальянс
Привычно томлюсь от безделья, ворчу на жару,
На кошку, что бродит сомнамбулой всю неделю;
Дымок от курильниц – отпугивать мошкару –
Навязчиво сладкий, словно в турецком борделе.
Распутничать скучно, а всё остальное – лень;
Который день забываю подрезать розы...
Муж старше меня – на сто или двести лет,
И сам, похоже, не верит своим угрозам –
Оставить меня без гроша, сослать в монастырь.
Да, может, со мною – именно так и надо!
Наш дом с каждым годом всё ближе к краю пустыни,
Горячим мёртвым песком заносит ограду;
Нагретая за день, кажется липкой вода.
Все дочери Евы – одной – порочной – породы...
Мне – не было равных в печальном искусстве ждать.
А после – по новой искать себе несвободы.
Воля Твоя
Ветер доносит гарь с торфяных болот,
Ночь над скитами – заношенный вдовий плат.
«Хлеб разломила, а тот – пополам с золой.
Тошно мне, матушка, и на душе разлад.
Как ни считаю, выходит, к зиме рожать,
Поздно теперь-то уж – горницу на засов...
Сушь, да о прошлой неделе лесной пожар,
А с той поры – ни видений, ни голосов.
Страшно – как будто таится кто за углом.
Душно, сердечко колотится – не унять...
Кто развязал мне на лестовке узелок?
Матушка...
Что, как оставил Господь меня?»
Причитание
...За ночь помертвевшие деревья.
Покаянней прежнего твержу:
Отпустил бы ты меня, царевич.
Я тебе вовек не пригожусь.
Обморочно-свежий запах хвои –
То ли траур, то ли торжество.
Словно снятся – окрики конвоя,
Колокольный да кандальный звон.
За ночь опустевшее подворье...
С каждым днём, как сына увезли,
Горше и обыденнее горе.
Да ужели к Пасхе – отболит?
Банальное. И рифмы тоже
Моему милому, который стихов не читает –
ни моих, никаких. И слава Богу
Мой бедный. То ли Йорик, то ли – Брут.
Что я тебе? Зачем мне – это бремя
Вины, когда безжалостное время
Идёт войной, а пленных не берут?
Вокруг вода – солёная, как кровь.
Зачем мы ждём у моря непогоды,
Коль грош цена расхваленным свободам,
И крепче смерти – бедная любовь?
