Недавно стало известно, что в Омском ТЮЗе собираются ставить «Кентервильское привидение». С приходом в театр нового главного режиссёра Бориса Гуревича репертуар стал пополняться постановками по классическим произведениям английской литературы: сначала Шекспир, потом Фрэнсис Бёрнетт, и вот теперь Уайльд. Сейчас, когда многие современные детские театры становятся в большей степени театрами для молодёжи, ориентируются на более взрослую аудиторию или добавляют в свой репертуар постановки, которые ближе по характеру к развлекательному шоу, удивительным и редким случаем выглядит обращение к английской классике. Интерес этот неслучайный: во многом и наше, и предыдущие, и последующие поколения детей воспитаны на книгах британских сказочников в прекрасных русских переводах, на фильмах и мультфильмах, снятых по английским книжкам… Не только герои и образы, но и самый дух старой доброй Англии ассоциируется у нас с недоступной, далёкой Волшебной страной. Память детства дольше всего хранит яркие впечатления, которые с годами не тускнеют; дух Англии крепко засел у нас в подкорке мозга; любые его проявления во внешнем мире, любые мельчайшие сходства с тем далёким и несбыточным сказочным пространством вызывают у нас приступы ностальгии.
В такой ситуации, когда целые поколения вскормлены английскими сказками, разве не уместно театру обратиться к ним? Детская литература не устаревает, потому что ребёнок в нас никогда не умирает. Многие истины, рассказанные языком детской литературы, полезно помнить всю жизнь. Кое-что требуется уже и воскресить, подновить, чтобы не повторять прошлых ошибок. Больше двух веков назад Оскар Уайльд написал, что в наше время выбор обоев занял место средневекового копания в душе и зачастую связан с не меньшими муками совести. В чём мы, собственно, говоря, копаемся? Уж никак не в собственной душе. Вокруг царит общество потребления, и это хоть и банальный, но от этого не менее печальный факт. Силы большинства положены на то, чтобы изо всех сил выживать и при этом на пределе, на максимальном напряжении вырываться вперёд, выхватывать кусок покрупнее, или хотя бы казаться успешным, приличным, обеспеченным. Счастье измеряется вещами. Нас захлестнул вещизм, поклонение вещам: идеи, увлекающие людей, часто напрямую связаны с новомодной мебелью, с гаджетами нового поколения и тому подобным. Сейчас великим становится тот, кто создал вещь, которая нужна всем, которую все хотят иметь, вещь, которая является ярлыком успешности, символом, лейблом.
При чём же тут Уайльд, помимо своей прозорливой ироничности? А дело вот в чём: «Кентервильское привидение» - это как раз история о конфликте между людьми, подбирающими обои, и людьми, копающимися в собственной душе. Вы спросите, почему же нельзя и душу, и обои уважить? «Мне очень нравятся обои», как ловко выразился Козьма Прутков. К сожалению, так не бывает, или бывает очень редко. Люди, привязанные к духовным ценностям, не умеют распоряжаться реальностью, а люди, крепко держащие мир в руках, пренебрегают духовностью как чем-то «недостаточно эффективным», что потом, без сомнения, им аукнется. Вот и персонажам Уайльда аукнулось. Казалось бы, разве чего плохого хочет миссис Отис: сделать из старого замка развлекательный центр с отелем, дочке скопить на приданое, заодно завлечь влиятельных особ, может, кто-то и клюнет на такую приманку – нужна выгодная партия, мать заботится о своих детях! Ну, а то, что в замке обитает привидение – да и шут с ним, с привидением, вернее, оно само может стать карнавальным шутом и послужить в развлекательных целях. Так даже лучше, больше будет поток любопытных туристов. Но нет… не всё так просто, как продумал замечательный бизнес-стратег в юбке. Всегда вмешиваются какие-то посторонние обстоятельства, неучтённые заранее. Например, любовь…
Тема эта очень близка нам, сегодняшнему дню, нашей стране. Сколько уже времени Россия с нетерпением ждёт, когда вместо мечтательных Обломовых народятся ухватистые Штольцы? Да только Штольцы если и нарождаются, то либо какие-то вороватые, либо излишне лезут на рожон и рано гибнут. Честным деятелям у нас приходится туго. Такие же люди, как миссис Отис, цветут и пахнут: в стране хоть отбавляй памятников культуры в ужасном состоянии, покупай - не хочу, и никакие призраки их не будут отстаивать. В стране живёт и процветает (и это явление не только нашего века) потрясающее презрение к собственным корням, к истории, к культуре прошлого. Мы мало любим себя, мы мало любим то, что у нас есть, всегда нам подавай чужого, в огороде соседа и трава зеленее. В этом свете любовь к английским сказкам тоже может показаться признаком любви к чужому: есть ведь у нас прекрасные русские сказки, фольклор, былины, так зачем нам чужое? Почему в наших мечтах по-прежнему появляется строгий замок, а не расписной терем?
Почему она есть, откуда эта тоска? Что тянет нас туда, на чужбину? Только ли воспитание?
Если даже мы откажемся от этой тоски, задвинем её глубоко в подсознание, перестанем перечитывать сказки – мы наткнёмся вновь на отголоски того же чувства, если начнём читать современную британскую литературу. Вся она пропитана насквозь тем, что сохранялось, пестовалось веками. Одним из самых интересных литературных образцов в этом отношении можно назвать роман букеровского лауреата Джулиана Барнса, написанный в начале девяностых: это «Англия, Англия».
Сюжет романа имеет некоторые параллели с сюжетом повести Уайльда, хотя ни в коем случае не развивает тот же сюжет. В ситуации, предлагаемой Барнсом, в роли разваливающегося Кентервильского поместья оказалась вся страна. Предприимчивый, гениальный бизнесмен покупает остров Уайт и оборудует его так, чтобы воссоздать Англию в миниатюре, причём, пользуясь своими связями, старается перетащить в свой Диснейленд как можно больше настоящих памятников архитектуры и реальных традиций. Он нанимает сотни актёров, чтобы они играли персонажей сказок и хроник, исторических личностей и характерных персонажей современности. Дело сэра Джека разрастается настолько, что в фальшивую Англию ездит гораздо больше туристов, чем в настоящую. Остров приобретает государственный статус и становится политической величиной среди государств.
Что же происходит в это время со старой Англией? Казалось бы, она должна погибнуть в запустении, коллапсировать, превратиться в аграрную страну. На первый взгляд, это и происходит. Население возвращается к существованию, похожему на викторианскую эпоху, если не раньше. Люди занимаются сельским хозяйством, ездят на лошадях и старых машинах, рассказывают байки, придумывают новые мифы и легенды, смотрят на закат прежнего мира, без тоски, с каким-то добрым и радостным чувством. Эта смерть страны – на самом деле не смерть, а возвращение к прежней сути, к корню.
Корень Англии. Корень империи. Он очень силён и крепок. Это история, это её сказания, это тот самый дух Англии, которым всё пропитано, как запахом табака в комнате курильщика. Это язык, ставший мировым – во многом благодаря влиянию США, но называется-то всё равно english. Корешок держится, цепляется, разрастается, трансформируется, вот уже и сама Англия не узнаёт своих детей, но это её дети – везде, всюду, в массовой культуре, в сленге, в каждой солёной капле воды на побережье –везде она, везде человек узнает свою родину.
Эта крепость духа – то, по чему мы так тоскуем, то, чего нам недостаёт. Две великих империи, но с совершенно разными судьбами, с совершенно разными историями и путями развития.
Андрей Битов пишет в своём эссе «Русский устный и русский письменный»: «…Почему только и именно в Англии, стоит мне, иностранцу, заблудиться, стоит мне потерять дорогу, я вижу стрелку, указывающую путь? Почему она расставлена в местах моих заблуждений?...<...>Я все время боялся совершить ошибку. А почему? Даже если б я совершил ошибку, разве она была бы роковой? Нет. Но я все время боялся, значит, какой же старый комок этой самой кошачьей неизвергнутой шерсти, этой внутренней невозможности советского человека, этой затерянности нашей на краю света стоит в горле?»
И далее:
«И очень много мыслей об Империи приходит... О нашей, все же падшей, Империи. Об их, пришедшей к этому почти сознательным движением разума. Потому что опыт Империи — вещь прекрасная. И во взаимодействии с народами, и во взаимодействии с людьми.
И я все время думал там о традициях, возникающих с первого раза. О том, что когда-то они должны начинаться, кто-то должен их начинать, нет другого выхода... О том, как хотелось бы увидеть Россию такой — спокойной. Обыкновенной. Со своим левым поворотом разума. Со своей усмешкой. Со своим спокойствием и уверенностью в том, что так — можно, нужно...С какой-то малой вечностью вещей, надписей, обычаев. С малой вечностью, позволяющей не заметить, как меняются времена».
Сегодня мы снова находимся в ситуации, когда всё прежнее – разломано, прежний порядок разрушен, а на его месте так толком ничего и не построено: хибарки, времянки на месте теремов и замков – а нет ничего более постоянного в нашей стране, чем временное. Нет героя. Нет традиции. То, что пытаются навязать как традицию, воспринимается в штыки, то, что становится традицией само по себе – стихийно, буйно или просто печально, или излишне робко. Мы всё ещё находимся в ситуации предчувствия, когда назревает протест – но нет решения ситуации, есть раздражение – но нет надежды.
Самое важное для того, чтобы возникали и крепли новые идеи – это воспитание душ. Нам как никогда нужно заботиться о том, что читают и смотрят наши дети. Мы должны объяснить им, что это им придётся продолжить наш путь, им придётся искать новое решение, новый способ жить, новые идеи, в мире, где всё крепче забвение, всё глуше голос корней, всё сильнее власть «клыков и долларов».
Омск
