Сетевой литературы в том виде, в котором она виделась чуть больше десятилетия назад, не существует. Это давно уже известно всем, включая былых рьяных ее апологетов. Интернет не смог создать каких-то принципиально новых качеств, которые были бы вызваны к жизни именно его наличием. Что-то он актуализировал, что-то маргинализировал, но его функция, в общем, осталась чисто служебной – быть удобным средством коммуникации. Тем не менее, есть немало авторов, которые существуют либо только в Сети, либо прежде всего в Сети. Это не делает их ни хуже, ни лучше других. Просто обстоятельства складываются определенным образом в силу разных причин.
Четырех авторов данной подборки мало что объединяет – кроме, пожалуй, наличия некоей недопроявленности. Все они присутствуют на литературном поле довольно давно, все известны (хоть и в разной степени и разным кругам), но еще раз напомнить о факте существования этих интересных поэтов представляется не таким уж и лишним (и не совсем бессмысленным) делом.
Для Владимира Навроцкого характерно острое чувственное переживание повседневности, связанное. в том числе, с традицией русской рок-поэзии. Его тексты зачастую помнят о стихии мелоса, даже те из них, которые очень далеко отстоят от песни как таковой. Лирический субъект у Навроцкого всегда немного пассеистичен. Он драматично переживает изгнание из того, что теперь ему кажется Парадизом, хотя и не обманывается насчет качеств покинутого места. Тем не менее, та точка, в котором он пребывает здесь и сейчас, устраивает его в весьма небольшой степени. Существование без надежды было бы слишком тяжелым, поэтому в пространстве стихов Навроцкого нередко появляется выход из, казалось бы, вполне закрытой ситуации. Но эта возможность чуда иронически остранена и поставлена под сомнение. Из-за этого почти любой текст поэта оказывается реалистичной и потому двойственной аллегорией амбивалентного существования современного человека.
Поэзия Александра Павлова во многом основана на осуществляемом с помощью метонимических сдвигов совмещении визуальных образов. Использование футуристического опыта позволяет показать посредством материальности означающего материальность означаемого. Яркая вещность стихов Павлова, впрочем, часто окрашена в несколько трагические тона. Яростная вовлеченность лирического субъекта в дела мира чревата серьезными травмами. Страстная любовь к людям и предметам сильна именно потому, что все элементы мира поэта существуют в смертной тени, которая со временем поглотит их окончательно. Дисгармоничность же изображаемой вселенной реализуется в стилистическом миксе: столкновение разнородных языковых пластов порождает шокирующий эффект. Поэт не боится пафоса – необходимость сильных средств порождается уязвленностью лирического «я», остро переживающего случившуюся с поколением автора катастрофу. Этим же обусловлено и проникновение в лирические тексты эпического начала.
Стихи Ларисы Йоонас осторожно ощупывают медленно раскрывающуюся действительность. Аккуратное отношение к столь смертоносной силе бытия как время позволяет поэту осуществлять работу по постепенному преодолению торжествующей мировой энтропии. Прозрачное письмо Йоонас фиксирует происходящее в его случайностности. Легкая метафорика вкупе с точностью детали дают возможность лирическому субъекту увидеть истинное положение вещей. Оно не способно обрадовать, но не способно и повергнуть в отчаяние. Эта поэтика дает возможность воспринимать мир более объемный и более интересный, чем обычно. Движение стиха создает особый гармонизирующий эффект. Составной частью механизма, обеспечивающего возникновение данного эффекта, является некая необязательность сущестования текста. Знак не может претендовать на большую укорененность в мироздании, чем тот предмет, на который он указывает. Тексты Йоонас очень антропоцентричны, но этот антропоцентризм лишен каких-либо эгоистических черт.
Тексты Сергея Чернышева органично соединяют постакмеистический по своему происхождению лиризм с чрезвычайно естественно выглядящим обращением к абсурду. Оба эти элемента составляют части единого механизма, благодаря которому стихи поэта и могут функционировать в соответствии с замыслом автора. Мощный шаманский заряд трансформирует кажущееся привычным окружающее пространство. Ритм откровенно гипнотизирует реципиента, создавая мощный суггестивный эффект. Поэтический мир Чернышева хаотичен, но, тем не менее, существует по определенным законам. Их устанавливает пишущий субъект, отчасти упорядочивая мир вокруг себя. Но это частичное устроение не отменяет гибельной завороженности игрой переходящих друг в друга форм. Фантасмагоричность образов порождается цепочками связанных друг с другом метафор. На фоне опыта взаимодействия с возвышенным особенно отчетливым становится переживание достаточно обыденных моментов сущестования. Трогательное и жуткое в поэзии Чернышева соседствуют, дополняя друг друга.
