От редакции:
Двадцать лет соглашению в Осло. Два эти материала – раздумья Леи Алон о трагедии, к которой привели Израиль соглашения в Осло. "Да не посрамим себя мы" написан несколько лет назад и вошёл в книгу "Наедине с Иерусалимом". Материал "По этой дороге идти нельзя" – свежие впечатления и мысли.
«Да не посрамим себя мы...»
Масада вознеслась высоко в небо, предвосхитив свою духовную судьбу. Она, подобно недосягаемой вершине, зовёт померяться силой и смотрит на нас, стоящих у её подножья, со своей гордой высоты. Когда здесь прозвучали слова Эльазара бен Яира, никто не думал о посмертном величии. Масада горела; Рим, после долгой осады, одержал победу, судьба повстанцев была решена: смерть или рабство. Они собрались в синагоге, и здесь Эльазар бен Яир обратился к ним со своим последним словом: «Уже давно, храбрые мужи, мы приняли решение не подчиняться ни римлянам, ни кому-либо другому, кроме только Бога, ибо Он один – истинный и справедливый царь над людьми. Да не посрамим себя мы, не предадим же себя добровольно рабству и мучениям, которые нас ожидают, если мы сдадимся. Ибо мы первыми восстали против них и воюем последними... Пусть наши жёны умрут неопозоренными, а наши дети – неизведавшими рабства...»
Защитники Масады погибли, но они показали Риму, что дух евреев не сломлен. И потому Масада пережила века.
Каменные сиденья в синагоге расположены амфитеатром, и если стать на последнюю, то окажешься выше уровня стены, оставшейся после разрушения, и увидишь Мёртвое море, холмы, разбежавшиеся по побережью, горы Заиорданья и все дороги окрест. В Иудейской пустыне, прорезанной каньонами, с вздымающимися горами, похожими на необузданных коней, пещерами, врезанными в ложе земли, ущельями, – всё напоминает о непокорном духе еврейских повстанцев. Сначала зелоты в Масаде, потом, спустя чуть более шестидесяти лет, Бар-Кохба. И Бейтар, оплот Бар-Кохбы, тоже вознёсся на высокий и крутой холм. Земля Иудеи, с её неукротимым нравом, сама звала к сопротивлению. И повстанцы строили крепости, возводили стены, прорывали подземные ходы. До сих пор хранит земля Бейтара башни и бастионы, воздвигнутые на развалинах времен Ирода. Десятки гонцов спешили по подземным ходам, готовя сопротивление Риму. Земля словно вступила с ними в союз: хранила тайны и прятала повстанцев.
Император Адриан был уверен: против Рима никто не поднимет голову. Рим не привык к сопротивлению. Покорённый народ смирится с любым декретом. Адриан посягнул на самое святое: ввёл смертную казнь за совершение обрезания, на месте Иерусалима построил языческий город, назвав его именем Юпитера Капитолийского – Элия Капитолина, – а на Храмовой горе воздвиг капище верховному богу римлян. Ответом было восстание, переросшее во вторую Иудейскую войну. Она длилась около трёх с половиной лет. Греческий историк Дион Кассий свидетельствует, что восстание охватило всю Иудею, Голаны, Галилею. Его поддержали евреи всего мира и даже неевреи – «казалось, что весь мир пришёл в неистовство».
Как видно, мир никогда не был к нам равнодушен. Но тогда он следил за маленькой Иудеей и желал ей победы, ненавидя Рим. Повстанцы захватили Иерусалим. И на некоторых отчеканенных монетах осталась надпись: «[такой-то] год от освобождения Иерусалима». Нет, Рим не смел проиграть войну Иудее. Это угрожало всей империи. Римские легионеры прибыли из Египта, далёкой Британии, из Сирии был отозван флот.
Самоуверенный император, докладывая сенату о победе, избежал традиционной формулы: «Я и моя армия здравствуем». Слишком велики оказались потери: победа Рима была добыта высокой ценой. Иудея была повержена. Казалось, навсегда.
Бейтар пал после тяжёлых боёв. С повстанцами жестоко расправились. Кровь потоками лилась через пороги домов. Император Адриан запретил хоронить защитников Бейтара. По преданию, он сложил из мёртвых тел изгородь для своего виноградника, которая тянулась от Тверии до Ципори. Тлен не коснулся мёртвых. Только через восемь лет новый император разрешил предать земле останки воинов Бар-Кохбы. Победа над защитниками крепости была особой гордостью римских легионов. И на скале, вблизи древнего источника, сохранилась полустёртая надпись на латыни: победители, три легиона, оставляли вечности свои имена...
Бывая в этих местах, я испытываю то же волнение, что и в первый раз. Всё в образе наших предков дышало стремлением к свободе, желанием победить. Горячим сирийским конём назвал евреев древности Зеэв Жаботинский.
В талмудической и мидрашистской литературе имя Бар-Кохбы окутано легендами. Бар-Кохба – Сын Звезды, в переводе с арамейского. «Взошла звезда от Яакова, и вознёсся скипетр от Израиля» (Бемидбар, 24:17). Эти слова, прозвучавшие некогда в устах пророка Бильама, врага евреев, предсказали победу царя Давида над Моавом; теперь же они звучали вновь, возрождая веру народа в приход избавителя. Археологические раскопки, письма за подписью Бар-Кохбы, указы, которые он отдавал, победы, которые одерживал, создают образ воина и вождя, сильного, властного, неколебимого в своих решениях. Раби Акива, величайший из мудрецов Торы, поддержал его восстание и впоследствии был казнён по приговору императора Адриана. Когда восстание было проиграно, прозвучало оскорбительное: Бар-Козива. В переводе с арамейского – Сын Лжи». Бар-Кохбе не прощали поражения. Герой или лжец?
Восстание, во главе которого он стоял, было проиграно; Рим стёр с лица земли сотни поселений; более полумиллиона евреев погибли. Нужно ли было поднимать восстание, когда Рим по силе своей во много раз превосходил маленькую Иудею; разве на милость великого Рима не сдались без сопротивления другие могущественные народы? Не благоразумнее ли было принять власть Рима и подчиниться ей?
Благоразумие... К нему призывала правящая верхушка. Слова убаюкивали, расслабляли дух и заставляли забыть об опасности. Не физической, нет. Опасности духовного нивелирования. Накануне Иудейской войны царь Агриппа обратился к иудеям с речью: «Прекрасно, друзья мои, прекрасно, пока судно находится в гавани, предвидеть надвигающуюся непогоду и не плыть в самое сердце бури навстречу верной гибели. Ведь тот, над кем несчастье разражается, как гром с ясного неба, по крайней мере заслуживает сожаления, но ничего кроме порицания не достоин тот, кто с открытыми глазами устремляется навстречу гибели. Наконец, пусть не думает никто, что... одержавшие победу римляне поведут себя с умеренностью, а не предадут огню ваш священный город и не истребят весь ваш род...»
Но римское ярмо несло с собой оскорбление иудейской религии, ибо народ, единственным повелителем которого был Бог, не мог принять над собой власть языческой державы. Не благоразумному Агриппе, ставленнику Рима, суждено было оставить своё имя в истории, а Бар-Кохбе, выступившему против сильнейшей империи во имя свободы своего народа.
Отголоски того восстания докатились и до наших дней. Помню торжественное захоронение останков воинов Бар-Кохбы, найденных во время археологических раскопок на месте крепости Бейтар. Но на моей памяти и суд над Бар-Кохбой. Этот суд-спектакль транслировался по телевидению, был хорошо продуман и подготовлен. Звучал всё тот же вопрос: «Не благоразумней ли было смириться, подчинившись диктату Рима?» Прокурор, высокая крашеная блондинка в чёрном платье с боковыми разрезами, выносила приговор непререкаемым тоном: «Виновен!»
Было это до заключения Норвежских соглашений, но они уже стояли на пороге, мы уже подбирались к ним. Кто-то за нашими спинами готовил почву, взрыхлял её для того, чтобы бросить отравленные ядом семена. Из тех семян вызрело Осло. Словно ненароком, был вынесен приговор Масаде: «А нужно ли было так трагично уходить из жизни, не лучше ли было сдаться на милость победителей?» Гордые свободолюбивые сабры ниспровергали своих героев. И боевой генерал, глава правительства, Ицхак Рабин, больше не скрывал своего отношения к Масаде и Гамле, павшей, подобно Масаде, и оставшейся примером стойкости и героизма. Нет, он не любил эти крепости и не считал благоразумным сопротивление горстки повстанцев армии великого Рима. Да и что, кроме несчастья, принесли своему народу Бар-Кохба и раби Акива? Бар-Кохба снова стоял перед судом истории. Первый приговор ему вынес Рим, второй – наши современники. Но не люди, облачённые властью, а именно она, история, нечто без плоти и крови, решала: истинный или ложный свет излучало имя, суждено ли ему пережить века или оно потускнеет от первого прикосновения времени.
Я ехала к Мёртвому морю после начала интифады, и любимая дорога по Иудейской пустыне вызывала совсем иные чувства.
Один из моих коллег, журналист, которому часто приходилось бывать здесь, назвал эту дорогу «дорогой смерти». Камни, простые, неотёсанные камни, плоть от плоти земли, как и сами люди, которых теперь убивали на этих дорогах, были первыми памятниками погибшим. Они свидетельствовали о пролитой на этом месте еврейской крови. Такие камни стояли рядом с поселениями Офра, Бейт-Эль, Михмаш... Но это было только начало. И трудно было себе представить, сколько ещё имён добавится к именам первых павших на этой и других таких же дорогах.
В Иудейской пустыне, с её величественным духовным прошлым, контраст был особенно ощутим. Казалось, Масада со своей высоты взирает на нас, будто спрашивает: «Вы ли это, те самые потомки, которые должны были произрасти на этой земле? Вам ли мы завещали наш гордый еврейский дух и эту землю в наследие?»
Несколько отпускных дней на Мёртвом море не принесли душе облегчения. И даже само море в окружении гор, яркая его голубизна, праздничный свет солнца не уводили тебя от реальности. У бассейна, гремела музыка. Ритмичная, полная жизни и красок, она врывалась в твои мысли, но не отвлекала от них. У песни были совсем простые слова: «Ма ше роим ми шам, ло роим ми кан» – «То, что видим оттуда, не видим отсюда». Конечно, всё зависит от точки отсчёта. Стоишь ли ты на духовной высоте Масады или находишься на уровне той самой дамы в чёрном, что выносила приговор Бар-Кохбе. Масада, открывая всё величие нашего прошлого, возвышала дух; дама в чёрном, выносившая приговор Бар-Кохбе, низводила его до праха земного.
Вспоминаю свою встречу с поселенцами Ицѓара. Убийство двух молодых людей, Ѓарэля Бин-Нуна и Шломо Либмана, вынесло его название на страницы газет. Эти парни погибли ночью, охраняя поселение. До этого оно жило вдали от интересов любопытных репортёров, отвоёвывая для себя, своих детей и этой страны кусок земли. Разве не так же заселяли эту землю первые поселенцы, разве по-иному возникали на ней города, кибуцы, мошавы? Мы поднялись на самую высокую точку в поселении – более восьмисот метров над уровнем моря. Гора возносила тебя над всей округой. Казалось, ты ощущаешь напряжённость пространства. Каково здесь человеку оставаться один на один с этой захватывающей дух высотой? Небом. Землёй. Горами... Вот такое же ощущение было у меня на Масаде, когда со стен разрушенной синагоги я оглядывала местность. Мир виделся по-новому. Менялся взгляд на духовное и материальное; ты понимал, что те, кто был там, не могли быть рабами, не могли сдаться в плен. Они познали иную высоту, духовную. Но, стоя на вершине горы, ты осознавал и значение высоты в её прямом, материальном, смысле: высоты, дающей преимущество над врагом, – когда ты над ним, а не он над тобой. Поселение Цуѓар, расположившееся на одной из гор Самарии, жило в окружении арабов. И если оно не удержит свою высоту, наш народ не удержит и другие высоты. Может быть, теперь, после разрушения Гуш-Катифа и отдачи его врагу, мы поняли эту простую истину или её ещё придётся доказывать в тяжёлых идеологических схватках?..
Путь к вершине лежит через потери. И потому у подножья горы остаются могилы... Мы видели два не осевших холмика на тогда ещё совсем молодом кладбище...
«Израиль, краса твоя пала убитой! Как пали герои!» – этими словами оплакивал царь Давид погибших в борьбе за эту землю. Нет, никто из поселенцев не считал себя героем. Они просто жили на своей земле и на ней же погибали. Под двойным огнём: арабских террористов и своих соотечественников, ведомых идеологической ненавистью. Свои не убивали, но всегда стояли на стороне врага, обвиняя в захвате «чужой» земли. Их лозунг, обращённый к своим соотечественникам: «Прекратить захват!» Они ищут «справедливости», но не для своей маленькой, окружённой ненавистью страны, а для народа, который видит свою цель в том, чтобы уничтожить нас. Я часто вспоминаю слова Иеѓуды бар Илая, мудреца и законоучителя, жившего во втором веке: «Народ этот уподоблен пыли и звёздам. Когда он опускается, то опускается до праха земного, когда восходит, то восходит до звёзд».
Всё те же черты остались в нас, хотя пролегли тысячелетия, всё тот же контраст между нами. Всё зависит от путеводной. Одних она поднимает к звёздам, других – опускает до праха и пыли...
Их немного, их всегда меньше, чем тех, кого ведёт любовь к своей земле и народу, но они обладают большой разрушительной силой. Им чуждо созидание, им чуждо понятие святости этой земли. Тень разрушения расползалась незаметно, исподволь, и тогда мы, словно во время затмения, потеряли чувство реальности. Они, это меньшинство, повели нас за собой. Крики «четырёх матерей» были такими громкими, что мы бежали из Южного Ливана, оставив незащищённой нашу северную границу, бросив вооружение, не взорвав бункеры, дав врагу время и возможность вооружиться, чтобы потом убивать нас... И вновь наступил час их торжества, когда мы покидали Гуш-Катиф. Разрушив всё, что с таким трудом построили и защитили, вырыв из земли мёртвых, мы вновь бежали, оставив на поругание синагоги и передав Гуш-Катиф террористическим бандам. Война ещё не была объявлена, но она шла уже давно. Когда обстреливали Гило, мы пели торжественную песню мира «Тну ле шемеш лаалот»– «Дайте солнцу взойти». Когда взрывали автобусы, мы продолжали петь песни о мире; когда ракеты падали на Сдерот, мы продолжали отступать и уступать... Нашей путеводной стала ложь, и она тянула нас всё ниже и ниже.
«Арик, выйди из своей канцелярии и начни борьбу с врагом, – с гневом и болью кричали люди, провожая в последний путь погибших. – Мы идём, как овцы, на заклание».
В первые годы еврейского государства этот упрёк бросали евреям Катастрофы. Безоружных, беззащитных перед лицом врага людей обвиняли в бездействии. Не случайно эта ассоциация вернулась к нам спустя более полувека: евреи вновь почувствовали себя беззащитными. И вновь, как и во времена Катастрофы, зазвучали слова об освящении Имени Всевышнего.
Противостояние врагу больше не было героизмом, и Бар-Кохба из героя стал обвиняемым. Мы изменили своему духовному наследию, и эта измена повлекла за собой всё остальное.
Еврейский принцип: «Убей того, кто пришёл убить тебя!»
Стыдно погибать на своей земле беззащитным. Стыдно просить врага о перемирии и пощаде. Стыдно возводить стены, возвращая память о гетто. Свята смерть с оружием в руках, смерть не унижающая тебя, а возвышающая твою борьбу…
Можно предъявить Бар-Кохбе и раби Акиве, проигравшим войну с Римом, счёт в неблагоразумии: стоило ли сопротивляться, когда силы были неравны? Но не это ли «неблагоразумие» сохранило наш народ с его особым духовным предназначением? Они знали: только источник духовного света изгоняет тьму. И ценою жизни отстаивали этот свет. Их имена не изгладились из нашей памяти. А время – самый надёжный судья. Оценки его жёстки и беспощадны, и приговор его справедлив.
"По этой дороге идти нельзя…"
Я благодарна журналисту ивритской газеты «Макор ришон»* Хагаю Сегалю за мужество и совесть. Хотя, разве за это нужно благодарить? Совесть не покупается за благодарности и награды, она либо есть, либо её нет. Ею продиктована и честность в оценке происходящих событий. Казалось бы, честность журналиста в демократическом государстве не требует мужества: тебя не бросят в тюрьму за написанные строки против главы правительства или кого-то из власть предержащих, но порою, куда тяжелей устоять против ветра… Нужно мужество, нужна любовь к своей профессии, но главное – вера в свою правоту, в нечто Высшее, что даёт силы отстаивать свои взгляды.
Пишу под впечатлением прочитанного в одном из последних номеров газеты. Не знаю, быть может, если бы не подошла к компьютеру сразу, они бы не написались, но было что-то, заставившее меня поступить именно так, а не отложить эти строки в ожидании вдохновения. Статьи журналиста Хагая Сегаля, его еженедельную колонку, стараюсь не пропускать. На этот раз приведенные им факты отразили те глубокие перемены, которые происходят в нашем обществе. Так врач пытается докопаться до истоков болезни, и в прошлом пациента ищет первые её проявления…
Год 1975. Организация Объединённых Наций выносит решение, в котором сионизм приравнивается к расизму. Хаим Герцог, представитель Израиля в ООН, демонстративно разрывает переданный ему официальный документ. "Гитлер чувствовал бы себя здесь, как дома", – говорит он.
Израиль был осуждён за расизм ещё тогда, когда бóльшая часть Иудеи и Самарии была "свободна от еврейского присутствия". Но ненависть к нам и нашему государству в Организации Объединенных Наций прорывалась при каждом возможном случае… Слова Хаима Герцога и сегодня прозвучали бы вполне к месту. И всё же главное в этом эпизоде – реакция внутри нашей страны. Тысячи израильтян вышли на демонстрацию протеста. Хаим Хефер, которого в прошлом году не стало, поэт, публицист, не боящийся критиковать сильных мира сего, воспевающий борьбу Израиля за независимость, на этот раз образно сравнил сионизм с неожиданно помолодевшим стариком: "Старик возродил свою молодость, и именно тогда, когда враг поднял над нами свои мечи. И вдруг каждый еврей, принадлежит ли он к левому или правому лагерю – выходит на улицу, провозглашая: «Если забуду тебя Иерусалим, пусть отсохнет моя правая рука…»"
Его статья была опубликована в газете "Едиот Ахронот". Возможно ли сегодня представить в этой газете подобную публикацию?.. Так же невозможно, как невозможно представить израильских левых в одной колонне с правыми, когда нужно проявить свои национальные чувства, свою гордость или свою любовь к стране… Разве решение, вынесённое Европейским сообществом о бойкоте продукции еврейских поселений, не было подсказано организацией "Шалом Ахшав"? Разве не летали наши "шаломовцы" на самолётах, приобретённых за деньги всё тех же врагов Израиля, над еврейскими поселениями, чтобы донести о каждом новом из них Америке или той же Европе? Что вело и ведёт их? Сострадание к арабам, ненависть к своим братьям-евреям? Вера в справедливость?..
Когда-то еврейский мудрец, каббалист Рав Йегуда Лейб Ашлаг, писал, что любовь расходится кругами. Она начинается со своей семьи, своего дома, своего двора, своей улицы. Наши мудрецы говорили: "Анией ирха кодмим"… "Бедные твоего города прежде всего" – это еврейское отношение к ближнему…
В бытность журналистом "Кол Исраэль", я часто писала о поселениях и поселенцах, ибо с первых моих израильских лет, знакомясь со страной в частых журналистских командировках, прониклась глубокой симпатией к людям, которых вела любовь к этой земле, готовность ежедневно бороться за своё право жить на ней, отстаивая каждую её пядь. Многие из них стали моими друзьями. И я познала не только радость встречи с ними, но и боль потери. На еврейском кладбище в Хевроне покоятся трое дорогих мне людей. Профессор физики Бенцион Тавгер оставил кафедру в Тель-Авивском университете во имя того, чтобы жить на земле предков в Кирьят-Арбе. Бенцион Тавгер вернул к жизни одну из старейших еврейских синагог – синагогу Авраам Авину, закопанную по приказу короля Хусейна, сокрытую на глубине земли под слоем песка и щебня. Он начал раскопки один, позже к нему присоединились и другие, среди них – хорошо знакомый многим из нас житель Хеврона – художник Шмуэль Мушник. Восстановление синагоги требовало большого мужества, ибо противостоять приходилось не только арабам, но и своим властям, предпочитавшим не нарушать равновесия в отношениях с арабами и постоянно чинившими препятствия поселенцам.
Мордехай Лапид, после неудачной попытки создать поселение на земле библейского Элон-Море, поселился с семьёй в Кирьят Арбе. Он погиб вместе со своим девятнадцатилетним сыном Шаломом от пуль террористов.
Неподалёку от них покоится Лея Мушник, человек удивительной скромности и благородства, оставившая Иерусалим и поселившаяся в Хевроне, в Бейт-Хадасе. Но разве я могу забыть и многих других, встреченных мной поселенцев, каждый из которых оставил в душе свой след и свою память… Мирьям Фрайман, изгнанную из Гуш Катифа, и её мужа Яакова, умершего вскоре после того, как его разлучили с дорогим сердцу и памятью местом. Их борьбу, их страдания, встречу с ними, беженцами, ютившимися в одной из иерусалимских гостиниц, изгнанных по решению израильского правительства, заявившего, что всё делается для блага народа и государства.
Помню, что в то время часто звучала песня, в которой были слова: "Ма ше роим ми шам, ло роим ми кан". "То, что видим оттуда, не видим отсюда". Много раз в самые горькие минуты интифады звучали эти слова. Как намёк на то, что там, на израильском "олимпе", где восседает наше правительство, действительность видится иначе. И потому принимаемые ими решения мы не сразу можем понять, но они, конечно же, "во имя нашего блага…"
Небо и земля клялись, что скрытых вещей не будет. Так, слегка перефразировав слова Торы, говорила моя покойная мама. Сегодня хорошо известно, что вело Шарона к размежеванию… И кто стоял за ним… И главное, чьим благом он и его "форум" руководствовался.
Хагай Сегаль, на статью, которого я ссылаюсь, приводит выдержки из недавнего выступления Эхуда Ольмерта. На презентации новой книги Рона Пундака, одного из архитекторов Ословских соглашений, о которых он говорит как о большом своём достижении, наш бывший глава правительства признался: двадцать лет тому назад он был против соглашений Осло, а вот сегодня понимает, что был неправ, не оценил их значение, не понял, что это прорыв, исторический шаг…
О провале соглашений в Осло, о том, что они завели страну в тупик, говорит большинство израильских политиков… Сегодня, когда исполнилось 20 лет со дня подписания договора на зелёной лужайке в Белом доме, стало как никогда ясно, что даже самые щедрые обещания Израиля, готовность отдать святые для нашего сердца места ни к чему не привели, ничего не изменили. Наши партнёры лишь становились всё наглее и наглее. И уверившись в своих силах, при поддержке той же Организации Объёдинённых Наций и Евросоюза, шантажировали нас. Не забуду, как Арафат обещал во время переговоров с Эхудом Бараком, что разрешит нам проход к Стене Плача… И могилу нашей праматери Рахели мы были готовы отдать и отдали бы, если бы не потрясшие Рабина слёзы старого Поруша, который всхлипывал и кричал: "Зу маме Рохл, зу маме Рохл!" И был в этих словах намёк на предательство матери, ибо есть святыни, которые для народа, сравнимы с памятью к матери…
И читая признание Ольмерта, невольно подумалось: и этот человек стоял у кормила власти, вершил судьбу страны и народа…
Интифада, тысячи погибших, искалеченные человеческие судьбы, трагедия разрушения Гуш Катифа – всё это, по его мнению, не преступная ошибка, а исторический шаг…
Может быть, он по-прежнему вместо пролитой крови видит восходящую зарю над Ближним Востоком? Так видели Новый Ближний Восток Шимон Перес, Ицхак Рабин и Ариэль Шарон, обещавший нам спокойствие и мир после «размежевания"…
Ещё не успев прочесть статью, я обратила внимание на фото светловолосой женщины. Редко бывает, чтобы газетная фотография передавала состояние души человека, и именно этим невольно притягивала к себе. Робкая улыбка не соответствовала взгляду, в котором застыла боль. Это Елена Бусинова. Генерал Гершон Коган, руководивший размежеванием, вспомнил Елену Бусинову в мартовском номере военного журнала и эту цитату приводит в своей статье Хагай Сегаль. "Кто знает, как звали её, новую репатриантку из России, которая подожгла себя в августе 2005 года в знак протеста против размежевания? Никто не помнит её имени: Елена Бусинова. Её трагическая смерть не вызвала цунами. А вот в Тунисе один человек поджог себя, и волна протеста захлестнула всю округу.
Почему мы не помним её имени? Почему её смерть прошла стороной и не вызвала пожара?"
"Чтобы произошёл пожар, – объясняет генерал – недостаточно одного очага возгорания. Нужно несколько очагов, как это было на Кармеле, и сильный ветер, который дует в противоположном огню направлении".
Вот этого порыва ветра не было, или был он недостаточно силён, чтобы разжечь пожар. Ему ли, Гершону Когану, оказавшемуся внутри происходящих событий, не почувствовать, что при всех демонстрациях протест был недостаточно сильным и не поднял ту бурю, которая заставила бы правительство пересмотреть решение…
Но это о прошлом… Мы всегда оглядываемся назад, на тот поворот дороги, который завёл нас в тупик. Мы не заметили камень, на котором чьей-то рукой было выведено предупреждение: "По этой дороге идти нельзя"… Мы просто пошли за теми, кто вёл нас. Сначала – за Рабиным и Пересом. Потом – за Эхудом Бараком, готовым на щедрые "подарки" Арафату, поставившему под сомнение наше право на собственную столицу. Потом – за «правым» Шароном, вдруг ставшим левым. Потом – за Ольмертом, который тоже был правым, но стал левым…
Нетаниягу писал в своей книге "Место под солнцем" о планах наших врагов бороться за освобождение Палестины:
«Ораторы ООП стали использовать в своих выступлениях двусмысленные формулировки, которые могли быть поняты на Западе как смягчение идеологической доктрины этой организации. Вместе с тем, для арабских ушей они приберегали совсем иные выражения. Так, например, распространенное словосочетание "оккупированные территории" указывает на те земли, которые ООП намеревается "освободить"… "Когда мы говорим «оккупированная Палестина», мы имеем в виду всю территорию Палестины <…> Когда мы говорим о вооруженной борьбе, законность которой признается Организацией Объединенных Наций, мы имеем в виду все оккупированные земли Палестины... Мы имеем полное право бороться с врагом, захватившим нашу землю, будь то оккупация 1967 года или более ранняя оккупация, имевшая место в 1948 году»…
Что же изменилось с тех пор? Может быть, палестинцы сменили ненависть к нам на любовь? Вечную ложь на правду? Но ведь они даже не лгут. Они говорят правду, они говорят о "вооружённой борьбе", которую никогда не прекратят. Почему же мы им не верим? А если верим, то почему ведём с ними переговоры?
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #9(168) сентябрь 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=168
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer9/Alon1.php
