Теки, теки река воспоминаний,
Мы посидим на берегах твоих.
Так получилось, что статья Владимира Кремера о Московском симпозиуме по проблемам отказа «Режимный» отказ» http://www.berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer7/Kremer1.php всколыхнула целый пласт воспоминаний, тихо покоившихся в памяти, и мне показалось, что рассказать людям то, что я знал и пережил может иметь смысл.
Мой путь в отказ начался в 1978 году и закончился в 1988-м. Эти десять лет были наполнены встречами и событиями, о которых имеет смысл говорить и сегодня. Но - по порядку. Все началось с визита в дом отказного писателя, ныне покойного, Юрия Дружникова, где устраивался концерт еврейской песни. Там я и познакомился с Розой Горелик, столь рано ушедшей от нас, Женей Финкельбергом, Сашей Цфасманом, Игорем Гурвичем и другими молодыми ребятами, занимавшимися еврейским культуртрегерством – концертами, пуримшпилями и «Овражками» - местом еврейских «маевок», где встречались, проводили импровизированые «макабиады», получали какую-то информацию о еврейской культуре, жизни, истории, етс.
Ахашверош - Александр Островский, Эстер - Ирина Щеголева
Аман - Лев Щеголев, справа - Марина Концевая
Аман - Лев Щеголев, Ахашверош - Александр Островский
Слева Александр Ланцман - поет и играет, Ирина Щеголева, Кира Разгон, справа Мордехай - Игорь Гурвич.
Вот так выглядели пуримшпили моих друзей. Каждый год Роза Горелик писала оригинальный сценарий и слова песен, и это были талантливые, злободневные, смелые, сатиричные работы, великолепно исполнявшиеся ребятами дюжину раз на разных квартирах, битком набитых евреями.
Я подружился с ними, стал помогать, но активное участие в их деятельности мне, с моим темпераментом, показалось пресноватым. Однако я пообещал им, что когда их выпустят – я продолжу их дело, и обещание выполнил. Мой пуримшпиль был не только показан с десяток раз москвичам, но записан и прокатан в США и Израиле в русско-еврейских кругах, как мне рассказали, и я храню эту реликвию, диск, искалеченный переводами с СЕКАМ на РАЛ на NTSC, и смотрю с друзьями на Пурим. Причина моего нежелания была в том, что, смотря шире, борьба за еврейское самоопределение делилась на два основных потока – стратегию и тактику.
А вот это - мой пуримшпиль. Ахашверош - Владимир Резник. Я тут и Аман и Мордехай.
Стратегия заключалась в возрождении религиозной, культурной и языковой среды в советском еврействе. И к этому времени были уже целые отряды морим (под эгидой Александра Городецкого), религиозные учителя (их возглавляли рабаим Гиче, Аврум, Эсас, и другие), этнографы (группировавшиеся вокруг Мики Членова), мои друзья. Для них целью был не немедленный выезд и борьба за него, а именно работа в еврейской среде. Это требовало соответствующей модели поведения – определенной конспиративности, терпения, видения далекой перспективы.
Тактика заключалась в борьбе за скорейший выезд и поисках лучших путей, как это осуществить. Я понимал, что выехать раньше, чем отсидев пять лет – нереально, что ни делай. И решил этот срок «перетереть» и перетерпеть. Но к тому времени ситуация с выездом настолько ухудшилась, что стало понятно – так можно потерять и оставшиеся годы. Насколько я был прав - как раз и показал симпозиум.
Наряду с другими я стал искать более активные методы борьбы, чем регулярная переподача документов. Вот два эпизода того времени.
Арестовали еврейского активиста Александра Холмянского (кажется это было летом 1984-го, я заранее извиняюсь перед читателем за возможную путаницу в датах и именах, мы ведь не вели архивов). Четверо отказников (Инна Брохина, Дмитрий Хазанкин, Игорь Харах и автор) решили освещать суд репортажами в западную прессу. По ролям мне достался телефон – т.е. полу-импровизированные ежедневные сообщения в Израиль и в зарубежные редакции по данным мне телефонам. Так вырабатывался стиль, находу. Холмянский получил два года лагерей, после серии обысков троим участникам разрешили выезд, а я слег с открытым язвенным кровотечением, и на два месяца угодил в больницу.
Поднявшись стал думать – что делать дальше. Возникла идея попросить правительство Израиля прислать настоящие Израильские паспорта и устроить прессконференцию с отказом от советского гражданства, демонстративным уничтожением советских паспортов и демонстрацией Израильских. Нас было семеро. Израиль ответил согласием, нас сфотографировали и мы стали ждать паспорта. Каждый понимал, чем это может кончиться. Единственная надежда – эти самые паспорта. Но Израиль прислал ничего не значащие бумажки без фотографий, в которых говорилось, что по приезде в Израиль мы получим гражданство. Это был фарс. Я в нем участвовать отказался. Один из нас тем не менее пошел до конца и сел на два года.
А я понял, что вопрос надо подымать на совершенно другой основе. Не «отпустите дяденьки на историческую родину», а право на выезд преследуемого и угнетаемого национального меньшинства. Не право на В ..., а право на ИЗ ... И заявил об этом во всеуслышанье. Интересно, что «внуки Феликса» ничего не поняли, и подвербовывая моих друзей, продолжали именовать меня «этот сионист», без имени, видно сильно корежило.
Тем временем наступила эпоха писем, впрочем – для меня она быстро прошла. Я подписывал любое письмо, но понимал, что эта карта тоже бита. Пора было выходить на улицу. Но для этого нужна была хоть какая-нибудь поддержка со стороны американского посольства. Я уже был наслышан, как люди погибали на периферии.
Сначала нас было трое – я и чета молодых ребят Миша и Люба Лосьевы. У них была незасвеченная квартирка в Чертаново. Я знал, что американские дипломаты появляются у синагоги на Архипова, и мне повезло – увидев человека явно «ненашенского» в подземном переходе я подошел и спросил – не американский ли он дипломат. Он ответил – да. Я вкратце объяснил ему суть дела, и попросил его подъехать к моим друзьям. Он мне поверил, и мы сели в машину. Так я познакомился с Майклом Матерой, третьим секретарем посольства США.
Мы рассказали ему о наших намерениях, а заодно спросили его, нет ли у американцев какой-нибудь антенны, которой можно было бы бороться с глушением. Он обещал узнать, и на следующую встречу привез описание антенны Бориса Шидловского. Две планочки из геттинакса и два колечка коаксиального кабеля сделали бессмысленной растрату 10% вырабатываемой в СССР электроэнергии. Мы принялись за работу и стали знаменитостями. Антенны шли десятками нарасхват.
А тем временем мы получили постоянное приглашение в дом посла на киносеансы, устраиваемые по инициативе посла Хартмана на регулярной основе. Это уже был статус. Но главным образом – мы получили возможность познакомиться и с другими дипломатами, а заодно и выносить из дома посла журнал «Америка» пачками и авоськами. Я обрастал связями с дипломатами, журналистами, диссидентами.
Но еще одно обстоятельство усилило мои позиции. Это было время «Звездных войн», дикой свистопляски в советской прессе по этому поводу, да и среди американцев единства по этому поводу не было. Когда я заявил во всеуслышание (у Майкла Матеры на квартире среди пары десятков отказников), что инициатива Рейгана совершенно гениальна и обоюдовыгодна – народ дружно бросился вон из комнаты, а побледневший Матера показал пальцем на люстру. Но я продолжал, что я, как ракетчик по образованию - один из тех людей, кто может судить об этих вещах квалифицировано, и американцы заинтересовались. А Майкл Матера по какому-то дурацкому поводу вскоре был выслан из СССР.
Однако у меня уже были обширные связи с другими дипломатами, включая посла Хартмана и его жену (она тоже интересовалась нашей жизнью, т.с. без должности), да и с американскими сенаторами была возможность поговорить. Особенно заинтересованными оказались сенаторы Крэнстон (ныне покойный) и Левин (четверть века спустя сенатствующий и поныне).
Надо сказать, что за годы проведенные в общении с посольскими дипломатами, я убедился, они очень хорошие, но очень ограниченные и наивные люди. Впрочем, не только дипломаты, приехав в США я понял, что и маститые советологи, что уж говорить о журналистах, имели самое дикое представление о предмете, которому они посвятили свою жизнь.
* * *
Перейдем к Симпозиуму по «режимному» отказу. Я получил приглашение придти на дом к Эмилю Менджерицкому на ранней стадии подготовки симпозиума. Вообще-то затевался он, как я понимаю, с целью проанализировать в основном гуманитарные проблемы отказа – судьбы разделенных семей, увечья развитию, психике и личности детей, проблемы женщин в семьях, годами сидящих на чемоданах, проблемы профессиональной дисквалификации людей интеллектуального труда, етс.
Автор отвечает на вопрос корреспондента. Слева от него Валерий Аронов и Леонид Бялый. Крайняя справа - Юлия Ратнер.
Прессконференция перед симпозиумом.
Но обойти анализ, а не только описание, главных причин отказа, выдвинутых советскими властями – знание военных секретов и материальные претензии от родных («отказ по режиму», и «бедные родственники») в работе симпозиума было трудно. И если с «родственниками» все было ясно, то с «режимом», как с высоковольтным проводом никто дела иметь не хотел – риск быть обвиненном в шпионаже был слишком велик.
В процессе подготовки симпозиума к автору стекались уникальные документы. Я лично держал в руках справку, данную еврею в Вильнюсе в ОВИРЕ, что секретность с него будет снята в 2010 году, без шуток. Я познакомился с доктором наук уже к тому времени отсидевшим в отказе восемнадцать лет.
Понять людей, инициировавших проект было не трудно – все они принадлежали к волне ранних семидесятых, и я со своими семью-восьми годами отказа смотрелся юнцом, на их фоне. Они постарели и устали, и желание найти кого-нибудь еще, кто взялся бы за эту тему было вполне нормальным. Ведь даже американцы разводили руками.
Все они выразительно посмотрели на юного героя, а герой понял довольно быстро, что расчитывать на помощь членов собственного комитета не приходится. В комитет собственно по «режиму» кроме меня входили Леонид Бялый точно и Эмиль Менджерицкий кажется, – я прошу заранее прощения, если напутал, и буду рад исправить ошибку. Там были комитеты еще по семейным проблемам, и другие.
Так что мой аналитический доклад и был единственным на эту тему. Но зато он произвел эффект разорвавшейся бомбы. Сначала он был переведен и попал в «Нью Йорк Таймс», потом в Гос. Департамент, и Заместитель Гос. Секретаря по гуманитарным проблемам Ричард Шифтер, в какой-то из наездов, говорил мне, что не знает - за что получают деньги его аналитики – ведь все лежало на поверхности. В общем-то – да, лежало.
Отступление. Давайте вспомним, с чего начиналось разоружение. Брежнев встретился с тогдашним Президентом США (кажется Никсоном) и оба положили на стол информацию о вооруженных силах и вооружениях друг друга. Разночтений не было, во всяком случае не было прокламировано. Это убедило обоих, что верификация выполнения соглашений технически вполне возможна средствами национальных разведок.
Я сам читал в посольстве и выносил оттуда прекрасно выполненные журнальные обозрения советской военной техники в цвете, на мелованной бумаге. Помню, какое впечатление на меня произвел снимок во весь разворот журнала причальной площадки в херсонском военном порту с сотнями(!) танков, стоящих идеально ровными рядами, готовых к погрузке на корабли.
К нашему времени процесс переговоров был вполне отлажен – и на столе, и под столом. Проблема «секретных евреев» проходила у американцев под рубрикой права человека, но больше – как проблемой страданий, нами торговали, как товаром, штучно.
Основной нитью моего доклада проходило то, что если СССР есть что скрывать, не выпуская евреев, то это автоматически значит, что они обманывают другую сторону в плане честного выполнения своих обязательств. Ибо никакой целесообразности в этих действиях нет. Раз количество и тактико-технические параметры вооружений известны и зафиксированы - никакие внутренние новации не играют роли. Их разработка есть бессмысленная трата денег и ресурсов. И если какая бы то ни была секретность существует – то только с одной целью – улучшить эти параметры, скрывая это от партнера – т.е. обойти договор, т.е. обмануть партнера. Все остальное были детали и развертывание тезиса.
В центре - Валерий Абрамович
Автор читает свой доклад по сборнику, отредактированному и выпущенному Эмилем Менджерицким.
Автор отвечает на вопросы.
Вот так проходил Симпозиум. Слушатели - Слева стоит Виктор Юровицкий, сидит Владимир ...
Я зачитал доклад с чувством и «выражением», модулируя голосом и ощущая свою значимость. Это видно даже на фотографии. Снимки симпозиума, и самого выступления прекрасно сохранились, и смотрятся не без умиления. Снимки демонстраций смотрятся даже сейчас со смешанными чувствами, но об этом - ниже.
«Секретные» евреи сразу превращались таким образом за столом переговоров из предмета торга - в гирю на ногах, в обвинение. Ричард Шифтер сучил ручками (он вообще-то был маленького роста, но его босс, Гос. Секретарь Шульц, был и вовсе китайской миниатюрой), и даже приплясывал от удовольствия, рассказывая пикантности.
Можно было бы долго еще рассказывать как изощрялись американцы перед потевшими от новой проблемы советскими генералами. Но завершим этот эпизод Благодарственным Письмом от Рональда Рейгана за мой вклад в решение проблем, етс., которое торжественно вручила мизз Посланник (Хартман был в Вашингтоне) автору этих строк на приеме в посольстве в комнатке на вибраторах и с ободранными обоями, что несколько приуменьшило торжественность момента - шпионский скандал о встроенных в здание нового посольства США микрофонах был в самом разгаре, кто помнит те дни. Подпись, конечно, была факсимильная, но бумага – высшего качества.
Симпозиум вытолкнул целую плеяду участников из страны, но на авторе и многих других участниках симпозиума власти видимо решили отыграться, «чтоб другим не повадно было».
* * *
И тут мы переходим к торжественному финалу, демонстрациям 1987-1988 годов, а их было что-то около сорока. Сейчас трудно поверить, как только люди, а среди них были и немолодые (под шестьдесят) могли все это выдержать.
Идея демонстраций вобщем-то была не нова, но, во-первых, с желанным исходом их устраивали люди, известные в широком мире (например чемпион по шахматам Борис Гулько), а во-вторых, за предыдущие десять лет власть показала зубы, и охотников не находилось. Тем не менее, в условиях максимально возможной конспирации началась подготовка сразу двух групп. Ко мне и Лосьевым примкнул старый отказник Юрий Гоштанд. Мы решили сообщить как властям, так и корреспондентам буквально накануне. Причем - именно сообщить, а не спрашивать разрешения. Место проведения – всесоюзный ОВИР, время – шесть пополудни, самый час пик на Садовом кольце, если кто помнит.
И тут мы узнаем о второй группе, гораздо более многочисленной (около десяти человек) и хорошо нам знакомой, наметившей демонстрацию на тот же день у главного управления ТАСС утром. Мы решили примкнуть к второй группе, а свою провести на следующий день, о чем и известили всех снова. Две демонстрации в один день снивелировали бы впечатление от обеих.
У ТАСС, среди зеленевших деревьев, все прошло как-то тихо и буднично. Никого, кроме участников и корреспондентов, - нас «не заметили». Постояли минут пятнадцать, сказали корреспондентам пару слов (впечатление было такое, что они не знали - что и спрашивать) и разошлись.
Назавтра, 26 апреля, у ОВИРА собрались евреи «комитета поддержки» (человек десять) снимать, свидетельствовать, етс. Под эстакадой в четырех «Жигулях» парились и нещадно дымили «внуки Феликса». Милиционеры устроили интенсивные «гуляния» - ни подойти к намеченному месту, ни встать. Мы подошли с тубусами, в которых были ватманы с плакатами и поняли, что нам решили сорвать «малину». И тут озарило – ведь сам вход в ОВИР на крыльце на уровне второго этажа! И мы не останавливаясь поднялись на крыльцо, как на трибуну, достали плакаты и, повесив их на шеях, выпростали через каменные перила.
А тут и толпа повалила с предприятий. Шесть часов. Сразу и улица стала запружена, и на эстакаде машины замедлили ход, а потом и встали. Стоят четверо, и метровые плакаты с голубыми Могендовидами и «Отпусти Народ мой!». Толпа растет и растет, начались вопросы. А мы этого фактора не обговорили, не догадались – первая же. Пришлось импровизировать на ходу. Слава Б-гу у меня тогда баритон был – зал перекрывал без микрофона. За спиной забегали, мы ждем, когда руки крутить начнут, а тем временем я вещаю народу внизу от души – не пропадать же «котлетам де воляй». Юра тихонько посмотрел на часы – пятнадцать минут, народу нравится, за спиной мордатый полковник шепотом просвистел – Сколько еще стоять будете? – Еще пятнадцать! – Ну! Ни минутой больше!
Исчез. Из «Жигулей» нам большие пальцы показывают, над милиционерами смеются, что ли? Через пятнадцать минут я громко объявил народу об окончании демонстрации, мы свернули плакаты и спустились. Нас проводили друзья Владимир Резник, Валерий Аронов и другие до метро. Пронесло. А потом власти очухались, и били, и арестовывали, и никогда нельзя было предсказать чем сегодня кончится. А мне – домой, репортаж писать и передавать по телефону.
Вот так и началась последняя фаза моей драки. И не рассказать о замечательных людях выходивших со мной тринадцать раз в 1987-м году включая сюда и Леонида Бялого, частенько закрывавшего своей массивной фигурой меня, субтильного, от «публики», наровившей ударить по почкам, или по печени. Правда меня и у Останкинского телецентра, и на Смоленской площади, и в других местах – били как-то осторожно – ничего не сломали. Может учитывали язвенные кровотечения, не знаю. Мише Лосьеву, Игорю Черношварцу, Володе Мешкову и другим пришлось куда как хуже.
Впараллель с демонстрациями я писал репортажи с мест событий, аналитические статьи по антисемитской политике властей, и полные яда памфлеты на пропагандистские выкрутасы Владимира Познера, Генриха Боровика и прочих шавок властей, занимавшихся макияжем этой политики. Писал и передавал открыто по телефону. Мои друзья в Израиле – Роза Горелик-Финкельберг и другие быстро переводили статьи на английский и иврит и посылали в редакции Times, New York Time, Insight, Едиот Ахронот и другие газеты и журналы.
Об этих людях, особенно о самой Розе Горелик-Финкельберг, безвременно умершей еще совсем молодой, хочется вспомнить с особым теплом, ведь на этой ниточке держалась наша призрачная безопасность. Все эти годы они неустанно "сидели на телефоне", работали в свободное время - на голом энтузиазме и дружеских чувствах. Наша дружба прошла через десятилетия, и это самый большой и редкий подарок судьбы.
В декабре слава Б-гу был существенный «падеж» в наших рядах, а я все ломал голову, оставшись с немногими соратниками – что еще придумать? Чем достать? И пришел к выводу, что пора выходить на самую Красную площадь с большими желтыми шестиконечными звездами на груди, потому, что в ноябре нашу демонстрацию на Смоленской площади уже транслировали не только по CNN, но и по советскому телевидению. Так что, моя мама сидя во Львове перед телевизором, внезапно узнала, чем сынок занимается. Власть тоже училась. И надо было подымать ставки.
Со вновь пришедшими людьми я создал новую группу, назвали себя – группа «Четверг». Мы решили выходить на Красную площадь каждый четверг в шесть вечера. Все таким образом знают, когда нас ждать – и друзья, и враги. Понимая, что новички не выдержат, договорились – устал – не приходи, проблемы нет. Когда соберешься с силами – приходи вновь. А мне, как старослужащему, отпуска не полагалось, а то все разбегутся. Потом мне это аукнулось. С января по июнь вышли девятнадцать раз.
Звезды желтые сделали из картона и покрасили.
Вот так было на демонстрациях на Красной площади.
В виде разнообразия раздавали листовки на папиросной бумаге, так больше пропечатывалось, где я объяснял на пол-странички суть наших требований.
Вот она - листовка. С опечатками, как есть, ведь печаталось на работе, второпях.
Я еще после первой демонстрации осознал важность мгновенной реакции на реплики из толпы. Хотя признаюсь - не легко это было, все-таки нервы не железные. Приходили татары консультироваться, назвали себя «Вторник», но что-то не связалось у них.
В четверг тролейбус у библиотеки имени Ленина в шесть вечера не останавливался – пролетал. Мой сосед по коммуналке, русский парень работавший в Подлипках «у Глушко», обращенный из комсомольца в сиониста нечаянно, как побочный продукт, взялся кататься на нем, и когда пассажиры вскакивали – что? почему? – с удовольствием объяснял – евреи вышли на демонстрацию, а вечером с удовольствием болтал с дипломатами и приезжими иностранцами на коммунальной кухне. С ума сойти можно было. Пролетарский народ постепенно привыкал к дипломатическим номерам на машинах перед домом.
А в июне приехал Рейган, и все четыре дня мы демонстрировали, тут уж не двадцать - двести человек выходило.
Первый день, меня интервьюирует корреспондентка.
А у меня на второй день случился-таки нервный срыв – полились слезы непереставая, опухло лицо, не видать ничего, не выйдешь. Но все шло уже само, подстегивать не требовалось.
* * *
Ах, как было хорошо, и как недолго. На саммите Рейган договорился с Горбачевым обо всем, кроме евреев. Они стали не нужным, да и омрачающим лазурные небеса фактором. Сначала Рейган убрал Хартмана, и заменил его большим другом СССР Мэтлоком. В точности, как Сталин, который заменил Литвинова Молотовым, когда захотел показать Гитлеру свои намерения.
Мэтлок тут же свернул все контакты с евреями, дипломаты стыдливо опускали глаза, но свято выполняли указания начальства. Исключения были немногочислены, но были у меня и настоящие друзья из дипломатов - они все-равно приходили ко мне домой и подтвердили мои догадки. Мелочь сбросили в отбой. Стало ясно, что лично для меня пройденный путь окончился тупиком.
Что ж, следовало прежде всего лечь на дно и привести себя в хоть какое-то подобие нормы. Я откровенно поговорил с людьми, ничего не скрывая и не приукрашивая. Объяснил, что продолжать делать начатое нет смысла. Нужно время, чтобы осмыслить ситуацию и найти какую-то новую стратегию, а не сжигать себя и людей зазря. Меня поняли, сказали, что по крайней мере я доказал, что мне можно верить, а это – немало. На том расстались.
Все лето ушло на восстановление сил и борьбу с депрессией. А тут – не было бы счастья – так несчастье помогло. Когда американцы перестали вытягивать евреев, они и в глазах совдепов потеряли свою цену. Видимо кто-то решил, что теперь, сохранив лицо, можно и избавиться от них. А то, лишившись внешней поддержки, еще снюхаются с внутренней оппозицией.
Это конечно мои домыслы, но сам я действительно подумывал о поиске в будущем союзников внутри. Как говорится – не “rocket science”. Благо и связи имелись, да и позиции их усиливались. А они всегда активно интересовались нашими делами. Григорянц, Копелев, Альбрехт – кто теперь помнит эти имена. Если живы – дай им Б-г, если нет – пусть земля им будет пухом.
* * *
Мой рассказ приближается к концу и тут хотелось бы вспомнить не только как мы боролись, но и как и чем мы жили. Теперь, на фоне сегодняшней моей жизни, а Б-г и неустанный труд дали мне намного больше, чем я воображал себе в самых дерзновенных мечтах, те времена вспоминаются как некая фантастика, люди не верят моим рассказам под водочку, хохочут.
В 1978 году, после осознания того факта, что, ни более дюжины научных работ, ни готовая диссертация, ни одно полученное и два поданных авторских свидетельства на изобретение - не заставят руководство моего НИИ выполнить закон - выдать мне "Справку на поступление в аспирантуру" - дурацкий выверт советской бюрократии, от меня ушла жена с ребенком.
Я ее понимал - пока есть надежда, что когда-нибудь, в будущем, ждет нормальная жизнь, можно вынести жуткое безденежье, нужду, физическую усталость от пяти лет без отдыха. Но тут надежда рухнула, сказано было прямо. Ни в какую аспирантуру поступить без справки было нельзя, ни в один НИИ из двух десятков опробованных - не брали, не взирая на ранги и академические регалии берущих.
Впереди был путь только в низ социальной лестницы. Я ушел в инженер-наладчики, потом, через 6 лет в техники, а еще через год стал монтером. Но это были уже "колеса". На двести рублей, даже с выплатой алиментов уже можно было как-то жить. Я ходил по домам и оббивал людям двери дермантином. Колебаний не было. Я начал процесс подачи на выезд. Но и это было не просто. Многочисленные вызовы не доходили до моего почтового ящика. Только через два года(!) я обнаружил в нем сразу три вызова, в нагло разрезанных конвертах. Советская власть шутила.
Но мне было не до шуток, в декабре 1978-го СССР ввел войска в Афганистан, за весь год разрешения были выданы нескольким десяткам(!) семей. Я понимал, что сажусь в глухой отказ. Но все-таки - отказ. К этому времени я уже насмотрелся на семьи, которые не могли даже подать документы и сесть в отказ - документы у них просто не принимали. После они назвали себя, как социальную группу объединенную общей судьбой - "бедные родственники". Ее возглавил мой друг Михаил Лосьев.
И все-таки в 1978-м подать удалось. Я сразу стал в небольшом городе Зеленоград, где я тогда жил, местной знаменитостью, "этим сионистом". Ко мне, в мою одинадцатиметровую комнатку в коммунальной квартире, стали приезжать евреи из-за рубежа. Я поражаюсь до сих пор мужеству, энтузиазму и идеализму этих людей. А люди были самые разные - от студентов ешив - до профессоров колледжа. Это продолжилось и в Москве, после обмена одной комнаты на другую, через три года.
Вот такие симпатичные британские евреи, Люба Лосьева и я.
А это - Михаил и Люба Лосьевы проводят Шабат.
Одна почтенная дама из Великобритании привезла мне ксерокс полной страницы газеты Times, где была напечатана моя статья, собственно потому она, став визитершей, и выбрала меня, понимая как мне это будет приятно и важно.
Визитеров надо было кормить и поить - всем наверно памятно наше гостеприимство. Выход был найден - варились макароны, заправлялись утиными шкварками (я был и есть кулинар-энтузиаст), и под самогон собственного производства (с времен Андропова водка была не только предметом дефицита - в рот ее взять невозможно было, "Андроповку" поганую) - велись оживленые беседы "за жизнь".
За 10 лет только две семьи визитеров нарушили святое правило конспирации - они пришли второй раз на одну и ту же квартиру. Обе заявили, что не могут еще раз не увидеть меня, и не попробовать это чудо - мой самогон. А поскольку одна визитерша была американским адвокатом, то предложила в будущем посильную помощь в патентовании. Тут нужно объяснить, что, как человек творческий, я и к этому делу подошел и выдумкой.
Во-первых процесс шел абсолютно без запаха (выхлоп отфильтровывался активированным углем), что делало его более безопасным в смысле уголовного кодекса. Поднимаясь ко мне на пятый этаж люди на каждом этаже проходили сквозь амбре (гнали практически все, сахар исчез), но только не на моем.
Во-вторых - сивуха, неизбежная по определению, не забивалась всевозможными ягодами, етс., а трижды химически отфильтровывалась. Получался мягкий и великолепный на вкус напиток, от которого не было даже похмельного синдрома. (Ночами мечталось по выезде сделать на этом большой бизнес, и разрабатывались технические детали. Фантазер я был в молодости.)
В результате, вскоре я получил две официальные бумаги от еврейских общин Род Айленда и Беркли, что они готовы взять на себя материальную ответственность по моему устройству в США, если я выберу их города пребывания. Это было не только трогательно, но и практически очень важно, т.к. расширяло мой выбор места прибытия в США. Еще бы только прибыть.
И наконец, не могу не вспомнить с благодарностью людей, которые стояли плечом к плечу со мной в те, или иные эпизоды борьбы. О соратниках я уже писал. Более подробно имело бы смысл написать отдельную статью. Тут же я хочу вкратце упомянуть о тех, кто не будучи евреем, но не менее ненавидя советскую власть, не будучи активным диссидентом - старался помочь, чем можно. Такие люди были. В условиях тотальной подозрительности и осознания того, что и среди евреев много доносчиков - доверять им было еще трудней. Но они делом подтверждали свое ко мне отношение - прятали материалы от обысков, печатали листовки, страховали на демонстрациях, етс.
Еще раз упомяну моих соседей по коммуналке, семью молодых русских ребят, оболваненных, понятия не имевших о жизни еврея отказника до встречи со мной. Обоих вербовали, оба демонстративно отказались, а потом со смехом рассказывали мне об этом, оба прошли за время жизни совместно со мной мои "университеты" и понесли их дальше - друзьям, родителям и т.д. Были и другие люди. Спасибо им всем, память хранит не только плохое, хорошее тоже.
* * *
Как бы то ни было, но соратники один за другим получали «белые карточки», я пил на проводах, а в декабре пришла и моя очередь. Как я шутил – я уеду в последнем вагоне, отстреливаясь. На проводы пришли все американцы, «строем», так сказать невзирая. Но еще и по более прозаической причине – получить совет, мое мнение – с кем при нужде можно иметь дело. Я сводил, понимал, что и для людей это лучше, чем ничего.
Я улетал в новую жизнь, «без языка, профессии и манер», как шутила потом моя, будущая о ту пору, жена, но живой, дождавшийся, и потому смотрящий в будущее абсолютно не тревожась, как сквозь пыльное стекло. На тревоги сил не было. С дюжиной простыней и нехитрым бельишком. Так закончилась моя отказная эпопея.
Как ни странно, но американцы не забыли обо мне в эмиграции. Особенно важно это было в Риме, многие помнят свои многомесячные мучения. Там меня встретил консул, ранее поработавший в Москве и прекрасно знающий русский язык (я с ним там знаком не был), подчеркнуто оказал все мыслимое и немыслимое уважение и сказал, что я волен выбирать сам когда улетать в США – завтра, или через несколько месяцев. Я, мало понимая - чья же это инициатива, выбрал полтора месяца, понимая, что прилетев надо будет с первого же дня включить форсаж, так хоть тут отдохнуть немного.
Этот короткий рассказ был о событиях, далеко не всех – только самых запомнившихся, и немного о людях. О замечательных людях, окружавших меня о ту пору, хотелось бы рассказать намного больше, они этого целиком заслуживают. Ведь так, или иначе, со мной имели дело несколько сот человек, не только москвичи, - ленинградцы, львовяне, одесситы, киевляне и другие. Но проклятая память не удержала многих имен, и может быть когда-нибудь кто-нибудь откликнется, напомнит. Не хочется перевирать имена, тем самым невольно обижая людей. Пусть они будут счастливы.
***
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #9(168) сентябрь 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=168
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer9/GGrinberg1.php
