Я родился я в Вильнюсе в семье литовских евреев. Мама, Хая-Сара (Соня) была родом из очень известного в еврейском мире города Тельшай, где находилась одна из самых больших и знаменитых йешив, ее дедушка был раввином. Папу звали Гирш (Цви)-Нехемия , он тоже вырос в религиозной семье, а потом, как многие его сверстники, стал сионистом-социалистом. В 1939 году отец получил британский сертификат на право приезда в Палестину, что по тем временам было большой редкостью. Таким образом, если бы не известные обстоятельства, я вполне мог бы родиться в Израиле.
Обстоятельства эти заключались в том, что когда мои будущие папа с мамой познакомились и полюбили друг друга, Литва уже стала частью Советского Союза. 22 июня 1941 года, в день нападения Гитлера на СССР, еще ничего не зная об этом, они собрались ехать в Тельшай, чтобы познакомить с отцом маминых родителей. Поезд попал под бомбежку и в Тельшае не остановился, а двинулся дальше на Восток, подбирая по дороге семьи офицеров отступающей под натиском немцев Красной Армии. Отец предложил выпрыгнуть на ходу, но мама его удержала. Это спасло им жизнь. Они ехали налегке, без вещей и даже без документов, так как рассчитывали в тот же день вечером вернуться в Вильнюс. Для меня до сих пор остается загадкой, каким чудом они смогли добраться до Узбекистана, откуда отца призвали в армию. После войны они вернулись в Вильнюс, неплохо устроились, получили квартиру в центре города.
В нашем доме жили литовцы, русские, поляки, евреи, причем представителей каждой нации было примерно поровну. Полька тетя Мария, инвалид, сидя у окна, говорила мне, шестилетнему: «Видишь это дерево? На этом дереве тебя повесят, когда сюда снова придут поляки». Русская тетя Настя, говорила, указывая на портрет Сталина: «Это — наш бог на земле!», а однажды она завела меня в свою комнату и показала на икону в углу: «А это — наш бог на небе!» Таким был мой первый урок религии. Ее сын, когда напивался, обещал вырезать всех евреев, сожалея, что немцы не успели до конца сделать свою работу. А когда был трезвый, просил у родителей одолжить трешку на водку.
Друзьями моих родителей, как и моими друзьями, всегда были только евреи. Кроме русского, я знал литовский, польский и идиш, учился в хорошей русской школе, где еврейские дети составляли большинство и не давали другим ребятам себя обижать. Конечно, среди учеников встречались антисемиты, но они не решались открыто себя проявить, опасаясь, что будут биты. Я с детства знал, что Израиль — наша родина, а еврейский народ — наш народ. У меня был атлас мира с подробной картой Израиля. В десять лет я отмечал на ней передвижение наших войск во время Синайской компании и считал настоящим героем боевого генерала Моше Даяна.
* * *
Окончив школу с золотой медалью, я поступил на математический факультет Вильнюсского университета. После университета работал в институте Академии наук Литовской ССР по специальности «математическая логика». Одновременно учился в аспирантуре в ленинградском отделении московского Математического института имени Стеклова. Моим научным руководителем стал Григорий Эфроимович Минц, человек четкой еврейской ориентации. Мы с ним ходили обедать в так называемую «еврейскую столовую» на Невском и обсуждали израильские дела. Уже тогда Минц учил иврит. Как-то он показал мне израильскую коммунистическую газету с переводом очередной речи Брежнева — единственное, что можно было легально читать в СССР на иврите.
В 1970 году я женился на москвичке, переехал в Москву, где с трудом, по протекции, нашел работу в медицинском институте. Мы с женой уже тогда думали о переезде в Израиль. Но тут советская власть решила взимать с «отъезжантов» деньги, затраченные на полученное в СССР высшее образование. В результате этого нововведения человек со степенью кандидата наук должен был заплатить 25 тысяч рублей — сумму совершенно для нас неподъемную. Поэтому я решил не защищать уже почти готовую диссертацию.
К еврейскому движению я примкнул практически сразу же, как только приехал в столицу. По субботам спешил на улицу Архипова, где на небольшой площади у синагоги собирались активисты алии Виктор Польский, Володя Слепак, Александр Лернер, Володя Престин, Паша Абрамович, Иосиф Бегун, Натан Файнгольд, и другие. Их имена я не раз слышал еще в Вильнюсе в передачах «вражеских голосов», и вот теперь познакомился со всеми лично. Это было настоящее счастье.
Паша Абрамович настоятельно рекомендовал мне первым делом заняться изучением иврита, что я и сделал. Моим первым учителем стал мой коллега, замечательный математик Алеша Левин. Потом он уехал в Израиль, но за полтора года я успел неплохо овладеть языком. По предложению Иосифа Бегуна мы организовали еженедельные встречи для разговорной практики, для чего собирались поочередно то у нас, то у него на квартире. Еще в Литве, имея доступ к библиотеке республиканской академии наук, я прочитал труды Герцля, проштудировал двенадцать томов «Истории евреев» Греца и другие книги по еврейской истории. Так что с еврейским образованием мне, можно считать, повезло. Вскоре эти книги были заперты в «спецхране», так как власть сообразила, что они, выражаясь языком коммунистической пропаганды, «разжигают эмигрантские настроения среди граждан еврейской национальности».
Моя жена Аня работала в «почтовом ящике», и хотя она никогда не имела прямого отношения к секретным чертежам, а после отпуска по беременности больше на работу не вернулась, мы понимали, что в Израиль нас так просто не выпустят. И все же в 1973 году мы подали документы в ОВИР, после чего меня сразу попросили из института. Это было в апреле, а в мае я пошел учиться в ешиву при московской синагоге, где платили небольшую стипендию.
Эту йешиву поспешно открыли около года назад по случаю визита президента США Ричарда Никсона. Властям надо было показать высокому заокеанскому гостю и его свите, что в СССР нет никакого «еврейского вопроса». Записаться туда мне предложил Лев Григорьевич Гурвич, с которым мы познакомились в синагоге. Он давал мне читать оригиналы ТАНАХа, напечатанные в Израиле еще в 30-е годы, книгу пророка Йешаягу, а также книгу Иова, которую я, к стыду своему, с трудом сумел осилить только на треть.
Московская Хоральная синагога
Тогда там учился главный раввин России Адольф Шаевич, с которым мы подружились и до сих пор поддерживаем хорошие отношения. Был еще один парень моего возраста — Хаим Левитис, ставший впоследствии главным раввином Ленинграда. Я не знал, как они здесь очутились и не задавал им вопросов по этому поводу. Когда Лев Григорьевич заболел (у него случился инфаркт), я стал преподавать в йешиве вместо него. Выглядело это довольно странно, поскольку я знал еще очень мало. Тору я начал изучать с книги «Дварим», и вскоре почувствовал, что хочу жить так, как там написано, то есть стать религиозным евреем.
В йешиве была неплохая библиотека, состоявшая из книг, изданных еще до революции. Тогда же я начал собирать и собственную еврейскую библиотеку. Сначала купил Талмуд, потом в букинистическом магазине на Калининском проспекте приобрел многотомную «Еврейскую энциклопедию». Как сейчас помню — за сто сорок рублей, после чего дома не осталось ни копейки. Некоторые люди, не знавшие даже еврейского алфавита, стали отдавать мне книги на иврите, оставшиеся от дедов и бабушек. Но попадались и такие, кто продавал эти книги, зная им цену. Накануне отъезда у меня было около двух тысяч томов на иврите. Уезжая в Израиль, я всю эту библиотеку раздал знакомым евреям.
* * *
Через полгода после подачи заявления в ОВИР мы получили отказ. Причина — секретность Ани. Я к тому времени уже был активистом, участвовал в различных мероприятиях отказников. «Компетентные органы» поначалу, видимо, как-то не увязывали мою сионистскую активность с тем, что я студент йешивы. Я учился, получал стипендию и даже небольшую зарплату за то, что переводил для руководства синагоги с английского и иврита различные письма и документы.
Неприятности начались в апреле 1974 года после участия в демонстрации отказников у здания ЦК КПСС под лозунгом «Отпустите нас в Израиль!» Нас всех арестовали. Из КГБ в синагогу на меня поступила «телега». Председатель еврейской общины Григорий Эфроимович Каплун был в страшном гневе, а, может быть, просто испугался за свое место.Он вызвал меня и объявил, что я предатель еврейского народа. «Как же это я предал еврейский народ? — пробовал я защищаться. — Ведь у нас скоро праздник Песах, мы будем говорить друг другу: «В будущем году — в Иерусалиме!». — «Это ты будешь так говорить, а мы скажем: «В будущем году — здесь!» Нет ничего лучше для еврея, чем жить в Советском Союзе!» — «А ваши дети ходят в синагогу?» — спросил я его. «А зачем им сюда ходить? Они, слава Богу, на хорошей работе. Евреям здесь открыты все дороги». — «Дорога должна быть и в синагогу» — «Не говори глупости! Чтобы с завтрашнего дня ноги твоей у нас не было! Нам антисоветчики не нужны».
Меня выгнали из йешивы и запретили приходить в синагогу. Однако изучать Талмуд мне никто запретить не мог. Моим учителем стал реб Авром Меллер, который согласился заниматься со мной у себя дома. Я ездил к нему, но однажды его жена Софья Владимировна увидела в окно, что за мной увязался «хвост». Когда она открыла мне, «топтун» нагло занял позицию у дверей квартиры. Я знал, что в сталинские времена реб Авром был арестован, жена с трудом вытащила его из тюрьмы. Впустив меня внутрь, она тихо сказала: «Очень прошу вас больше не приходить. Я боюсь». Так я лишился учителя, но продолжал много заниматься самостоятельно.
* * *
В Советском Союзе не было организационно оформленного сионистского центра. Еврейское национальное движение возглавляла группа неформальных лидеров, куда, помимо уже названных активистов, входили Ида Нудель, Анатолий Щаранский, Александр Воронель, Марк Азбель, Александр Лунц. У каждого из нас в этой группе была своя сфера деятельности. Я занимался вопросами еврейской религии, выезжал по этим делам в Киев, Кишинев, Одессу. Многие отказники, с которыми, приходилось общаться, даже считали меня раввином, хотя раввином я не был и получил это звание только в 1983 году. Еще в то время, когда я посещал московскую синагогу, я познакомился там с американским раввином из штата Нью-Джерси ныне покойным Пинхасом Тайцем. Приезжая в СССР один — два раза в год, он обязательно встречался со мной, чтобы побеседовать на религиозные, галахические темы, и стал, по существу, моим духовным наставником.
В 1977 году я первым в Москве начал нелегально преподавать Тору. На первое занятие, которое состоялось сразу после праздника Шавуот, пришли около двадцати молодых ребят в возрасте от 17 до 25 лет (мне самому тогда было чуть за тридцать). Собирались мы, разумеется, на частных квартирах – чаще всего у Семена Амдурского, потом — у Валерия Прохоровского. С течением времени состав учеников менялся: кто-то отсеивался по разным причинам, кто-то уезжал, получив разрешение. На место выбывших приходили другие, как правило, по рекомендации кого-то из активистов. Я предварительно беседовал с каждым новичком, старался понять, что это за человек, насколько серьезно его желание заниматься иудаизмом. Через два года в нашей системе обучения было уже пятьдесят человек.
Мне пришлось самому придумать методику преподавания, чтобы ученикам было тепло и хорошо, умно и радостно, чтобы они захотели жить по-еврейски. Начинать пришлось буквально с нуля, потому, что никто из практически ничего не знал о еврейской религии — да и откуда им было знать об этом в бывшем СССР? Человек пять-шесть ко времени начала занятий знали иврит, остальных я заставлял учить язык, без этого было нельзя.
Мы собирались раз в неделю по четвергам. Занятия продолжались с семи до десяти вечера и состояли из двух частей. Сначала изучали недельную главу Торы, читали вслух и разбирали каждую фразу. Затем пили чай с бутербродами и сладостями. Во время трапезы я рассказывал, что такое тфилин, талит, мезуза, показывал, как надо молиться. Все это подавалось в ненавязчивой форме и воспринималось с большим интересом. Я постоянно внушал слушателям, что они не только ученики, но и будущие учителя. И действительно, некоторые из них сами стали преподавать иудаизм отказникам. Из тех, кого помню, могу назвать Моше Понтелята, Гришу Канторовича, Авигдора Эскина, Баруха Людмера, Аркадия Скаковского, Марка Лесневского, Валерия Барга, Зеэва Мешкова, Реувена Пятигорского… Все они сегодня в Израиле.
Три года власти смотрели на наши занятия иудаизмом сквозь пальцы, хотя, думаю, в КГБ о них знали. Но в декабре 1980 года во время урока в квартире Левы Айвазова на нас был совершен «наезд». В комнату ворвались человек двадцать в штатском. Предъявили красные книжечки сотрудников уголовного розыска, хотя сразу было понятно, из какой они явились конторы. Стали проверять паспорта, выяснять, кто где работает или учится.
Какая-то визгливая тетка, назвавшаяся депутатом районного совета, пришла с хозяйственной сумкой и начала сгребать в нее мои книги на иврите, крича, что все это антисоветская литература. Руководил облавой некто с непроницаемым лицом в пыжиковой шапке и в очках в золотой оправе, как у Андропова.
Поскольку такое случилось впервые, мы растерялись. Несколько студентов, пытались спрятаться в шкафах, опасаясь, что их теперь исключат из вузов. Надо было как-то успокоить учеников, а разговаривать между собой нам категорически запретили. Поэтому я обратился к тому, в пыжиковой шапке. «Мы знаем, что вы из КГБ», — сказал я, глядя прямо в его очки. Он промолчал, ожидая, что еще скажет этот бородатый еврей. Я напомнил ему, что еврейскому народу больше трех тысяч лет. «Мы существовали до вас, и будем существовать после вас. Мы изучаем наше наследие и не скрываем этого. Нет такого закона, который бы запрещал нам делать это. Тогда на каком основании вы ворвались сюда, чтобы нам помешать?» Я и сам не заметил, как перешел в наступление. Говорилось все это, конечно, не столько для главного чекиста, сколько с целью как-то приободрить ребят. Но налетчики, не ожидавшие, видимо, встретить отпор, вроде бы стушевались и вели себя не так вызывающе нагло.
Надо отметить, что из сорока пяти учеников только двое после налета прекратили ходить на занятия. Один из них рассказал, что на работе его вызвали в первый отдел и сказали: «Этого Эссаса мы скоро посадим. Ты что, тоже хочешь сидеть вместе с ним?». Я его понял: человек семейный, он не хотел рисковать. Другой просто тихо исчез, и я его больше не видел.
* * *
После того как к нам ворвался КГБ, я «рассекретил» наши занятия. На наших уроках стали бывать евреи из других городов, а также приезжие раввины из-за рубежа, чего раньше я избегал. Религиозный еврей и замечательный человек Эрни Гирш из Англии направлял к нам раввинов, которые приезжали в Москву под видом туристов, чтобы давать уроки иудаизма. Они также привозили с собой книги, лекарства, кошерные продукты. Я принимал их, определял на ночлег. Опасаясь новых налетов, мы стали собираться небольшими группами и часто меняли квартиры. Я понимал, что у КГБ есть различные средства, есть и люди, которые могут «настучать». Но, как говорится, чему быть — того не миновать.
К концу 1970-х годов Москве стали проводиться занятия по иудаизму для женщин. Их посещали жены моих учеников, а также незамужние еврейские женщины и девушки. Тогда же отказник Арон Гуревич организовал для еврейских детей замечательную воскресную школу. Потом я узнал от одного приезжего американца, что американские евреи организуют летние детские лагеря в пригороде Нью-Йорка. Возникла идея организовать нечто подобное и у нас. Летом 1981 года мы сняли дачу в подмосковном Быково, где каждый день проводились занятия для детей, а по вечерам — для взрослых. Лекции читали Саша Барк, Пинхас Полонский, Влад Дашевский, Реувен Каплан.
Вскоре к нашей школе в Быково стало проявлять повышенный интерес московское отделение КГБ. Тогда мы сняли дачу в Дзинтари на Рижском взморье. Расчет был на то, что латышские гебисты не станут слишком усердствовать без прямого приказа Москвы, а московских не должно особенно волновать то, что происходит в Латвии. И этот расчет вполне оправдался.
Дети от 12 до 18 лет приезжали в лагерь вместе с родителями: папа берет отпуск и едет в Дзинтари, мама остается на работе в Москве. Потом менялись. Только несколько человек, включая меня, жили тут постоянно. Все делали сами. Женщины готовили, убирали, стирали, мужчины ездили за кошерными мясными продуктами в рижскую синагогу, а также привозили их из Москвы. Прокормить сорок-пятьдесят человек было непросто.
В течение трех летних сезонов по семьдесят дней в году мы жили здесь по-еврейски: кашрут, шабат. Изучали Тору, Танах, читали еврейские книги. Вместе со мной в лагере преподавали Зеэв Мешков и другие мои московские ученики. Обязательное условие: родители тоже учатся. В семь утра — подъем, зарядка в лесу. Затем — молитва, завтрак, учеба. После обеда — пляж. Рижские старики-евреи плакали, когда видели детей в кипах, не верили своим глазам. Занятия со взрослыми проходили по вечерам, нередко до часу ночи.
В Москве одновременно с нами проводила занятия по основам иудаизма молодежная группа хабадников. Мы поддерживали с ними связь, направляли друг к другу раввинов, приезжавших из-за границы. По молодости нередко случались и горячие споры по религиозным вопросам. Позже некоторые мои ученики, среди них Миша Кара-Иванов, Пинхас Полонский и их друзья, выделились в отдельную группу, которая впоследствии назвала себя национально-религиозным движением «Маханаим».
* * *
Лишившись работы, я добывал средства на пропитание за счет частных уроков по математике и физике, что приносило неплохой доход. Но в Советском Союзе репетиторство не считалось легитимным видом заработка, и меня могли отдать под суд как «тунеядца». От тюрьмы спас профессор физики Марк Ковнер из города Горький. Рискуя своей карьерой, он оформил меня своим секретарем и регулярно присылал по почте «зарплату», которую я потом возвращал.
Отвечая в еврейском национальном движении за религиозное направление, я вместе с другими активистами продолжал борьбу за выезд в Израиль. Были обыски, аресты, допросы в КГБ. Были встречи в гостиницах с сенаторами и конгрессменами из США, с политиками из Европы. Нам было важно показать властям, что о нас знают и нас признают на Западе. Однажды майор госбезопасности Бурцев, проводивший допрос по делу Виктора Браиловского, так объяснил мне точку зрения КГБ на мое положение: «Вы человек известный на Западе и понимаете, что мы вас не тронем — нам это невыгодно. Но мы вас и защищаем, чтобы справедливый гнев советских людей не обрушился на таких подонков, как вы. Подумайте, что с вами будет, если мы прекратим это делать».
У нас дома, как и у многих еврейских активистов, был отключен телефон. За мной и за Аней была установлена слежка. У подъезда постоянно дежурила черная «Волга». Глядя в окно, я не раз наблюдал, как «топтуны», добросовестно выполняя служебный долг, сопровождают жену в продуктовый магазин на соседней улице.
* * *
Во время первой встрече Горбачева с Рейганом в ноябре 1985 года госсекретарь США Джордж Шульц попросил министра иностранных дел Громыко, чтобы Советы в качестве жеста доброй воли («перестройка», «новое мышление») отпустили в Израиль трех отказников. Это были Ида Нудель, Иосиф Бегун и я. Короткая заметка об этом была напечатана в «Нью-Йорк Таймс». Спустя месяц в первый день Хануки, у меня в гостях были два религиозных еврея из Израиля, приехавшие в Москву по американским паспортам. (Сейчас они — мои соседи в Иерусалиме). Вдруг — телефонный звонок: «С вами говорит подполковник Зинченко из ОВИРа. Приходите сегодня в пять часов, у меня для вас важное сообщение». — «В пять часов не могу, потому что у нас суббота». — «Вы ошиблись, я вас приглашаю не в субботу, а в пятницу». Я объяснил, что суббота у евреев начинается в пятницу с заходом солнца. «Но вы ждали этого звонка много лет!», — настаивал Зинченко. Я повторил, что не могу прийти в пять часов. «Вы еще пожалеете!» — сказал подполковник и бросил трубку. Через десять минут он позвонил снова: «А прямо сейчас вы можете прийти?» Я извинился перед знакомыми и поехал в ОВИР.
Зинченко сообщил мне, что с жены снята секретность. Я сразу же бросился на Центральный телеграф и позвонил родителям , которые уже десять лет жили в Израиле и очень переживали за меня. Сообщил, что в ближайшее время, мы, возможно, увидимся. Разрешение мы получили еще через месяц. На сборы нам дали семь дней, но мы уложились в шесть. И вот после 13 лет в отказе мы уезжаем — первыми из новой волны алии конца 1980-х — 90-х годов! Через две недели после нас уехал Щаранский. Потом стали выпускать других многолетних отказников, среди них и моих учеников, «маханаимцов», хабадников.
Когда мы прилетели самолетом «Эль-Аль» из Вены, у меня кружилась голова от радости.
Нас встречали министры, депутаты Кнессета, еще какие-то официальные лица. Было много молодежи из разных еврейских организаций. Поселили нас в центре абсорбции в иерусалимском районе Гило. В то время в Советском Союзе оставалось еще много отказников, и в первое время после приезда я старался организовать им помощь через Сохнут, «Лишкат ха-кешер», добровольческие еврейские религиозные организации США, Канады и Западной Европы. Вместе с Менделевичем и Щаранским мы организовали Сионистский форум. Несколько раз нас приглашали за границу.
Когда рухнул железный занавес, я занялся в Израиле тем, чем нелегально занимался в бывшем Советском Союзе — еврейским образованием. Меня пригласили создать в Иерусалиме религиозное учебное заведение для русскоязычной молодежи — «Ор самеах», ставшее самым крупным на тот период. В последние годы я работаю с организацией «Эш-ха-Тора», много езжу по стране, читаю лекции, даю уроки. Создал сайт в Интернете (www.evrey.com), где в числе других материалов ежедневно публикую ответы на вопросы о еврейской традиции и религии, которые задают разные люди со всего мира.
Элиягу Эссас. Иерусалим
Публикуемые в этой рубрике материалы предоставлены
израильской ассоциацией «Запомним и сохраним»
http://www.soviet-jews-exodus.com
Исполнительный директор Аба Таратута
***
