АНТОЛОГИЯ ЛИТЕРАТУРЫ КАРЕЛИИ
Леа ХЕЛО
Хело Леа (наст. имя и фам. Тобиас Осипович Гуттари; 1907–1953) – карельский поэт.
«Ищу, ищу и ритмы, и слова»
Перевод с финского Армаса Мишина
НА РОДИНЕ
Было все так привычно и дорого мне
по дороге до отчего дома.
Даже снег у обочин при ясной луне
так лучисто сверкал и знакомо.
Я сидел в санях со своей сестрой,
и катились привычно сани,
и казалось даже, что конь гнедой
впереди был все тот же самый.
Вот и низенький дом, что пургой заметен,
и черемухи инистый локон,
и с высокою кроной заснеженный клён,
и наличники красные окон.
Та же узкая тропка к колодцу ведет,
тот же снежный до риги – проулок.
Тот же Халли встречает гостей у ворот –
лай собачий по-прежнему гулок.
Видно, снова зайчишка в саду побывал,
грыз кору и в морозном тумане,
может быть, под окошком моим танцевал,
может, лапой в окно барабанил.
Все вокруг так знакомо, так дорого мне.
Только нет стариков уже многих.
И другие заботы в родной стороне
новых путников манят дороги.
1927
ТКАЧИХА
Матери
Сейчас там весна в разгаре,
весенние воды журчат.
Иные заботы приспели,
и в доме ставины стучат.
Весенние мчатся потоки,
и солнце в окошко глядит,
и руки ткачихи ласкает,
и ткацкий станок золотит.
Мне эта ткачиха знакома,
и нет её взгляда родней.
Как птицы весенние, часто
летят мои думы к ней.
И также она вспоминает
о младшем сыне своем.
Он мать посещает так редко,
так редко приходит в свой дом.
Склонясь к станку терпеливо,
толкая привычно челнок,
все смотрит в окошко ткачиха:
быть может, приедет сынок.
Знакомые двери откроет,
приветливо скажет потом:
«Я снова, моя родная,
вернулся в наш тихий дом».
Но жизни спокойной не жажду,
тревоги – мой лучший покой,
борьба – мое верное счастье.
Мне доли не надо другой.
Не надо. Но мать понимаю
и помню всегда о ней.
Так трудно бывает порою
понять матерям сыновей.
Нет времени ехать, но знаю:
там вешние воды журчат.
И ждет меня верно ткачиха,
и тихо ставины стучат.
1928
МАСТЕР
О, как пахнет смолою лесина,
как пила и звенит, и поет,
как вонзается сталь в древесину,
как он лёгок, рубанка полёт!
Мастер пилит, ровняет, строгает,
и поет, и на труд свой глядит.
И кружатся опилки, мелькают,
и за стружкою стружка летит.
То топор, то пилу, то рубанок
мастер в руки берет и поет.
Смотрит солнце в окно спозаранок.
Любопытство и солнце берет.
О, как стружка свивается в кудри!
Как веселый топор говорит!
О, как мастер искусно и мудро
деревянную песню творит.
1929
ПЕСНЬ ПОИСКА
Ищу, ищу и ритмы, и слова.
Ты помоги мне отыскать их, муза!
Дай песню спеть. Пока душа жива,
мне этот поиск тяжкий не обуза.
Дай песни спеть, в которых жизнь и труд
цветут, как сад, кипят, не умирают,
которые врага прицельно бьют
и славят тех, кто, как огонь, сгорает.
Дай песни спеть, чтоб сквозь вихрь годов
они прошли, все одолев преграды.
Кровь сердца своего отдать готов
для этих лучших песен, если надо.
Я сын Земли, им остаюсь всегда,
и петь хочу я о своей планете,
пока хожу по ней, и жар труда
пусть крепко закаляет строки эти.
Ищу, ищу, и звонкий клич зовет:
не мертвых слов и песен ждет эпоха,
деяниями родина живет,
и ты служи ей своим каждым вздохом.
О, сколько тем! И все поэта ждут,
заводов и морей шумит работа.
И сердце человека вечно жгут
незримые тревоги и заботы.
Ищу, ищу и верю, что найду
созвучья звонкие и ритмы жизни,
которые однажды я вплету
в поэму многоцветную Отчизны.
1934
***
Опять стучится в двери Новый год
и тысячам людей желает счастья.
Но что меня так давит и гнетет?
Тоска на сердце тягостней ненастья.
У елки праздничной в огнях свечей
ты радуешься в этот час, возможно.
Но предо мною тысячи ночей
тоски и боли, черной, безнадёжной.
О Новый год! Его я ждал в свой срок
и обнимал тебя в воображенье.
Но я опять, как прежде, одинок.
В больной груди моей – тоска, смятенье.
Накануне 1937
ПУШКИН НА ДУЭЛИ
Он жаждет сражения. Жаждет отмщенья.
Мосты сожжены позади к отступленью.
Он вызов судьбы роковой принимает
и, делая шаг, пистолет поднимает.
Сейчас разрешится, чьим станет уделом
смерть на снегу ослепительно белом,
чья верная гибель запряталась в этих
безмолвных, зажатых в руках пистолетах.
На поле сраженья, суров и спокоен,
остался последний, единственный воин.
Друзья его спят в своих ранних могилах.
В Сибири звенят кандалами другие.
Ну что же, сегодня сразится здесь он
с самодержавием, а не с Дантесом.
Не дрогнет рука его. Глаз не изменит.
Но кто его боль и страданья измерит?
Уж лучше погибнуть на бранном поле,
чем жить и томиться в постыдной неволе,
где клейма на лбах у рабов выжигают,
где сплетни досужие свет повторяет,
где все так продажно, и грязно, и ложно,
и где задохнуться поэту возможно.
Он все испытал: клевету и гоненья,
коварство толпы и позор оскорбленья.
Покоя, труда, вдохновенья лишили,
оковы на мысли его наложили.
Россия как остров тюремный, бесславный,
где сам император – тюремщик главный.
И узник восстал против царской неволи.
Окрасит снега эти кровь не его ли?
Но выхода нет у поэта иного.
Чтоб голос свободы услышан был снова,
спокойно он вызов судьбы принимает
и, делая шаг, пистолет поднимает.
И выстрел грохочет. Он падает на снег.
Приходит в себя. И в сознанье ясно
встают: зимний день и Сенатская площадь,
и бронзовый Всадник,
пришпоривший лошадь.
«Я не был меж вами. Но пулю имея,
Хотя б одного поразить я сумею!»
«Постой! – восклицает он глухо. – Смогу
поднять пистолет. Не останусь в долгу».
Свой долг отдавая царю, он стреляет,
и падает в снег, и сознанье теряет.
Земля, заметенная белой метелью,
последнею стала ему колыбелью.
1937
ПЕСНЯ ВОЕННОЙ ВЕСНЫ
Даже в пору войны к нам приходит весна
и сердца окрыляет мечтою.
Нас зима не сломила, не сломит война.
И солдата душа неизменно полна
жаждой боя с фашистской ордою.
Мы хотим, чтоб скорее Победа пришла
и покой принесла для народов,
чтобы мирные всюду вершились дела,
чтобы песнь лебедей по озерам плыла
в час заката, в минуты восходов.
Мы хотим, чтоб сверкала небес бирюза,
чтоб родные поля колосились,
чтобы смех не смолкал, чтоб сияли глаза,
чтоб звенели от счастья людей голоса –
песни радости ввысь возносились.
Мы хотим свое счастье вернуть навсегда,
как весну, что идет, побеждая.
В бой ведут нас и месть, и большая мечта,
и к Отчизне любовь, что нежна и чиста,
и в грядущее вера святая.
1942
ЛУННЫЙ ОСЕННИЙ ВЕЧЕР В БЕЛОМОРСКЕ
Золотой луны дорожка
манит в даль залива.
На домах сверкает иней,
тонкий, прихотливый.
Россыпь изморози хрупкой
на мостках сияет.
Свет волшебный, свет вечерний
тихо угасает.
Но во всем великолепье
в небе над домами
поэтических сполохов
вспыхивает пламя.
Звук шагов мосты доносят
через сумрак синий.
Как прекрасен мир студеный
вечеров предзимних!
Снова тихо. Не мешает
этому покою
даже близкий шум порога
за морозной мглою.
Пенится порог, бушует –
спят залива воды.
В темном омуте мерцают
глуби небосвода.
Наклонилось Семизвездье
над землей прекрасной:
сторожить красу земную
до утра согласно.
У моста солдат с винтовкой
чутко вдаль взирает.
Лунный луч, такой беспечный,
на штыке играет.
Хорошо и мне сегодня
под луною здешней.
Прорастают зерна счастья
в глубине сердечной.
1943
ВЕСЕННИЕ ВЕЧЕРА
О, песня про весну, про вечер синий!
На улицах томленье и покой.
И в сумрачной дали мосты косые
раскинуты, как крылья, над рекой.
Так жадно ветви тянут ввысь деревья –
листочки выпорхнут из них вот-вот.
Над мокрым снегом в воздухе вечернем
земли весенней аромат плывет.
Дома мигают огоньками окон –
багровый сумрак стелется вокруг.
Остановись, прохожий одинокий,
и ты услышишь сердца гулкий стук.
Знай, счастье верное с тобою рядом.
Оно идет не за тобой ли вслед?
Оно – та девушка, с кем повстречался взглядом,
иль жар труда на много-много лет.
О, песня про весну, про сумрак синий!
1946
