Велвл Черновецкий: Теплик - моё местечко. Публикация, предисловие и перевод Семена Мазуса0

(продолжение. Начало в №2/2013)



Глава 12

Общественные дела евреев Теплика

"Мещанская управа" и выборы в нее. - Ицик Фукс – “вечный” староста. За троячок можно стать на несколько лет моложе. - Борьба качала вокруг "таксы". - Тепликские евреи выбирают депутата в Государственную думу. - Организован банк "Ссудная и сберегательная касса". – Банк для бедняков. – Благотворительные организации. – Женщины-общественницы и помощь беднякам. – Тепликские похоронные общества.



В Теплике не знали, что такое общественный деятель вообще, и тем более честный общественник. Евреи местечка занимались общественными делами, но не для того, чтобы проявить о ком-то заботу, а ради собственного удовольствия. Основная общественная деятельность вращалась вокруг «выборов». И слово это начинало звучать за год до самих выборов.

В синагоге, в бане, субботним днем в молельнях, на базаре, по пути с терновской ярмарки домой, на похоронах, на пожаре и, главное, на вечерней молитве, все говорили о «выборах» и о кандидате в «мещанские старосты». «Доброе» к евреям городов и местечек царское правительство разрешило им самим заниматься регистрацией новорожденных и умерших в учреждении, называемом «Мещанская управа». Она имела право облагать еврейское население небольшим налогом, который шел на содержание писаря, на аренду помещения управы, располагавшейся … в доме старосты. Часть этой суммы, «денежная смета», шла на ремонт общественных зданий: синагоги, бани, кладбища, содержание банщика, могильщика, жившего при кладбище... Мещанская управа играла важную роль в жизни евреев. В частности, там занимались выдачей паспортов.

Право выдать паспорт заинтересованным лицам имел староста. Документ легализовал проживание евреев за пределами постоянного места жительства. Что и было записано в нем «черным по белому». Выдача паспорта по закону стоила рубль. Но так как закон не предусматривал продолжительности времени оформления паспорта: три дня, три часа или три месяца, желавший ускорить получение выкладывал на стол зеленую трешку, и паспорт тут же являлся на свет. А без трешки ты мог порвать, бегая за паспортом, пару ботинок, потому что писарь или староста не могли найти в книгах дату твоего рождения. По правде сказать, деньги вымогали только у имущих, богатых. Бедняку отдавали паспорт бесплатно, и езжай себе на здоровье. За получением паспорта обращались, когда надо было выезжать куда-нибудь далеко. Порой приходилось использовать паспорт, когда везли сына для знакомства с невестой. В этом случае за тот же трояк староста мог «омолодить» просителя паспорта (как бы по ошибке, в книге, мол, цифры написаны неясно). При этом хозяин паспорта клятвенно обещал, вернувшись, сразу сдать паспорт для его уничтожения.

Теперь Вам понятно, почему тепликские евреи были заинтересованы в выборах старосты мещанской управы? Они происходили раз в три года. И каждый хотел иметь своего старосту для того, чтобы меньше переплачивать.

За пару месяцев до выборов начинались дискуссии, Конечно, было два кандидата: Ици Фукс и Рафаил Гармахс. Оба раздавали водку, а на этом держится весь свет, оба устраивали вечеринки и угощали «гостей» поджаркой и гусиными пупочками. У обоих были свои «крикуны», которые и предлагали их в старосты. За пару недель до выборов в ход шли кулаки, налево и направо раздавались оплеухи. Спецом по раздаче и получению оплеух считался Эли Груз. Иуда Лейб Мозэс угрожал, что донесет, а два его сына (а не братья, как я ошибочно сообщил в предыдущей главе) Ноах и Хаим пытались всех помирить. В последнюю предвыборную неделю евреи Теплика забывали про ярмарку и магазины, портные – про шитье одежды, а сапожники – про обувь. Все занимались только выборами.

Когда же, с Божьей помощью, выборы отплясали, а Ици Фукс снова был избран старостой, город с облегчением вздыхал.

Очень часто Ици Фукс был единственным кандидатом в старосты. Были времена, когда появлялись новые кандидатские бюллетени во главе с другим известным общественником (в Теплике их называли «сипак»), Липой-фельдшером (сын Арона-доктора). Этот Липэ не был фельдшером, а его отец Арон - доктором, но так их величали… Он был одним из немногих тепличан, которые несли на своих плечах общественные неприятности и, когда пахло выборами, был первым среди кричащих и запугивающих. Он был из первых, кто получал и ругательства, и оплеухи. За месяц до выборов Липэ выставлял ведро водки для компании «ЭМАХ». Понятно, часть «ЭМАХ» была на стороне Ици Фукса, как и лучшие из среды «рабочего люда». Около Ици Фукса крутился такой портной, как Вэлвл Киснякс, любитель чтения романов не только в субботу и праздники, но в любую свободную минуту, выпадавшую ему. Жена Вэлвла гневалась, что он не ищет себе заказы, так как ему нужно было много времени на «Книжные сказки»…

Этот Вэлвл Киснякс вообще был интереснейшим типом. В 1905 году он рассердился на царя, за то, что тот своей конституцией всех обманул, и всей семьей отправился в Америку. Там он какое-то время работал. Но обнаружив, что ему не хватает времени на чтение романов, возвратился в Теплик. Пресыщенный увиденным в большом мире и, не имея больше романов для чтения (все уже были прочитаны), он с семьей переезжает в Одессу. За два года одесской жизни Вэлвл имел много времени для чтения, но мало заработков и вновь возвращается в Теплик. При Петлюре Вэлвл прятался в бане, и однажды его там нашли мертвым.

Кроме этого ремесленника, Ици Фукс приблизил к себе несколько самостоятельных представителей тепликского «пролетариата», как например, Нахума Кривого, хорошего портного, беднягу с обеими покалеченными ногами Мордехая Уцинко, портного Дувида, обшивавшего духовенство, Ици, сына Иуды Бласа и Хаима-Иосла, дамского портного.

Хаим-Иосл играл важную роль в среде тепликских «политиков». Зарабатывал он прилично, так как дамских портных было мало, а таких хороших, как он - еще меньше. Дискутировал он и днем, и ночью. Главный его недостаток - враньё, чем и прославился в местечке. Все знали: если Хаим говорит, что надо 4 аршина, следует покупать 6! Он нарочно занижал, чтобы обошлось, как бы дешевле. Тогда он может назначить хорошую цену за работу. А потом, когда не хватит материи, виноват будет не он, что невеста поправилась. Родители невесты не хотели скандалить, боялсь, что Хаим раструбит по всей улице, что дочь перед свадьбой поправилась, и возникнут ненужные подозрения! Потихоньку шли в магазин - слава Богу, что могли докупить такой же материал (продавец припрятал его, уверенный, что они все равно придут еще раз).

Накануне выборов лживые рассказы Хаим-Иосла играли большую роль! Он рассказывал разные чудеса про Ици Фукса. То исправник хлопал того по плечу и говорил, что лишь благодаря Фуксу будет хранить тепликских евреев, как зеницу ока. При этом клянясь, что если врет, то пусть тут же на месте провалится сквозь землю, но сразу от этого места отодвигался. Рассказывал, что сам видел письмо от генерал-губернатора к Ици Фуксу, которое начинается словами: «Дорогой Ицко!». Вспоминается такая выдумка Хаима-Иосла. Находясь в магазине у Исраэля Любарского, Хаим рассказывал, что Кольчицкий, ташлыкский богач, передал ему 300 рублей, чтобы он оплатил вексель в тепликском банке (он хотел показать, как богач ему доверяет). Группа портных, которые решили его проверить, спрашивают: «Какие деньги дал тебе богач?» Он сделал счет: «Целую сотню, три пятидесятки, 15 десяток, 21 пятерку, 18 трешек, 70 рублей и, остальное, полтинниками…». Евреи Теплика очень любили Хаима-Иосла. Во время выборов в мещанскую управу его влияние приносило плоды, и кандидаты стремились переманить Хаима-Иосла на свою сторону.

Сапожники были на стороне Липэ-фельдшера, так как он ставил много водки. Например, сапожник Шимшон был горячим сторонником Липы, как и Зисэ Лейб Чарнесес, которому не подобало дружить с сапожником. Ему жена чуть глаза не выцарапала, узнав, что он был где-то на «кидуше» у сапожников. Но когда приближались выборы, он всё же был в среде сторонников Липэ-фельдшера и купался в водке.

Из других «пролетариев» на выборах выделялись печники во главе с Гершоном. Он единственный никого не боялся и был великим «антимозесистом», т.е. шел против Иуды Лейба Мозэса и его сыновей Хаима и Ноаха. Гершон готов был идти в огонь против списка, который поддерживал Иуда Лейб Мозэс. Он мобилизовал своих печников, как например Нахмана Шефэлэ, Израиля Цоца… И вместе с ними боролся при выборах. Город знал: если у кого-то испортилась печка, дымит голландка или развалилась стенка, нельзя было ждать, что печники, особенно, Гершон, придут отремонтировать, потому что они или заняты выборами, или уже лежат в шинке у Идэлэ Латмана и пьют за «казенный счет».

Стекольщики и бондари в своем большинстве держали сторону Липэ. Стекольщик Янкель кричал в синагоге до хрипоты, что старостой должен стать Липэ. И когда он приходил с ящиком стекла вставить кому-нибудь форточку, а тот был настолько разумен, что начинал хорошо отзываться о Липэ-фельдшере и его праве стать старостой, Янкель брал плату только за стекло.

Важной частью электората на выборах старосты являлись водовозы. Они были единственными, кто мог напрямую пропагандировать за или против кандидата. Водовозы ежедневно заходили в десятки домов, и у них была возможность проводить судьбоносную пропаганду, сообщая, какое счастье принесет этот кандидат своему народу. Водонос Нахман Келбл точно соответствовал своему прозвищу. Водку он не пил, а платили ему за агитацию калачом или грошем к субботе. Нахман заходил в дом без слов: «Доброе утро!», уверяя всех, что он сегодня уже много раз здоровался, и ему это порядком надоело. В день выборов, после того как Нахман заполнял бочку водой, он останавливался и рассказывал: «Мне снилось, что Ици Фукс или Липэ-фельдшер (имя зависело от того, на какого из кандидатов он работал) будет избран старостой, и, благодаря ему, придет благополучие к евреям Теплика. Если его спрашивали, сколько ему платят за агитацию и кто просил это рассказывать, Нахман Келбл, как наивный бычок, отвечал и на кого работает, и сколько за это берет. Второй водовоз Ноах был умнее. Он уже повидал мир, бывал в Аргентине и даже привез оттуда привет от брата Мени Штейн. Ноах брал оплату, и не малую, за свою "незначительную пропаганду" в домах, и даже поговаривали, что за работу он берет пятерку.

Наши столяры, почти всегда, на выборах стояли в стороне от борьбы. Им в голову не могли придти такие глупости, так как они работали во дворе у графа Потоцкого, а работу надо было сдать вовремя. Времени на дискуссии просто не оставалось. Поэтому Бени Шлоймэ Нотэс и Аврум-столяр были далеки и от общественных дел, и от общественной водки.

Иначе было с жестянщиками Теплика - Гершлом-блехером и Юделем Котляром (сейчас он тоже в Аргентине). Основная работа жестянщиков заключалась в изготовлении ведер и кружек для питья, так как мало крыш домов Теплика были покрыты жестью, и работа по их ремонту выпадала редко. Жестянщики работали в маленькой кладовой, и основным их инструментом был кусок рельса, на котором закругляли жесть. Когда приближались выборы, соседи жестянщиков отдыхали, потому что пару недель их не мучил стук от ударов деревянным молотком по жести. И на заезжем дворе Арона Чернова могли остановиться приезжие, так как их не выгонял на улицу средь белого дня постоянный стук от работы жестянщиков.

В заключение скажу, что тепликский рабочий люд активно участвовал в выборной кампании, и ее руководители использовали местных ремесленников, чтобы получить возможность придти «во власть». Не всегда шум выборов заканчивался на следующий день. Случалось, что побеждал второй кандидат. И тогда шли жалобы в уезд или губернию. Приезжал следователь, приглашались свидетели. Евреи клялись и имели о чем поговорить какое-то время, пока «Губернское управление» решало вопрос, признать ли результаты выборов. И лишь тогда город успокавался. Хлопотали не только вокруг выборов мещанского старосты. Хватало шума в отношении таксы, рава, резника, врача, банщика и даже выборов в Государственную думу.

Большие споры шли о таксе. Один еврей, Ицик Рувен всегда «выкупал» таксу, а тепличане хотели этой должности его лишить. Давала ли такса большой заработок, и стоило ли о ней так спорить, я не знаю. Но только честь и бесчестье, уважение и проклятье - это Ицик получал в большом объеме. Приглашение нового раввина, замена шойхета, других духовных лиц зависели от оплаты квартирных, которые выделял хозяин таксы. Приходилось опускать перед ним голову, быть к нему добрым, выслушивать его мнение. И не только выслушивать, но и прислушаться.

К счастью, вокруг таксы споры возникали лишь один раз в 5 лет, но целый год после выборов уходил на жалобы, пока страсти не утихали, и тогда готовились к новым «торгам» вокруг таксы.

По поводу других «святых» мест тепликские евреи не очень волновались. Ни рав, ни шойхет, ни врач свои места часто не меняли. И кто знает, как долго обходились бы евреи Теплика без хлопот и споров, если бы писарь Федот не расклеил по всему городку объявления с призывом к еврейскому населению избрать двух еврейских кандидатов в Государственную думу.

Прошло уже сорок лет с того времени, а перед глазами стоят картинки тех выборов. Все спорили, хлопотали, дрались, мирились и еще раз спорили, потому что одни хотели Фридмана, а другим он не нравился. Тепликские евреи не знали ни одного из кандидатов, но согласиться с собеседником было неразумно. В один из дней евреи Теплика занялись обсуждением настоящего позитивного дела.

В один чудесный вечер Хаим Басин, адвокат без титула, пригласил к себе нескольких известных евреев, в основном, из «народа»: Леви Гирштерса, Лейба Мугирмана, Янкла Глейзера, Эли Гроза, Лейба Ладыженского и других, чьи имена сейчас и не вспомнить. Он предложил им создать «банк». «Лэй ун шпур касэ» - его официальное название. И однажды жители увидели табличку с большими буквами: «Ссудо-сберегательная касса». Банк находился на верхнем этаже дома Леви Грабарника. Евреи носили туда книжечки и платили от 25 копеек в неделю до 10 рублей в месяц, в зависимости от суммы кредита, который получали.

Первым председателем банка стал таки Хаим Басин. Но командовал он недолго. Гэршл Поляк, единственный, кто владел типографией, окружил себя группой акционеров, поставил несколько ведер водки и жареной печенки, и на ближайших «выборах» господа акционеры избирали Гэршла Поляка президентом.

Ссудо-сберегательный банк приносил много добра тепликским евреям. Он давал ссуду за небольшой процент, почти не имел ненадежных плательщиков, и у многих евреев появилась наличность для торговли на ярмарке. Когда приходилось одалживать деньги, необходимо было привести своего гаранта, Но либеральные порядки банка разрешали взаимные гарантии.

Так как касса помогла встать на ноги базарным торговцам, бакалейщикам, ремесленникам и простому народу, все дискуссии переключились на «Лей касэ». Каждый стремился, чтобы его родственник или приятель стал каким-нибудь руководителем. Тогда и ему будет легче получать ссуду. Тепликские евреи забыли обо всех других делах, и их внимание приковал банк и «выборы» в его правление. А дискуссии были горячими.

В последние годы, но ещё до петлюровских погромов, когда касса была ликвидирована, еще один банк создали богачи. Он назывался «взаимно-кредитный». Там можно было взять ссуду в двести, триста и даже пятьсот рублей. Контора банка располагалась у Якова Каминкера, единственного, кто жил в кирпичном доме. Акционерами банка были не только богатые евреи, но и аптекарь Буковский, управляющий графа Потоцкого Бондаревский и помещики. На главных ролях там были Алтэр Горевиц, Шлоймэ Котляр, Нахман Горвиц, Хайка Фишер, Зейлиг Гершунов и др. Акционеры этого банка держали в нем свои сбережения и получали банковский процент.

Этот банк имел несколько служащих, а среди них бухгалтера по фамилии Выродец. В числе акционеров были купцы и фабриканты, смотревшие на служащих свысока. Один курьезный эпизод со служащим остался в моей памяти. Однажды бухгалтер встретил «акционера», который входил в состав дирекции банка. Но с тех пор, как он получил 300 рублей, его уже никто не видел. Бухгалтер останавливает его и говорит: «Уважаемый еврей! Что случилось? Почему Вы не приходите расплачиваться?» Акционер, важный торговец, приходит на заседание в банк и жалуется, что служащий его обидел! Он акционер, его хозяин, а наглец-служащий напоминает ему о кредите. Происшествие на другой день стало известно всему городу, и народ взял этого акционера на мушку и всякий раз, каждую минуту его спрашивали: «Как дела у Вашего слуги?».

Банки существовали до прихода петлюровцев. При первом приходе они напали на банк в надежде, что найдут там наличные деньги. Нашли же они только векселя, которые разорвали и сожгли. А от банка и памяти не осталось. Не каждому «банк» был по душе, и не всякий был им доволен. Находились и те, кто искал возможность его ограбить. На банк посылали доносы, пытаясь его уничтожить. Нескольких таких «процентников» возглавлял Ицик Рувенс.

Банк их разорял, отнял клиентуру и «власть». Пока банк существовал, десятки евреев были зависимы от него не только в торговле, но и в личной жизни. Были случаи, когда еврей приходил к процентнику одолжить несколько сот рублей. Он выдает замуж дочь, а ему не хватает 200 рублей на приданое и свадебные расходы. Процентник отговаривал выполнить данное слово, не давать приданое деньгами. Советовал, как сделать свадьбу дешевле, указывал, каких нанять музыкантов, стряпух и даже какого раввина пригласить для благословения под хупой.

Некоторые процентники это делали для того, чтобы прислушивались к их совету, другие брали комиссионные с музыкантов и стряпух. Заемщик это знал, но он должен был молчать. Иначе процентник, не дай Бог, и свадьбу сорвет. Процентник был кровососом. Он брал в залог самое дорогое и любимое, что имел человек: норковый тулуп или ротонду. Он знал, если взять серебряные светильники или ложки, то в доме без них можно обойтись. А норковый тулуп или ротонда нужны для посещения синагоги. Весь город знал, что если зимой еврей или еврейка идут в синагогу не привычно одетыми, значит тулуп и ротонда заложены под процент. Евреи стыдились такого положения и спешили с процентником быстрее расплатиться…

Ицик Рувенс был заядлый курильщик и мог себе позволить курить лучшие фабричные папиросы. Когда же к нему приходили одолжить пару рублей и при этом курили «Салва» или «Месаксудие», Ицик начинал читать мораль и доказывать, что самое лучшее - это курить махорку, потому что только она делает человека здоровым! Доказательство? Пожалуйста! Все крестьяне курят махорку, и каждый здоров и крепок, как лошадь. Если же к нему приходил еврей и, сидя у него, делал себе самокрутку, такому еврею Ицик одалживал как можно меньше денег, потому что самокрутка доказывала бедность просителя, недостойного доверия.

Ицик Рувенс никогда не ходил к врачам и никогда не приглашал их к себе. Он не хотел, чтобы знали о его болезнях. Он не хотел доставлять радость тем женщинам, которые молились над свечой, воткнутой в картофель, потому что подсвечники лежали у него, Ицика Рувенса, и будут просить ангела смерти позвать его к себе. Живя по соседству с Мойшэ-доктором, он без шума приглашал его к себе, или они встречались на крыльце. Ицик рассказывал доктору, что ночью у него была изжога или болел живот, и когда доктор выписывал ему рецепт, он передавал его терновскому извозчику Даниле, чтобы тот привез ему лекарство из Терновки. Его и других процентников банк делал несчастными, лишал дополнительного куска хлеба. Банк забрал у него власть над людьми, возможности ими высказывать свое мнение.

Тепликские евреи имели еще несколько «постов», на которые можно было претендовать. Но те места были «вакантные», потому что за них не дрались.

Итак, мы имели богодельню, где-то внизу около бани. Несмотря на то, что она была всегда пуста, некоторые хозяева занимались ею, собирали деньги, постельное белье, на случай, если кто-то из гостей заболеет, он мог там отлежаться. За заболевшим гостем ухаживали и помогали быстрее выздороветь.

Другое «учреждение», вокруг которого дискутировали, было «линат ацедек» (больничка для бедняков). Группа евреев, договорившись между собой, занималась исполнением заповедей. Основная работа - дежурство у постели больного, нуждавшегося в ночной сиделке. Если это был бедняк, ему давали также деньги на лекарство и курицу на бульон.

Особая глава в тепликской общинной жизни посвящается женщинам, которые занимались общественными делами. Их называли «ди гваитес». Эти пожилые женщины для многих семей были добрыми ангелами. Особенно, если те стеснялись обращаться за общественной помощью. Женщины заботились, чтобы мельник давал муку без оплаты, мясник – мясо, бакалейщик – керосин, сахар, чай, масло и, даже, веник … Подразумевалось, что они дают в долг, пока Бог не поможет, время не улучшится, или пока не получат от женщин, собиравших пожертвования, деньги для оплаты товаров незнакомым семьям. Бывали случаи, что женщины собирали на приданое для невесты, чей отец парализован, а свадьба без выкупа не могла состояться…

Иногда эти женщины узнавали, что у роженицы нет на стене амулета. В таких случаях тут же появлялись хорошо выпеченное яйцо в тесте, четверть курицы на бульон для роженицы, белое полотно для пеленания ребенка и другое. А если родился мальчик, появлялись и угощения для празднования обряда обрезания. Женщины беспокоились, чтоб, не дай Бог, не отметить молитвой «криес шма лейенен».

Обряд «Криес шма лейенен» был для учеников хедера, большим праздником. Баэлфер приглашал целый хедер, а, иногда, встречались 2-3 хедера, и у кровати роженицы пели «Ал мелех нееман»… Чтение молитвы «Криес шма» должно было вместе с висящим амулетом защитить роженицу от дурного глаза…

У богачей чтение «Криес шма» устраивали по их состоянию. Детям раздавали самые лучшие угощения. А если случалась такая радость в семье бедняка, женщины-праведницы заботились о том, чтобы дети хэдэра остались довольны.

В общем, женщины-габайтес играли важную роль в нашей общинной жизни. Позже, когда появился «банк», там несостоятельные люди могли одолжить 50 рублей, чтобы рассчитаться с мясником, торговцем мукой, с иными долгами. И тогда женская общественная деятельность была очень важна. Они узнавали о тех, кто в беде, и старались оказать им помощь.

И еще одна забота лежала на женщинах – габайтес. Они опекали сирот, служивших прислугой в богатых домах, и поддерживали их до свадьбы. Женщины эти выясняли, как хозяева относятся к сиротам, дают ли им достаточно еды, не бьют ли их, во что одевают. И горе той хозяйке, которая плохо относилась к сироте! Сиротку забирали из этого дома и устраивали к другой хозяйке. А прежнюю хозяйку осуждали на каждом углу, и ей стыдно было показать свое лицо в синагоге на субботу.

Было еще несколько вещей, вокруг которых шли дискуссии (у нас это выливалось … в ругань, драку и поездку к следователю). Например, приглашение доброго еврея на субботу в семьи.

Евреи Теплика делились на три хасидские группы: талнские, монастырищенские, брацлавские. Большая их часть были приверженцами рэбэ Довидла Талнера. В десятках, а, может быть, в сотне домов висела его фотография. Евреи и их жены считали рэбэ очень справедливым человеком, хоть Довидл Талнер не терпел, если его просили о таких вещах, которые требовали справедливого решения.

Группа тепликских евреев, предпочитавших брацлавского рэбэ Нахмана Брацлавера, не признавала других добрых евреев.

Третья группа, евреи попроще, следовала за монастырищенским рэбэ. Их рэбэ был жив, в отличие от двух первых и, пусть он меня простит, гнался за почетом и, конечно, хотел, чтобы его считали справедливым человеком! Но, как нарочно, когда беременная женщина просила у него, чтобы родилась дочь, иначе ее первенец потеряет «льготы», и рав обещал молиться за исполнение этой просьбы, рождался мальчик! Несмотря на это, женщины продолжали верить ему, а мужчины дрались между собой за право принять его у себя в субботу. Сказать правду, любого рэбэ, приезжавшего в местечко, встречали уважительно. Хасиды, не приверженцы прибывшего рэбэ, тоже спешили сказать ему традиционное: «Шолом Алейхем!».

Американских евреев, в отличие от тепликских, мало интересовали и дела погребального общества, и сами кладбища.

Тепликская «Контора погребения» играла маленькую роль в жизни местечка. Евреи из погребального общества были из самых низов населения. Простые люди, они, приняв хороший глоток водки, хоронили покойника. Власть там находилась в руках Иосиф Лейба Шамеса, простого человека, которого окружали такие же люди, как он сам, и несколько женщин, которые выполняли свои обязанности, когда умирала женщина.

Стоимость похорон не превышала одного-двух рублей, а более состоятельные семьи платили пять или десять рублей. За эти деньги ставили всем «ведро водки» и, если оставались деньги, платили Пэйси Каврану за копку могилы и нанятому нееврею, следившему за чистотой и порядком на кладбище. А если какая-то часть денег еще оставалась, она шла на субботнюю трапезу в портняжной синагоге.

Когда умирал богач - вмешивался «город» и отрывали «куски» для синагоги, для бани, для пансиона, для "линат ацедек" и на водку на целый месяц… Потом «наваливалось» «Общество переносчиков умершего», такие, как Давид и Гершл Беспалка, Вова Гормэхс, Шайя Барух Тодросес и забирали… целую сотню!

Но так как тепликские богачи умирали редко, город не выглядел богатой «щукой». И если бы Пейси Кавран не ходил в канун субботы по домам собирать халу и еще кое-что на субботу, ему не на что было бы жить. Зато с приходом первого дня месяца Элул у Пейси наступали «семь хороших лет». Он целый день находился на кладбище. Евреи навещали могилы родных. Приезжали «гости» из Умани, Гайсина, Одессы. И все оставляли ему несколько хороших копеек на выпивку (у нас это называлось просто милостыня), чтобы он присматривал за могилами.

В месяц Элул дети хэдэра учились меньше и тоже крутились на кладбище. Нас ужасно волновало, что евреев хоронят нагими, завернутыми только в саван.. Мы завидовали православным: у них есть гробы, и им нечего бояться червей, которые тут же начинают точить покойника-еврея… В Теплике мало кто считался с людьми из общества погребения. И посвататься к евреям из этих обществ честь была невелика.

Не подумайте, что тепликские евреи спорили только по мелочам. Теплик был первым местечком во всей округе, гордо откликнувшимся на призыв «Билуйцев» (Сионистское движение). Как только Теплик узнал о докторе Герцле и про идею Эрец Исраэль, люди встрепенулись. Первое, с чего они начали, - сразу заговорили про Эрец Исраэль, про Турцию, жаждущую нам продать землю, и про доктора Герцля. Тепликские евреи считали, что он душевный человек, если ездит к богатым евреям, магнатам и хочет от них получить деньги для выкупа святого города Иерусалим, Эрец Исраэль, реки Иордан, Иерихо и гробницы праматери Рахель!

Когда приходила любимая суббота, евреи после раздачи почты рассаживались на балкончиках, читая и слушая, что пишут в газетах про Эрец Исраэль. При этом спорили, кто даст больше денег: Ротшильд, Бродский или Мойше Монтефиори. Лишь одну вещь не могли понять евреи Теплика! Почему в газетах Эрец Исраэль называли «Палестиной»! А так как Палестина, наверняка, восходит к слову «плиштим», то, как же можно называть Эрец Исраэль их именем, если плиштим давно уже нет! И тепличане очень огорчались, что Эрец Исраэль весь мир называет «Палестиной». Или Эрец Исраэль, или «Палестина». И они горячо обсуждали эту проблему. Начался сбор денег, чтобы выкупить святую страну, и даже пошли разговоры об отправке «разведчиков», чтобы убедиться, могут ли тепликские евреи переселиться туда!

О докторе Герцле передавали разные легенды. Некоторые рассказывали, что он переходил в другую веру, а сейчас вернулся к еврейству! Другие уверяли, что он сын рава, и у него самого есть диплом рава. Но он предпочел стать доктором и бесплатно лечит больных! Исраэль Любарский, бывавший за границей, уверял, что доктор Герцль вхож в дом императора Франца-Иосифа. Он даже не снимает калош. А когда подходит к дворцу, то не только слуги и стража знают, что они должны его пропустить. Сторожевые собаки прекращали лай и ласкались к нему, как к своему. (Тепликские евреи не могли себе представить царский двор без собак). Одним словом, доктор Герцль стал в Теплике легендарной фигурой и люди мечтали пригласить его в гости, чтобы он выступил в синагоге.

Неожиданно газеты сообщили о кончине доктора Герцля. Теплик не хотел верить. Это невозможно! Что значит!? Он еще не закончил свою работу! Он должен был выкупить Эрэц Исраэль! Он вел переговоры с султаном и с Ротшильдом! Нет, не может этого быть! Решили подождать прибытия следующих газет, чтобы убедиться, что ошибки нет. К несчастью, ошибки не было. На второй день, когда прибыли газеты, уже читали про похороны и выступления на них. Тепликские евреи решили: «Надо что-то делать!». Меламеды распустили по домам учеников. В Большой синагоге собрали собрание, прочитали молитву, произнесли кадиш. Решили также собрать детей всех хэдэров и провести траурный митинг. Мне тогда было уже шесть лет. И тот вечер я буду помнить всю свою жизнь. Собралось пятьсот детей, каждый хедер отдельно. В конце месяца Таммуз жара стояла удушающая. Меламед Заграй поднялся на возвышение в синагоге и сообщил о большой утрате. Во время выступления он заплакал. Мужчины и женщины плакали вслед за ним. А мы, дети, мало понимая, о чем идет речь, но, видя, что плачут наши отцы и матери, испугались и подняли такой рев, что нас еле успокоили. После Заграя выступили Зелиг Гершунов и безбожник Шлоймэ Сирота, верный последователь идей доктора Герцля. Он не верил в приход Машиаха и еще меньше, что евреи встанут из мертвых и вернутся в Эрэц Исраэль, даже те, что соблюдали все 613 мицвот (заповедей), оставив в галуте лишь безбожников. С появлением доктора Герцля Шлоймэ Сирота стал дразнить верующих, что он доживет до переселения в Эрэц Исраэль и пешком поднимется к Стене Плача намного раньше тех, кто несколько раз в году произносит: «На следующий год в Иерусалиме!» Шлоймэ Сирота говорил очень практично и логично. Он советовал тепликским евреям продолжить дело, начатое Герцлем. И еще добавлю, что если в Теплике началось сионистское движение, и нашлись дети, которые потом уехали учиться в ивритскую гимназию в Яффо, то произошло это благодаря влиянию Шлоймэ Сироты, активного сиониста, пославшего сына учиться в Эрэц Исроэль. Таким образом, интеллигентные тепликские евреи, которые не принимали участия в общинных дискуссиях, не тратили время на выборы мещанского старосты, имели свою тему, и свое место для диспутов в свободное время.

Подвожу итог. Тепликские евреи активно или пассивно участвовали в дискуссиях и, положа руку на сердце, надо признать, что в Америке такие разговоры носили более интеллигентный характер. Я уверен, что и здесь спорят, чтобы извлечь какую-то выгоду, но под прикрытием пользы общества! Заботятся, чтобы дети учили Тору, чтобы больные лечились в больнице, а старики на старости лет имели свое место. Чтобы евреи имели банк, где можно получить кредит и помощь в трудную минуту. Здесь, в Америке незаметно, что дискуссиями извлекают пользу только для себя.

Там, в уже далеком Теплике, люди были более примитивны и даже не прикладывали ума, чтобы это замаскировать… Но верно и то, что тепликские женщины хлопотали, занимаясь общественными делами только во имя Всевышнего!... Дай бог, чтобы и американские женщины были такими же!



Глава 13

Песах - самый любимый праздник евреев Теплика

Когда начинали подготовку к Песаху. – Погреб с картофелем. – Пасхальный борщ. – Кошерование мельницы. – Теплик печет мацу. – Заготвка яиц. – Четыре бокала. – Вино «Кармель». – Уборка и побелка. – Сжигание хамеца. – Сапожник Шимшон с новой обувью. – Портной и пасхальная обнова – Чтение Агоды. Отец рассказывает о чудесах. – Месть фараону. – Ожидание Ильи-пророка. – Конец седера. – Бизнесы, приносящие в Песах доходы или головную боль. – Новые заботы учеников хедера.



Какой из праздников был самым любимым у тепликских евреев и их детей? Это все равно, что ответить на вопрос, который задавали нам в детстве: «Кого ты больше любишь, маму или папу?»

Тепликские евреи любили все праздники! Они их отмечали, соблюдая всё до мелочи. Но надо признать, что Песах всё же ценили больше остальных праздников и готовились к нему основательнее. В Песах было больше веселья, чем в другие праздники. Отмечали, как этого требовал Бог! Было много причин, чтобы любить и отмечать этот праздник лучше и красивее остальных. Одна из главных причин та, что Песах выпадает на весну. Народ устал от холода, снега, а затем и от непролазной грязи. И еще, Песах являлся символом нашей свободы, освобождением от рабства и пробуждением. С зтим совпадало освобождение от зимнего холода, от тающего снега и весенних ручейков, предчувствие нового, свежего. Жизнь полна солнца, тепла и надежды, что скоро мы побежим к речке босиком купаться. Мы, дети, видели в этом празднике начало свободы. У взрослых эти мотивы играли меньшую роль, хотя Песах означал, что временно закончились заботы о дровах, не за горами сбор фруктов, которыми можно будет наполнить голодные желудки. Для взрослых Песах был более святым, чем другие праздники, и готовились встретить его, как завещано нам в Агаде, в Иерусалиме - святом городе.

Когда начинали готовиться к Песаху? Не позже месяца хешван, то есть за 4 - 5 месяцев до наступления самого праздника. Первым делом припасали мешок для картофеля и берегли его в погребе в стороне от других. Этот пустой мешок был пасхальным, и его припрятывали из года в год. Так после Суккот отец брал мешок и ехал в деревню к Махтею, и своими руками (Махтей не должен был прикасаться) наполнял его картофелем для Песаха. Запасшись картофелем, задумывались о гусе. Он «поставлял» только жир, гусиное мясо на Песах не употребляли. Отец покупал гусей на одной из ярмарок. Поместить их на откорм в клетку было маминой заботой. При этом она шептала молитву, обращаясь к Богу, чтобы гусей не сглазили. Кормили их до самой Хануки. Приглашали шойхета, и, оплатив его услуги, в субботу вечером резали этих птиц. Истошные гусиные крики слышны были даже на улице. Родители и сестры спешили гусей ощипать, пока туши были еще теплыми. Остывшую птицу, как говорила мама, пришлось бы ощипывать зубами. До самой полночи все снимали жир с гусей. Рано утром приходила Сара-Лея, торговавшая тушками гусей. Её приход обговаривался заранее, и она забирала все тушки, а маме оставляла одного гуся для семьи, и этого хватало на… субботу! Когда растапливали жир, мы испытывали двойное удовольствие. Во-первых, шкварки! Во-вторых, мы мазали смалец на хлеб и уплетали его за обе щеки. И хоть предназначался к Песаху, позволяли себе использовать немного жира и для картошки, и супа с фасолью, что и сегодня известно. Нелишне напоминать. Чтобы растопить жир, вначале обжигали печь, делая её кошерной. С этой же целью кипятили кастрюлю, в которой топили жир, и банки, куда потом заливали смалец. Все это было приготовлено строго к Песаху. После заготовки смальца наступала очередь буряков для бачка с борщом. А с приближением праздника Пурим покупали пару кур и помещали их в клетку.

За пару недель до Пурима кошеровали мельницу. Оба раввина, даяны, шойхеты и другие знатоки Торы заходили внутрь мельницы Рафаэля Гармахса, кошеруя ее по всем законам и обычаям. И пока не завершали молоть пшеницу для пасхальной муки, контролер, который следил за порядком, не отлучался ни на минуту. После Пурима начинали печь мацу. Её пёк Габриэль Папиросник. Он на месяц прекращал выпечку хлеба, занимаясь только мацой. Или собиралась группа из 5-10 человек, они совместно месили тесто, пекли мацу, и сами учитывали вклад каждого в ее изготовление. В эти группы в основном объединялись пекари мацы. Бывало, родители уходили из дома на день-два и вместе с еще несколькими семьями пекли мацу к Песаху, имевшую райский вкус!

За пару недель до Песаха Янкл Глухой, водовоз и доставщик товара, приносил в дом большую корзину с мацой. Отец осторожно перекладывал ее в чистый, из белого ситца мешок и подвешивал на крючок. День, когда приносили в дом мацу, был переполнен радостью. Отцовское лицо сияло, когда он, стоя на крыльце, видел Янкла Глухого, несущего нам мацу. Не всегда у отца хватало терпения дожидаться прихода Янкла. Он сам отправлялся в пекарню и возвращался оттуда вместе с ним. Переложив мацу, отец давал Янклу алтын, а иногда, в зависимости от своих возможностей, платил целый гривенник. Янкл забирал «чаевые», желал нам кошерного Песаха. Это было главным - дожить до будущего года в здравии и при хорошем заработке (мит гэзунт ун парносэ). Отец провожал его до самой двери, а вернувшись, радостно потирал руки. Слава, Всевышнему!

Половина Песаха уже обеспечена! Очень часто отец при этом кряхтел и довольно громко: признак того, что Песах приходит налегке. Это значило, что непролазная грязь целых четыре недели не позволит выбраться на ярмарку. Крестьянин из-за грязи в течение четырех недель ничего не вывозил, ничего не продал, но ничего и не терял, потому что у него было чем пережить тяжелые времена. Но евреи и, в частности, отец обязаны были отпразновать Песах, поэтому он и постанывал.

Для детей привоз мацы был днем и радости, и печали. Радостно было, что маца уже в доме. А это признак близкого праздника. Понятно, что первыми претендентами попробовать мацу были малыши. Мы толкались вокруг корзины, ждали, что вдруг выпадет из нее кусочек мацы. Но наши надежды были напрасны. Во-первых, нельзя пробовать мацу раньше первого сэдэра, до того, пока не произнесено благословение «Аль ахилат моца». Во-вторых, отец следил, чтобы ничего не пропало. Нас гоняли, толкали, другой раз давали затрещину за то, что хотим кусочек мацы, и мы с обидой отходили от корзины. Пробовали мы зайти к Габриэлю Папироснику, пытались поднести ему стакан воды, выполнить какую-нибудь просьбу и за это получить кусочек мацы. Не раз бывало, что мы так наедались мацой, зарабатав ее тяжелой работой, что позже мучались от боли в животе… Особый этап - заготовка на Песах муки из мацы. Было два пути для этого. Или идти за ней к дяде Моте-крупнику, откошеровавшему специально камень, которым мололи до этого крупы весь предыдущий год. (Он принимал заказы на помол мацы). Или деревянным молотком самим крошить мацу, чтобы из более крупных кусочков делать «фарфл», а мелочь использовать как мацэ-мэйл. У дяди Моти мы мололи мацовую муку бесплатно: он получал от отца «большие одолжения»: часто брал взаймы трояк или пятерку, а, кроме того, был нам близкой родней. Поэтому, надо было лишь доставить мацу к дяде Мотлу, и делу конец! Но заковыка была в ином! Мама считала, что молотая маца имеет привкус болота (не дай Бог быть наказанной за эти слова, - при этом приговаривала она). Поэтому мацовую муку готовили дома. Вспоминали, что дети, так или иначе, ничем не заняты, бегают впустую, вот пусть и дробят мацу. Фарфл затем перемешивали с яйцами, и они имели изумительный вкус. Кроша мацу, мы имели возможность есть ее, сколько пожелаешь. Мама нас благодарила и желала вечно жить. Когда она видела фарфл, то утешала себя тем, что этого должно хватить и после Песаха.

Запасшись мацой, отец отправлялся заготавливать яйца. Один из самых необходимых продуктов, что готовили на Песах, были яйца, не менее двух лукошков. После мацы они занимали главенствующее место в пасхальных приготовлениях. Вкус Песах заключался в оладьях, в хремзолех, в кнейделех и в мацовой муке и, главное, освеженной маце. А ко всем этим кушаньям яйца просто необходимы. После приобретения мацы все думы были о яйцах, и только о яйцах! Накануне Песах Натан Вайнман, один из главных торговцев яйцами, предсказывал, что в этом году его товар будет наравне с золотом. Так оно и бывало. После Пурима замечали, что селяне, которые привозили на базар яйца, со дня на день доставляли товара все меньше. Это объясняли тем, что куры несутся всё хуже. Правда же состояла в том, что селяне начинали взвинчивать цены, зная, что приближается еврейский праздник Песах, когда сэдэр без яйца вести невозможно, и нельзя приготовить ни одной латкес.

В это время Натан Вайнман становился героем местечка. В своем большом сарае он ставил десятки ящиков с яйцами и продавал их по два рубля за пять дюжин. Другой сорт стоил немного дешевле. Это были "слепые" яйца: их покупали вслепую, без проверки. Если такие яйца оказывались несвежими, продавец за это не отвечал. Хорошие яйца, которые он продавал по два рубля, проверяли над железной лампой с отверстием по величине яйца. Яйцо клали на отверстие, закрывали ладонью и одним глазом разглядывали, не видно ли там гуляющего цыпленка. Бракованные яйца он не выбрасывал, а продавал Габриэлю пекарю. Тот использовал яйца при выпечке франзел (булочка), как здесь их используют для сладкой мацы и в других выпечках. Отец покупал два ящика качественных яиц, привозил их домой и ставил рядом с мацой. За три дня перед Песах яички вытаскивали из сетки, которая была кашерна, и мама проклинала срач, что ей устроили. Чтобы в период Песаха неожиданно закончилась маца или яйца, никогда не случалось даже у самого бедного еврея. Все же в "холомоид", если случалось по дешевке купить у крестьян пару дюжин яиц, их приобретали. Как только Песах завершался, яйца сорта «люксус артикул» переставали использовать. Закончив заботы с мацой и яйцами на Песах, начинали думать о «четырех стаканах». Целый год тепликские евреи не пробовали ни капельки хорошего вина. Теплик находится вдали от винных районов, к примеру, Бессарабии. Туда надо было добираться на быках два-три дня. Иногда в Теплик приезжал торговец вином и продавал его, что веселило душу местных евреев. Каждую субботу использовали вино, приготовленное из изюма. А на Песах покупали настоящее вино у Идла Вайншенкера, чтоб хватило на оба сэдэра. С вином тоже могла быть проблема, все зависело от сезона! Если канун Песах не был дождливым, и евреи имели заработок, можно было позволить себе за трояк купить хорошую бутылку вина. А в ненастье евреи с трудом приносили в дом на Песах бутылку вина стоимостью 60 копеек и им наслаждались. Были в Теплике евреи, покупавшие на Песах Кармел-вино. Это богачи и купцы, торговавшие с «заграницей». Про Кармел-вино они узнавали из газет и выписывали себе пару бутылок! Сколько же было таких счастливчиков, что имели на Песах Кармел-вино? Для того, чтобы сохранить пристойность, евреи в синагоге говорили, что все рассказы о Кармел-вине – сплошной блеф! И успокаивали себя тем, что бутылки наполняют простым вином, приклеивая этикетку «Вино кошер к Песах», а ниже добавлено: «Гора Кармель, Палестина». А требуют за это хорошие деньги! Через много лет, когда начали ездить на учебу в гимназию Яффо, Нахум Зисельс писал оттуда, что он был на горе Кармель, но не обнаружил там ни одного погреба, где бы давили вино.

Тогда евреи Теплика перестали покупать «кармельское» вино. Два дня накануне Песах были самыми нервными и напряженными! Во-первых, ождили прихода Шимшона сапожника с новой обувью для меня (отец называл их "штиболэх"). Всю ночь я не спал, дожидаясь нового дня. Но она тянулась словно целый год, прежде чем увидешь сапожника, несущего новую блестящую обувь. Пока Шимшон обувает меня, отец стоит в сторонке и крутит носом. По его мнению, они маловаты, ножка растет, и через шесть месяцев обувь уже не будет впору. Так говорит отец, хотя хорошо знает, что ботинки шесть месяцев не продержатся. Шимшон же показывает, что ботинки велики, и можно засунуть туда еще одну ногу. Этот комплимент мне не нравится, но остается соглашаться, что в будущем году, если Бог подарит жизнь, Шимшон сошьет мне другую пару обуви (чаще, чем раз в год, на Песах, обувь мне не покупали). И он не забудет, что надо делать ботинки чуть большего размера. Отделавшись обещаниями, Шимшон уходит. Мне же для начала велят снять обувь потому что я могу ее порвать еще до Песах. И что греха таить, уже случалось, что в холомойд (полупраздничные дни) Песаха я уже отрывал подошвы. Но так было с ботинками, которые отец привез для меня из Умани. Купил он их на толчке по бешеной дешевке. И тогда для меня Песах был испорчен. А Шимшон дожил до удовольствия посоветовать моему отцу не искать «счастья» на базарах.

Не только обувь обновляли к Песах мальчикам хэдэра, но и новый "костюмчик", что заказывали портному. Правда, не всегда он был из нового материала, Часто, очень часто это перешивалось из маминого платья или отцовских брюк, на левой стороне которых материал выглядел, как новый. Так обычно подчеркивал отец. Но для детей было все равно, главное, гарнитур! Кто был равен нам и кто мог понять нашу радость, когда мы, дети, приходили в синагогу, наряженные в царские одежды: от фуражки с блестящим козырьком до новых штиблет со скрипом и блеском! За десять дней до Песах начинали в доме побелку. Эти несколько дней мы уже были свободны от учебы в хедере. Жена меламеда тоже белила в своем доме, и учиться уже было негде. В эти дни дети страдали больше других. Нам не давали ни минуты покоя: «Не стой здесь!» «Не ходи туда!». Вдруг мне захотелось кушать. Я бегу взять кусочек хлеба. Во-первых, я его не нахожу, потому что кухня и столовая уже прибраны к Песах. Найти хлеб можно в мешке, в холодном зале. Отламываю кусочек и бегу на улицу. Неожиданно слышу крик, будто кого-то ошпарили кипятком. Это от обиды кричала мама, так как в столовой я уронил крошки хлеба. Еще чуть-чуть и она бы заплакала. Как это так! Она работает, еле приготовила столовую к празднику. И тут прихожу я, и разбрасываю хлеб (крошка превратилась в целый хлеб). Я обещаю, впредь остерегаться, и не превращать крошкой хлеба весь дом в «хомец» ( любая еда, содержащая заквашенное зерно). Весь дом уже был пасхальный за два-три дня до праздника, а мы ели на ящике в передней. Стол был очищен, вымыт и готов к Песах. За день до сэдэра мы лезли на чердак за пасхальной посудой, а повседневную прятали в другой угол. Вечером отец, вернувшись из синагоги, намеренно оставляет кусочки хлеба на подоконниках. Потом он берет деревянную ложку,

купленную сегодня за три копейки, гусиное крыло, и я с отцом хожу от окна к окну, собирая эти кусочки хлеба на ложку, завязываем их в белый платочек и бросаем ложку в огонь. Все! Хомец сожжен! При этом отец рассказывает, что творилось у рэбэ: хомец надо продать, а Кирилл Безнос, шабэс-гой, не понимал, что от него хотят, что ему продают и за что дают три рубля.

В канун Песаха дом просыпается рано. Отец идет к первому миньяну, а оттуда за рыбой на базар. Песах без рыбы в доме был большой редкостью, и кто знает, случалось ли такое вообще.

Отец покупал для всех нас щуку, а для себя - плотву. Он рассказывает, что от плотвы на Песах получает, как и его отец, удовольствие. Обед накануне Песаха съедали еще утром. Вечером, на пару часов раньше, мама готовила кастрюлю картофельного пюре, чтобы было чем «перехватить». Днем шли в баню. Пасхальная баня имела особый привкус. Она хорошо натоплена, пара более чем достаточно, а людям есть о чем поговорить. Один рассказывал, что творилось у рыбного ряда, другой о том, что творилось у шойхета, когда он принес зарезать птицу. Но главная тема была о помощи беднякам в проведении первого сэдэра. В этом году много бедняков, было много снега, а потом, еще больше грязи. Евреи, особенно, вдовы и женщины, мужья которых находятся где-то в Америке, прожили трудную зиму. И вот пришел Песах, а у них нет возможности провести его, как полагается. «Хоть бери и вытянись!». Побежали просить помощь и, как нарочно, в этом году поступило в кассу мало денег.

Собрались у Шолом-Бера Горовица, который был доверенным лицом по распределению помощи. Чуть не снесли его дом, могла случиться трагедия. Но все уладилось. И, слава Богу, ни один еврей не остался без мацы и «четырех стаканчиков». При напоминании о «четырех стаканах» возникает поворот в разговоре. Один жалуется, что Йодл Митник вместо вина дает воду, второй рассказывает, что он привез вино из Кишинева, а третий хвалится бутылкой Кармел-вина, присланной палестинской фирмой, которая находится в Одессе. Наконец выясняется, что Кармел-вино пришлось использовать, как уксус, а на Песах покупать другое. Вернувшись из бани, переодеваются в новые одежды. Папа сделал себе к сюртуку брюки. Мама перешила черное платье, левая сторона, клялась мама, красивее лицевой. Этим она пыталась объяснить и соседкам, и себе самой, почему у нее праздник без обновы. Главные лица праздника – мы, дети. Тому сделали новый костюм, другой получил ботинки со скрипом, третий - фуражку с блестящим козырьком. Для себя взрослые иногда ничего не делали, но ребенку обязательно на праздник что-нибудь шили. Отец уходит в синагогу, и мы, дети, идем за ним следом с особым чувством! Разве это мелочь?! Сегодня я сын царя! Я задам «четыре вопроса». Все взоры будут обращены на меня, и слушать мой голос! Эти вопросы я знаю наизусть. Целый месяц у рэбэ, кроме порядка недели и вопросам, нас ничему не учили. А для уверенности я повторял их еще не один раз. В синагоге светло, все лампы горят, оконные стекла чистые, паутина и пыль с лампы сняты. Мойшеле-хазан с хором заканчивает молитву, делают кидуш и народ, веселый и довольный, говорит один другому: «С праздником!». И все расходятся по домам. В дом мы заходим с громким возгласом: «С праздником!» Мама в фартуке встречает нас. Она только что натерла хрен, и ее глаза слезятся. Маме кажется, что в этом году хрен очень крепкий, и нужен целый пуд сахара для того, чтобы хрен можно было положить на язык. Из-за праздника кушаем в холодном зале. Там все уже готово, специально прибран пол, окна и двери помыты, на диване из подушек выложен «царский» трон. Отец надевает белый китель, фуражку заменяет ермолкой и начинает вести седер. Мама, как на иголках, ждет, чтобы сделали кидуш и задали четыре вопроса. Она должна бежать на кухню, так как уже забросила мацу в рыбный бульон и боится, что он превратится в кашу. Ведь она сумела дожить до возможности услышать ответы на четыре вопроса сына. И вытирая прслезившиеся от счастья глаза, она на «минутку» убегает в кухню. Когда она возвращается, мы перечисляем 10 египетских казней, а мама, помогая нам, брызгает с пальца, который она макала в стакан, по капельке вином. Я смотрю в свой большой сидур. Он служит мне много месяцев и даже лет, что привели меня к собственному десятилетию! Я читаю «Агаду» (Пасхальное сказание) в полный голос нараспев. Эта отцовская мелодия, которая сохранилась в моей памяти до сегодняшнего дня и свято повторяется все годы моей жизни... С божьей помощью мы закончили первую часть «Агады»! Я отхлебываю из своего(!), величиной с наперсток, стакана чуточку вина, совершая благословение, и мы принимаемся за пасхальную трапезу. Пасхальные кушанья! Как бы ни были бедны тепликские евреи, на их столах были великолепные блюда. Как можно сравнивать блюда на столах тепликских евреев в Песах с теми, что мы видим на столах американских евреев. Правда, мне ни разу не пришлось видеть пасхальный стол у бедных евреев, но я уверен, что любым путем они доставали деньги, чтобы провести Песах. На столе была и перченая рыба, и маца в рыбном бульоне, и латкес к бульону с кусочком мяса, имевшим райский вкус. Кушали неспешно, рассказывая чудеса про выход из Египта. Когда отец сообщал, что евреи закатали полы (евреи носили длиннополые сюртуки) и попрыгали в море, он делал это так подробно, как будто сам при этом присутствовал, и тоже прыгал в море. Потом он говорит о том, как египтяне на железных колесницах догоняли евреев, как они остановились у кромки моря, испугавшись двигаться далее, как сам фараон крикнул: «Вперед!» И египтяне вошли в море. Лицо отца пылало от радости и удовольствия, когда он рассказывал, как первые египтяне зашли в море и двигались прямо и не затонули, как евреи испугались, что фараон на колеснице догонит их.

«Они, евреи, - так объясняет отец, а женщины сидят с раскрытыми ртами и слушают «новость», которую они слышали и в прошлом году, и два года тому назад, и десять лет тому назад, не понимая, что замыслил Бог. А Бог хотел заманить всех египтян вместе с фараоном в море. И как только они зашли далеко в море, а евреи уже были на другой стороне, Бог махнул рукой, вода нахлынула, и все египтяне утонули». Эту историю мы учили в хэдэре, и рэбэ, рассказывая ее нам, еще и приукрашивал. Но мы, хэдэр-мальчики, не спускали с отца глаз, со всем вниманием выслушали этот рассказ еще раз. Египтян мы не жалели! Так им и надо! Чтобы они больше не порабощали еврейский народ. Что нам было жалко, так это лошадей и колесницы, которые бы пригодились нам, детям, и даже нашим родителям. После трапезы наступает очередь второй части "Агоды". Из мелодий это самое красивое, что можно петь: «Да будет среди ночи…». Больше всего мы ждали «Один, кто знает, один я знаю…», и самое любимое "Хад гадья" (детская песенка). "Хад гадья" была для нас, детей, загадкой. Не один раз мы клялись, что когда вырастем, то дознаемся, как могло случиться, что Бог зарезал черта, а он до сих пор жив.

Отец мигнул мне - это знак того, что следует открыть дверь и пригласить Элиягу пророка. Открывать дверь было для меня большой радостью и наказанием. Я желаю сам открывать дверь в надежде увидеть, как заходит Элиягу! С другой стороны, я не хотел спускать глаз «со стакана», потому что хотел удостовериться, что пророк Элиягу хлебнет из него. Я, бывало, смотрел на стакан, сделав мысленно отметку, сколько вина в стакане. И я бы мог поклясться, что Элиягу, да, отхлебнул. Вот надо делать обыденную работу - благословить! Отец распелся с «Мошавей акерет-габайт» и бросает любовный взгляд на маму, которая убирает лишнее со стола. Вдруг отец начал читать «Нешемат кол хай». Когда приходит время «Нешемат…», простой субботней молитвы к… исходу из Египта? И потихоньку, в сердце своем я решил про себя, что, когда я повзрослею, женюсь и буду проводить у себя седер, то от всех излишних чтений отойду. И я держу это слово. Бог помог, отец произносит: «Да будет полночь!» И здесь для меня начинается самое интересное. После этой молитвы отец объясняет, сколько чудес происходило в пасхальную ночь. Так мы узнаем, что в полночь «Бог судил царя из Гур во время ночного сна». «Израиль (Яков, отец наш) боролся с царем и победил его». Балшецар пьянствовал со святыми и погиб! А Ахешверош? И среди ночи он, мучимый бессонницей, получил книгу воспоминаний и наказал Амана. Даниил, которого спасли из логова льва! И все в полночь! Понятно, что эти рассказы наводили на нас столько страха, что мы с особым уважением относимся к пасхальной ночи, в которую произошло так много чудес! Мы с радостью дождались остальных песнопений и поем все мелодии «Агады». Мама, сестры уходят на кухню помыть посуду, а мы, мужчины, хотим продемонстрировать друг другу, как мы умеем петь. И несмотря на то, что глаза уже слипаются от накопившейся за целый день усталости и от чашечки вина, малышня выдерживает до последней «Хад гадья». Зато мы позволяем отцу самому произнести "Песнь песней"

Я подольше, пожалуй, даже слишком долго, задержался на первой пасхальной ночи. Но осталось ли у нас что-нибудь лучше, приятней воспоминания о нашем Теплике, о наших детских годах! Можем ли мы хоть на минутку забыть те счастливые пасхальные ночи, которые никогда не вернутся? Разве не эта пасхальная ночь – крепчайший узел, что связывает нас с традициями еврейской жизни? Не важно, лучше или хуже проводят Сэдэр Песах в Америке! Но факт, что не только те, кто еще связаны с еврейской религией или традициями, но даже вольнодумцы вспоминают свои детские годы с особым удовольствием и…тоской.

Существовали некоторые способы заработка, процветавшие в Песах, но были и такие дела, что их хозяевам в Песах оставалось только отдыхать, потому что торговля в Песах не происходила, или на этот товар в Песах налагалось «табу». Единственное, что в Песах могло дать заработок - ремонт деревянных бочек. И этим занимался бондарь Пейси Фесер. Целый год он, чиня бочки, жил то тут, то там. Потому что, если у тепликского еврея бочка начинала протекать, он сам обмазывал ее глиной. А вот, когда приходил канун Песах, бочку следовало кошеровать кипячением или заменять на пасхальную, хранившуюся на чердаке. Очень часто эти бочки оказывались рассохшимися, протекали и требовали ремонта. О бочке для пасхального борща начинали заботиться заблаговременно. И тут надобность в Пейси-бондаре была всеобщей, и он тогда зарабатывал на проведении сэдэра. И когда в Песах хозяйки подходили к большой борщевой или к новой пасхальной бочке с водой, работой Пейси восхищались, и каждая женщина желала ему долголетия. Случалось и такое. Бочка дала течь в первый же день Песаха. В обыденный день брали замазку, кусок мягкого хлеба, или восковую свечку и щель законопачивали. Но в дни Песах этих вещей в еврейском доме не найти. Замазка - хамец! В магазин, торгующий замазкой, не пойдешь, ведь ее в руки брать нельзя. Какой набожный еврей притронется к хамец? Приходилось ждать до холомойда, чтобы пригласить Пейси для починки борщевой бочки. Борщ же приходилось брать у соседок, которые в таких случаях оказывали услугу. Заработок, который на Песах «лежал в земле», был у моего дяди Моти Крупника! Целый год его слепая лошадь ходила по кругу, вращая камень, который превращал гречку в крупу и в гречневую муку. После Пурим он чистил камень, кошеровал его и «тер мацу» для фарфл и мацовую муку. В канун Песах, почти перед тем, как располагались на перинах, он заканчивал работу и все восемь дней Песах был безработным. А его жена тетя Шифра сидела на базаре, торгуя крупой и гречневой мукой. Летом тетя мучалась от жары, зимой замерзала, хоть и грела ноги у «огненного горшка», а на руки надевала варежки без пальцев. Восемь дней Песаха она была на «вакансии» и занималась домом. На холомойд белила все комнаты в доме и, хорошо наработавшись, оставалась без сил. Остальные дни Песаха вспоминать не обязательно. Для чего рассказывать, что в течение восьми дней Песаха крошку хомец невозможно найти в еврейском доме. Зачем упоминать, что все восемь дней праздник чувствовался в каждом доме! Для чего рассказывать о боли и сердцебиении, когда надо было обратно запаковывать пасхальную посуду, и… конец празднику! Правда, в последние пару дней уже скучали по кусочку хлеба. И как только Песах шел к концу, вечерело, я уже был у пекаря Ури, покупал там за копейку франзелку и проглатывал ее.

В первый день после Песаха кушали хлеб, купленный в пекарне. Днем мама ставила закваску для хлеба, и в каждом углу становилось обыденно. И мы, мальчики, уже думали о занятиях в хэдэре с новым меламедом.

Было много евреев: пекарь мацы, продавцы яиц, бондари и, конечно, портной, сапожник, которые, благодаря Песаху, зарабатывали и могли этим жить все лето. Были и другие евреи, которые ради Песаха одалживали, влезали в долги и несколько месяцев подряд должны были выплачивать все то, что одолжили. В основном были должны за одежду, которую сделали для себя на Песах. Чтобы расплатиться с портным, сапожником, с мануфактурщиком, после Песаха начинали сушить себе мозги. Было много евреев, которым неудобно было брать «меот хатим» (подаяние). Они накануне праздника одалживали для покупки мацы, яиц, мяса, и для них после Песаха наступало самое трудное время года.

Были такие гешефты, которые страдали и перед Песахом и после него. Терпели убытки магазины, которые в Песах пустовали. Гастрономический магазин Рацис целый год «торговал золотом», но в Песах был пуст.

Кто пойдет покупать сардели или краковскую колбасу? Кто покупает в Песах селедку или копченую рыбу? Было жалко смотреть на этих бедных торговцев, которые в Песах имели только убытки. Другие магазины, особенно мануфактурные, несколько недель после Песах не наторговывали ни на копейку. Тот, кто должен был сделать себе что-то на Песах, успевал до праздника. И если кто-то решил взять отрез на платье для жены или дочери, были так опустошены, что не имели денег на новую покупку.

Для нас, детей, после Песаха дни были радостными, но и с большой головной болью. Мы любили весну, лето и радовались теплому ветерку после Песах. Но надо было иметь голову министра, чтобы не забыть, какой «Омер» сегодня! Началось время считать дни «Омера». Мы, дети, любившие часто пропускать минха-маарив, должны были сейчас помнить, хорошо помнить, где находимся с подсчетом и какой «исод» сегодня. И не дай Бог, если мы забывали, и вместо «хасу шебытиферет» мы говорили «од шемебалхут». В общем, подсчет дней для нас, детей был наказанием. Ради подсчета дней мы должны были ходить на молитву «маарив» каждый день. Из-за подсчета и отец, и рэбэ держали нас в руках и, если удавалось поймать нас на том, что мы не молились, наградой нам служили хорошие шлепки. Но зато подсчет нам сообщал, где мы сегодня «находимся» и сколько осталось до Лаг баомер. И это было нашим вознаграждением.

Еще одно удовольствие мы имели от подсчета дней. В этот период нельзя стричься! И какой тепликский мальчик любил садиться к Хаиму-парикмахеру и позволять себя подстричь? Ведь это было для нас наказанием…

Глава14

Дети Теплика соблюдают все еврейские праздники

Теплицкие дети отмечают Лаг баомер. - Поход в поле. - Обед с яблочным квасом. - Рассказы о рабби Акиве. - Ханука. – Оладьи и ханукальные деньги. – Безбожник Шлоймэ Сирота. – Праздник деревьев. - Дети завидуют иерусалимским козам. – Деньги, зарабатанные разносом ханукальных подарков. - Пуримская трапеза с Ахашверошем. – Рэбэ рассказывает о Пуриме. - Шавуот. - Я горжусь своим еврейством. - Тепликские евреи отмечают…страшные дни. - Я соблюдаю пост в Йом кипур.



Тепликские евреи соблюдали все традиционные и религиозные праздники! И не только большие праздники или дни святости, во время которых целыми днями молились в синагоге Богу и просили заработка и здоровья. Но и маленькие праздники они проводили согласно закону божьему. Поэтому праздновали и Лаг бао́мер, и, само собой разумеется, Пурим, Хануку. Хамиша-эсэр ту би-шват (полупраздник, Новый год деревьев) в Теплике не пропускали просто так! А Шавуот, Суккот, Рош Ха-шана, Йом Кипур - об этом и говорить не приходится! И если вам этого ещё недостаточно, то каждый тепликский еврей знал, когда благословляют начало месяца, и когда начинается месяц. Какая тепликская женщина, сохрани боже, в Рош Аходеш станет штопать чулки или чинить подштаники мужа? Ведь начало месяца был тоже праздник. А праздник в Теплике – всегда праздник!

Было несколько праздников, в которых детям отводилась главная роль. И дети были уверены, что бог создал их для того, чтобы мы знали, что такое жизнь на земле.

Вот, например, праздник Лаг баомер! Для кого он еще создан, если не для нас, тепликских детей? Правда, старшие его тоже отмечали и к этому дню приурочивали свадьбы детей и помолвки дочерей. Но праздник был наш! Так как Бог давал дождь, чтобы евреи провели молитву на гром, а мы - тепликские дети - пели песенку:

Бог, Бог дай нам дождь

для нас, маленьких ребят,

для которых и днём, и ночью

дверь и ворота закрыты.

Тепликские дети знали, что Лаг баомер - их праздник. Именно в этот день ученики рэбэ Акивы перестали умирать! Поэтому надо идти в чистое поле с ружьём, сделанным из дощечки, и со стрелами из палочек, с запасом еды и питья на целый день!

Лаг баомер был единственный день среди недели, когда тепликские дети могли себе позволить уйти из дому на целый день. Ходить свободно по полю, где можно встретить пастушка со стадом овец и собакой, которая лает и кусается, и всё же не бояться её! Ведь мы были вооружёны, а, главное, это была компания из нескольких десятков учеников хедера.

Слишком много еды в поле не брали. Мама клала в мешочек пару крутых яиц, кусочек сухой фаршированной кишки домашнего приготовления, пару ржаных оладушек, пару груш или яблок, купленных на базаре у селянина по три копейки за десяток. Нас детей не так интересовала еда, как питьё! В Лаг баомер утром мы шли на базар и покупали за копейку или за две яблочный квас. С этой бутылкой наш праздник был полным! Понятно, что некоторые дети приносили «царскую еду». К примеру, куриную пульку (лапку), крылышко, а, иногда, и то, и другое вместе! Но мы не завидовали богатой еде, потому что делились: мне укус, тебе укус! Мне кусочек мамалыги с творогом, тебе кусочек оладушка с творогом, мне укус пульки, тебе укус печёнки. Смешивать мясное с молочным нам и в голову не приходило.

Не всегда мы получали от этой еды удовольствие. Не всегда мы вообще ели наш обед. Большую часть обеда съедал взрослый, сопровождавший нас в поле! Он забирал самое лучшее, самое красивое, выпивал наш квас, ложился на траву и свистел до вечера. А кто станет протестовать, что сопровождающий «угощался»? Наоборот, мы делали «хорошую мину», выражая «удовольствие», что сопровождающий сожрал наш обед! Он делал нам одолжение, «сняв пробу», затем сообщив, чья же мама лучше готовит и чей папа молодец, что дал денег на квас. Потом, когда он засыпал, мы чувствовали себя свободными, бегали, сколько хотели, забывая про голод. Поскольку мы были вспотевшие и хотели пить, то находили ручеёк, напивались из него и мучались потом животами несколько дней!

Но, если нас сопровождал сам рэбэ, бывало совсем по-другому. Он проводил с нами весь день. И этот был самым лучшим днем в году!

Во-первых, рэбэ хоть и был на нашем иждивении, но он не съедал и не выпивал всё, что мы имели. Он только пробовал еду, прочитывал молитву над квасом и благословлял.

Во-вторых, он нас оберегал, чтобы мы не бегали больше, чем позволяли наши силы, и не очень потели. В-третьих, и это было самое важное, он рассказывал нам целый день истории о рэбэ Акиве, простом пастухе, который не знал ни одной буквы, а стал большим ученым и знатоком Танаха! Он обрисовал нам Рахель, дочь богача, которая влюбилась в простого юного пастуха.

И нам показалось, что мы видим эту красавицу, и тоже в неё влюбились! А вот он рисует картину, как Рахель стоит, согнувшись, перед корытом белья, и зарабатывает для себя и своего мужа, чтобы он мог учиться. Мы, мальчики из хедера, сочувствуем этой красивой еврейской дочери. Она выросла в роскоши и богатстве, а сейчас должна так тяжело работать. Мы злы на её жестокого отца. И мы готовы поделиться с Рахелью всем, что у нас есть, и даже своими сэкономленными копейками. Вот рэбэ развертывает перед нами картину, как Акива, став после 12 лет учёбы большим учёным, возвращается с почётом и уважением домой, к своей Рахели. Соседи ей сообщают, что её муж большой учёный, и спрашивают, скучала ли она без него? Рахель отвечает: «Если он станет большим учёным, я согласна скучать еще 12 лет его учебы!» Рэбэ Акива стоит под окном и слышит ответ Рахели. Он возвращается обратно учить Тору, а Рахель так и не узнала, что её муж стоял у двери и слышал ее ответ.

Рэбэ продолжает рассказ. И хотя мы помним его и с прошлого года, и с позапрошлого, мы сидим и внимательно слушаем, стараясь не проронить ни слова. Вот рэбэ Акива возвращается домой, а с ним 24 тысячи учеников. Он идет к тому месту, где находится бедная и оборванная Рахель. Толкается среди людей, чтобы приблизиться к жене! Его ученики, не зная, кто же эта женщина, не допускают её к мужу. И рэбэ Акива вынужден приказать им: «Пропустите её! Всё, что есть у меня (Тора), и всё что у вас есть - это только благодаря ей!»

Мы хлопаем «Браво»! Если бы мы встретили Рахель, то расцеловали бы её. И когда наш рэбэ рассказывает, что тесть Калба-Савуа пришел помириться с рэбэ Акивой, и он с Рахелью простили его, мы возмутились. Но наш рэбэ напоминает: «Всё же он отец! Отца надо почитать»!

Так прошёл у нас этот день праздника. Домой мы идём с песнями, оживленные и весёлые. И так каждый год. Как только приходит первый послепасхальный день, мы начинаем считать недели, дни и часы до наступления Лаг ба-Омер, чтобы всё начать вновь.

Вторым праздником для тепликских детей, когда они получали полное удовольствие от божьего мира, была Ханука. Правда, от Хануки удовольствие имели и взрослые, и, может быть, большее, чем малышня! Для детей Ханука была целым миром! Во-первых, в Хануку мы вечерами не учились, были дома, и смотрели, как отец с несколькими соседями играют в карты, лото или домино. Во-вторых, если играли не у нас, мы, ребята брали коньки, санки и уходили кататься к озеру или с горки у Уманского моста. Но самое главное, за что малыши любили этот праздник, так это за ханукэ-гелт (праздничные деньги детям). От Хануки зависело, будет ли мне сшит на Песах новый костюм. От Хануки и от ханукэ-гелт, что я прятал в холодном зале под софой, зависело, будет ли у меня матроска, о которой я так мечтал. От ханукэ-гелт зависело, куплю ли я такие коньки, как у Янкеля Вишняка. Настоящие железные коньки, а не такие, как были у меня - из куска дерева с вставленной заточенной железной полоской. На них можно было свернуть себе шею, сломать голову! Одним словом, мы строили тысячи планов, как используем ханукэ-гелт. И, наконец, отец занимал у нас эти деньги до Песах. Взять взаймы - одно дело, но ведь ханукэ-гелт надо еще сначала дать!

И все давали ханукэ-гелт! Давали отец, мама, старший брат и сестра, а потом шли к дяде Моте, к тёте Шифре, к тёте Хане, к тёте Юдит. Никого не пропускали и не стеснялись просить как можно больше. И протестовали, когда давали меньше прошлогоднего! После этого мы, собрав у всех ханукэ-гелт и наигравшись с ними несколько дней, отдавали их отцу на сохранность до Песаха.

Старики получали на Хануку не меньшее удовольствие, чем малышня. Не было ни одного еврейского дома в Теплике, где не праздновали наилучшим образом все восемь дней. Начиналась Ханука зажиганием первой свечи. В большинстве домов была специальная ханукальная лампа, которая стояла из года в год в стеклянном шкафу в ожидании своего применения. Некоторые имели «шамаш» (вспомогательную свечку) для последовательного зажигания свечей.

В домах бедняков, или там, где ханукальная лампа уже отслужила свой долговечный срок, а другую не смогли приобрести, использовали картофелину с вырезанной в виде лунки сердцевиной. Туда заливали масло, вставляли фитиль, и это превращалось в ханукальную лампу. В каждый очередной день праздника добавлялась следующая картофелина-лампада. Понятно, что в доме веселья было мало. Таких ханукальных светильников хозяева стеснялись. Много лет спустя, уже после 1-й Мировой войны, когда керосин стал дорог, и половина Теплика месяцами сидела в темноте, благодарили Бога, что есть хоть такая лампа, чтобы освещать комнаты пару вечерних часов.

Когда после вечерней молитвы отец возвращался из синагоги, на окне уже стояла ханукальная лампа. В стороне от нее - бутылочка масла, которое использовали для поддержания огонька в светильнике, а рядом с бутылочкой - кусок толстой нити для фитиля. В большей части хозяйских домов на Хануку собирались родные, друзья и развлекались настольными играми. Самой любимой была игра в «квитки». В квитки играли до Лаг баомер. Квитки разрисовывали каллиграфической еврейской вязью. В подготовке квитков к игре большим специалистом был меламед Эли Шихман. Он изготовлял к Хануке, может быть, целых 20 колод квитков, и этим зарабатывал себе на мацу к Песах.

Вот вам картина тепликского дома во время Хануки. В столовой горит 12-линейная керосиновая лампа. Свечки только что погасли и перестали чадить. Вокруг стола сидят несколько мужчин. Они играют в карты или в квитки. В стороне на полу сидят дети и играют в волчок, купленный у Арона Йосла Гершонова за 10 грошей. Сверху слышны голоса взрослых: «Бери себе на одну меньше!». Из-под стола, где сидим мы, слышен голос: «Упал на «шин»!». Волчок имел 4 стороны, на которых были написаны буквы: Нун, Гимель, Гэй, Шин, аббревиатура фразы «Нэс гадоль hайя шам» («Большое чудо было там»). Лучшим ходом считался тот, когда волчок, долго крутясь, выпадал на «Шин».

Наверху играли на деньги: копейка, десятка и, даже, гривенник за кон. Мы под столом играли на большие и маленькие пуговицы, которые в дни Хануки отрывали, где только могли. Это были наши «деньги». Бывали в Хануку времена, когда я ходил с карманами, полными пуговиц. Но бывало, что я подвязывал штанишки верёвкой, а на старых отцовских штанах о пуговицах не оставалось даже памяти. Всё это забирала «ханукальная рулетка» - волчок!

В середине игры заходит раскрасневшаяся мама и говорит, что пора заканчивать, так как она должна накрыть на стол. Услышав «накрыть стол», мы его освобождаем. Через минуту мама приносит большую тарелку пышных булочек или оладушек с чесноком, обмазанных гусиным жиром, приготавленным для Песаха, и вдобавок несколько гусиных шкварок. Булочки были свежие, горячие и таяли во рту. После блинчиков подавали большую миску супа с фасолью, ржаной калач с жиром, или борщ с мозговой косточкой, и народ хлебал ложкой из общей миски, продолжая разговоры!

В другой вечер вместо блинчиков с жиром угощали гречневыми блинами, заранее посылая в гастрономический магазин к Раце купить несколько ящиков сардин, или несколько упаковок молоки, чтобы получился настоящий ужин. По правде сказать, этот ужин не всегда был за счёт хозяина! Снимали со стола «кон» и за эти деньги позволяли себе вольности. Хозяйка оказывала свои услуги и этим экономила на завтрашний обед. После обеда женщины присоединялись к мужчинам и играли в лото. Игра несложная, ребёнок 5-ти лет тоже знает ее правила! Игра шла по одному грошу за кон, поэтому мы остались вне игры. Правда, деньги мы имели, много денег. Некоторые из нас имели до трёх рублей, но рисковать и проиграть даже грош никто не решался. В Теплике были дома, где играли в дни Хануки в настоящие карты! Играли в «21» и другие игры. Это случалось у Хаима Басина, Шлоймы Сироты, Ноаха Мозеса, Рафаэла Гармахса и ещё у некоторых хозяев. Если какой-то еврей за ночь проигрывал трояк, то назавтра об этом знал весь город. И каждый житель показывал на неудачника пальцем. Кто знает, не отказали ли бы в банковском кредите проигравшемуся, если бы председатель банка Гершл Поляк и пара других «начальников» не оказались в числе игравших в этой же компании.

В один прекрасный день Шикэ Сокорански вернулся из заграничной поездки, привезя игру «покер», и настал период увлечения этой игрой! Играл и стар, и млад, но только в Хануку. Очень мало тепликских евреев садились среди недели играть в карты! А играть в карты в субботу никому бы и в голову не пришло. Да никто бы и не посмел. Играли в разные «приличные» игры, как например, «501», «1001», в большинстве случаев играли в «66». Особо верующие евреи считали, что в Хануку играть - мицва (благодеяние), играли в домино, в «козы и волк» на шашечной доске.

Не всё время праздника играли в карты. Бывали ночи, когда сидели и рассказывали о чудесах, происходивших в Хануку, или, вообще, о Хануке. Рассказы были разными, в зависимости от общества. В простых или ортодоксальных домах знали, что Хануку мы празднуем потому, что греки напали на Иерусалим — святой город, зашли в Храм и осквернили его. Они поставили там свиную голову (что может быть сквернее свиньи?), и требовали, чтобы ей поклонялись! Пришли Хасмонеи и, с божьей помощью, выгнали греков и очистили Храм. А так как в Храме раньше всегда горела менора, хашмонаим хотели восстановить эту традицию. Но они нашли только одну запечатанную порцию масла. Для поддержания огня этого могло хватить только на одну ночь, но все восемь ночей, пока не подготовили свежее, не оскверненное масло, поддерживался огонь! Поэтому в Хануку мы зажигаем восемь ханукальных свечей.

Этот рассказ нам, ребятам из хедера, очень нравился. И, несмотря на то, что рэбэ уже нам это уже рассказывал не раз, и мы знали про чудо наизусть, всё же слушали с таким интересом, как будто это было нам неизвестно. А почему играют на Хануку в квитки, карты и кушают гречневые оладьи? Причина тому - традиция, а традиция со временем становится законом.

Были дома, где о Хануке рассказывали совсем иначе. Когда сидели у Нюшки Кушнира, про Хануку использовали другие слова. Там уже вспоминали не яваним, а греков, Антиохуса Жестокого, Йегуду Макабби. Там говорили про еврейских предателей, которые хотели продать еврейский народ ради своих интересов! Там говорили о еврейской ассимиляции, о тех, кто копировал греческих вождей, и хотел, чтобы еврейский народ смешался с греками. Позже, когда я стал старше и ходил в хедер к Заграю, узнал, что правдивее были рассказы Нюшки Кушнира, а не рэбэ Яков Меира. Именно там я узнал, что такое «пятая колонна»! Позже, когда мне уже стукнуло полных одинадцать, я уже знал, что еврейский народ имел предателей даже в среде… коэнов, которые пошли по пути греков.

Правда, Шлоймо Сирота, рассказывая о Хануке, говорил, что греки хотели немного очеловечить евреев! Они хотели, чтобы евреи перестали смотреть только на небо и заботились о земной жизни. Он даже оправдывал коэнов - потомков первосвященника Аарона, посылавших своих детей и еврейскую молодёжь заниматься спортом. Он полагал, что они это сделали с умыслом, чтобы создать здоровое поколение с мускулами, способное защищаться. Слушая Шлоймо Сироту, мы сомневались, кто же прав? Не укладывалось в голове, что коэны могли быть предателями. Но соглашались, что еврейские дети должны заниматься гимнастикой и, если понадобится, уметь дать отпор грубой силе. И кто знает, согласились бы мы, наверное, с правотой Шлоймо! Но он допустил ошибку, полностью отвергая «чудо» с найденым кувшином масла и утверждал, что весь рассказ - легенда, обман народа. «А почему зажигаем на хануку свечи?» - спрашивал этот безбожник. И объяснял, что это тысячелетний обычай, который сохранился и поныне. Победу над греками отмечали праздником с фейерверками, по тогдашним правилам. Вот и остался обычай зажигать огонь - маленькие свечи, как память о победе.

Для детей опровержение «чуда», находку кувшина с маслом, которого могло хватить на одну ночь, а хватило на восемь ночей, было большим ударом. Вся святость Хануки заключалась в этих свечах, как в большом чуде! Если же «чудо» Хануки - ложь, тогда и волчок с четырьмя буквами тоже ложь. А такую мысль мы не могли допускать. Поэтому мы не поверили рассказам Шлоймэ Сироты о греках и коэним, которые заботились о добре для евреев. Для нас, детей, Шлоймэ Сирота был потерянным с двух сторон света. Не раз мы его жалели за то, что его, безбожника, будут жарить в аду.

Когда мы однажды сообщили нашему рэбэ Гедалия о том, что рассказал Шлоймэ Сирота про Хануку, он схватился за голову, и предупредил нас: «Если вы не хотите страдать в аду вместе со Шлоймэ, то не прислушивайтесь к его разговорам!». Рэбэ нас уверил, что Шлоймэ Сирота будет наказан. В аду поставят восемь ханука-светильников по всем углам неба (куб — это 8 углов). Шломо будет бегать и их тушить. И пока он потушит последний светильник, первые снова зажгутся, и он начнёт бегать заново!

Верующие евреи и раввины наверняка бы бойкотировали такого безбожника, который отрицает веру в чудо Хануки! Но так как все знали, что Шлоймэ Сирота смеётся над раввинами и их бойкотом, то не трогали его, а искали надежные пути развеять его высказывания!

Третьим большим праздником, который Бог создал для еврейских детей, был праздник Пурим. Но Бог не хотел, чтобы между Ханукой и Пурим еврейские дети не имели чем утешить свою душу, и он создал в 15-й день месяца Шват - настоящий детский праздник, Новый год деревьев. Этот день мы ожидали с нетерпением. Это был единственный день в году, когда мы могли себе позволить попробовать и делать благословение и сказать молитву «Шеихиану» над фруктами, которые прибыли прямо из Страны Израиля. Наши мечты о священной стране, о горстке земли, которую привозят оттуда и кладут в изголовье на могилу (а это могли себе позволить только богачи), про виноградники и финиковые деревья, выращиваемые евреями в том краю. И про фрукты, которые я держу в руках, а они сняты с дерева где-то вблизи Иерусалима, около «Стены плача». Всё это разыгрывало наши фантазии, и как только мы доживали до утра 15 числа месяца шват, брали две - три копейки у отца, или нами сэкономленные на несъеденных завтраках, и бежали к Шабсэ в магазин купить «хамиша эсэр» (15). С каким аппетитом мы ели эти сухофрукты, и как душевно вспоминали деревья, у которых сейчас «новый год», и «там» наверху отмечают, какому дереву продолжать жить и плодоносить, а какому дереву высохнуть! Потихоньку в душе мы просили у Бога, чтобы он пометил для евреев Израиля деревья к жизни, а не к смерти. (О деревьях тепликских соседей мы не вспоминали. Какое отношение к ним имели мы? Что получим мы, когда деревья здешних крестьян дадут плоды?). Пусть Бог услышит нашу просьбу и позволит нам на следующий год снова вкусить эти плоды.

Только одно нас возмущало: рассказы о том, что в Стране Израиля такой большой урожай, что фруктами кормят коз! Такими редкими плодами?! Нам стало жалко, что дорогие фрукты отдают козам. А не лучше ли посылать их в Теплик, где еврейские дети ссорятся из-за кусочка финика?! День пятнадцатый месяца Шват пробежал очень быстро. Зимние дни коротки, и тепликские дети считали их и торопили, чтобы скорее дожить до праздника Пурим.

Почему мама и другие говорят: «Пурим не праздник, малярия не болезнь»? Я этого не понимаю! У нас, детей и взрослых, в Теплике Пурим был праздником! Праздником, который устраивали со всеми атрибутами, с хоменташн - треугольными пирожками со сладкой начинкой, с маком или вареньем, называемых ушами Амана, с трещётками (грагерс), с посылкой угощений друг другу и с возможностью заработать лишний грошик! В Пурим принято приносить друг другу свертки со сладостями и сладкой выпечкой (мишлоах манот, буквально «посылка яств», на идиш шелахмонес) и давать нуждающимся деньги.

День перед Пурим у детей был не очень любим! В этот день надо держать пост, который соблюдал только отец. В этот день он был злой, нервный, и его нельзя было раздражать. А как не шуметь, если в твоих руках трещотка, и ты должен проверить, как она действует?! Иначе может получиться, что в момент, когда упомянут имя «Аман», все трещотки будут создавать шум, а твою трещотку вдруг заклинит, а ты станешь для всех посмешищем.

Поэтому, когда, с божьей помощью, этот день минует, и все идут в синагогу читать Мегилат (свиток) Эстер, тогда наступает наш миг. Мы были главными героями в семинарии или в большой синагоге. Наши трещотки, топанье ногами и удары палками могли разбудить мёртвого. Не всегда мы слышали, когда упоминается «Аман». Евреи, которые стояли на огороженном возвышении посреди синагоги – биме, где стоит стол для свитка Торы, и читали мегилу, заботились, чтобы Аману досталось «на орехи»! И как только вспоминали имя «Аман», чтец начинал топать ногами, сигналя нам, что пора запускать трещотки. Самый большой гнев вызывало имя Амана, когда вспоминали десять его сыновей! В это время нашему шуму не было границ, и мы делали ещё лишние удары - пусть эта мымра знает, как желать смерти еврейским детям.

Прийдя домой, возбуждённые и весёлые, мы пытались потрещать немного и здесь. Но у отца после поста и шума в синагоге болела голова, что вынуждало нас прятать трещотки до завтрашнего утра, когда будет повторное чтение мегилат Эстер. После целого дня возни с «ушами Амана» мама выходит из кухни и, несмотря на усталость, светится от радости. Легко ли! Ведь она закончила печь «уши Амана», флуден (лепёшкообразный домашний пирог с марципанами и ароматной начинкой из яблок с корицей), которые завтра надо будет посылать «людям», и отвечать на то, что люди пришлют нам. Особые, с орехами и мёдом, флуден она пекла, чтобы посылать рэбэ и другим знатным горожанам. Ей повезло не быть ни от кого зависимой, и хотелось как следует угостить воможных гостей. Малышня крутилась около кухни в надежде полакомиться. Кусочек лейках - медовую коврижку, в которую добавляют много специй, символизирующую молитву «Дай им благую долю», или флудена, который пригорел, и можно было получить, так как горелое мама не захочет никому посылать.

Мама не пускала нас на кухню и следила, чтобы мы ничего не стащили. И она обещала, что завтра угостит нас, и мы полакомимся. Дожидались завтра, чтобы не лакомиться, а заработать. Ведь предстояло посещение десятков домов. Утром мы с отцом бежим в синагогу помолиться. Снова читают мегилат Эстер, снова стуки и трескотня, но уже не такие, как вчера, нет уже того энтузиазма. Вчера было весело, а сегодня стучат просто так. Возвращаемся из синагоги, снова добрый праздник чувствуется в доме. Мама раскладывает флуден отдельными порциями для рассылки знакомым. Уже готова белая накидка, которой покрывали выпечку - подарок. Но прежде чем мы отправляемся с посылками, приходит Злата-Доба, Ноаха-водовоза дочь, с тарелкой, на которой лежит маленький флуден, и говорит: «Мама прислала вам шелахмонес! Доживите до следующего года!». Мама забирает её флуден, кладет в ответ свой, отдаёт за отца сороковку (двадцать копеек), копейку - за себя, и провожает её. В доме шумно, приходят – уходят, и снова приходят. Мама руководит как генерал! Этому флодн, тому копейку, третьему корзинку с угощением, родственникам и соседям, четвёртому чуть-чуть. Она получает десятки поздравлений и отвечает каждому: «Гам атем! (и вам тоже!), доживите до будущего года!».

Потом она начинает подготавливать работу мне. Я ношу «шелахмонес» близким родственникам, рэбэ, резнику, старосте Ици Фуксу и компаньонам отца. По дороге я беру кусочек полакомиться от этого, от другого, и тем чуть не вызвал ссору между тётей Шифрой и мамой. По дороге я съел половину «шелахмонес», который прислала тётя, и мама почувствовала себя обиженной за то, что её золовка ответила таким бедным подарком…

Заканчивая разносить наши шалахмонес, я начинаю работать «сверхурочно» для соседей, и особо для рава! Я разношу шалахмонес, зарабатываю пару грошей - «чаевые», понятно, не уведомляя родителей. Если бы они знали, то убили бы меня! Я стал профессиональным разносчиком?! Но кто станет им рассказывать?! Вечером я сажусь в уголок и считаю свой капитал - целых 75 копеек, да потёртый трояк, который мне кто-то подсунул.

Большая радость у детей начиналась ночью. Пурим-трапеза, большой плетеный калач, занимающий весь стол. Один раз, когда пришли к нам «Пурим игроки» и дали игру в «Тиатер», мы держались за бока от смеха. Удовольствие было громадное! Всё местечко стояло под окнами и смотрело это «представление». А я был царём: руководил дверью, кого следует впустить, а кого оставить снаружи!

Пуримские представления оставили глубокие воспоминания в моей жизни. Я помню, что артисты перебрали у нас дома. У царицы Вашти сорвали платье и кофточку, оставив в жилете и штанах! От нас актёришки пошли давать представление к Нахману Ладыженскому. Но так как они уже были выпивши, зацепили там лампу. Она перевернулась, возник пожар, но его тут же погасили.

На другой день после Пурима ещё чувствовалась праздничность и веселье. Это всё же «Шушан Пурим», связанный и с Аманом, и с его десятью сыновьями, (будь они все прокляты!), так как хотели убивать евреев. Во время «Шушан Пурим» мы в хедере не учились. Но послушать рэбэ, рассказывающего о чудесах царицы Эстер, о том, какая она была набожная и стеснительная, как глупый царь Ахашверош влюбился в нее с первого взгляда, а Мордехай-цадик, скрыл, что он еврей, чтобы получить право жительства и возможность быть близким к царскому двору. И про то, как он подслушал, что хотят отравить царя Ахашвероша, а Мордехай доложил об этом царю. Когда царю подали кушанья, он приказал привести собаку и дал ей пищу со своего стола, и через пару минут собака околела. Нам детям было жалко собаку, всё же живое существо. А рэбэ продолжает рассказ, и нам кажется, что мы стоим в доме царя, и видим, как он стукнул палкой и приказал принести книгу воспоминаний, поскольку ему не спится, и он желает немного почитать. Он не знал, этот глупец, что запросил книгу воспоминаний, и что он в ней прочтет о том, что Мордехай спас ему жизнь.

Вот рисует нам рэбэ картинку, как Аман, приготовив виселицу для Мордехая, приходит к царю Ахашверошу весёлый и готов просить царя, чтобы Мордехая повесили. А царь повелел Аману взать коня и везти Мордехая по городу, выкликая: «Человек – спаситель!». Мы слушали рассказы рэбэ, и душа радовалась. Но мы не могли согласиться с тем, что в столице Шушан и в городах от Оду до Куш евреи убивали иноверцев. Чёрт с ними! У евреев нет жажды мести и убийства. Так думали тогда еврейские дети, ещё не зная о грядущих временах Треблинки, Майданека и Аушвица. Сегодня думают по-другому.

Еврейские дети Теплика свято и весело отмечали праздник Шавуот!

Для взрослых, для наших отцов, Шавуот был обыкновенным праздником, где читали мегилат Рут и ели молочные блюда! Чуть-чуть знали тепликские евреи, что Шавуот - это праздник первой жатвы. Знали, что в Шавуот даровали Тору на горе Синай, и выбрали нас, евреев, избранным народом. Я должен признаться, что у них, взрослых, не так чувствовалась святость Шавуота, как у детей! Видимо потому, что взрослые уже познали вкус, как «тяжело быть евреем». И произошедшее дарование Торы было для них небольшим счастьем. Или потому, что праздник Шавуот привязали к рассказу об «Омер», о котором наши тепличане не имели понятия. А может быть, что Шавуот - это рассказ о «зелени», а евреи Теплика очень мало видели ее перед глазами! Поэтому праздник Шавуот для нас, детей, был цельный и большой праздник.

Мы испытывали удовольствие от рассказа рэбэ, узнав о том, как евреи получили Тору на горе Синай. И как Б-г носился с ней, словно Сара-торговка с курами и старым петухом, и никто не хотел брать Тору в руки, поскольку там написано: «не убий, не укради, нельзя иметь удовольствие от чужого, как, например, от чужой прислуги или чужого осла». И какой еврей не желает получить удовольствие от чужого, будь то чужая жена, прислуга или осёл?

Рэбэ рассказывал нам, как Б-г, придя к евреям с Торой, узнал, что существуют евреи, которые, таки да, хотят чужую жену, чужую прислугу и чужого осла. Они не хотели принимать Тору, и других уговаривали к этому. Тогда Б-г взял и согнул гору Синай (рэбэ даже показал, как выглядела гора, и где стояли евреи), и сказал им: «Вы берёте Тору, или нет?» …. И евреи с любовью приняли Тору и воскликнули: «Будем исполнять и слушаться!». Хотелось спросить у рэбэ: «Разве это возможно, чтобы заставить принять насильственно Тору? И почему он не навязал это другим народам, которым уже предлагал Тору, а они сказали, что не хотят? Спросить это у рэбэ нам не пришлось, а если бы мы и спросили, то получили бы шлепок, пощёчину!

Мы, дети, не совсем были удовлетворены рассказами рэбэ про Шавуот. Он не ответил нам, почему, например, мы питаемся в Шавуот только молочным. А родители должны «из кожи лезть вон», чтобы достать кусочек сыра и пару крынок молока на Шавуот.

Немало евреев в Теплике держали коз, имели стакан молока и сохраняли молоко, чтобы его хватило для молочной трапезы на праздничные дни. Козы доились круглый год, но, как назло, за пару недель до Шавуот лактация прекращалась, и хозяйки оставались без молока! Всё же тепликские евреи, слава Богу, не оставались без молочной трапезы. Они уходили рано утром в деревню и приносили оттуда крынку молока. А о твороге отец заботился в предпраздничный день на ярмарке. Тепликские евреи устраивали праздник, как повелел Бог, и как всегда проводили праздник их отцы и деды.

В Шавуот днем отец слушал «акдэмэт», что мы мелодично пели и объясняли ему трудные слова. Потом мы разъясняли свиток Рут, и отец был доволен, что мы хорошо занимаемся у рэбэ. Это был повсеместный праздник. Дверь и ворота запирали. Празднично одетые евреи гуляли по улицам, и единственная разница между Шавуот и Шабатом заключалась в том, что можно закурить сигарету, и, вместо слов «а гут Шабос!», говорили «а гут йонтэв!» (хорошего праздника).

У некоторых евреев в доме можно было видеть зелёные ветки деревьев, которые они, боясь собак, все же приносили от знакомых селян. Так тепликские евреи украшали зеленью на Шавуот свой дом, исполняя древний обычай.

Праздник Шавуот быстро проходил (ведь всего два дня!) и для хедер-мальчиков наступало долгое лето с учёбой в хедере и вычеркиванием из памяти этих прекрасных дней! Самый близкий праздник был только осенью - Рош а-Шана! Тепликские дети не особо любили этот печальный, страшный и… монотонный праздник. Кроме того, перед этим праздником было два дня пост, два длинных летних дня поста и мучений. Они выпадали на 17 день месяца Тамуз и на 9 день месяца Ав.

Первый пост дети Теплика не постились. Зато мы постились в очень жаркий день 9 Ава, оплакивая разрушение Храма в святом Иерусалиме. В 17 день Тамуза мы шли в хедер, но не учиться, а молиться. В остальное время рэбэ нам рассказывал, как была разрушены стены Иерусалима, но евреи сражались, понимая, что война проиграна.

Подробнее рэбэ рассказывал о втором разрушении храма. И нам казалось, что рэбэ присутствовал там в то время, и сам, своими глазами, видел это сражение! Он рассказывал, а мы сидели так тихо, что можно было слышать, как муха пролетает, и внимательно слушали его.

Рэбэ нам рассказал и о еврейском предателе Йосифе Флавии, о том, как он обманул двадцать героев, бывших с ним в пещере, сделав так, что они перебили друг друга, а он остался один и сдался римлянам, которые оказали ему почести.

Лишне говорить, что в то время нельзя было услышать о каком-то случае, который был описан на идиш (всё было только на иврите). И мы воспринимали все рассказы рэбэ о временах разрушения храма, подобно истории о Торе и Моше.

Позже, когда пришёл вечер 9 Ава, рэбэ продолжал рассказ о разрушении храма. Он рассказывал о свирепствующем голоде в Иерусалиме. В наших глазах даже появились слёзы. Как жалко было жителей Иерусалима. Рассказы о голоде в Иерусалиме и о том, как матери варили хоть что-нибудь для своих детей, лишь бы они поели, сильно подействовали на нас и наше решение поститься в этот день. Мы, мучаясь, выдерживали пост! Своим постом мы хотели доказать нашим отцам, что мы уже взрослые, не должны подвергаться затрещинам и отныне требуем к себе большего уважения. Разве я ребёнок, если выдержал пост в такой долгий летний день 9 Ава!

К четырём часам мы почувствовали сильный голод. Но свести на нет столько часов мучений от голода из-за оставшихся двух часов я не мог! Но пока взошла первая звезда, и мы услыхали первые звуки молитвы Маарив, у нас глаза на лоб вылезали!

Были моменты, что этот траурный день порой приносил удовольствие. Особенно в годы, когда мы были малы, и нам не пришлось еще слышать рассказы рэбэ о разрушении Иерусалима. В те годы для нас траурная ночь была чем-то новым! Отец, сидящий на земле, говорит и плачет, плачет и нараспев причитает! Был он в эти минуты не строг. И мы, дети, сидим с ним рядом и заглядываем в траурные тексты.

В большинстве случаев евреи читали траурные тексты по двое – трое, используя одну книжку, которую специально покупали. У кого же эта книга была, она, как правило, имела потрёпанный вид, порой в ней не хватало нескольких листов. По этой причине отцы не могли следить за нами, и мы, убегая, могли играть на улице и забрасывать один другого и даже стариков колючками репейника.

Придя после чтения молитв в поздний час домой уставшими, мы без единого слова ложились спать. Из столовой, где я спал, я слышал, как стонал отец. Чтение элегии и этот плач сильно расстраивали его, и он не мог заснуть. На следующий день утром мама рассказывала, что отец крутился в постели, как уж! Откуда мама могла знать, как вертится уж, оставалось для меня загадкой всю жизнь. В траурный день 9 Ава магазины были открыты, как обычно. И евреи ездили на ярмарку заработать «на субботу». Несмотря на то, что они постились и этим были измотаны, они поднимали шестипудовый мешок пшеницы.

После 9 Ава уже чувствовалось приближение «грозных дней», периода от Рош ха-Шана до исхода Йом-Кипур. Не успевали моргнуть глазом, как уже пора было благословить первый день месяца Элул и дуть ежедневно в шофар. Элул для тепликских детей был приятным месяцем! Мы мало учились, потому что рэбэ уходил каждое утро на кладбище, где зарабывал чтением молитв. Мы, заложив руки в карманы штанишек, шли гулять на кладбище. Там мы присматривались к «интересным» сценам, когда женщина ложилась на памятник и обращалась к своему покойному мужу. Она просила его, чтобы он прислал жениха своей начинающей увядать дочери. «Ты можешь посмотреть, какая она стала! - кричит вдова в могилу.- Если бы ты её увидел, ты бы опять умер!» Другая женщина имела претензии к мужу за то, что он оставил её вдовой с «пятью червями», которых она должна выкормить. У Шлоймэлэ вот-вот бар-мицва, и Шмуел-Натан уже ходит в хедер к Иосифу Шестопалецу. Весёлая и гордая, она хвалится перед покойным мужем, что он может послушать, как Шмуел-Натан бегло говорит на иврите! И на годовщину его смерти он будет читать кадиш, как взрослый. Вот лежит женщина на могиле, плачет, бьётся головой о каменное надгробие. Но, вдруг, прекращает плач, тщательно вытирает глаза и приглашает мужчину, чтобы тот прочел молитву по её мужу Шлоймо-Залману, сыну Даниэля. Но, тут выясняется, что это могила чужого мужа! Женщина просит, чтобы все злые сны покинули ее, находит могилу мужа и всё начинается сначала! Будто лишь сейчас она явилась на кладбище.

Так крутимся мы целыми днями по кладбищу, помогаем безграмотным женщинам прочесть надпись на памятнике, подсказываем, здесь ли то место, где им следует изливать свою скорбь. Посещали могилы отцов и женщины, давно жившие в других местечках. Я прихожу домой и встречаю свою тётю Хайку, которая всегда привозила мне подарок. А к Изе Басес прибыла целая компания из Бершади, и среди них паренёк моих лет. Мы знакомимся, меняемся пуговицами, а назавтра уже вместе идём на кладбище, где смеёмся над поступками глупых женщин, которые кричат, обращаясь к мужу: «Бандит! Убийца! На кого ты меня оставил? Почему не берёшь меня к себе?» Хоть нам не более 10 лет, и мы мало понимаем в еврейских законах, но говорим между собой (это мы слышали у нас дома и повторяем за старшими): «Он от неё еле избавился, а она хочет, чтобы он взял её к себе! Он, что, дурак?» Тяжело было нам, детям, видеть, как наша мама направляется к могиле своей матери, нашей бабушки. Слышать, как она плачет, и не поддержать её было просто невозможно! Ведь это не мелочь. Плачет наша мама! Этот день для нас был печален, и несколько дней после этого кладбище мы не посещали!

Но приятные минуты месяц Элул нам все же доставлял. Мы нашли место, где можно было отвлечься от грусти. Мы шли в клойз к Мойше Моте и наблюдали, как он готовится играть на шофаре. Из всех, кто умел извлекать из шофара звуки, Мойше Моте 6ыл самым лучшим. И почти никогда не случилось, чтобы в его шофар залез сатана, мешающий звукам шофара достичь небес. Некоторые женщины в праздничные дни специально молились в клойзе Мойше Моте. Они были уверены, что отсюда их молитвы дойдут до небес, благодаря шофару Мойше Моте.

Приближение Рош ха-Шана чувствовалось с каждым днём явственнее, правда, стены не белили и уборкой не занимались. Не чувствовалось в доме той праздничности, как перед Песах. Отец проверял кисти талэса, снимал со шкафа старый большой "Мазхор ле Рош ха-Шана" (специальный молитвенник для Рош ха-Шана), стряхивал пыль, выравнивал порванные листы. При этом он стонал, приговаривая: «Надо бы купить новый Мазхор, этот уже рассыпается, листов не хватает. Но в этом году обойдётся и так. С божьей помощью, в будущем году я куплю новый Мазхор». Повторялось это из года в год. Но папа продолжал молиться по Мазхору, перешедшему в семье к сыну от отцов и дедов.

В день перед Рош ха-Шана уже не работали. Даже если пропадет терновская ярмарка, никто туда не поедет! Какой еврей перед таким Днем может себе это позволить! Готовясь к наступлению двух страшных дней, накануне вечером шли в баню. Праздник весь Теплик встречал в синагоге. Женщины, как всегда, слегка опаздывали, но женская половина все равно была заполнена.

Хазан, немного охрипшим от долгих репетиций в месяце Элул голосом начинает первую строку мелодии. И вся синагога отвечает: «Таи лалала ло ло ло!». Взрослые и, особо, малышня подхватывают мелодию и поют! С тех пор и знаем мы, и помним содержание молитвы Рош ха-Шана. Все, завершив молитву, желают друг другу: «А гут йомтов!» И тут же добавляют на иврите: "На добрый год будьте записаны и подписаны…"

В первый день Рош ха-Шана просыпались рано. Мама ставила самовар, и домашние пили чай. У всех настроение серьёзное. За столом - молчание, сколько ни спрашивай, не отвечают. Создаётся впечатление, что ты в чём-то виноват, собираешься идти к судье, к судье, всё ведающему, всё видящему. Но никто приговор его не знает!

Первым убегает в синагогу отец, он любит приходить перед чтением "Благословения". Мама кормит детей завтраком, чтобы их сердца не сжималось перед возвращением домой из синагоги. Она хватает женский мазхор с «иври переводом», и тоже бежит в синагогу! Чуть позже, когда уже прочли "нэшэмэт", бежим в синагогу и мы, дети! В общем, в Новый год все в синагогу бежали, а не так, как в обыкновенную субботу или в другой праздник, когда шли потихоньку, не спеша, даже обсуждая по пути со знакомыми обыденные дела.

В синагоге чувствовалась «святость» и тревожность этого дня. Все сосредоточенно и честно молятся, большинство стоя! Некоторые облачены с головой в талэс, другие в белом кителе, напоминающем саван, и в тапочках. Два трудных момента были во время молитвы: когда дули в шофар и когда произносили молитву «Вынитна текеф».

Когда трубили в шофар, казалось, будто все наши молитвы стоят в очереди, и, если сатана заупрямится и не пропустит наши голоса к небесам, тогда, кто знает, что ожидает нас! И как мы были счастливы, когда извлечение звуков из шофара проходило гладко, без срывов. Когда дувший в шофар не заикался, звуки выходили подчёркнуто чистыми! Тогда верилось, что Бог услышал наши молитвы, и молились с ещё большей страстью. Бывали случаи, что человек, который дул в шофар, боролся с сатаной, как лев, но сатана не отступал! Он не выпускает звук из шофара! Хозяин шофара, в большинстве, слабенький еврей мучается, напрягает все свои силы, но звука нет! Тогда пробегает по синагоге страх. Евреи дрожат, и их губы шепчут молитву Всевышнему, чтобы сатана был побеждён! И пока продолжают дуть в шофар, в синагоге стоит гробовая тишина. Слышно, как пролетает муха! Поэтому становилось ещё страшнее в момент, когда приближались к «Вынитна токеф» (дать силу), и народ начинал, как бы разжёвывая слова: «В Новый год будет подписано, кому жить, кому умереть, кто в огне, и кто в сражении, кто победит, и кто разбогатеет …».

Отец и другие молящиеся, почти все, плакали! Но настоящий плач слышался с женской стороны! Мужчины плакали и пугались того, что произойдёт. Они в своих молитвах просили Бога при записи не забыть о хорошем. Женщины, которые читали иври-перевод из Махзора больших размеров с потёртыми листами, вспомнили, что у одной умер ребёнок, у другой – муж или мама. Третья вспомнила отца, зарубленного саблей в японскую войну. Четвертая, читая иври-перевод, вспомнила, что несколько лет назад она была богата, и толстая Сара-Лея приносила ей в дом лучших птиц и свежие яйца, а сейчас у её мужа дела катятся под гору, и им еле-еле хватает на жизнь. И она плачет над своей судьбой, и просит Бога, что бы он смилостивился над ней и не забывал их при записи на хорошее. Пятая женщина в этот момент вкладывала в плач все свое искусство и сообщала сквозь слезы, что у неё уже пять дочек на выданьи, и даже младшая уже может слушать игру клезмера.

Плач женщин не давал хазану петь. И шамес, и габай, и авторитетные люди, сидящие у «Восточной стены», начинали хлопать ладонями по Махзору и кричать женщинам: «Ну, пусть уже будет тихо»! Но как может быть тихо, когда хочется плакать, когда на сердце накопилось столько боли от бед, что переносит еврейский народ! С трудом женщины умолкают, и хазан продолжил петь молитвы, которые лишь мужчины выслушивают до конца. Женщины, особенно те, у кого нет взрослых дочерей, бегут домой приготовить на стол.

Мы, дети, после чтения главных молитв тоже выходим из синагоги завершать игру, которую мы начали во время чтения «Торы». Приглашение к чтению Торы было для нас радостью в этот печальный день. Во-первых, мы наблюдали красивый спектакль, следя, как торгуются за очерёдность выхода к Торе! Мы любили смотреть, как шамэс монотонным голосом приглашает:

«4 гилден - три! 5 гилден - три! 1 рубль - три! 2 рубля - три!»

Гоняли, и загоняли с намерением достичь трёх рублей!

Желая получить от этого спектакля как можно большее удовольствие, мы заходили в маленькую портняжную синагогу, и следили, как загоняют Шимшона-сапожника к сумме в 2 гилдена, а он, махнув рукой, крикнул: «Видел я вас в могиле, вместе с приглашением. Я не покупаю»! Потом мы уходили домой перехватить что-нибудь. Мама приготовила пульку или крылышко, лакомились без хлеба. А если мама ничего не приготовила, сами что-то находили, бросали в рот и уходили поиграть у синагоги!

Из синагоги возвращались домой в три часа дня, съедали праздничный обед, закусывая несколькими виноградинами, которые были куплены перед праздником у приезжего бессарабца. Евреи покупали виноград для «шеихиану». Почти всё ели из одной тарелки. Но когда дело касалось дорогих кушаний, то каждый ел из своей тарелки! Виноград был у нас редким лакомством. Не каждый мог платить рубль - рубль и 20 копеек за фунт. Но на Рош ха-Шана, для того чтобы сотворить «шейхиану», вспомнить Израиль, где евреи ели виноград так, как мы грызли семечки (об этом, бывало, рассказывал нам отец, после того как мы посмаковали несколько виноградин в вечер Рош ха-Шана). В канун такого праздника можно позволить себе покупку фунта винограда для всей семьи!

У стола отец рассказывал, как Мойшелэ-хазан отличился в этом году, и как хор с солистом Ицик-Гедалие усыпили народ. После обеда отдыхать не ложились! "В Рош ха-Шана спать нельзя: проспишь счастливый билетик!"- так говорил отец. Времени для сна не было. Как только пообедали, уже наступал вечер, и следовало идти на молитву. А после этого, по традиции, шли к водоему. Доживём ли мы, чтобы вновь увидеть эту картину? Весь Теплик! Отцы, матери, дети уходили к озеру! Каждую минуту из синагог и молельных домов туда прибывали люди. Останавливаясь на берегу, вынимают Махзоры, и мужчины, вдвоем-втроем, читают один Махзор, проговаривают несколько молитв и освобождают свои карманы от всего, что там есть, прямо в воду! Это, как бы, выбрасывают в озеро оставшиеся грехи!

Понятно, что дети освобождали карманы ещё до того, как шли на «Ташлих». Не дай Бог, выбросить в озеро нужную вещь! Потом возвращались в синагогу, а если и шли домой, то только на короткое время. Молодежь, в другие дни гуляющая по улицам, сегодня не видна. Рош ха-Шана! Сегодня, когда там, наверху открывают "Книгу жизни" и запишут их, если заслужили они того, к жизни. А не заслужили, будут записаны к смерти! И будет записан приговор каждому! Поэтому сегодня гулять не идут, а собираются у друзей, у подруг дома. И там веселятся, флиртуют. Вечером синагога переполнена ещё больше, чем вчера. Вечером в канун праздника ещё могло случиться, что еврей опоздал на встречу праздника. Сегодня же все дома и все идут в синагогу. Женская часть ещё пуста. Днём женщинам нельзя было готовить. Поэтому сидят они на кухне вечером и готовят праздничную еду на ночь и на завтрашний обед. В женской половине сидели пожилые женщины, состоявшие на пропитании у дочери или снохи. Эти бабушки целый год просили, чтобы Бог пожалел их и забрал к себе. Такая жизнь им надоела. Приходят они на Рош ха-Шана в синагогу поплакать и попросить, чтобы их записали не на жизнь, а на смерть!

Во второй день Рош ха-Шана уже немного легче. Святость, страх чувствовались только в день первый! Сегодня уже хозяин шофара может заикаться. Сегодня уже не плачут, как вчера. Молитвы читаются быстрее, и люди уже не ждут до конца, а потихоньку расходятся по домам. Если бы спросили меня, я предложил бы отмечать Рош ха-Шана только один день! Отец же говорит, что необходимы оба дня, потому что мы в галуте. А в Израиле празднуют один день, не больше. Уход Рош ха-Шана с его молитвами и слезами, для нас детей, становится счастьем! Но нам не нравятся начинающиеся 10 дней раскаяния, 10 дней, которые еще есть до окончательной подписи «квитков». И в эти 10 дней надо себя вести хорошо! Отец авторитетно заявляет, как будто сам это видел, и подчёркивает, что бывали случаи, когда одного уже записали в Рош ха-Шана на несчастья, чтобы он сгорел, или был растерзан зверями, или, плывя в Америку, утонул в море, или пострадал от сабли. Но между Рош ха-Шана и Йом Кипур этот человек покаялся, и когда в судный день подошел срок подписывать "квиток", наверху порвали первый приговор, и он остался жить. Так рассказывал отец, и из его слов мы понимаем, что ещё может произойти всякое. Кто знает, куда там нас запишут. И мы берём на себя обет не пропускать ни одного слова при чтении молитвы, умываться перед едой, благословлять, молиться и делать всё, чтобы доказать сожаление о наших грехах и искренность покаяния.

Что касается поста Гедалии, то не только тепликские дети, но и взрослые мало что об этом знали, но пост соблюдали.

Эти несколько дней между Рош ха-Шана и Йом Кипур у детей пролетали быстро. Дни стали короче, уже пахло осенью, дождями, ветрами и холодом. В хедер мы не ходили и не знали меламеда, к которому пойдём в новом сезоне. Несмотря на то, что отец спрашивал наше мнение, мы знали, что оно не имеет значения, и никто во внимание его не примет. Отец уже договорился об этом сам. Позже, когда мы учили Гемару и Танах, многое знали наизусть, к нашему мнению стали прислушиваться. А мы могли выбрать себе меламеда.

Накануне Судного дня снова суматоха в доме. Ночью заранее завязывали ноги курам, предназначенным в жертву для искупления грехов. С ними шли к раву. Туда же приходил шойхет резать кур. «Бить капорэс» для детей было развлечением. Брали белого петуха, крутили его над головой, и говорли при этом: «Это замена, это искупление…!» и т.д.

Накануне праздника вставали на рассвете. Предстоял тяжёлый день и, к тому же, страшная ночь. Мама занята приготовлением птицы - вчерашних капарот, отмечая, что петухи твёрды, как камни, и кто знает, сколько времени их потребуется варить. А отец уже в синагоге.

Приходит вечер, все бегом направляются в синагогу, читают обычные недельные молитвы, только с другой интонацией. Затем, до начала поста, спешат к ужину. Завтра весь дом, кроме малышей, будет поститься. Мы постимся всю ночь, начиная с момента произнесения «Кол нидрэ». Для малышей Йом Кипур был самым серьёзным праздником из всех праздников года. В этот день все постились и говорили, не повышая голоса. Так как последний запрет распространялся и на детей, мы от этого испытывали моральные страдания!

Накануне Йом Кипур ждали, пока родители после ужина попьют чай, и только тогда пить чай наступала очередь малышей. Не всегда в доме был стакан для каждого, и, если мы хотели что-нибудь взять со стола, тут же нам бросали в лицо: "Что случилось? Вы поститесь?" или "Что ты хватаешь? Ты держишь пост?" Мы вынуждены были сносить вопросы молча, так как действительно не постились. То же самое было по окончании Йом Кипур, когда взрослые, возвратившись из синагоги, прежде чем приступать к еде, наслаждались стаканом чая. И вновь детям чай доставался в последнюю очередь. Бывало, что в Йом Кипур мы постились наравне со взрослыми. Но так как родители уходили утром в синагогу, то мы тут же съедали без хлеба, конечно, печёнку, пупочек, оставленные нам на обед. Добавляли и куриную ножку, что была нам оставлена, как говорила мама, когда "засосет под ложечкой", но лишь после 3-х часов дня. Терпеть до обеда, когда вкусные вещи, а до них мы всегда были очень охочи, лежат перед глазами?! Что же было потом? Мы весь оставшийся день были голодны. А то, что нас не допускали кушать со всеми вместе, считали несправедливостью.

Когда мне исполнилось 11 лет, я сказал родителям, что в Йом Кипур буду соблюдать пост. И стал героем дня. Накануне вечером, когда сели ужинать перед началом поста, впервые заботились и обо мне. Целый день следили чтобы, не дай Бог, ребёнок не упал в обморок. Отец заранее приготовил капли для нас обоих, и, когда вечером мы, вернувшись из синагоги, сели после поста ужинать, мне первому поднесли самое вкусное. Разве это мало?! Ребёнок постился!

Возвращусь к ночи «Кол нидрэ». Синагога переполнена, некуда воткнуть иголку. Всё местечко в синагогах. В домах остались незамужние девушки, для них посещение синагоги не обязательно. А если вся семья отправлялась на моления, двери запирали на замок, а ключ прятали в условном месте. Не нести же его с собой в Йом Кипур!

Синагога полна восковыми свечами. Сотни их поставлены в ящики с песком, стоят они на биме, рядом с Арон ха-Кодеш и на окнах. От свечей, от большого числа молящихся, от закрытых окон жарко. Невыносимо жарко, но никто не протестует и не требует вентилятора, или хотя бы открыть окна. Хазан буркнет: «Ал деат амаком выла деат а каал!» - и у каждого появляется страх.

На улице ещё светло, но во всех синагогах слышно пение хазана. С этого судного дня до следующего судного дня - нам к добру! Арон ха-Кодеш открыт. Евреи, одетые в белые одежды, напоминающие саваны, и с талесом над головой, стоят и держат священные свитки Торы, и смертельный страх охватывает их, когда хазан исполняет «Кол нидрэ». Я не знаю, как у других детей, стоявших рядом с отцами в этот страшный вечер, но мне эта ночь «Кол нидре» запомнилась на всю жизнь. И когда я стал парнем со своими деньгами в кармане, я с удовольствием ходил вокруг стола с коробочками, и бросал в каждую из них деньги, веря, что этим я облегчу свой приговор. Позже, накануне судного дня я раздавал в коробочки сороковку, а то и целый рубль.

С четырёх часов начинали считать, сколько же времени осталось до вечера. Напряжённо считали минуты, и к началу молитвы «Минха» народ уже уставал, выдохся. Но когда шамэс поднимался и стукал по столу, продавая право первому подняться к чтению свитка, народ оживал. Много желающих имел мафтир. Главным претендентом был Арон Иосл Гершонов, который никого не подпускал, даже когда счёт догнали до пяти рублей! После чтения "Минхи" до темноты уже оставалось ждать недолго, и люди беспрерывно выглядывали в окно, высматривая первую звезду. Хазан уже читал «Нила». Он уже почти завершил чтение, но без звуков шофара Йом Кипур еще продолжается. А для того, чтобы трубить в шафар, надо обязательно увидеть пару звёзд. Народ в синагоге уже нервничает, особо беспокойны женщины. У многих из них нет старших дочерей и прислуги, и некому вовремя поставить самовар. Они сами должны спешить домой, чтобы приготовить мужу стакан чая. И как только слышатся первые звуки шофара, тут же женская сторона пустеет. С молитвой "Маарив" уже не церемонятся и произносят её на «одной ноге»!

Простились с печальными, страшными днями, и для нас, детей, солнце снова засветило в полную силу. Сказать правду, солнечных дней тогда уже не было. Пришли дни Сукот. Евреи, приготовив место для суки, вбили на улице палки в землю. В суке надо будет провести целых восемь дней. Некоторые евреи имели место для Суки (шалаш`, `куща`, крытое зелеными ветвями временное жилище, в котором, согласно библейскому предписанию, евреи обязаны провести праздник Сукот), рядом с домом, но были и такие, что не могли выделить такого места. А бедняки даже не могли найти пары досок для постройки суки. Но без суки ни один еврей не остался. Так же, как ни один еврей не остался без благословения цитрусового плода – этрога. Многие евреи устраивались у соседей, а другие удовлетворялись кидушем в суке при синагоге. Там, в суке, отмечали и вспоминали те времена, когда еврейский народ шёл по пустыне, не имея места, куда прислонить голову, ставил в пустыне шалаши, в которых ел и ночевал!

В первый день сукот мы вставали рано утром, потому что ждали прихода Даниэля-шамэса с плодом этрога и лулава для благословления. Даниэль приходил в спешке. Он должен был посетить множество семей. Каждый хозяин имел детей, невесток, зятьёв, внуков. Между делом шамэс Даниель рассказывает, что когда он заходит в дом, где есть беременная женщина, то оберегает этрог, как зеницу ока! Уже случилось, что к средине сукота он остался без этрога: одна беременная женщина неожиданно откусила «верхушку» плода, считая это хорошим средством облегчить роды!

В целом от праздника сукот дети не получали большого удовлетворения, поскольку маленькие евреи хорошо знали, что с праздником сукот кончаются их "семь хороших лет". И сразу же придется идти в хедер!

Но Бог хотел подсластить последние дни нашей свободы за пролитые слёзы и страдания, пережитые нами в тяжелые дни, начиная с 9-го Ава. И он подарил нам Симхат Тора с обходом в танце со свитком Торы по кругу; с выпивкой, с приглашением к Торе наравне с взрослыми. И можно было увидеть, как Шлоймэ-извозчик и Кинский - злейшие враги, целуются от радости, а также и с женщинами. Поэтому праздник Симхат Тора отблагодарил нас за всё.

Кто мог равняться со мной, когда я видел, как отец стоит около Арон ха-Кодеш, капота на нем расстегнута, фуражка на боку, и голосом, переполненным радости, приглашает: "Дежурный генерал! Рэб Мойше Хаим сын Залман Шнеура, отдай почесть Торе!" И Мойше Хаим, красивый хозяин большого дома на "главной" улице, поднимается со своего места и идёт выполнять приказ: "Отдать честь Торе!"

Но больше мне нравилось в этот день бывать в молельне ремесленников! Там говорили другим "языком". Вот Шмуэл-Арон буркнул в рифму: " Янкель Добресеш, болячка тебе на сердце, и чтобы год ты имел чёрный! Отдай Торе почесть!" "Эли, пусть на тебя обрушится потолок, и чтобы ты остался одиноким, отдай почесть Торе!" "Нохумцэ-сапожник, сидящий у двери, чтобы он полз на четвереньках! Отдай почесть Торе!»

Так он приглашал к Торе, а мы, мальчишки и взрослые, чуть не лопались от смеха. Приглашеные, упаси Бог, не обижались. Такой вид приглашения был там вполне естественнен. Но в молельне ремесленников все же редко случалось, чтобы Симхат Тора прошла гладко, без разбитой головы! Как много, бывало, выпито. И так много после этого пьяных! Они переставали себя контролировать, но до обид не доходило. Передерутся, и тут же, еще окровавленные, мирились.

Тепликские евреи, взрослые и дети, отмечали и проводили все еврейские праздники с большим удовольствием. Хоть они, как правило, были бедны, но тянуть их за рукав, чтобы опустили что-то в коробочку, не приходилось. Редко случалось, чтобы евреи не имели кусочка рыбы и крошки мяса на праздник. А дети приносили много радости и удовольствия своим родителям, когда задавали четыре вопроса на Пейсах, радовали благословением этрога, своими пожеланиями, когда их приглашали к Торе и выкриками: «Дядя доживите до следующего года!»

Повзрослев, эти дети стали интеллигентами, государственными людьми, заполнив пространство от Нью-Йорка до Буэнос-Айреса. Но по дороге потеряли память. Память о том, как проводили эти сладкие праздничные дни, какое получали удовольствие, открывая дверь в дом, приглашая пророка Элигу. И они не сумели научить своих детей и внуков древней традиции! Так стираются из памяти и пропадают красивые, духовные обычаи древнего народа.

Жаль! Очень жаль!



Глава 15

Тепликские евреи торгуют со «всем миром»

Тепликский поезд и его конкуренты. – Балагулы. - Шулим балагула и два его сына, Липа и Элик. – Кинскес. - Конкуренция и мирная «эпоха». – Балагула Даниэль, связывающий Теплик с Терновкой. – Йосл, уманский балагула, его фаэтон и подвода.- «Уманский поезд» и «Одесский курьер». - Ездят торговать, лежа под скамейкой. – «Четвертым классом» в большой мир. – Станция «Мэ – кэн». - Тепликский «отель» в…Одессе. – Сотрудничество с Эзраэлем Шарагой. - Поездка на «торги» Киевские купцы и торговцы. – Чудеса от киевского городового и Элиши Гальперина. – Сахар Бродского и чай Высоцкого. - Привет от… Ротшильда. - Тепликские евреи «тянутся» к поезду еще до …синагоги!



Не следует, между прочим, думать, что евреи Теплика не знали, что существует большой внешний мир, а в нем много больших фабрик и других предприятий. Теплик, как бы мал он ни был, вел большую торговлю и иные дела с городами России и даже заграницы. Были в Теплике евреи, тратившие за границей десятки тысяч рублей, устраивая большие дела. В синагоге говорили: «Мы не скопим за целых 10 лет столько, сколько Теплик оставляет за границей за один год!»…

Связать Теплик с внешним миром, в первую очередь, помогали несколько балагул, возивших местных евреев делать "гешефты". Так в Теплике, благодаря балагулам, знали, кто и куда ездит торговать. И чтобы вы лучше узнали про тепликскую торговлю, я познакомлю вас с местными балагулами.

Балагулы в Теплике были разделены на две категории: «локальные» и «внешние». В первую группу входили двое: Даниэль из Терновки и Йосл из Умани. Тот, кто с ними ездил, в местечке авторитета не имел. Он отправлялся не как купец, а по семейным делам. Балагула Даниэль десяткам тепликских жителей заменял часы. Все знали, что колокольчики под дугой его лошади звенят ровно в 11! Многие годы, возможно лет 40, извозчик Даниэль ежедневно, исключая субботу и праздники, прибывал строго в три часа и тут же отправлялся в путь! Пассажиры уже знали, что если они прибудут к заезжему дому Арона Чернова через пять минут после трех, Даниэля уже не застать, так как он отправлялся в путь даже без пассажиров! Своим клиентам Даниэль говорил: "Я не… поезд, чтобы опаздывать на один-два часа! Мои лошади знают, что к семи часам они должны уже отдыхать в стойле..."

Путешествие из Теплика в Терновку в фаэтоне на сидячем месте ("первым классом") стоило 50 копеек, на скамеечке, которая 4 часа вдавливалась Вам в плечи, обходилось в 30 копеек. На корточках возле Даниэля, где можно было получить или солнечный удар, или вымокнуть под дождем и замерзнуть от холода, "билет" стоил 20 копеек. Когда фаэтон был переполнен, и один пассажир сидел на голове у другого, все платили по тарифу «первого класса». В последние годы своей жизни Даниэль стал слабеть. Он все реже занимал место на облучке, да и то как сторонний наблюдатель.

В один субботний день еврея из Терновки призвали на суд с тепликским стражником. В Терновке своего судьи не было и на суд приходилось ездить в Теплик. Судебную тяжбу этот еврей выиграл. Но когда в воскресенье на нанятой крестьянской подводе он возвращался домой, стражник дождался его и выстрелом из пистолета убил. Застреленного привезли в Теплик, и началась заваруха! Из трупа в больнице извлекли револьверную пулю. Но так как свидетелей не нашли, стражник был освобожден. Единственным, кто видел это происшествие, был Даниэль. Но если бы он пошел свидетельствовать, то и его конец был бы по-еврейски печален… После смерти балагулы Даниэля Теплик оказался отрезанным от Терновки даже в дни тамошней ярмарки.

Вторым "локальным" извозчиком был знаменитый балагула Йосл. Он возил пассажиров только в Умань одной и той же дорогой, одновременно закупая в большом городе товары для мелких тепликских торговцев. От Теплика до Умани было целых 35 верст. Участок дороги шел через «страшный» лес (в трех верстах от Умани), где, иногда, на пассажиров нападали грабители. Но все же тепличане предпочитали поездку с Йослом, довозившим пассажиров к самому базару в старом городе, чем на поезде. Вокзал был далеко от города и, чтобы добраться до «центра», приходилось нанимать извозчика. Но главным в бизнесе Йосла являлась перевозка на продажу ворованного. Йосл был посредником между тепликскими и уманскими уголовниками и под соломой переправлял краденное от воров к тем, кто занимался перепродажей в обоих городках...

Но про главных балагул, вокруг которых крутилась тепликская коммерция, и имевших большую долю в этом «деле», в синагоге знали все. Знали, кто куда ездит, сколько везет с собой денег, и за каким товаром отправляется. Были также балагулы, возившие пассажиров к поезду.

Главным извозчиком был Шлоймэ и два его сына Липэ и Элик. Но Элик увлекся делами комиссионными. И кормильцем всего большого семейства пришлось стать Липэ. Он подъезжал 4 раза в день на станцию встречать уманский поезд или курьерский из Одессы. Липэ имел подробные сведения кто, куда и для чего едет! Он, бывало, покупал билеты для своих пассажиров и цель поездки тепликского еврея, знал наверняка ….

Другое семейство извозчиков - «Кинские». Их было несколько братьев, и они не на жизнь, а на смерть конкурировали с семьей балагулы Шлоймэ, с их лошадьми, с их фаэтонами! И не раз в субботу в местечке случался переполох, когда Кинские дрались с сыном Шлоймэ. Война была горькая. Порой, один другому доставлял большие неприятности: подкалывали лошадей, разрезали крышу фаэтона. И все это для того, чтобы перехвать пассажира.

Вообще, поезда разделили пассажиров на категории, в соответствии с которыми тепликские евреи отдавали им почести, ожидая важных вестей после их возвращения.

На пассажиров, ездивших к «уманскому поезду», мало обращали внимания. «Я знаю? В Умань! Кто же сегодня не ездит в Умань?! Тоже мне пассажир!» И когда пассажиры до Умани уже сидели под крышей фаэтона, ожидая, когда тот заполнится, чтобы отправиться к поезду, почти никто ими не интересовался. Знали, что сегодня он едет туда, а завтра все равно вернется!

По-иному относились к пассажирам, отправлявшимся к поезду, который направлялся в Вапнярку, где производили пересадку на Одессу, Кишинев и даже за границу. К таким пассажирам относились внимательно. Бывало, совали им на прощание руку, и смотрели на них, вопрошая с тайной завистью: «Почему это уезжает он, а не я?»

Подготовка к поездке на станцию была следующей:

За день до того, как пассажир собрался уезжать, он сообщал балагуле о времени своего отъезда к уманскому или одесскому поезду. В день поездки за два часа до прибытия поезда на станцию Кублич, извозчик объезжал и собирал пассажиров с багажом. После того, как были собраны все записавшиеся на фаэтон пассажиры, балагула останавливался на улице, ведущей к станции, возле дома Шмуля Шпильбанда и ждал. Ведь мог подойти еще человек, который неожиданно решил ехать куда-то. Если такой пассажир приходил без багажа, с ним не церемонились, ведь завтра он все равно вернется.

К одесскому поезду ездили евреи, дети которых служили и работали в Одессе, или те, кто ездил в Одессу поторговать, особенно на «толчок», и привозили свои покупки в Теплик на продажу. В основном это была одежда, которую тепликские жители приобретали для субботы и праздников. И когда в субботу встречали еврея в новом черном сюртуке, который, как и брюки, был помят, рукава коротковаты, а брюки несколько длинноваты, уже знали, что это товар с одесского толчка, что он выторгован у одного из «одесских купцов», ездящих торговать из Теплика в Одессу!

Эти "купцы с толчка" до Одессы добирались... «четвертым классом». «Четвертый класс» был хорош для наших тепликских пассажиров, в нем было тесно и спрессовано, как в бочке с сельдью. Но если везло и удавалось, захватив полку, прилечь вздремнуть (из Теплика до Одессы ездили 26 часов), прибывали туда, все же измученные дорогой.

Но несчастьем была не только езда «четвертым классом». Прежде всего, при поездке в нем кондуктор не давал даже вздремнуть! А так как на каждой следующей станции вваливались новые пассажиры, кондуктор всех будил каждые полчаса и проверял билеты. Поэтому предпочитали ездить «со станции Мэ-кэн», то есть без билета, платя кондуктору «хабар», равный половине стоимости билета. Кондукторы, которые, уже зная, где поезд остановится, спускались на перрон вокзала и выкрикивали: «Станция Мэ-кэн». А это означало, что контролера нет. Тогда некоторые пассажиры не покупали билет и ездили в первом классе, платя половину стоимости билета третьего или четвертого класса.

Все это относится к пассажирам, которые ехали в Одессу бедняками и такими же возвращались. Другие же, солидные торговцы, ездили вторым классом, иногда, в первом, и за них у тепликских балагул была большая боль в сердце.

«Купцы-оборванцы» в Одессе останавливались на «Тепликской станции» или в «Тепликском отеле». Этот отель раньше назывался «гостиница», но потом, когда там заменили диваны и столы, его переименовали в «Отель» и он превратился в сборный пункт тепличан в Одессе.

Хозяином «Отеля» был зять Эзриэля Шараги. Он перебрался в Одессу потому, что местечковая жизнь ему не подходила. Здесь он вел десятки приносивших заработок дел. Вложив приданое жены в большой дом, он создал «станцию», преобразовал ее в «гостиницу» и приравнял затем к «отелю». Туда, бывало, заезжали купцы Теплика и чувствовали себя там, как дома. Ели «зразы» с рисом или «супонию», точно такую как готовит их Рухл-Лея. Там ложились спать на диван в сапогах или в грязных ботинках. И им никто не делал замечаний. За гостиницу дорого не брали, так что эти деньги можно было не считать. Во-первых, хозяин со своих земляков шкуру не драл. Во-вторых, его тесть через этих купцов вел с Одессой торговые дела. Так что «плата за гостиницу» снова вкладывалась в общее дело.

Большие купцы, которые вели торговлю тканями, мануфактурой или базарными вещами, останавливались в отелях на Греческой, на Преображенской и, даже, на Дерибасовской! Часто писали домой письма, потому что на конвертах и бумагах красовалось название отеля. А Теплику следовало знать, где они остановились. Купеческие жены несли эти письма соседкам, хвастаясь тем, что их мужья живут в первоклассных гостиницах Одессы.

Но к ночи, особенно, зимой, в тепликский отель тянулись все тепликские купцы. Там за стаканом чая с парой домашних блинчиков каждый из видных купцов мог рассказывать чудесные истории о богатых в прошлом временах. Про барина, идущего в одежде с золотыми пуговицами, но вы не в состоянии понять, это лакей или градоначальник! Другой рассказывает, что его отель антисемитский сверху и до чистильщика обуви, но он там останавливается потому, что это выгодно в его торговых делах! Нужно показать, что он не нищий и что рубль для него чепуха.

А другой богач, который останавился в отеле «Континенталь», рассказывает, что он там умирает от голода! Нет, еды там дают слишком много! Приносят даже 10 тарелок! Но там останавливаются даже люди высшего света. Все кушают строго по этикету, а он, не зная в какой руке надо держать нож, а в какой вилку, уходит из-за стола голодным. И когда он теперь пришел в тепликскую гостиницу, то набрасывается на еду, как голодный волк. И, чтобы насытиться, он ест только руками и ломает ножку пальцами, и как говорит некто: «как помещик в свое удовольствие!» А потом вкладывает палец в рот и чистит себе зубы и заканчивает сморканием прямо... на пол!

В Теплике был еще разряд «больших» купцов, которые торговали с большим миром. Но они не ездили в будничную Одессу с репутацией «Ада и днем, и ночью!», про которую рассказывают очень некрасивые истории. Эти купцы ездили в ... Киев! В тот самый Киев, где «евреям запрещено было проживать»! И не только проживать, но даже переночевать одну ночь! Вот к тому Киеву и тянуло тепликских купцов, ездивших на «торги». Но завидовать им не стоит! Хоть они, порой, рассказывали целые истории, как сумели, обманув городового, быть в Киеве целых два месяца, проживая в отеле в двух шагах от полицейского участка. Но все знали, что купец там очень мучился и где дневал, там уже не ночевал. А если он где-то ночевал, то спал беспокойным сном, так как всякий раз ему казалось, что пришли с проверкой, его поймали и по этапу отправляют в Теплик!

Тепликский купец, проживший в Киеве два месяца, возвращался домой и целых шесть месяцев мог рассказывать о увиденном там и услышанном. Главным образом он врал про Бродского, которого он, якобы, навещал, узнав, что тот болен! И при этом прибавлял, как его угощали замечательным чаем с целой головкой сахара. Как один говорил ему: «Ешь, пей, насыпай, сколько сам хочешь, потому что сахара у нас, как грязи!». После этого купец расписывал богатую обстановку в доме Бродского. Что в залах на полу лежат ковры, приобретенные в Персии, а на стенах висят картины великих художников!

Потом его перебивал другой купец: «Если это так, то ты не бывал в своей жизни в Кишиневе, ты не видел, что творится у Элиши Альперина в деловом доме. Там на стенах висят, таки, не портреты голых девиц, а картины Моше Рабейну, пророка Ильи, Моше Монтефиоре, раввина рэб Давида из Тальное и еще, и еще… Когда ты переступаешь его порог, чувствуешь, что попал в еврейский дом.

Кто знает, к чему привела бы эта дискуссия, если бы не вмешался купец- «междугородник». «Оба, и Бродский, и Элиша Альперин, могут идти чистить обувь у... Высоцкого в Москве, где мне приходилось бывать! У Высоцкого в доме едят из серебра и, даже, золота! И если тебе понадобилось плюнуть, ты должен отойти в уголок, где стоит для этого серебрянная урночка. Что Вы еще хотите, если, прежде чем войти в контору Высоцкого, снаружи имеется скоба, об которую очищают грязь с обуви. А эта скоба из чистого серебра! И чтобы ее не украли, она вкопана глубоко в землю!»

Тепликские евреи в базарных рядах или в синагоге на субботней трапезе, слыша эти рассказы, считали Высоцкого великим миллионером. Но вмешался мануфактурщик Любарский, торгующий только с заграницей, и сообщил, что все известные русские миллионеры не имеют столько мусора, сколько выбрасывает один Ротшильд, у которого ему пришлось быть с делегацией русских евреев, живущих в Париже. Ротшильд за стаканом чая пообещал, что он сможет переговорить с английским королем, двоюродным братом русского царя. А тот посодействует, чтобы евреям России дали «равноправие». Если же это не получится, то он, Ротшильд, проклянет царя до самой смерти!»

Сейчас уже нет никаких сомнений, что большая часть тепликского прогресса продвигалась извозчиками – балагулами, благодаря их повозкам и фаэтонам, связывавшим нас с внешним миром. Если бы не Липэ, Кински, Даниэль и Йосл, тепликские евреи должны были добираться до станции или в Терновку пешком. А ходьбе много верст пешком тепликские евреи предпочли бы сидеть в синагогах и рассказывать истории про Бал Шем Това. Поэтому они должны быть благодарны балагулам! Но не тут-то было! Ни одна из состоятельных семей не хотела знаться с балагулами. Более того, тепликские евреи «планировали» протянуть железнодорожную ветку до местечка, чтобы лишить извозчиков их заработка. К счастью извозчиков, эти планы высказывались в субботу в синагоге «проектантами», гревшимися у печки. А балагулы продолжали заниматься своими повседневными делом.

Но на Теплик надвигались черные дни.



(окончание следует)

Напечатано в альманахе «Еврейская старина» #3(78) 2013 berkovich-zametki.com/Starina0.php?srce=78

 Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Starina/Nomer3/VChernovecky1.php