Александр Хазаров публиковался в новосибирском альманахе «Мирари», а также в некоторых газетах Ленинградской области. Живет в Саратове, занимается кино.
ПОЖАР
Симона проснулась в своей постели от жаркого чужого дыхания, запаха дыма и пота. Рядом спал Рамон.
Потом он объяснил: слушай, наш дом горит, ночью, мол, была гроза, молния ударила прямо в крышу, наверно, но, конечно я не от того проснулся, просто в какой-то момент стало трудно дышать, пришлось проснуться (ну ты же понимаешь, как это тяжело просыпаться в субботу) и услышать треск и рев пламени прямо над собой, ну вернее я лицезрел струи дыма, падающие на пол, и жарко было, как на сковородке, ей богу, я не мог больше оставаться у себя, вот и пришел к тебе, не волнуйся, утром найду, где разместиться, у нас дом большой, не считая моего чердака, три этажа, наверняка найдется свободная комнатенка.
А она в ответ: но это же наглость такая, залезать в грязных брюках в белоснежную постель, ты весь в краске и еще в каком-то дерьме, имей совесть, я привыкла к чистоте и порядку, поэтому не переношу грязных мужланов.
Ну и он, в ответ: я не мужлан вовсе, я художник, сейчас разденусь, окей, да, искусство совсем не нужно никому в наш век, никто его не понимает, а все хотят только потреблять, покупать, жрать, за последний год я не продал ни одной работы, веришь?
Она: употреблять,… ты все еще грязный.
Он: я могу помыться, если хочешь.
Она: не надо уже, все уже.
Ну вот, а утром все узнали о пожаре. Клавдия так и сказала: это чрезвычайное происшествие, все очень серьезно, нужно что-то делать. Патрик: Рамон, а ты уверен, что мы горим, может быть мы и не горим? Рамон: ты что считаешь меня чокнутым? Патрик: есть немного, во всяком случае никто не знает, чем ты там занимаешься у себя на чердаке…, говорят водишь туда маленьких девочек. Рамон: я их рисовал, но это был ранний период творчества, сейчас, я предпочитаю цветы. Но Клавдия не унималась: это серьезно. А Реймонд (с кастрюлей в руках, проходя на кухню): надо бы позвонить в пожарку, а то заживо сгорим, или, может быть, самим начать тушить. Клавдия: но ты помнишь, как Фредерико сгорел в лесном пожаре, это опасно, лучше начать выносить вещи. Патрик: но мы даже не уверены, горим или нет…
Но тут в дверь позвонили, и Патрик пошел открывать, а оказывается, Капитан приехал из плаванья. Привет, говорит, а ну-ка, разбирайте подарки, виски для Рамона, текила Патрику, бурбон Реймонду, Алексу абсент, а женщинам французское вино. Все конечно обрадовались, кроме Алекса, а Франсуаза была счастливее всех, но Капитан сказал: мне показалось, наш дом горит, и хотя на улице туман, я не совсем уверен, что мне показалось. А Клавдия: Ну что я говорила, нужно что-то делать. Рамон: вчера была гроза, молния ударила прямо в крышу.
А в это время на кухне шел разговор, Алекс говорил Реймонду: никакой грозы не было, конечно, это мы с Франсуазой поссорились, ну и ты понимаешь, кричали друг на друга как припадочные, из ее глаз даже искры сыпались, так она меня ненавидела, но я смахивал их газетой в окно. Реймонд: но что случилось? Алекс: она ждала Капитана, только о нем и говорила в последние дни, а я терпел из последних сил и боялся из последних сил. Реймонд: и чем все закончилось? Алекс: пожаром, этим пожаром, моя газета загорелась, и я швырнул ее в мусоропровод, а потом мы легли спать, как будто ничего не произошло, я на полу, а она в кресле. Реймонд: так ты думаешь… Алекс: мы все умрем.
А в гостиной говорил Капитан: Я полезу посмотрю, может быть никакого пожара и нет. Франсуаза: не надо. А Клавдия: ты настоящий мужчина.
Да, а через час Капитан не вернулся, ну и через два часа. Он не вернулся и через три. И тогда все поняли, что дом горит, это уж точно. И Симона стала перетаскивать свои вещи на второй этаж, а Рамон ей помогал. Алекс сидел у окна и курил самокрутки. Реймонд мыл посуду. Франсуаза билась в истерике на полу гостиной, а Клавдия успокаивала ее и поила валерьянкой. Патрик, задумчивый, бродил по дому. И хотя, каждый (кроме Франсуазы) пытался себя успокоить, все понимали, что нужно предпринимать решительные действия.
Первым начал Патрик, сказал: собираемся на кухне, через пятнадцать минут, будем решать вопрос, присутствуют все.
А в это время произошел такой разговор. Рамон: но ты знаешь, я не сказал одну вещь… Симона: какую? А он: это я поджег дом, но это случилось нечаянно, да, ты же не знаешь, весь год я рисую только тебя, только, и я рисовал тебя в эту ночь, я рисовал тебя весеннюю, юную, жаркую, как костер, рисовал медленно, в истоме, с наслаждением гибнущего в пучине, гибнущего от того, что ты недоступна, и я использовал только одну краску – красную, выливал ее на холст и растирал кистью с особой страстью и трудолюбием, я нажимал на кисть так сильно, что она начала дымиться, а потом краска пошла пузырями, холст вспыхнул, и я понял, что это конец моим мучениям, а потом пришел к тебе. Я люблю тебя. А Симона: мы будем счастливы, когда уедем из этого дома.
И тогда, взяв чемоданы, ни сказав никому ни слова, незаметно пройдя мимо спящей прямо на полу Франсуазы, они проскользнули в дверь и исчезли.
А на кухне уже все собрались, кроме Алекса, ушедшего искать Капитана, сбежавших Рамона и Симоны, и спящей в холле Франсуазы.
Патрик: у нас проблема, и нужно ее решить. Реймонд: хватит разглагольствовать, пора тушить пожар всеми средствами. Клавдия: Франсуазе требуется медицинская помощь, она в шоке, но пока что спит, а когда проснется, что будет? Патрик: а что же с пожаром? Может быть готовиться к эвакуации? Реймонд: я пошел за ведром. Патрик: постой, необходимо закончить заседание, и вообще где все? Клавдия: вам наплевать на Франсу, бедная девочка, она умрет от горя. Реймонд: один Алекс что-то делает, пошел спасать Капитана. Патрик: так мы ничего не решим, у каждого свои проблемы. Клавдия: мы все умрем. Реймонд (уходит): мне плевать, делайте что хотите, я буду спасать дом. Клавдия: мы все умрем? Патрик: нет конечно, если примем правильное решение. Клавдия (раздеваясь): я бы хотела, чтобы мы приняли его вместе. Патрик: ты самая лучшая женщина на Земле, я никогда не говорил тебе этого. Клавдия: пахнет дымом, это так возбуждает, сегодня ночью загорелись мои трусики, я хотела тебя. Патрик: я хочу сгореть с тобой.
А в холле Алекс будил Франсуазу: проснись любимая, третий этаж охвачен пламенем, нам нужно уходить, Реймонд тушит пожар, а Капитана я так и не нашел. Франсуаза (сквозь сон): капитаны, капитаны, достаете из карманов, капли моря, крохи горя, и смеетесь хорохорясь, я люблю вас, капитаны за широкие карманы, вы способны женщин в ссоре полюбить, как будто горе. И Алекс берет на руки Франсуазу и бредет в дыму к выходу, он ступает осторожно и робко, боясь прервать монолог Франсуазы, потому что узнает то, что не узнает больше никогда.
На обгоревших обломках дома, прислоняясь к обугленным доскам, торчащим из пепла, подобно ребрам, сидели Капитан и Реймонд. Лицо Капитана было чистым и одухотворенным, лицо же Реймонда было темным и уставшим. Реймонд: мне надоела вся эта компания, и вот, что из этого получилось, пришлось поджечь дом. Капитан: боюсь ты не прав, вина лежит на мне, это же я каждую неделю посылал живописные открытки с далеких берегов всем вам, и в каждой я писал разные слова. Мне нравилось разжигать в вас пожары. В каждом сердце свой маленький пожарчик…
ЖЕНЩИНА В СЕРОМ ПАЛЬТО
Женщина в сером пальто туманным утром отказалась от этой идеи - пойти на кладбище и узнать где похоронен ее мужчина. Она так и сидела в кафе с того момента как все внутри изменилось и стало ровным, словно барная стойка, и тогда она купила бутылку бакарди и выпила ее.
Это когда он уехал на красном ситроене, испарился в воздухе как облако. Широкая шоссейная дорога с видом на голубые горы. Исчез за поворотом, когда она ломала руки у забытого кем-то мотоцикла. Он был ковбоем из Айдахо. Он носил шляпу и солнечные очки, он здоровался за руку, а потом прижимал к себе.
И вот теперь она на том же красном седане с открытым верхом, с распущенными волосами, с ветром, свистящим в ушах. Со слезами на глазах. С улыбкой воспоминаний, в его джинсах и рубашке.
А помнишь, где мы жили? Это был дом с одним подъездом, такой хрупкий, и когда я шла с работы, ты всегда был в окне с сигаретой в расслабленной дрожащей руке, а другой машешь мне, но так лениво, что я сразу понимаю, сегодня мы оторвемся по-настоящему.
Это то же самое, что смотреть на дождь через стекло на своем этаже, и стоит только открыть форточку, высунуть голову наружу, закурить и все.
На вокзале горит свет, а она уезжала и уезжала, все закончилось как обычно. Стены из стекла и потные подбородки и игрушечный седан в кармане. Он был ковбоем из Техаса.
Как тебе живется там, крошка?
Мне тут вообще очень хуево, гораздо лучше, когда ты припечатывал меня к сухой стене бункера или водил языком там и путешествовал, не обращая внимания на монеты, сыплющиеся из автоматов удачи. Гораздо лучше летний душ и солнце, круглое как тарелка и твои короткие волосы, бегущие от меня. Гораздо лучше ты, хлещущий по щекам, чем эти ватные комнаты и накрахмаленные простыни.
Привет.
Здорово.
Я здесь.
Я вижу.
Как я тебя люблю.
И тогда я увидела парочку на вокзале. Японец и девушка с красными волосами. И она плакала, а он склонил голову и говорил ей ласковые слова. Я по лицу видела что ласковые. Он говорил, а она плакала. А я сидела напротив и молчала и слушала музыку. И когда музыка кончилась, я разрыдалась.
А эти рабочие с тележками и это лето, пропахшее тобой и волосы, струящиеся по ветру и люди, совсем чужие и какие-то даже механические, и все, что произошло и эта кудрявая осень за окном и я. Заплаканная.
Рождественский торт. Буря после удачи. А помнишь, как ты порезал пальцы? А помнишь, как ты смеялся утром и исправлял мою прическу? А помнишь ту девушку в отеле, которая любила разводить руками и улыбаться как куколка?
Это очень странно. Такое это состояние. Такое наваждение. И тонкая бутылка и спина бармена. А рыжая девушка все плакала и карабкалась на своего мальчика. А я, как вагон уносящегося поезда, сидела напротив и дрожала. А ведь тебя нет.
