От переводчика
Литература хороша еще и тем, что в ней бывают сюрпризы, и иногда приятные.
В мае этого года мое наблюдение опять подтвердилось. После небольшого рутинного «круглого стола» под сводами гигантского выставочного зала в Женеве, где проходил «книжный салон», состоялось рутинноеподписывание книг. Дождалась своей очереди и миниатюрная спортивнистая брюнетка с худощавым лицом и внимательными глазами. – Кому прикажете надписать? – спросил я ее. – Фредерике Бюрнан. – Вы не в родстве с художником? – Она не ожидала вопроса; после долгой паузы она сказала: – Я его правнучка.
Изумление меня охватило. Картину ЭженаБюрнана в музее д’Орсэ в Париже я заметил давно. Она называется «Ученики Петр и Иоанн бегут к могиле Иисуса». Этот известный эпизод находится как раз в Евангелии от Иоанна (20, 3). Она реалистична, но уже палитра ее высветлена, и воздух дрожит, – работа импрессионистов не прошла для Бюрнана незамеченной. Картина написана в 1898-м; это время признания и славы швейцарского художника. О, эти выплаканные глаза Петра – и в них вдруг надежда, что Учитель жив, что предательство его, ученика, смыто и прощено воскресением! И смятение великого «неужели?!» в глазах Иоанна… Спустя две тысячи лет после евангельских событий художник проникся теми чувствами – и ему дано воскресить их для нас. Да здравствует великое искусство.
И вдруг в 2013-м его внучка хочет прочесть мои книги, «Обращение» и «Зону ответа», где тема та же – воскресение Ииуса, но не тогда, не в исторической пещере, а сейчас, во мне, в живущих сегодня людях. И это не всё. Наша встреча происходит утром в воскресенье 5 мая – а в этом году это день православной Пасхи. Нити судеб, не имеющие конца и начала, вдруг соединились, на мгновение возникла картина цельного мира.
Последовало знакомство – и основательное – с наследием великого прадеда Эжена (о ком я обязательно напишу подробнее), поездка в музей в городок Мудон, в 40 километрах от Лозанны, встреча с Франсуа Деблю, мужем Фредерики, поэтом и писателем, и мыслителем, автором сорока книг…
Так часто бывает на Западе: творец полвека живет и наработал массу интересного, а ты и не знаешь. Культурное изобилие прячет таланты получше советской цензуры! Несмотря на премии, – Деблю получил в 2004-м премию Шиллера (но и премий теперь тысячи…)
Читая книги Франсуа Деблю, я почувствовал родство: склонность к афористичности, парадоксу, умеренной иронии, надежда на великое «там и потом», пристальное внимание к сочному эпизоду жизни, – это мне близкое. Захотелось взять всё это с собою – в русский язык, приблизить, перебросить еще один мостик.
Он родился в 1950 году на берегу Женевского озера в Монтрё (там, где умер Набоков). Отец был музыкантом, а дядя Анри Деблю – известным швейцарским писателем. Фредерика преподает философию в лицее.
Я перевел отрывки из двух книг, «Фальшивые ноты» и «О будущей смерти». (Francois Deblue. Fausses notes. L’Aged’Homme, 2010; De la mort prochaine.EditionsdelarevueConference, 2010.)
Николай Боков (Париж)
1
*
Нужно иметь смирение, чтобы признаться в своей гордыне.
Стараясь, чтобы это признание не стало источником новой гордости.
*
Бывает легкая и ложная фамильярность, у которой нет ничего общего с братством.
*
Иметь «слабость» к чему-либо – не значит ли чувствовать к чему-либо сильную привязанность?
*
«Стопроцентный самоубийца», – говорил один знакомый осёл о живом человеке.
*
«Служебный вход». Маленькая табличка над небольшой – и обязательно грустной – дверью.
Кончен спектакль. Погасли огни рампы, артисты – эфемерные волшебники – незаметно уходят через черный ход, без объявления, поздно.
С этой стороны здания нет никого, чтобы посочувствовать их усталости и разочарованию; лишь туман и холод, и тусклая лампочка.
До следующего спектакля они будут питаться тем, что «говорят».
*
Боль не ждет.
*
Между двумя соприкасающимися мыслями или системами может быть бездна.
Так и между мужчиной и женщиной: они любят друг друга, не зная, что их любви бесконечно различны.
*
Время, которое проходит, и Время, которое стоит.
Две стены Времени, а в нем самом – ад.
*
Когда страдания больного очевидны, ему говорят комплименты о его больничной палате.
*
Педанты любви.
(Пастор, заключающий брак, грешит против Любви?)
*
Даже пустая, моя голова тяжела.
Особенно пустая.
*
Отпуск: необходимость пустоты, когда опустошение уже совершилось, но в эту пустоту ничего нельзя положить.
*
Духи женщины, идущей по осенней улице, пахнут весенней фиалкой. Странное противоречие.
*
Всякая похвала отдает надгробной речью.
*
Предвидя болезненную ситуацию, следует вообразить страдание, многократно превышающее испытываемое.
*
Слабовольный тот, чьи последние усилия воли суть первые.
*
Я живу – случайность рождения – в мозаичной стране, которая превращает все, что в ней делается, в нечто малое, вторичное, второго плана. Здесь иного плана и нет. Возможно, это достоинство этой страны. Ничего капитального. Провинциальный профессор, киношник, художник, провинциальный писатель. Влюбленный из провинции.
И если, в порядке исключения, тот или другой выходит за ее пределы, то потому, что другая страна дает ему понять: эта провинция не хуже всех остальных.
*
Провинциальный менталитет наблюдаем в самых больших столицах. Неудивительно. Но забавно.
*
Мне говорят об «истинной середине». Однако в чем середина истиннее крайностей? По сравнению с чем?
Возможно, скажут: сравнивая с излишествами и несправедливостями, которые ее окружают.
Я отвечу: опасайтесь заразиться, отравить добрую совесть тем, что она считает чужим.
Есть крайний центризм, подобный крайне правым и левым.
*
Я знаю людей крайнего центризма.
Они удивились бы, узнав, что являются экстремистами.
*
Нарцисс не переносит контакта с себе подобными. Он отдаляется. Всюду он ищет эту обитаемую пустыню, свой рай, место, где другие были б другими ровно настолько, чтобы выделить его и признать и где они были бы подобными в самую меру, чтобы завидовать ему, не ненавидя.
*
Тяжелая и пустая голова.
Хорошо бы поменять ее, как меняют тусклую лампочку.
*
Застенчивый страдает дважды: 1) от своей застенчивости; 2) от той, которую он источает и заражает других.
*
Они думают, что он держит их на расстоянии. А он мечтает о такой близости, от которой они убежали бы.
*
Часто мы принимаем наши желания за реальность в других.
*
Прочитанная книга занимает больше места, чем новая: между листами бумаги вошел воздух, взгляд читателя касался страниц, пальцы переворачивали их и оставили след, пусть невидимый.
*
Прогоните сверхъестественное в дверь, оно влезет в окно.
То же и меланхолия.
*
Мы испытываем настоящую страсть лишь к тому, чего у нас нет.
*
Желание (любви, денег, славы) удовлетворено; скоро оно возрождается вновь, и так до смерти.
«Дон Жуан» Моцарта кончается лишь на последней ноте – на долгом хрипе: самая главная фальшивая нота истории.
*
«Берегитесь; если вы останетесь таким честным, мы договоримся».
Стендаль, «Расин и Шекспир».
*
Умереть от смеха: несомненно, одна из самых жестоких смертей. Ужасные спазмы, сведенные челюсти, чудовищные боли в животе. И последние взрывы чувства смешного, которое не хочет умирать…
*
Убежавшие мысли.
Что вспоминать о времени и месте, где они появились, невозможно поймать хотя бы хвостик.
Если сравнивать их с теми, что остались, ускользнувшие были наилучшими.
*
Какой-нибудь биограф постепенно узнаёт столько о своем «герое», сколько тот никогда о себе не знал. Но есть также и такие истины – скрывшиеся или спрятанные, – каких исследователь не откроет, поскольку ничто и никто – ни документ, ни свидетель – не сохранили о них никакого следа.
*
Нарцисс.
«Влюбленный в самого себя имеет, по крайней мере, то преимущество, что у него никогда не будет много соперников».
Лихтенберг
*
Наилучшие сарказмы – самые короткие.
*
Чайник немного похож на женщину: нужно уметь его брать. Не обжигаясь.
*
Культура не должна определять себя суммой лишь приобретенных знаний и созданных произведений: она также и то, что отставила в сторону.
*
В мире культурного изобилия каждый должен постоянно выбирать то, что он пропустит: передачу, выставку, спектакль.
*
Подражательная галлюцинация: встречая, видя и слушая собачников, начинаю подозревать присутствие невидимой собаки рядом со мной.
Скучное в том, что она раздражает меня еще больше, чем настоящая.
*
«Брут обожает яблоки», – говорит старушка-собачница на набережной.
А я должен обожать собачек и их хозяек?
*
Если я убегаю от опасности, то это чаще всего значит, что опасность гонится за мною, а я выдохся.
*
Противоположности прячутся. Попробуйте их обнаружить и различить!
Как знать, отказывается ли солдат носить оружие потому, что он против насилия, или, напротив, он страшится живущего в нем насилия, и настолько, что его ненавидит?
*
На моем рабочем столе истекает свеча, моя подружка: и она угасла, пока я записывал эти несколько слов.
И красный воск, обильно истекший, уже застыл.
Кровавый сталактит, еще теплый на ощупь.
*
– Как? Вы не мизантроп? Мы знакомы полчаса, а вы уже соревнуетесь со мною в злословии о других.
*
Доступная женщина редко бывает интересной.
Интересный человек редко бывает доступным.
Взаимозаменяемые истины.
*
Бывают подростки с ментальностью старичков: они обжились среди комфортабельных проверенных истин, непоколебимых убеждений, остановившихся идей.
Но знаю и нескольких малых и старых, у которых нет этой надменности.
*
Имя нечто большее, чем называние, предшествующее социальному имени, «фамилии».
Имя – уникальное наименование в детстве.
Оно дает основание нашей самости – более, чем принадлежность к такому-то клану.
*
«Все сходят!» – объявляет кондуктор на «конечных» станциях.
О том не думая, он напоминает нам универсальную горькую правду.
*
Драма воображаемого больного в том, что однажды реальность подтвердит его правоту.
*
Ничто так не взаимно, как оценка, – кроме еще презрения.
*
«Собственность – это кража», говорит Прудон.
Однако видит ли он, до какой степени собственность владеет своим владельцем?
*
Выставить напоказ свою больную совесть – иногда хитрый способ ее успокоить.
Больная совесть бывает покойна.
*
Собаки фермера защищают его от первобытного страха и вызывают у одинокого прохожего страх не менее первобытный.
*
Есть лица, которые сами по себе – возражение.
*
Низость не имеет степени.
*
Между угрозой и соблазнением – в этом вся игра детей.
И людей, казалось бы, уже взрослых.
*
Не всякую видимость стоит спасать.
*
Жизнь: презренная кучка квитанций.
*
Иные хвастаются тем, что они «трудоголики».
А есть жертвы и труда, и трудоголиков.
*
Если они кажутся сильными, так это потому, что они знают свои слабости.
*
Уверенному в самом себе нечего предложить другим. Его уверенность ограничена им самим.
*
Оставаться вне поля зрения. За пределами чужого взгляда.
Единственное убежище.
Место, откуда можно наблюдать, разгадывать, расспрашивать.
*
Невозможно одновременно вопрошать мир и оставаться недосягаемым для его ответов.
*
Труднее оставаться верным самому себе, чем другим.
И это не мелочь.
*
Бесконечное – моя страсть. Вечное – скучно.
*
Существует ли бесконечное за пределами моей жажды к нему?
*
Бесконечное: наслаждение и восторги, с самого детства.
Драгоценная и живая безмерность.
*
Нетерпение обрести бесконечное.
Как может удовлетворить меньшее?
Дон Жуан. Или Рембо, самый нетерпеливый среди поэтов: «Я жду Бога, предвкушая» («Сезон в аду»).
*
Вечность: смерть Времени. Или время смерти.
*
Фальшивые дни: потерянные, даже еще не начавшись. Пустые дни.
*
Книги, которые «пожирают» – отнюдь не те, какие прочитывают наилучшим образом, ни те, к которым справедливы.
К великим книгам должно постоянно возвращаться, перечитывать их, все медленнее, все внимательнее.
*
Что бы ни говорилось, всегда можно сказать лучше.
*
Помог ли мне жить хоть один концепт?
Несколько идей могли бы быть моими проводниками.
Некоторые образы – составить компанию.
И есть, слава Богу, музыкальные произведения, чтобы меня питать. И живые существа, чтобы меня спасать.
*
Я могу говорить лишь о том, что мне говорит.
*
Что сказать о людях, которые даже не подозревают чудовищности своих заявлений?
Вот и сегодня вечером господин Х. высказался «со знанием дела» об иностранцах. И правда, швейцарский народ только что отклонил проект закона, который предполагал немного обустроить судьбу приезжих рабочих. И он (бравый служащий банка, в свободное время – церковный староста) говорит: «Им известно, зачем они приехали. Но вы сами знаете: они опасны. Они не должны приезжать к нам со своими идеями (sic). А что касается их жен, то дело обстоит теперь не так, как раньше: возможности транспорта позволяют этим людям ездить к себе легче, чем когда-то!»
Остановлюсь и попробую вообразить шизофрению того, кто оставил дома свои идеи и переступает границу с чьими-то другими, с мозгами, основательно промытыми от первоначальных заблуждений; представляю себе иммигранта, пересекающего пол-Европы в душном вагоне – туда и обратно, чтобы раз или два в год выполнить свой супружеский долг.
Но господин Х. не дает времени поразмыслить, он продолжает: «И они все вруны! Я их знаю! Они все время жалуются! Я знаю, о чем говорю!» Он горячится. И после потока всех этих нелепостей, с той же естественностью, убежденностью и спокойной совестью, он роняет, наконец: «А я даже не расист».
*
Слишком много воздуха душит.
*
Дорого бы он заплатил, чтобы не иметь денежных проблем.
*
Воображение: рай и ад гипотез.
*
Подлинные проблемы требуют разрешения, а не их ликвидации.
*
Мертвые руки.
Слушаю знаменитые записи концертов, состоявшихся пятьдесят или шестьдесят лет тому назад. Едва отзвучала последняя нота, сотни, тысячи рук аплодируют под влиянием испытанного чувства. Слышу их, выражающих с силою бурную радость, свою благодарность. Мощный гул, словно от ударов волн.
Артист кланяется. Благодарит.
Публика продолжает хлопать.
Быть может, предупреждая молчание и одиночество, стерегущие каждого на выходе из концертного зала.
А эти руки – что с ними стало спустя пятьдесят или шестьдесят лет?
Сморщившиеся, высохшие, покоробленные ревматизмом – и это самые молодые времени концерта.
Другие же – большинство – умершие. Превратившиеся в пепел или в несколько косточек под землей.
Кончились аплодисменты, которые мелькали в полутьме зала тысячами светлячков, даруя забвенье о смерти.
*
Риск – в привыкании к злу, к нищете, к несправедливости.
Привыкнуть значит принять.
*
Бунт вовсе не болезнь молодости, как полагают благомыслящие: это главная и жизненная обязанность.
*
Милан.
Молчаливые улицы, ночь.
Крики (взрослых, но также и детей, в час ночи) слышны гораздо яснее.
Работа ночных рабочих. Шум лопат и метел. Фальшивые ноты.
Возвращение – мешающее заснуть – милицейских, встреченных во второй половине дня вооруженными; автобус с защитными сетками; демонстранты с красными флагами, которые еще вчера играли поп-музыку на площади Скала.
*
Возраст, когда желание сменяется желанием желать.
*
Часто нахожу одинаково законными, одинаково соблазнительными различные цели, учения или религии, тем не менее, враждебные друг к другу.
Как выйти из этого положения, не предавая себя и не обедняя?
*
Все эти мелкие дела и фальшивые жесты, которые не образуют течения дня, а его разрушают. Неощутимо.
Вот уже и вечер, и ночь. И всё у нас отнято – даже сон.
*
Вызывающий вид мирного (по видимости) сна других.
*
Трудность, столь частая, выбрать, решить, рассудить.
Смешной пафос. Однако решить – это разрубить живое, убить решение, – оно не было принято.
Как тут не колебаться.
*
«Не нужно строить себе иллюзий насчет других», – говорит она.
Возможно, она права. Это лучший способ приготовить себе – иногда – приятный сюрприз.
Однако подлинная проблема не здесь.
Главное – знать, какое количество иллюзий ты позволил иметь себе о себе самом.
*
Есть приемы защищаться от самого срочного.
И они есть у Времени, которые оно медленно, но верно применяет против нас (или за нас).
*
Мой проводник – тот, кто идет за мной не отставая.
*
Есть и такие, чья похвала плохо скрывает презрение, зависть или страх.
*
История (человеческая) войн сделана из забвения предшествующих войн – и из злой памяти. Ее абсолютный ужас забывается, и помнятся лишь ужасы, требующие отмщения, – задетые честь и интересы.
Насилие не имеет конца.
*
Парадокс войны: часто ее начинает страх.
Враг тот, кого боятся. И чтобы не бояться, нападают.
*
Безнадежность некоторого досуга.
Досуг некоторой безнадежности.
*
Легче покупать или получать книги, чем их читать.
(Витгенштейн, например, уже два года лежит у меня на столе.И столько других, книг-страдалиц).
Сколько времени понадобилось бы мне, чтобы прочесть книги, накопившиеся за годы? Накопившиеся, чтобы создать эту иллюзию: у меня будет несколько дополнительных жизней.
«Мемуары» Сен-Симона, привет вам!
*
Мертвые умеют подчас любить нас лучше живых.
Или это мы, неспособные любить живых и быть любимыми, предпочитаем гипотетическую любовь тех, кого уж нет?
*
Розанов. Потустороннее как гипотеза любви.
Но для него это не гипотеза, ни невообразимая, ни необязательная.
Больные – их тревога, гнев или отчаяние – в конце концов, соединяют врача и болезнь. И они принимаются за врача, бессильные напасть на болезнь или еще менее – ее принять.
*
Несомненно, следует научиться управлять угрызениями совести. А то они всплывают там, где их не ждали: никак не предупредив и всегда в новом виде.
*
Своих демонов не выбирают, и ангелов тоже.
*
Собачники ничего так не любят, как разговоры через головы собак.
*
Ничто так не нервирует нервного человека, как его нервность.
*
Моя тюрьма – нетерпение.
*
Расстояние, которое способствует сближению.
Близость, которая удаляет.
*
Все более и более религиозный, все менее и менее верующий.
*
Одно несчастье несравнимо ни с каким другим.
Настоящее несчастье полно собою. В сердце страдающего оно не оставляет места ни для чего другого.
*
Монтеротондо висит над долиной, пересекаемой грузными газопроводами, которые избороздили пейзаж, словно фантастические посеребренные змеи, – нереальные и чудовищные.
Прохожим достаются запахи серы и гнилых яиц.
Неподалеку находятся Термы Баньоло, недавно заброшенные.
«Место-призрак», – говорит М.: ее пугает эта пустота.
На земле валяются шишки, имеющие форму роз, из твердого темного дерева.
На вывеске бара указаны часы открытия – до того, как он закрылся, разорившись.
Интересно, бывал ли здесь Тарковский перед съемкой «Ностальгии»?
*
В отеле Монтрё-Палас, конец вечера, после концерта.
Учредительные речи.
Убежав от светских любезностей, отец показывает мне зал для игры в бридж, салоны, безлюдные бары, погруженные в особый полумрак, объятые странной тишиной, как бы «неуместной». В нескольких метрах отсюда возобновились официальные выступления, мурлыкающие и пустые, избранная публика устремляется – сохраняя, насколько возможно, достоинство – к буфетам, расположившимся под большими люстрами, и вскоре метрдотелям и официантам не хватает рук. Толпа проголодалась. Она старается вести себя хорошо, насколько ей позволяет инстинкт, она не слушает выступлений; ораторы призывают к спокойствию, к тишине, они взывают к доброжелательному вниманию приглашенных, но толпа равнодушна, она наслушалась, она уже вытерпела более часа длинных речей (la?us) в самом начале вечера, потом два часа музыки (такой, какою она особо не интересуется), она требует ныне обещанного, пирожных, мягких седалищ и мяса. Гарсоны, занятые его нарезанием, не успевают, толпа теснит их, каждый тянет свою тарелку, если б можно, они повысили б тон, однако вежливость превозмогает, остаток воспитания заставляет ждать очереди, еще, так и быть, потерпеть, но разве неясно, что нельзя стоять двадцать лет. Голос ораторов в динамиках лишь увеличивает общее раздражение. Некоторые – удачливые – сумели получить бокал вина; они подцепили бутербродики с семгой, кубик паштета на острие зубочистки – оп! – и не замедлили его проглотить, и вот они снова в очереди, тогда как последние гости еще только проникают под резной потолок зала Праздников. Мой отец показывает мне лифт, его спусками и поднятиями он заведовал в юные годы; следовало быть ловким и осторожным, умело дергать за шнур и ехать вверх или вниз, останавливали кабину точно на уровне этажа, чтоб, не дай бог, толстый клиент или жеманная графиня не споткнулись на пороге, это настоящее искусство; после чего служащий подъемной машины менял амплуа: брал скрипку, всходил на эстраду салона – там рассаживались Дамы и Господа – и присоединялся к сотоварищам, пианисту и виолончелисту, и начинался вечерний концерт. Умелые музыканты играли переложения, отрывки и обработки. Однажды по окончании концерта к моему отцу подошел мужчина, желая узнать, кто автор пьесы, которую музыканты только что сыграли. Смущаясь, отец объяснил, что это вольное переложение Каприччио Рихарда Штрауса. Человек улыбнулся, горячо поздравил отца и сказал: «IchbinRichardStrauss».
В другой раз в зале оказалась женщина, очаровавшая моего отца и, в конце концов, подарившая ему сына, а потом и вышедшая за него замуж (временно).
Но мы пришли туда не вспоминать и грустить. Предстояло пробиться к буфету, прежде чем его опустошат.
2
Утром радио сообщило о смерти моего друга Б., музыканта и композитора.
Смерть обогнала его и меня (и всех нас).
Сорвалась наша последняя встреча, о которой мы договаривались; еще мы собирались поужинать вместе, но обстоятельства помешали.
А мы было поверили, что приговор условный, что болезнь отпустила его, что Время оказало ему милость.
Мы имели неосторожность довериться Времени.
Смерть, подобная последнему такту партитуры. Последняя доля последнего такта.
Молчание.
В конце похоронной церемонии, по завещанию Б., зазвучала единственная нота и длилась, пока мы, повернувшись спиной к гробу, выходили из церкви. Тромбоны, валторны и трубы его многочисленных друзей-музыкантов сменяли друг друга, обеспечивая непрерывность звучания.
Последнее дыхание. Последнее прощай. Подобно кораблю, удаляющемуся в тумане навсегда.
И все-таки наступает миг, когда воцаряется молчание.
*
Траур.
Будучи за 70, Ж.Р. потерял жену.
«Я один, – пишет он мне, – я абсолютно один».
И добавляет в скобках с полной безнадежностью: «Раньше я любил одиночество. Потому что мог его прервать».
*
Всякая смерть есть произвол.
Произвол, прежде всего.
*
Великолепный день позднего лета.
Мягкость воздуха. Восхитительные цвета.
Желтые и рыжие тона леса. Рассеянный свет.
Городок Роменмотье с его церковью – в стиле Клюни – несравненной красоты.
И в то же время – новость о жестоком раке, поразившем близких людей.
У дверей красоты – смерть.
*
Когда я в тот день спросил моего отца о «предчувствии» смерти, он вспомнил сначала о тяжелом сердечном приступе лет пятнадцать тому назад, который впервые поставил его жизнь в опасность.
Он вспоминает о чем-то очень красивом, прежде всего о свете. Он повторяет – и его глаза блестят от волнения: «Да-да, свет, очень красивый…»
С тех пор у него только один страх – мучений.
Его пожелание: чтобы его не удерживали, чтобы его не принудили, как тогда, «вернуться».
В последние дни, когда он чувствует боли и у него шумит в ушах, ему снилось, что он собирал чемоданы, но цель путешествия оставалась неизвестна…
(Вспоминаю похожее выражение в устах моего дяди Г. тринадцать лет тому назад, перед тем как он впал в кому. «Пришло время собирать чемоданы», – сказал он мне.
Он знал о приговоре врачей.
Он не был человеком, который убаюкивает себя метафорами.)
Когда я расстался с моим отцом и вышел на главную площадь, где мы обычно – почти ритуально – встречались, шел невозможный дождь.
То, чего тогда не знал ни он, ни я – никто – что ему оставалось жить чуть более пяти лет.
*
черное черное
озеро этой ночью
огромное неподвижное
черное полотно
натянутое между берегами
черное черное
под безлунным небом
озеро этой ночью
скорби прощания
и мертвые прошлого
созваны вместе
слишком короткая слишком длинная
для ночи бдения
ночь далекой грозы
слишком длинная слишком короткая
для ночи бессонной
Лозанна
Перевод c французского Н. Бокова
