Казался сладким жребий – слыть поэтом.
Не славы ждал, а просто был беспечен:
Я это бремя сам взвалил на плечи,
И мне теперь не сбросить ноши этой.
Вадим Левин
Вадим Александрович Левин маленьким был очень-очень давно. Но иногда кажется, что тот краткий миг нашей жизни под названием "детство" зацепился крепко-накрепко за краешек школьной формы, тихо перепрыгнул на новые "солидные" рубашки, и сопровождает его в жизни взрослой.
Иначе, как можно написать такие замечательные строки:
Лошадь купила четыре калоши -
Пару хороших и пару поплоше.
Если денек выдается пригожий,
Лошадь гуляет в калошах хороших.
Стоит просыпаться первой пороше –
Лошадь выходит в калошах поплоше.
Если же лужи по улице сплошь,
Лошадь гуляет совсем без калош.
Что же ты, Лошадь, жалеешь калоши?
Разве здоровье тебе не дороже?
Стишок "Глупая лошадь" сам уже вырос. Ему более сорока пяти лет. Соответственно давно выросли и его первые читатели, и даже их дети. А он такой же молодой, смешливый и задорный. Потому что мы – все родом из страны "Детство", просто иногда торопясь, мы выбрасываем ключ от ее волшебных ворот и не находим туда больше дороги. Становимся умными, солидными, образованными и часто нудными. Обыкновенными взрослыми людьми.
А Вадим Левин ключик этот сохранил и вместе с ним – доверие, дружбу и общий язык с детьми. А также – с их родителями и педагогами, которым он помогает открыть большой Мир маленького человека.
Итак, хочу представить читателям своего собеседника. Вадим Левин, известный детский поэт и песенник, педагог, кандидат психологических наук, соавтор современного "Букваря" и учебников по русскому языку. Автор многочисленных книг по педагогике. Бывший харьковчанин, сегодня Вадим Александрович живет в немецком городе Марбурге. А в середине мая он был гостем нашей страны. Шестнадцатого мая в литературном клубе "Иерусалимского журнала" в Доме наследия Ури Цви Гринберга состоялась его творческая встреча. Ее вел редактор "ИЖ" Игорь Бяльский и дополняла музыкой бард Ариэла (Марина) Меламед.
Люди, которые пришли на эту встречу – истинные поклонники творчества Левина и его педагогической методики. И еще важней отметить, что многие из них пришли с детьми. Да, да, с мальчиками и девочками, для которых родной язык уже – иврит. Но они, открыв огромные глаза, слушали стихи в исполнении Левина. Про приключения совершенно обаятельных, думающих и говорящих котов, лошадей, бегемотиков, слонят. Их образы оживали в воображении. Так слушают добрых сказочников.
А мне повезло пообщаться с Вадимом Александровичем по дороге из Хайфы в Иерусалим.
- Вадим Александрович, хотелось бы побольше узнать о вашем детстве. Его ведь в самой середине пересекла война.
- Да, мне было восемь лет, когда началась война. Она началась для меня с того, что из-под Бреста к нам в Харьков добрались жена моего дяди с шестилетним сыном. Там, в Бресте, остался ее муж, родной брат моей мамы, капитан артиллерийских войск Саша Красильщиков. Потом мы узнали, что он пропал без вести. А его жена и сын Виля бежали из города прямо под бомбежками, и у мальчика был тяжелый нервный стресс. Я помню, что он рисовал "на чем попало" фашистскую символику и испортил кожаную офицерскую сумку моего отца. К счастью, со временем состояние мальчика улучшилось. А потом к нам приехала и сестра моей мамы, ее муж тоже ушел на фронт.
- Расскажите немного о своей семье.
- Мой отец был слесарем-лекальщиком. Надо заметить, что очень хорошим слесарем. А мама закончила Харьковский институт железнодорожного транспорта и работала инженером. Мою маму, Йохевет Абрам-Хаимовну, в советском быту, называли Евой Абрамовной. Ее мама работала белошвейкой, а дедушка – приказчиком в магазине. Мы эвакуировались вместе с ними.
- Где прошли ваши годы эвакуации?
- Сперва мы поехали к сосланному брату моего отца, в город Бузулук. Но там уже находились много других эвакуированных родственников. Сестры отца с детьми. Отец рос в многодетной религиозной семье. Дедушка мой был служкой при синагоге в Днепропетровске. Из Бузулука мы отправились в Ташкент. Знаете, детская память выхватывает какие-то яркие эпизоды. Помню, нас поселили в зале какого-то клуба. Люди лежали на своих вещах. А нам досталась сцена. И ближе к ночи кто-то кричал из зала: "Тушите свет!" Свет выключался на сцене… Еще одно страшное воспоминание тех дней: смерть маленькой девочки, заболевшей тифом. Я запомнил ее приоткрытые глаза…
А потом мы поселились в узбекской семье. В девятиметровой комнате нас было восемь человек. И я спал в цинковом корыте. Мы, конечно, стеснили хозяев дома, но они к нам очень хорошо относились.
Сейчас вспомнились первые дни войны в Харькове. Самолеты высоко в небе и вокруг белые облака. Это стреляли из зениток. А мы бегали собирать осколки. Нет стройных воспоминаний, а вот такие же осколки…
- Ваш отец в это время был на фронте?
- Мы не успели эвакуироваться, как от отца пришло письмо: "Лежу в госпитале, немного царапнуло руки". Мама сразу собралась к нему. Он был командиром роты и под Киевом, где-то в районе Броваров, его серьезно ранило. Вернее, ранений было три, в правую руку, в ногу, а одна из пуль прошла в двух сантиметрах от сердца. Отец долго лечился, но рука так и не сгибалась до конца его дней. Ни на фронт, ни к станку он вернуться не смог. Около года лежал в госпиталях, а потом нашел нас в Ташкенте. Это было уже в 1942 году. Отец был из первых боевых офицеров, попавших в город, и он открыл военно-учебный пункт для призывников, давая им важные навыки. У нас сохранились письма ребят-новобранцев, благодаривших отца за то, что его учебный курс многим из них сохранил жизнь.
- Когда вы вернулись в Харьков?
- Город освободили 23 августа 1943 года. И мы вскоре приехали. А моя тетя с двоюродным братом, те что бежали из-под Бреста, остались жить в Ташкенте. Позже он назвал своего сына Александром, в честь отца, погибшего в первые дни войны.
- Вадим Александрович, вы - один сын в семье?
- К сожалению. В виде компенсации всегда дружил с двоюродными братьями и сестрами. У меня тоже одна дочь. Но думаю, что золотая середина – трое детей в семье.
- Помните ли вы любимую книгу вашего детства?
- Я помню, что подбором литературы для меня занималась моя тетя, еврейская поэтесса Хана Левина. Она советовала маме читать мне книги, которые уже экранизированы. Это были первые фильмы режиссера Александра Роу - "По щучьему велению", "Василиса Прекрасная"… другие сказки. А любимыми книгами моего детства были сказки Вильгейма Гауфа. "Маленький Мук", его цикл сказок "Трактир в Шпессарте". Занимаясь преподаванием детской литературы в пединституте, я много читал о Гауфе и был просто поражен, сколько успел этот молодой человек за двадцать пять лет своей короткой жизни.
- Расскажите немного о поэтессе Хане Левиной.
- Она была сестрой моего отца и в начальный период эвакуации мы были вместе. Знаете, как ее поэзию переводили на русский язык? Три ее близкие подруги, украинские писательницы Наталья Забила, Оксана Иваненко и Мария Пригара переводили стихи Ханы с идиш на украинский, а затем – на русский язык. Муж Ханы Левиной, Доля Виноградский был чтецом в филармонии. Он читал произведения Шолом-Алейхема на идиш. Но во время известной борьбы с космополитами его вызвали на худсовет и руководство филармонии заявило, что идиш – мертвый язык, и запретили его выступления. Дяде Доле не оставалось ничего, как перестроиться и проводить их на русском языке. Через некоторое время начальство вновь вызвало его на худсовет. Тогда сказали ему, что он читает Шолом-Алейхема с еврейским акцентом. И уволили с работы. Дядя Толя потерял рассудок. Вспомнилось мне это, потому что моя тетка, думаю, чудом осталась нетронутой в те времена. Она была членом Антифашистского комитета, на периферии уцелело лишь несколько человек из этой группы.
- Когда в вашу жизнь пришла поэзия?
- Думаю, что не ошибусь, если скажу, что в лет пять, когда я начал самостоятельно читать детские стишки.
- А свое первое стихотворение помните?
- О-о, это отдельная история, которая произошла со мной между третьим и четвертым классом. В первый послевоенный год. Тогда мы учились в раздельных классах, но в пионерском лагере были все вместе - мальчишки и девчонки. А воспитателей с педагогическим образованием хронически не хватало. Так что многие этим занимались, как летней "халтурой". И вот, в лагере нас обучали танцам. Я танцевал в паре с девочкой Надей, которая по всей вероятности, мне очень понравилась. Но она после занятий танцами бежала к подружкам и совершенно не обращала на меня внимания. И тогда я посвятил ей стихи, что-то кошмарное. В то время в учебнике у нас было патриотическое стихотворение, которое заканчивалось"… это ты моя Родина, ты". Я, видимо, перефразировал легонько это стихотворение. А "поэзия" моя попала в руки воспитательницы, которая ничего не придумала умнее, чем выстроить наш отряд и объявить, что я украл стихотворение. Помню, что я жутко обиделся и убежал с линейки. И как я "отомстил"? Вечером не пошел со всеми в кино… Когда же я стал писать стихи, то подумал, что тот инцидент можно считать полезным - ведь это была первая встреча с критикой.
- И когда же после этого инцидента вы вернулись к поэзии?
- Где-то в шестом классе я выпускал сатирическую классную газету "Еж". Я писал эпиграммы на своих товарищей, при этом рисовал портреты одноклассников, но получались – карикатуры. Вот тогда я второй раз встретился с критикой, потому что кто-то из одноклассников за эпиграмму врезал мне. Ну а потом стихи я начал писать, когда учился в политехническом институте.
- А почему, Вадим Александрович, перед учебой на филфаке Харьковского университета вы сделали такой виток к образованию техническому?
- Опять же по совету своей тетки, поэтессы Ханы Левиной. Она сказала мне очень дипломатично, что писатель, чтобы не быть зависимым от редактора, должен уметь заработать себе на кусок хлеба. Мне легко давалась математика, я любил механику. И тогда я выбрал политехнический институт, о чем не жалею сейчас. Я стал инженером – теплотехником.
- А как произошел резкий поворот к литературной деятельности?
- Это было в 1959 году… В Харьков приехал Евгений Евтушенко. Произвел он на меня колоссальное впечатление. Я понял, что существует другая литература, не только хрестоматийная, которая в школе заканчивалась на поэзии Маяковского. И вдруг, я слышу поразительные стихи, открытые, гражданские, непривычные мне. Особенно запомнилось стихотворение "Мед". И я пошел в литературную студию, познакомился с творчеством Цветаевой, Ахматовой, Пастернака. Мне показалось, что школа меня обворовала, и что это все я должен был узнать на уроках русской литературы.
- Школа того времени обворовала не только вас…
- Вот-вот, целое поколение. И я предложил взять на себя нагрузку вожатого – производственника в подшефной школе. Тогда я работал в НИИ. Когда я стал заниматься с детьми в группе продленного дня, то сделал первые педагогические выводы. Во-первых, я понял, что дети любят загадки, потому что им важно не только слушать, но и участвовать в литературном процессе. Я понял, что стихи могут стать средством общения и сближения взрослых с детьми. Также я обратил внимание, что дети 5-7 классов, когда им читают литературное произведение, не интересуются им. Но как только я организовывал литературные игры – они принимали в них активное участие.
И вот два вывода: маленькие дети воспринимают стихи, как возможность общения со взрослыми, а где-то с четвертого класса пропадает интерес к литературе. Мне показалось, что методисты чего-то не учитывают и нужно разработать новую методику. Вот тогда я открыл первую детскую литературную студию, накапливал опыт, придумывал игры с детьми. А затем я вел литературную студию в харьковском Дворце пионеров. Первый год преподавал по выходным, продолжая работать инженером. А через год я попросил у своей жены разрешения уволиться и заняться только литературно-педагогической работой. Это был 1963 год.
- Это был рискованный шаг?
-Это был непростой шаг. К тому времени меня повысили до должности старшего инженера и я успел запатентовать изобретение. Но пришлось выбирать. И я до сих пор благодарен своей жене Элле, поддержавшей меня в этом решении.
- У вас в это время подрастала дочь, чем увлеклась она?
- Наша Оля с пяти лет ходила во Дворец пионеров в кружок шашек. И это оказалось для нее не простым увлечением. На первых порах я выигрывал у нее, а затем дочка ушла далеко вперед. Она была четырехкратной чемпионкой мира по международным шашкам и многократной чемпионкой СССР. Сегодня Ольга живет в Хайфе, создала школу личностного развития и ведет тренинговые программы.
- Вадим Александрович, а когда ваша методика обучения детей получила признание и в чем она заключалась?
- Это было в начале девяностых, когда о ней узнали в Москве, и мы получили субсидии на ее разработку. Наша методика называлась НЛО, что означает начальное литературное образование. Я посчитал, что литература в начальной школе должна стать первым предметом, где у ребенка формируется потребность и способность выбирать. Даже если в хрестоматию вошли самые лучшие стихи и сказки, у детей нет выбора, и у них не формируется вкус и индивидуальный интерес. И была разработана модель мировой библиотеки детской литературы - пять книжных полок в классе. На первой полке стихи, на второй - сказки, на третьей - рассказы и повести, на четвертой - собрания сочинений отдельных авторов, которые работали в разных жанрах. Первым на этой полке я поставил Самуила Маршака, затем – Льюиса Кэрролла, Редьярда Киплинга, и пятая полка – мозаика, на ней - детские альманахи, журналы, а также - басни, мифы, пьесы.
Дети, получая раз в пять больше произведений, чем в хрестоматии, имели возможность выбирать. Так литература во всем своем разнообразии приходила в их жизнь.
- Поговорим о вашей поэзии. Ваша первая популярная книга "Глупая лошадь" вышла в Новосибирске. Так далеко – от Харькова. Почему вашу "Лошадь" сослали в Сибирь?
- В действительности "Глупая лошадь" была уже моей четвёртой книжкой детских стихов, просто именно она стала известной. Первые три маленькие книжки вышли в Москве в издательстве "Малыш". А с "Глупой лошадью" получилась любопытная история. Борис Заходер, с которым я был дружен, познакомил меня с редактором издательства "Детская литература". Редактору мои стихи понравились. А через полгода я получил от него письмо: "Ваша книга у нас не может быть напечатана". Я понимаю, что на редактора было влияние сверху. Поэт с фамилией Левин центральному московскому издательству не подошел. Борис Заходер отнес мои стихи в "Литературную газету". И вскоре они там были опубликованы. А как-то ко мне попала детская книжка донецкого автора Семена Когана, изданная в новосибирском издательстве. И я послал туда подборку стихов "Глупая лошадь". Письмо попало к главному художнику издательства Спартаку Калачову, который сделал все, чтобы пробить выход в свет этой книги. Он сам иллюстрировал ее. И она быстро стала популярной. После ее публикации я познакомился с Сергеем и Татьяной Никитиными, которые запели мои песни.
- Рождение книжек привело вас в Союз писателей?
- Когда появились первые две книги, харьковское отделение союза писателей приняло меня в свои ряды, я руководил секцией детской литературы. Но это ничего не значило без утверждения сверху, из Киева. А там со всеми рекомендациями меня благополучно проваливали, даже с рекомендацией Бориса Заходера, который написал: "Неужели Союз писателей Украины до отказа набит хорошими детскими писателями. До отказа Вадиму Левину?" Но и это не помогло. Десять раз в течение четверти века проваливали мою кандидатуру. Слава Богу, что я не зависел от них. Кроме инженерного образования, приобрел профессию педагога, затем защитил кандидатскую работу по психологии. И книжки мои понемногу увидели свет.
- Борис Заходер больше не пытался вам помочь?
- Это тоже очень интересная история. Он предложил мне обратиться к Сергею Михалкову. Я слышал, что это плохой человек, и по наивности своей подумал, что Заходер этого не знает. И осторожно спросил: "Борис Владимирович, а разве Сергей Владимирович – хороший человек?" Заходер ответил настоящим афоризмом: "Вадим, никогда не обращайтесь за помощью к хорошим людям. Хорошие люди ничем помочь не могут".
- Должен ли быть детский поэт немного детским психологом?
- Думаю, что да. Во всяком случае, он должен чувствовать ребенка в себе. Корней Чуковский, блистательный поэт, рассказывал, что когда он писал детские стихи, то скакал и прыгал на одной ножке. Маршак великолепно чувствовал детей. Мог бы непонимающий детей человек написать следующие строки:
Как зритель, не видевший первого акта,
В догадках теряются дети,
Но все же они ухитряются как-то
Понять, что творится на свете.
Это блистательное понимание сути ребенка, открывающего для себя мир.
- Что же для вас первично: поэзия или психология?
- Профессионально – психология. Сейчас я пишу гораздо больше методической литературы, чем детских стихов. Может быть, потому что младшая внучка уже выросла, а правнуки еще не появились. Хотя в эти дни в Израиле родилось кое-что новое.
- А "взрослые" стихи Вам пишутся?
- Я издал небольшую книгу, когда оставлял Харьков. В нее вошли мои стихи для взрослых. Книга называется "Куда уехал цирк".
- Это стихотворение, ставшее популярной песней, писалось вами на заказ?
- Не совсем. Я вообще не умею работать на заказ. Делал это только для Сергея Никитина. Например, когда Сергей должен был создать песни к телефильму "Сэр Вальтер Скотт. Страницы жизни и творчества", то он позвонил мне прямо с Шаболовки и попросил написать стихи в английском стиле. И тогда родились многие баллады, в том числе "Мария-Анна", которую Сергей поет до сих пор.
А стихотворение "Куда уехал цирк", ставшее в исполнении Валерия Леонтьева популярной песней, появилось при следующих обстоятельствах. Мой добрый знакомый, Валерий Харченко снимал фильм "Фантазии Веснухина". А так как в фильме много сцен с детьми, то Валерий попросил меня поработать с ним переводчиком с "детского" языка на "взрослый". В фильме снимались известные актеры и славные детки, всех уже не помню, запомнил мальчиков – тройняшек и Яночку Поплавскую, будущую "Красную Шапочку". По сюжету фильма, в город приезжает цирк, главный герой очень привязывается к нему, но в конце цирк из города уезжает. Вот к финалу я и написал песню: "Куда уехал цирк". Правда, в фильме она не прозвучала. Редактор посчитала ее слишком привязанной к сюжету. Там, за кадром Алла Пугачева исполняет "Куда уходит детство".
- Как же ваша песня пробила себе дорогу к популярности?
- Знаете, когда я стал писать стихи, то решил спокойно относиться к тому, что меня не публикуют. Я решил, что если произведение хорошее, то оно пробьет себе путь в большую жизнь.
И как-то ко мне обратилась редактор киевского телевидения с предложением послать ей тексты для молодых композиторов. Я послал несколько стихотворений, в том числе и "Куда уехал цирк". А его прочитал композитор Владимир Быстряков. Он поставил слова на пюпитр и тут же сыграл мелодию. Через некоторое время ее взял в свой репертуар Валерий Леонтьев. И должен вам сказать, что один период, когда у меня были перебои с работой, популярность этой песни материально помогала нашему семейному бюджету.
- Вадим Александрович, вы уже двенадцать лет живете в Германии. Хотелось бы узнать, как вам живется в этой стране?
- Мы живет в маленьком средневековом городе Марбурге. Там когда-то учился Ломоносов, там учился и был влюблен Пастернак. Но в ней есть даже немцы, которые прошли гиюр и стали иудеями, гораздо более ортодоксальными, чем мы, светские евреи. В целом, в городе обстановка толерантная. Хотя думаю, что если бы антисемитизм не сдерживался властями, он мог бы и проявиться.
- А что в вашей жизни значит Израиль?
- Мы с женой Эллой бываем здесь почти каждый год. Здесь живут наши дочь с внучкой. Когда мы приезжаем в Израиль, то чувствуем себя дома. В Германии - мы в гостях.
- Вы продолжаете публиковать свои книги в России?
- Конечно. Я даже стал лауреатом Литературной премии имени Корнея Чуковского. И вообще, я дожил до таких светлых времен, когда не я предлагаю свои произведения издательствам, а издательства ищут меня.
С Вадимом Левиным можно бесконечно разговаривать, о детях, о поэзии, вообще, о жизни. Но каждой беседе приходит конец. И тогда открываешь его книжки и продолжаешь общение…
Напечатано в журнале «Семь искусств» #8(45) июнь 2013
7iskusstv.com/nomer.php?srce=45
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer8/Gorodeckaja1.php
