«Россия — страна людей с потухшими взорами...» Такое уподобление мне приходилось слышать не раз. И встречать тому подтверждение. В том числе — среди носителей глобальных идей. Однако мой собеседник поразил меня, в первую очередь, тем, что глаза его были переполнены внутренним светом. Они буквально его излучали! Сияли. Признаться, я давно не встречал людей с сияющими глазами. Во всяком случае, в России. Горят они обычно у личностей фанатичных, но Андрея Савельева вряд ли можно было отнести к этому ряду. За всем, что говорил экс-депутат Государственной Думы, доктор политических наук и лидер партии «Великая Россия», сквозили целесообразность, ясность и одухотворённость.
— А ещё он дрался с Жириновским! — как бы по секрету, но не без нотки восхищения сказала мне полушёпотом в библиотечном гардеробе одна из пришедших на лекцию Савельева в Перми представительниц лучшей половины человечества.
Действительно, этот эпизод из думской практики моего визави не вычеркнешь. Лидер ЛДПР, экспансивно крича и жестикулируя, брызгал на него слюной. Савельев не утёрся, а, будучи обладателем чёрного пояса по карате, обозначил удар. Это сначала отрезвило, а потом взъярило Вольфовича. Как обычно, он начал звать телохранителей...
Вот интересно: в отчизне нашей всё ещё жива поговорка «без царя в голове», хотя давно уж нет царей. Стало быть, она для русского человека важна?
Мы говорили с Андреем Савельевым об идее возвращения монархии в Россию, достаточно экзотической для среднестатистического россиянина. Хотя почему, собственно, не поговорить о ней в год 400-летия Дома Романовых? Именно в 1613 году — четыреста лет назад — в Москве Великим Земским собором был избран на царство первый из государей будущей династии — Михаил Фёдорович Романов. Эта дата положила окончание Смуте на Руси. Впрочем, в дальнейшем призрак Смуты будет ещё не раз являться и разгуливать по отчей земле, находя своё воплощение и в наши дни.
— Андрей Николаевич, поколению, воспитанному на фильмах из серии «Неуловимые мстители» (а мы с вами — оттуда), непросто прийти к мысли, что монархия — лучшая форма правления. По крайней мере, таково ваше убеждение. Почему в России можно всё чаще услышать голоса о монархическом устройстве как форме спасения нашего государства?
— Во-первых, не для каждого в России монархическая идея созрела. И если она созревает, то не сразу начинает плодоносить. Когда я обратился к идее монархии — естественно, опирался на фундаментальные работы тех, кто ранее над ней размышлял. Для меня, как, впрочем, для многих в начале девяностых годов прошлого века, таким откровением стали книги Ивана Ильина, которые тогда были изданы массовым тиражом. Люди стали их читать и понимать, что есть альтернатива тому, от чего мы только что отказались. Что касается «Неуловимых», то они и сейчас смотрятся бодро и весело, но всё-таки идея монархии в «Короне Российской империи» изображена достаточно карикатурно. И эта карикатурность сохраняется и по сей день. И она справедлива. Хотя, заметьте, борьба происходит вокруг короны Российской империи, и корона оказывается почему-то ценностью. Её же не разобрали на бриллианты?..
— Стало быть, подспудно большевики, низвергая идею монархии, полагали, что, возможно, сей символ пригодится?
— Да, если помните, это музейный экспонат, установленный отдельно и, мало того, неусыпно охраняющийся. Но, отвечая на ваш вопрос, я не могу сказать, что монархия — это единственная форма существования России как государства. Я говорил о монархии как о единственной форме спасения. Однако это не значит, что установление монархии — это и есть спасение. До монархии ещё надо дорасти. Но сначала нужно спасти Россию, и тогда в ней может быть установлена монархия. Об этом речь.
— Вы родились в городе Свободном на Амуре. До Октябрьского переворота он именовался Алексеевском — в честь наследника престола цесаревича Алексея. В этом же городе родился замечательный писатель, ныне покойный, Борис Черных, когда-то отбывавший срок в политзоне «Пермь-36». Однажды в беседе со мной он рассказал о своей переписке с Солженицыным. Александр Исаевич написал Черныху, что теперешняя Россия к монархии не готова. На что тот ему ответил: «А разве был готов иудейский народ к приходу Христа?» Кто, на ваш взгляд, из них прав?
— Оба правы. Конечно, сейчас Россия к монархии не готова. Но и иудейский народ не был готов к приходу Христа.
— Однако это ведь не означает, что Христос не должен был прийти?
— К его приходу были готовы отдельные люди, которые потом несли слово Христово. Впоследствии оказалось, что готово гораздо больше людей, чем могло представляться на тот самый момент, когда Иисус нёс свою истину. Точно так же и с монархией в России. Сейчас немногие понимают необходимость этой идеи. Даже те, которые считают, что они уже всё постигли. На самом деле их постижение может не выходить за рамки каких-либо исторических мечтаний.
— Но вы-то чётко поняли: монархизм — ваша главная фанатическая идея?
— Не скажу, что она фанатическая. Как раз есть такие фанатичные монархисты, которым свойственно восклицать: «Всё пропало! Нам надо царя. А откуда его взять, мы не знаем. Сейчас вот Господь Бог даст — и царь объявится. Не нужно прикладывать никаких усилий. Царь, говоря простым языком, всё разрулит». Другие говорят: «Монархию надо заслужить». Вопрос: как заслужить? Поэтому я не мучаюсь фанатической идеей, а думаю об исторической перспективе.
— Относительно возможного монархического выбора мне приходилось слышать и такое: «Не нужно возвращения к династическим выродившимся наследникам престола — России надо выбрать монарха из нынешней русской элиты».
— К подобному способу определения монарха я отношусь негативно, потому что не случайно династическая форма правления существовала во всех государствах, где была монархия. По крайней мере, это можно проследить из истории Римской империи: там, где кровное родство сохранялось, сохранялась и преемственность власти, и не было конкуренции за высший пост.
— То есть мы возвращаем Романовых?
— Возвращать надо тех, кто по закону имеет право на верховную власть.
— Но ведь Романовых тоже избирали!
— Избирали, но как ближайших родственников Рюриковичей. Это не были случайные люди. Почему бы не избрать тогда вместо Михаила Романова, например, князя Пожарского? И родовитый, и послуживший Отечеству. Но, я думаю, здесь и сам Пожарский понимал: должен быть законный, «природный» царь. В дальнейшем, в законе Павла Первого и в последующих исправлениях к нему, сделанных в девятнадцатом веке, все эти тонкости были поставлены на свои места, проработаны до деталей. Поэтому законы Российской империи о престолонаследии являются чёткой инструкцией о том, как определяется первенство в правах на царствование.
— Но любой человек массового сознания вам возразит: «Ну хорошо, призовём мы Романовых. Но ведь они для нас почти что варяги, чужаки, не помнящие и не знающие России, хотя наверняка их предки-эмигранты стремились сохранить в них образ Родины».
— Вопрос серьёзный. Он возникал и в тысяча шестьсот тринадцатом году. Поэтому и избрали на царство отрока, который не мог лично участвовать в драке за власть. Там же Смутой замазаны были все. А Михаил Романов был к этому непричастен. Значит, надо искать, но искать в тот самый момент, когда это будет возможно. Например, собрать Земский собор, где и поднять уже вполне назревший вопрос. А до этого путь достаточно сложный. Монархию невозможно навязывать. Она должна быть для народа желанна.
— В своих лекциях вы утверждаете, что «Россия может быть только империей. Но империей она может стать, будучи национальным государством». Нет ли здесь противоречия? Мы сегодня часто называем империей Р и был империей, однако — не будучи национальным, но являясь многонациональным государством...
— Империей Советский Союз, конечно, не был. Из тех качеств империи, которые ей предписаны, он не унаследовал ровным счётом ничего. Что Советская империя (если так мы её условно именуем) унаследовала от Российской? Территорию? Всё остальное было отброшено. СССР не мог быть империей именно потому, что он был многонациональным государством. В том смысле, что на его территории существовали другие государства, которые имели собственные конституции и свои избирательные системы. А империя не состоит из отдельных республик. Империя — это целостное унитарное государство.
— Здесь я с вами не соглашусь. «Состоит из отдельных» — де-юре. А де-факто? Есть довольно известная песня пермского барда Евгения Матвеева на стихи Геннадия Русакова, прозвучавшая в кинофильме «Парк советского периода», которая так и называется — «Прощай, Империя!»:
Имперской нежностью мне стискивает грудь.
Я тоже по земле ходил державным шагом.
О этот шёлковый, бухарский этот путь!
И ветер Юрмалы с напругом и оттягом!
Это явно интернационально-имперский мотив. Тогда расшифруйте ваш посыл о том, что «Россия может стать империей, будучи только национальным государством». Это империя титульной нации и примкнувших к ней других национальностей?..
— Вы совершенно правы. Государство начинается с титульной нации. А примыкание — это уже следующий исторический этап. Сейчас Российская Федерация подготовлена как раз к тому, чтобы стать национальным государством. Но для этого нужна национальная власть. Восстановление русской национальной власти поможет России превратиться из непонятной, никогда не существовавшей формы государственного устройства во вполне внятное национальное государство, которое способно к развитию и превращению в империю в полном смысле этого слова.
— Вот ещё любопытная цитата из Андрея Савельева: «Некоторые думают, что диктатура — это ругательство. Диктатура вовсе не беззаконие, а диктатор — не тиран. Есть периоды необходимости в диктатуре». В идеале этот парадокс звучит заманчиво. Но при этом думаешь: смотря о какой диктатуре речь. Взять, например, диктатуру пролетариата. Разве она не становилась беззаконием? Или — диктатура Колчака? Какими бы благими помыслами она ни была предписана, но ведь тоже граничила с беззаконием. Может быть, вы имеете в виду какую-то другую диктатуру?
— Диктатура пролетариата — диктатура охлоса, толпы. Это не подходит под ту классификацию, о которой я говорил. Диктатура — это законное правление в чрезвычайных условиях. А «диктатура пролетариата» — на самом деле тирания. Беззаконное правление в тех же чрезвычайных условиях. Относительно Колчака я сказал бы так: может, это и беззаконие, но не произвол. Диктатура, она всё-таки управляет — либо законами, либо указами. Произвол же хаотичен — это просто разгул преступности. Поэтому диктатура на самом деле — жёсткий закон. Источником закона может быть либо писаное право, либо приказ и указ диктатора. И в чрезвычайных ситуациях, в условиях военного положения это единственная форма управления. Некогда собирать парламенты. Надо принимать решения.
То есть мы спасаем право как таковое, уступая в каких-то элементах, связанных с источниками права. Мы можем отменить львиную долю статей конституции, но сохраним сам конституционализм. Эта теория в подробностях разработана крупнейшим немецким правоведом Карлом Шмиттом. В конституции Российской Федерации есть такие статьи, которые позволяют ввести чрезвычайное положение. Но это не означает, что отменяется вся правовая система. Она приостанавливается для того, чтобы разрешить в том числе и проблемы, которые накопились в законодательстве. Это зов времени, но у нас предпочитают фактическое беззаконие — «ручное управление» без легального и открытого введения диктатуры. Обманывают себя и весь народ.
— «Превратим банки в меняльные конторы! Прибыли — ноль. Никакого ростовщичества. Закрыть все формы платного образования». Более всего меня восхитило чудесное преображение чиновничества по Савельеву: «Они станут светскими монахами». Это, разумеется, из предлагаемых вами мер чрезвычайного положения. У человека, проутюженного рынком, может поехать «крыша». В своём известном манифесте просвещённого консерватизма Никита Михалков пишет: «...считать человеческую природу греховной». Если это так (а это, видимо, так), создаётся впечатление, что вы пытаетесь спорить с человеческой природой.
— Конечно! Дух спорит с материей. Это — тот самый момент, когда победа духа означает победу жизни, восстановление страны. Если дух для нас первичен, он, в конце концов, побеждает. А в данном случае он спорит уже не с материей, а с материализованным духом зла. Потому что денежное обращение и всё, что с ним связано, включая его институты, это же и есть материализованный дух зла. Он оперирует фиктивными сущностями и ценностями. Разве не для этого создана мировая денежная система?
— Вы даже напугали часть публики, когда объявили на лекции прямо-таки как оракул: «Заканчивается цивилизация денег!» Я ощутил, как люди мысленно хватаются за кошельки и банковские карты, словно их кто-то пытается обокрасть. Во-первых, каковы приметы того, что «цивилизация денег» заканчивается? Во-вторых, что делать с привыкшей к ней человеческой психологией?
— Главная примета, что «цивилизация денег» заканчивается,— в том, что холостой оборот денежной массы и денежных суррогатов по объёму и по скорости обращения многократно превосходит ту часть финансовой системы, которая обслуживает реальное производство. Ведь это в десятки, в сотни раз более массивный оборот, а по скорости — просто несоизмеримый с тем обращением, которое связано с товарообменом и с тем, что обеспечивает материальное производство. Это система, оторвавшаяся от жизни! И она начинает заедать жизнь. Она прекращает производство тех товаров и услуг, которые необходимы для жизни человека. Но если в девятнадцатом веке всё это приводило к катастрофе какие-то узкие слои общества — относительно обеспеченных людей, то сейчас мы накануне катастроф, грозящих целым государствам.
Как пошатнулась могучая экономика Соединённых Штатов в результате кризиса две тысячи восьмого года! И кризис не изжит. Все его причины сохраняются, будучи пока что прикрытыми колоссальной работой печатного станка, выпускающего резаную бумагу, заполонившую весь мир. А что же будет с Россией, если её качнёт такой же кризис? Тогда её тоже тряхануло основательно. Но, кроме того, у нас есть ещё и собственные причины кризиса, связанные как раз с массовой психологией, так внезапно прикипевшей к деньгам.
И тут мне хочется привести один аналог древности. Не все знают, что спартанцы жили фактически без денег, хотя денежное обращение у них было — пусть и весьма своеобразное: не в виде монет из драгоценных металлов, а в виде... железных прутьев — драхм. Невозможно спрятать — в карман-то прут не положишь. И чтобы совершить какую-то сделку, нужно перевезти целый воз этих прутьев с места на место. Поэтому денежная система была открытой, а любая сделка — публичной.
Но как только в результате борьбы с Афинами Спарта стала доминирующим государством и спартанцы прикоснулись к богатствам денежного обращения афинян, началась их стремительная нравственная деградация...
— Вы — автор книги «Настоящая Спарта». Кроме того, у вас — чёрный пояс по карате. Не кажется ли вам, что в России геометрическая прогрессия различных школ боевых искусств обратно пропорциональна искусствам не боевым — музыкальным школам, драмкружкам и мастерским живописи? Про школы боевых искусств один из моих знакомых как-то сказал: «Это же школы будущих убийц!» Если взять СССР, там всё-таки не было такого «боевого» перекоса. А про нынешние времена нередко можно услышать: «Россия — это Спарта».
— Но в Спарте музицировали весьма основательно. И общий уровень культуры там был заметно высок. Это всё сказки, что в Спарте знали только искусство войны и все были невежественны. И конечно, Россия — не настоящая Спарта. И Советский Союз тоже был от этого далёк. Я думаю, развитие боевых искусств в России — это иллюзия. Во-первых, занимаясь боевыми искусствами довольно много лет и детей своих тоже этим занимая, могу засвидетельствовать: никакой массовости здесь нет. Массовость случилась как раз в СССР, когда информация о карате стала доступной. То же самое было, кстати, и с йогой, всяческой мистикой и эзотерикой. Потом был запрет. Когда его сняли, вот тогда спортзалы были набиты до отказа! Сейчас обычная секция карате — от полутора до двух десятков человек на занятии. Есть множество крошечных секций. И в этих секциях — «творчество» многих профанаторов, создающих иллюзию, что с ними люди занимаются боевыми искусствами. В реальности же преподают некую картинку, наблюдая которую, человек начинает сам себя сильно уважать и фактически платит деньги за самоуважение. При этом в действительности боевыми техниками он не владеет. Школа убийц?.. Ничего подобного! Чем больше человек осваивает боевые искусства, тем дальше он от криминального поведения.
— Но жизнь-то вас опровергает! А как же чемпион мира по боевому самбо Расул Мирзаев, которого фактически оправдали за убийство русского юноши Ивана Агафонова?
— Это другая история. Боевые искусства — не спорт. А здесь налицо превращение спортивного варианта боевого искусства в бизнес. Человек начинает на этом зарабатывать. Обычные люди, занимающиеся боевыми искусствами, не зарабатывают, а, наоборот, тратят деньги на то, чтобы оплачивать залы и работу своего учителя. А когда начинается зарабатывание денег — соответственно, происходит перестройка мозгов. В них вливается представление о том, что на этом можно обогатиться. Конечно, мы знаем и другие примеры, когда спортивные успехи, даже в весьма жестоких соревнованиях, не ломают человеку психику.
А Мирзаев — скорее, выродок этой системы. Да, вы правы: таких вырожденцев сейчас стало больше, но это вырождение связано не с самими боевыми искусствами, а с менталитетом тех, кто начинает ими заниматься ради наживы.
— Если Россия — не настоящая Спарта, тогда какой образ вызывает она у вас? Быть может, Афин?
— Существует излюбленная либеральная характеристика, которую относят к Спарте: «Это тоталитарное государство и образец для всех последующих тоталитарных государств. А вот Афины — это не тоталитарное государство. Это — демократия и образец для всех последующих демократий». Но когда разбираешься в деталях — видишь, что это была за «демократия» и что это было за «тоталитарное государство». Спарта опиралась на традиционную мораль и нравственность, сплочённость и коллективизм. А что происходило в Афинах?
Например, в нескольких войнах, когда к Афинам подступала армия Ксеркса, афиняне оставляли город, и он дотла сжигался неприятелем. Спарта такого никогда себе не позволяла! Там дрались до последнего и стремились к справедливости. Я не буду сейчас вдаваться в исторические подробности, но когда предметно работаешь с историческим материалом, убеждаешься в абсолютной непривлекательности Афин и большой привлекательности Спарты как целостного социального явления.
Но Россия — не Спарта и не Афины. Россия больше похожа на Персию, по которой то и дело проходят фаланги Александра Македонского. В одну сторону прошли — не встретили сопротивления, прошли в другую — то же самое. Это при том, что Персия была великой цивилизацией. Но всё время — в состоянии войны. То и дело приходилось принуждать к покорности провинции. Поэтому армии ходили с края империи на край. Вот и мы находимся на переломе: провинции и властные группировки уже живут своей жизнью, а восстанавливать целостность государства пока что некому. Пришло прочное осознание, что эксперименты двадцатого века провалились. Сюда входит коммунистический эксперимент, который сам себя аннулировал. Очевидно, провалился и эксперимент либеральный. Он аннулировал себя уже наполовину, если не больше. Критика того, что было в девяностые годы, исходит от самих же либералов. Да и в глазах народа этот эксперимент тоже оказался абсолютно несостоятельным.
Поэтому поиск людьми того, что же должно быть для них приемлемым,— это текущее состояние российского общества. Найти некую идею, её носителей и последовать какому-то другому сценарию развития страны — это просто носится в воздухе! Существует три классических идейных формы: либерализм, социализм и национализм. Других просто не придумано. Человеческая психология не настолько разнообразна, чтобы преподносить бесконечное множество типов, её определяющих. Поэтому, испытав лидерство одного и другого психотипов, мы должны теперь обратиться к третьему варианту и его опробовать.
— Я знаю, что вы в своё время предприняли путешествие в Непал. Это осознанная тяга или туристическая случайность? В том смысле, что Непал вас не манил, как, манили, допустим, Рериха Гималаи — олицетворение Шамбалы?
— Меня не притягивал Непал, пока я туда не попал!
— Прямо-таки в рифму!
— Да... А вот когда я туда попал (это был тысяча девятьсот девяносто седьмой год), действительно, какое-то мистическое ощущение меня настигло. Там за очень короткий промежуток времени состоялось несколько приключений, которые запали в память весьма основательно. Помню, как мы сплавлялись на резиновых плотах и не могли выгрести из водоворота. Два плота прошли. А мы — на третьем. И — потеряли время. Представьте себе ночь на горной реке. Тьма абсолютная. Я такой никогда не видел. Мощный фонарик дальше трёх метров не пробивал. Выгребли едва-едва. Так, что под ложечкой сосало. В общем, приключение было достаточно серьёзным...
— Кто вы по внутреннему состоянию — мистик или практик? Или — и то, и другое?
— В разных условиях — по-разному. Вообще, я хочу заниматься практикой. Я занимался наукой. Мне было это интересно. Но буквально недавно я сказал себе: «Всё! Больше книг не пишу. Все они будут ничто, в лучшем случае — только моими личными изысканиями, если от страны ничего не останется». Вот здесь я мистик. И то, что это время подступает, то, что страна — на грани гибели, чувствую буквально кожей. Поэтому нужно заниматься практическими задачами, которые эту гибель могли бы отвести. А потом уже, если это, дай Бог, произойдёт, можно вернуться и к научным изысканиям.
