* * *
Подтверди, что так бывает:
Входит гость со злым лицом,
Колченогий ковыляет
Бес вослед за чернецом.
Платье в госпожу одето,
Ухарем сидит пальто,—
Это ж оборотни! Это —
Не улыбка, а Ничто!
И когда луна взрезает
Туч мучительных слои,
То герой уже не знает,
Где чужие, где свои.
Но чем больше бури, гнева
Будит он, чем жарче страсть,
Чем огульней — справа, слева,
Всюду — ужас и напасть,
Тем ему потом блаженней
У камина, глядя вспять,
Сквозь горящие поленья
Эти страхи вспоминать.
Воздаянье
Когда услышишь о цунами ты,
землетрясениях и войнах:
все бухты дохлой рыбой заняты,
низины в тучах беспокойных,—
когда услышишь ты об ужасах,
о саранче тысячеустой,
и тьма, звезду рожая, тужится,
дрожит и корчится, но — пусто,—
так вот, когда увидишь пламени
столпы и смерч как бы из зева —
пойми, прочти это как знáменье,
скажи: «То День Господня гнева».
…Но есть такие — где бы ни были
герои эти — красотою
картины воздаянья, гибели
влекут их за Ахиллом в Трою.
От моря ж Мёртвого хотят они
таких свидетельств долгожданно,
чтоб небо грянуло с крылатыми
легионерами: «Осанна!»
Иосиф
Когда б Иосиф, злыми братьями
Израненный, в пустынном месте,
Сжимая кулаки с проклятьями,
Роптал и вопиял о мести;
Когда б Иосиф, в рабство проданный,
Во тьме, к исходу первых суток,
Нил проклинал со всеми водами,
Пустынями мутил рассудок;
Когда б Иосиф, опороченный
Клеветами, уже в темнице,
На крюк в стене, на камень сточенный,
На яд змеиный смог польститься,—
Что было бы тогда? — инаково
Судьба пошла бы и юродом
Смела б голодного Иакова
И Ханаан с его народом?
И подвиг Авраама-странника
Пошёл бы прахом?.. Иль другого
Бог создал бы себе избранника
В часы смятенья рокового?..
Иль всуе эти всхлипы с вскриками —
Души неверной вестовые:
Сиди во рву, мирись с язы́ками
Да сны разгадывай кривые…
Ангелы
Я знаю тончайших, незримых
и вытянутых в небеса…
Но мощные ангелы Рима!
Их мускулы, их телеса!
Литой гладиаторской статью
и крепким мечом у ноги
они верховодят над ратью
трусливой земной мелюзги.
Чеканной и мраморной силой,
округлостью яблок глазных
они поднимают унылых
и мягкими делают злых.
И воины кесаря, право,
пред ними — всё сброд и пурга.
Мир — Риму, а Господу — слава,
А ересиарху — в бега!
Баллада
Это умер дурень Юрка — не крещён и не отпет.
Чует только кошка Мурка в мире его смутный след:
И мятётся, выгибает спину, и кричит своё,
Из-под шкафа выгребает пыль какую-то, тряпьё…
Есть у Юрки дочь Мария, дочь Мария — так она
За пути его кривые горечь испила сполна.
За бесчинства роковые, без креста чумной погост,
За грехи его Мария принимает строгий пост.
…Так проходит время — Мурка помирает, туфли трут,
Сверху слышится мазурка, снизу — дворники орут.
Справа — кто-то колобродит, слева — завывает дрель,
А Мария ходит, ходит средь мертвеющих земель.
В седине, почти без пищи, в старом рубище, без сна,
В царстве мёртвых ищет, ищет папку глупого она.
Видно, он совсем в поганом месте, в гуще темноты,
И Мария в платье рваном лезет, лезет сквозь кусты.
Сверху слышится сюита, снизу — заунывный звук,
Справа — женский крик сердито: «Сволочь!», слева — бодрый стук.
Видно, он совсем в пропащем месте, посреди болот.
И Мария тащит, тащит ноги, падает, ползёт…
И внезапно видит: что там? Дуновенье ветерка,
Свет как будто над болотом, словно голос свысока:
«За любовь твою, за слово, за слезу твоих пустынь
Я помиловал дурного папку твоего. Аминь».
Где-то снова — вальс собачий, где-то шум бензопилы,
Кто-то воет, кто-то плачет, что-то там Бюль-Бюль-оглы…
Рёв машины, скрежет, полька, скрип, кукушка на часах…
Но Мария слышит только «аллилуйя» в небесах.
Пуговица
Я пуговицу вдруг нашла в траве
От платья белого — лет семь уже, как эта
Смешная пуговка на пышном рукаве
Оторвалась. Уже и платья нету.
Но — пуговка! Как пели соловьи!
Один — так прямо на сирени, с края.
И в платье белом, как в пандан ему,— свои
Слова подсказывать я стала, подпевая…
И эти пышные вздымала рукава,
Как будто дирижировала,— верно,
С тревогой ночь следила, чтоб слова
Ни тайн не выдали, ни лгали лицемерно.
И вдруг, ревнивая, затеребила шёлк
И эту пуговку — а та не удержалась…
И ночь прошла, и соловей умолк,
И платье скомкалось и затерялось…
И безалаберные потянулись дни:
То дождь, то снег, то вороньё, то пусто…
Так застегни скорее, застегни
На эту пуговку расхристанные чувства!
