Падает снег на замёрзшую сонную землю,
резкие грани дневной тишиной округляя.
Вот уже еле видны прошлогодние стебли
жгучей крапивы, и редкий снегирь, пролетая
в дебрях берёз, намекает нам, розовогрудый,
на вероятность весны, а за нею и лета.
От предвкушенья тепла отказаться так трудно
даже на фоне политики и Интернета...
Быт деревенский, он, как и положено,— скромен,
но для того, кто читает античные книги,
бывший колхозный гараж Парфенону подобен,
и ощущается тонкая связь между ними.
Ведь далеко же не всё в безднах времени тонет,
и продолжают работу и мойры, и парки.
Раньше богам подходили крылатые кони,
нынче — для целей иных — трактора на солярке.
Также есть разница и между тем, что писали
люди на стенах, резцом пробирая бороздки,—
вряд ли сравнятся дельфийского храма скрижали
с тем, что царапано ржавым гвоздём по извёстке.
Впрочем, любое явленье подлунного мира
хочет продлиться и смерти бежит как пожара,
в том числе пошлые шутки лохматых сатиров
из незаписанных драм основателей жанра.
Кстати, трактаты, какие не канули в Лету,
хоть и серьёзны, но с юмором небесполезным:
брать управленцев из ряда философов — эта
мудрая мысль позабавней остроты скабрезной.
Им бы всё спорить об истине, широколобым,
да перекладывать мнения с места на место,
а между тем основательно, просто, без злобы
мимо пройдут и займут кабинеты и кресла
люди, которые сызмальства чуют загривком
некие сферы, где крепче, надёжнее, слаще,—
каждый из них приласкает ладонью обивку
тёплого кресла. И запросто их не растащишь.
Что же касается нас — ясно: мы не чета им.
Как-то смешно подражая нездешней природе,
пишем стихи и античные книги читаем,
смотрим кино, на которое мало кто ходит.
Здесь наше место. И время — здесь. Так что пока мы,
сидя на дальних рядах, можем даже не хлопать.
Что там сказали индусы по поводу кармы? —
каждый из нас должен честно её отработать,
чтобы дойти до себя и на дело сгодиться,
после того как в настройках собьётся программа.
...Если в эпоху сатировских драм ты родился,
лучше вернуться к скрижалям дельфийского храма.
Ибо не зря оказался ты маленьким гостем
хвойных морей и проталин, где разве что леший
выйдет навстречу в залатанных чунях и спросит
(как там в апокрифах сказано?): «Камо грядеши?»
Что же ответить ему? Если честно — не знаю:
кто я такой? Где мои города и границы?
Как я иду и куда? По серёдке ль, по краю?
Пробовал верить — и с улиц балтийской столицы
переместился сюда, где людей, в общем, мало.
Те же, что есть, рóстят мóрковь на грядках с паслёном,
могут облить из ведра на Ивана Купалу
и, разумеется, травятся водкой палёной.
Жизнь тут не сахар, но — соль вперемежку с морозом.
Люди есть люди, и в том они не виноваты:
строят жилища и смотрят на вещи серьёзно,
любят, ревнуют, грустят и ругаются матом.
А как иначе, коль власть — как один — вор на воре,
платят копейки, хотя всё вокруг дорожает,
ну и так далее?.. В этом расстроенном хоре,
жадном до жалоб, тебя только и не хватает...
Глупости всё это, если сказать по-простому,
или — открытые двери без всякой охраны.
Стоит ли снова петь песни, подобные стону?
Лучше вернуться к скрижалям дельфийского храма,
чтобы без верхней одежды войти в чистый воздух,
капля за каплей в себе кислород растворяя.
И, погрузившись в закат, в снегирей и берёзы,
выдохнуть: «Боже ты мой, красота-то какая!»
Быстрые реки, лекарство крещенской водицы,
стебли поникшей крапивы, кирпичные печи,
треснувший серый асфальт и прекрасные птицы,
благословляющие каждый год бесконечный
край, что освоили ссыльные гипербореи,
где, незаметно безмолвию вечности внемля
и ничего не прося, ни о чём не жалея,
падает снег на замёрзшую тихую землю.
