Книга Александра Файна «Среди людей» [1] — третья по счёту, и остаётся только сожалеть, что автор открыл в себе литературный талант лишь в зрелом возрасте. Богатая впечатлениями жизнь — колымское детство, учёба в Московском институте химического машиностроения, работа в промышленности и одновременно преподавание теормеха и матфизики, а в годы перестройки уход в бизнес,— подарила документальный (в памяти) материал и для прозы, отразилась в повестях и рассказах.
Самая кровоточащая «тема» — отнюдь не Колыма, а люди, их взаимоотношения, озверения (часто вынужденные) и — возвращение к облику людскому. И всё-таки не оставляет равнодушным слово «Колыма». Это не только лагеря и сотни тысяч заключённых, это и сурово-прекрасный край, по какой-то ошибке ставший синонимом человеческой жестокости и загубленных жизней. И там жили люди, способные видеть, замечать и маленькие радости, и большие беды,— люди, волею судьбы, по призванию или принуждению, оказавшихся в этих краях.
Потому неудивительно и название книги Александра Файна — «Среди людей», потому что именно люди (и зачастую — прошедшие или находящиеся на жизненном сломе) становятся главными героями повестей и рассказов, а также представленной в книге драматургии.
Впечатление от прозы — тяжёлое, даже жутковатое, но — для тех, кому выдалось иное время, очерченное границами ноутбуков и мобильников. И многое уже не понять, но понимать надо. И красной линией выведены в повести «Мальчики с Колымы» слова: «Не дай Бог, чтоб внуки тех, кто стоял тогда по разные стороны колючей проволоки, подошли к барьеру. Но и не дай Боже нам в беспамятстве жить...»
Это ключевое. Беспамятство, равно как и память, переплетаются в нас, делая марионетками чужих мнений, уводя от истины. И тогда расчехляется перо писателя (подсмыслы неуместны) и выводятся слова — Варлама Шаламова («Колымские рассказы»), Виктора Астафьева («Прокляты и убиты»), Василия Шукшина (рассказы о деревне), а вот теперь и — Александра Файна.
Полагаю, имя прозаика войдёт в список значительных авторов начала двадцать первого века, а что дальше — только Бог ведает.
Но и ряд имён приведённых — не случаен. Астафьев, оправдывая написание своего романа, говорил: «Заторами нагромоздилась ложь не только в книгах и трудах по истории прошедшей войны, но и в памяти многих сместилось многое в ту сторону, где война была красивше на самом деле происходившей...»
Что же касается Шукшина и Шаламова (последнего — в особенности), в прозе Александра Файна можно найти общие нити, пересекающиеся в творчестве этих писателей. Образ простого человека (и неимоверно сложного — одновременно) в непростой ситуации — это ведь и шукшинское тоже, и файновское. Вот тёща из провинциального городка, «в прошлом дешёвая портниха-надомница», хранительница русской речи, не обезличенной «литературным языком» («Зять Николай Иванович»); вот Валентина Ивановна, до выхода из лагерей — Дарья, санитарка, казачка, в военные годы отправившаяся в места не столь отдалённые («Не оступись, доченька»).
Но если переплетение характеров — условно, то очевидно нечто общее с прозой Шаламова. Не в языке, конечно, и даже не в теме (точнее — не под тем углом зрения), а, скорее, в подаче материала. Шаламов как мог отступал от лозунгов или прямых обвинений, описывая происходившие в утробе лагеря события беспристрастно, несколько отстранённо: «Можно и нужно написать рассказ, неотличимый от документа, от мемуара» (В. Шаламов, «О прозе»).
Некую безусловную связь (как преемственность!) с Шаламовым отмечает и автор первого предисловия к книге «Среди людей» Владимир Мединский: «Не знаю, относился ли Варлам Шаламов, один из самых сильных писателей советской поры... к числу литературных учителей Александра Файна. Но мне Шаламов вспомнился сразу, как только я добрался до лучшего произведения в этой книге „Мальчики с Колымы“». Думаю, относился. Как относились (и относятся) все те, кто неустанно работает над словом и выводит свою, но — правду, переливая себя в строки рукописей.
Сравнение с предшественниками никоим образом не говорит о вторичности прозы Александра Файна. Но литературное сравнение — вещь неизбежная, когда мы говорим о действительно интересном произведении. Что косвенно подтверждает и попадание книги А. Файна в лонг-лист «Большой книги» — событие, само по себе заслуживающее внимания.
И самое сильное произведение в сборнике, как верно отметил В. Мединский,— «Мальчики с Колымы». Это не только повесть, но — сценарная разработка на двенадцать серий под названием «Колымский меридиан». Не только повесть, но — исповедь.
Сюжеты из детства двух братьев — Сергея и Николая — пробуждаются в памяти спустя долгие годы после колымского детства, когда Сергей, которого брат считал погибшим, позвонил в дверь московской квартиры Николая. Сложный семейный не треугольник даже — многоугольник (ситуация под стать детективной) — показан с разных сторон, но чувство ужаса не приходит, скорее — отрешённость, оторопелость, напряжённость. Ужас и не может прийти, потому что для ужаса нужна пауза — чтобы отдышаться, поразмыслить и прийти к открытиям, которые сродни катарсису — очищению путём страдания.
Действие — динамично, воспоминания подобны волнам, реконструкция событий увлекает, но и держит на расстоянии; мы проникаем в это время — тридцатых-сороковых, сливаемся с ним, но где-то на подкорке остаётся спасительная дверца: автор рассказывает о тех событиях уже из нового времени, а значит, и для читателя есть возможность вернуться.
Остаться навсегда там — сойти с ума, погрузиться без права выхода. Автор позволяет читателю выкарабкаться, он щадит читателя, не стравливает его с оппонентом по другую сторону проволоки, но не устаёт напоминать: это было, это осталось в моей памяти. Помните об этом и... принимайте правильные решения. Какие? Александр Файн не занимается дидактикой, не учит, он — показывает. И каждый вправе сам решить для себя — по какую сторону пресловутой проволоки находится он.
Виктор Ерофеев, автор второго вступления к книге, замечает: «Герои (Александра Файна.— Ред.) мрут как мухи. Их даже нет времени пожалеть. Остаётся только, если выжил, оглянуться в конце собственной жизни и вспомнить». Это не совсем так. То есть герои, конечно, мрут, но для того, чтобы пожалеть их, автор несколько видоизменяет канву сюжета, давая читателю некоторое время на раздумье, переводит мысли в несколько иное русло, оставляя меж тем немного пространства для осмысления произошедшего.
Так, в «Мальчиках с Колымы» подобными «контрапунктами» являются письма героев, разделение повествования на две части, а в самом конце — сухая справка о труде заключённых и лагерях, вклиненная в текст.
В рассказе «Не оступись, доченька» действие начинается с гибели (лейтенанта Ивана, что стало причиной сломавшейся жизни Валентины Ивановны/Дарьи) и заканчивается гибелью (самой Валентины Ивановны/Дарьи, бросившейся под поезд). Но «Оправдание людей», как назвал статью Ерофеев, представляется в своём апофеозе. Смягчается сердце начлага, приблизившего к себе Дарью (междустрочный крик: не безнадёжен никто, но не каждый сумеет не прогнуться, не сломаться под нажимом жизни),— под силой любви. Оправдывает (для себя!) самоубийство и Валентина Ивановна, которая, прежде чем броситься под поезд, узнаёт, чем грозит её поступок для машиниста. Даже Берзарин (в воплощении иного писателя этот персонаж мог бы предстать отъявленным мерзавцем — приспешник Берии!) показан человеком.
Судить о тех страшных временах нам, молодым, не нюхавшим пороха войны, не знавшим о подчас шестнадцатичасовом лагерном рабочем дне, обо всех ужасах и страхах недавней нашей истории,— вряд ли возможно. И вряд ли что-то оправдает этот замысел. Но Александр Файн, человек, который не понаслышке знает об этих событиях, который вдохнул ветер самых разных перемен,— имеет право. В том числе — и на оправдание людей. Потому что находился — среди них. В каждой строчке своих рассказов и повестей.
__________________________________
1. Александр Файн. «Среди людей». Издание второе.— М.: ВестКонсалтинг, 2012.
