Вместо предисловия
Мои литературные предшественники: Ф. М. Достоевский «Дневник писателя», В. В. Розанов («Уединённое», «Опавшие листья»), М. М. Зощенко («Голубая книга», «Перед восходом солнца»). Если потенциальный покупатель моей книги читал вышеназванные произведения и любит их – вот мой вероятный читатель. Если же ничего из вышеперечисленного не случалось держать в руках – я и не смогу ничего объяснить, кроме направления – «до сущности прошедших дней,/ До их причины, /До оснований, до корней,/ До сердцевины». Скажу только, что моя книга – вещь весьма странная, пограничная – между религией и философией, между литературой и медициной, запись ночных мыслей, которым в суете дня и места нет.
Нырнуть в себя
Я, я, я – что за дикое слово!
В. Ходасевич
***
Однажды в раннем довольно детстве то ли два, то ли четыре года, может, больше) я проснулась на одной постели с мамой во время тяжёлой болезни и у в и д е л а, как из ковра на стене, из какой-то на миг образовавшейся чёрной кружащейся дыры выползают жуткие толстые белые черви, безглазые, но с ощущением в з г л я д а. Я цепенею от ужаса. Одеяло сползает на пол от их движения, а они ползут по одеялу и будто бы немного сквозь меня, исчезая в нижней темноте кровати. Дыра в ковре закрывается, больше ничего нет, но я всё ещё в ужасе. Проснувшейся маме говорю, чтобы она постирала одеяло, ведь оно падало на пол… Об увиденном – не говорю, это необъяснимо, и она не поверит…
Змей и червей не боюсь, и тогда не боялась… Почему? Парализует именно смесь ужаса и мерзости…
* * *
Читая Данте («Божественную комедию») или некоторые православные работы об аде и смерти, вроде «Слова о смерти» Игнатия Брянчанинова, всегда думала – сказки, это надо понимать как аллегорию, как метафору, что угодно, только не буквально – тогда откуда эти виденные мной н а я в у черви? Тогда как объяснить репьи – отголоски предрождённого ада безотрадности?
Душа-то только на сороковой день успокаивается… Трёхдневный рай, хождение по местам земной жизни до девятого дня, а потом – видения ада. По тибетской «Книге мёртвых», сперва человек видит свет истины (и в это сладкое мгновение на земле проходит три дня), потом, если не может удержаться, – свет реальности, а далее следует неизбежное новое рождение.
Каким счастьем должно оно показаться…
Беседа Серафима Саровского с Мотовиловым, третье испытание
«Эта мука была – червя неусыпного геенского, и червь этот никому более, кроме меня самого и архиепископа Антония, не был виден; но я весь сам был преисполнен наизлейшим червем, который ползал во мне всём и неизъяснимо ужасно грыз всю мою внутренность, но и выползаючи через рот, уши и нос, снова во внутренности мои возвращался. Бог дал мне силу на него, и я мог брать его в руки и растягивать».
Но почему это увидела я? И что была за ситуация тогда – не знаю, не помню…
***
Читая Крапивина лет в 11–12, узнала свой страх – лицо из-за горизонта, страх огромности. И точного времени возникновения не помню. Вот и в червях было то же ощущение ненормальной огромности…
Лет до семи я не переносила прикосновения к пупку, аж передёргивало. Потом – неприятно, но терпимо…
В беременности – обострение: пупок – горошиной.
***
После болезни в 6 лет (инфекционный мононуклеоз, одна на весь город, целый месяц практически несбиваемая температура за 40) – инстинктивная «поза эмбриона» – защита сгибов рук и ног, после месяца-то под капельницами да с внутривенными просто… Тогда я не знала, что это глубже…
***
Лет в 13 метафора: я одна в абсолютно белой комнате с лампочкой под потолком, одежды на мне нет, я сжалась в спасительную позу эмбриона, но это не помогает – удары на меня сыплются со всех сторон, везде больно, а кто бьёт – не вижу и не могу увидеть, потому что глаза закрыты от страха…
***
Одиннадцатый класс, 17 лет, плановое посещение гинеколога, девственность… Только на этом пакостном кресле я поняла – что такое ужас. Осмотру так и не далась, отправили на УЗИ… И сказать об этом было невозможно. Первая брачная ночь оттуда виделась кошмаром, а рожать когда-нибудь придётся, но Я этого не переживу, моё Я умрёт…. Страхи изнутри и снаружи…
Репьи
Репьи – впервые ли у воды? На кладбище я их тогда не видела. И точно ли они, причём именно высокие, связаны со смертью – не могу вспомнить. Они почти смыкались надо мной из воды, но не спасители, а хищники – оттуда невероятно высокие жилистые старики с хищными красными головками – будто смотришь в глазницы трупа… А тогда, перед прыжком – ведь я хотела очутиться внизу, чтобы испытать и преодолеть страх или уплыть от него по течению? Будто сама вода потянула меня вниз...
Но воды я не боюсь…
Почему страх качающихся и падающих репьёв? Упадут? Вцепятся в волосы? Чего я больше боялась? И откуда чувство брезгливости? Или омерзительного страха из уважения к своему телу?
Тёмная, чёрно-зелёная вода – нырнуть для познания? Что-то вспомнилось, что заставило меня это сделать и породить новые страхи и вопросы?
Помню свой невысказываемый страх репьёв, отпечатанный в сердце, как на фотоплёнке, и страх, что они качаются – закрывала глаза и пробегала – Лета, зловонная память…
По колено – ещё ничего, по пояс – тоже не страшно, но когда до груди, с меня ростом или выше – вот ужас…
Сон – где я ела какую-то пузырящуюся малину со странных, иссохших репьёв – осознание этого, но странное ощущение ч у ж о г о вкуса и желание скорее выплюнуть…
Мы с отцом – лет с 2–3 – ходили на разрезы. Путь туда – через сточную канаву под мостом, там я впервые увидела высокие страшные репьи. На руки не просилась – не хотелось встречаться с н и м и взглядом… «Жилистые старики» – это моё детское определение, как раз с тех пор. Почему – не знаю, не могу понять, готовая формулировка.
Кащей для меня – репей. Только откуда? Почему такая связь? Или это глубже только моих страхов? Это суть?
Репей – головы на кольях (Бабы-Яги), светящийся глазками череп… В них не спрячешься от врага – страшно, да и не скрывают они – больно жилистые, одноногие… Кащей-репей-скелет… Скелетов я тоже боялась, но этого боится всякий…
Тогда, в детстве, я даже не звала его Кащеем. Репей – и всё. А вроде бы положено – детское сказочное сознание… Нет, был просто неназванный страх. Ощущение связанности этого образа со смертью пришло позже, а осознание – только во взрослом состоянии…
Репей – посланец царства Кащея и Бабы-Яги, на иные пустыри аж просится его жуткий взгляд. Да и сам Кащей – не репей ли? Мне кажется – одна из ипостасей…
Сама природа страха – одномоментность, без вопросов – что дальше и почему? Страх – бог сам в себе, которого нужно бояться, потому что возможности непослушания превосходят всякое воображение…
Падение – на-падение, раскачивание – угроза, а по всем сторонам раскиданные лапы – немой ужас могущества, подчёркнутый высоким ростом.
Выбраться из-под репья, случись такое, – как из-под трупа, моё сознание от этого повернётся… Глаза зрачками в душу, безумие…
Репьи из моего сна – Церберы ада – многоглавость, многоглазость, могущество, владение судьбой…
Вот почему сходят с ума – уродливая мощь, да и не пускают туда, куда обычно не надо…
В детском саду мы лепили что-то из репьёв. Пока я обдирала пальцы об их готовые, уже сорванные злые головки – страх подуменьшился, но потом опять взял своё… Отец в шутку бросался в меня репьями. Попадал и в волосы… Какой ужас я испытывала – и молчала…
После ужасов Лавкрафта ожил мой собственный – высокий, красноватый падающий репей, и от этого я не могла уснуть, не могла прогнать его…
Как бы разобрал всё это фрейдист? Страх высокого мужчины? Нет, я этого не боюсь, да и в детстве – все они высокие. Всё-таки, наверно, это страх смерти, вцепившийся в первый попавшийся образ. Очаги страха – глаза и волосы. Но ещё страшнее – увидеть из-за спины. Внезапность. Приближение пугает внезапностью.
Впервые я встретилась со смертью года в 2–3 – сбитая женщина: волосы до плеч, модные узкие брюки-клёш… Самого момента я не видела, но чувствовала его. В тот же вечер я боялась, что родители умрут, но после этот страх не закрепился. Страха машин нет.
Петух меня клюнул с забора года в 1,5–2 – я уже умела говорить – страх сверху?
Нет, наверно, репей – это и змей-горыныч о многих головах, и скелетный жилистый Кащей одновременно – про себя я его никак не называла – сама невысказанная жуть.
В детском саду лепила что-то из репьёв, но страшно было приблизить эти головки к глазам, хотя я их тогда видела и без особого рассматривания. …
Боязнь медведя или льва – тотемная опасность. Но мог ли репей выполнять эту роль? Наверно, нет, хотя мой ужас говорит – да…
Когда я тонула, у меня не было мыслей о самой смерти, только о том, как мучительно захлебнуться. Именно от паники я начала тонуть.
Но страх был до – ещё не прыгнув, я старалась не подходить к репьям. Если до – может, предчувствовала, что буду тонуть, и они склонятся надо мной? А почему хотела плыть против течения? Но ведь мальчишки справлялись… А меня сразу утянуло под репьи… Помню резкое давление на грудь, выплёвывание воды сквозь удушье, тепло нагретого покрывала и ощущение солнца на груди…
Кладбище было для меня вдвойне жутким – боялась утонуть в земле, чтобы о н и оставались выше меня. Впервые – лет в 11? Тогда же – рассказ о смерти сестры, родившейся день-в-день годом позже…
Репей пугает своей ясностью. В полутьме или тумане – тоже страшно, но там создается общая инфернальная атмосфера, а так – будто смерть сама. Не с этим ли связано зрение? Почему именно с одиннадцати лет?
Лет в 11 я как раз узнала о смерти (и существовании) своей сестры, рождённой ровно через год после меня и умершей сразу же (или мертворождённой), говорила об этом бабушка, пока мы шли на кладбище с репьями (куда потом положат и её с дедом) «к тёте Оле». Смерть, репьи, про-зрение… Расплата зрением физическим.
Откуда в н и х ощущение взгляда, как тогда, в червях?
Репьи – взгляд на меня сверху, мой ужас – снизу.
Боязнь в з г л я д а – снизу из высоты – это уже не страх репьёв над рекой, это иное…
Голова – самая незащищённая в своей «броне», идёт вперёд… Вот ещё и поэтому страх репьёв – волосы, вода… Слишком много сразу связалось…
«Репейника ресница» – у Тарковского, снова глазастые репьи, но без моего страха.
Перед венчанием, в болезни, сон, где я смотрю на увядший и переломленный скелет-репей, который ранее будто бы сама принесла сюда – в какое-то невыносимо вонючее замусоренное место, вроде бетонного ограждения помойки или изгаженного подъезда – я с отвращением, стараясь не нюхать, отворачиваюсь, будто бы открещиваюсь от него, чтобы тут же уйти с ощущением полной защищённости, избавления.
Страха нет, только брезгливость. Пустые латы.
Полуслепые уродливые ветки, вроде клубка червей – вот откуда это странное родство.
Страх – охранитель, «не искушай», желание легко плыть против течения и улететь через балконное окно – память об ином? Почему же я отброшена в прошлое и не могу вспомнить?
Ходила, ходила – вот я и пришла. Куда теперь? Не знаю. Репьи, вода, страх распрямления – моя зарубка на память, чтоб не раствориться, чтобы знать, что Я – это Я, и что я уже умирала? Нужно ли это другим? Или в первую очередь мне?
В рассказе* - позвоночник, а ещё раньше – скелет, а ведь когда это было-то? Ещё до Нюты. Держала в руках ключи – и не могла догадаться… Боялась шариков.
Опять во сне – репей, и как-то странно выросший – будто у забора, а забор снесли – повёрнутый в одну сторону, от меня, но из этой бесформенной кучи листьев проглядывают колючки, и я ухожу, тихо ужасаясь…
После прополки, когда выкапывала колючки и рубила младенческие репьи в капусту (не дать семян, не дать цвести), сон, где на меня, раскачиваясь, надвигается Репей (ходит!), и на заднем плане – отчётливое понимание «пойдёт бирнамский лес» и точное знание, что и не Репей это вовсе, потому что репей – не ухмыляется. Хватаюсь за «Отче наш», потому что – ещё до шевеления Репья и до вида его – отчаянно зашлось сердце. На словах «да будет воля Твоя» страх отпускает сердце, но ещё долго дрожит в голове при пробуждении…
лето 2008
*Тибетская медицина, определение: позвоночник – «столб с золотыми шарами»
Репейный страх – иссохший скелет с прото-жизнью, с клубками нервов…
Репей – это я! То есть – позвоночник и нервные ответвления, потому и колючесть, цепкость. Боязнь за голову и глаза – дойдёт до мозга? Не всё ведь доходило… Повышенное внутричерепное давление (вероятно, от прививок, которые послушно собачили), на что указывают эти постоянные носовые кровотечения с двенадцати лет и резкое падение зрения – с одиннадцати, сны о разрушенном позвоночнике (мосты), руки мои всегда холодные – «не кровь, а марганцовка»…
Не верить снам? Но постоянные-то образы из ниоткуда не берутся! Случайным кошмарам действительно не стоит верить: известно, что всё это – страхования…
«Флейта-позвоночник» – какая чушь (ещё тогда чувствовала)! Тут – голошение рода, что-то трубное, тяжёлое, значительное. Вообще, заставить звучать позвоночник (род) можно только трубным гласом…
А ещё, как бывает, когда безответственно обращаются со Словом, – «и дым Освенцима нам сладок и приятен»…
Да и ещё – кость практически (или вообще) не дышит, но лишь питается. Флейта же – само д ы х а н и е, сверху вниз и снизу вверх.
Вновь пришло – жилистые старики, ассоциации с мумифицированным трупом… Есть ли у меня кто в роду неприкаянный, неупокоенный? Получается – страх рода? Страх неумилостивленного предка? Неужели множество поколений христиан кого-то не отмолили? И могу ли я, одной ногой в православии?
Боже, Боже, нашла – пра-пра-прадед – Иван, высокий, и застрелили…(В двадцатые годы, и был уже старик – лет около шестидесяти.) Вот он, неупокоенный… И ведь знала же – забыла, не понимала…
А с отцом – не привенчана – так «пусть прошлое хоронит своих мертвецов»?
Застрелили – не отмолили? Он ли приходил за Анастасией? Ведь это имя было, кажется… И фамилия – Б-ы…
Перед Дмитриевской родительской субботой или раньше?
Из сна – входит человек, похожий на деда, но одет старомодно. Подходит к моей (во всю стену – ватманский лист) родословной, ищет женщину (свою жену?внучку?), Анастасию, и с блокнотом говорит мне что-то о родне, называя ни разу не слышанные фамилии по линии матери. И вроде бы достаёт блокнот и ручку (карандаш) – сверяться. А я жду, когда же он произнесёт хоть одну знакомую мне фамилию – и не дождалась, проснулась кормить, а потом всё забыла…
Прибавление начала 2010 года
Стыд спросить самое главное – был ли ещё у кого репейный страх? Был ли у неё? Почему я?
Головы-то на кольях – охранительные, черепа предков, один из которых почему-то потребовалось взять из священного места для наказания злых сестёр… Ничто не пугало меня в сказке так, как это… И в детстве, и сейчас…
купила книжку работ Билибина, думаю
Всегда ужасало красное в Репье – красноватые глазки, подсвеченное закатом жилистое тело – дырки от пуль, льющаяся кровь, чего точно не видела и Анастасия, внучка его, не могла видеть! А я – «помню». Возможно, видел сын, но сам способ передачи памяти – что-то мистическое, через поколения, крик мне, только мне…
Взгляд
Глаза – с позвоночником. Если нет цели жизни, то ничего и не видно, н е ч е г о видеть…
«Глаза б мои не глядели»…
Безглазый ужас. В японских сказках – страх без лица. Как верно…
Вий – ужас в з г л я д а, глаза смерти, один сплошной взгляд. Взгляд высасывающий, опустошающий.
Вий – слеп, но может отовсюду тебя достать – идея биологических паспортов, куда внесено всё, вплоть до радужки глаза.
Взгляд – направленная энергия, свет или тьма. Открыть глаза – приоткрыть душу.
Во время сна – куда смотрят глаза? Не есть ли это то самое «зрачками в душу», отчего наяву можно сойти с ума? Нет, даже во сне нельзя видеть ясно, опять миф о пещере как иносказание. За что такое наказание?
Ярослав Шипов. «Освящение» в «Долготе дней»
(Об операционной, где не лечат, а убивают за большие деньги)
« Как з а к р о ю г л а з а: куски мяса – до самого горизонта.
Обычное, – скажу, – для вашего промысла дело. Только что возвращали сон вашей коллеге, у которой до самого горизонта – пеньки. Свежеспиленные. В истории психиатрии такого рода видения наблюдаются лишь у профессиональных палачей»…
***
Цой: «Я чувствую, закрывая глаза, – весь мир идёт на меня войной…».
И кадр из фильма «Маленький Будда», где принц Сиддхартха видит идущее на него войско, и «Мужайтесь. Я победил мир» (Евангелие).
Идолы гневаются
…Закрою глаза – прямо передо мной какие-то острые камни, арматурины, нацеленные прямо в глаза, торчащие из советских гипсовых статуй, а то – в жизни мною не виданные изваяния богов смерти – жуткие оскаленные морды…
(В ситуации выбора: покупать ли прививочные карты с Манту или ежегодно мучиться с рентгеном.)
(Ваньша ночью орал, говорит – что-то жужжало в ухо. И не первый раз у него такое – именно с жужжанием.)
10. 04. 06
У Платонова в «Уле» – поверье, что ребёнок, не закрывающий глаз во сне, рано умрёт. Вспоминаю про Кольку – он сперва не закрывал. И боюсь. Правда ли это?
Не закрывают – обычно недоношенные… Или потому, что взгляд – «зрачками в душу», наяву…
***
Язычество славянское – некрас, неждан, нежелан, «словесный» аборт у китайцев, у японцев – окровавленные по пояс дети гейш… Христианство ли дало понятие греха, или что-то подобное уже было как истинное знание, как прапамять?
Язычество ужасно обращается с мертвецами – подвешивает на дереве, выставляет на обозрение… Почему? Где освящённость тела путём души?
Тело – жилище души. Кто входит в пустое жилище? Неужели сразу? (Притча о семи бесах.)
***
Инстинктивно-перекрёстное «собачье» отряхивание от ужаса и холода – как от воды – кривая судорога через спину и плечи, с холодением сосков…
***
Язычество – пустая оболочка, вот как та же плацента – ничего не объясняет, только помнит…
***
Сначала – солнечный человек, распахнувший для меня грудь, наполненную светом, потом – говорящий свет… Почему только во снах?
***
Мёртвые, навещающие нас во снах, ничего не могут сказать или сделать решительного, никак не влияют на ситуацию, они – сама застывшая память. Вот почему ужасно «пластилиновое» оцепенение или замедленность сна – растягивающиеся ступеньки, ватные ноги страха – репетиция смерти…
Действительно, «на дне каждого сновидения дремлет Бог» (Милорад Павич) – мёртвые во сне не вызывают ужаса, потому что они на месте, они – не во плоти…
Сон о казни
Мне снился сон, что меня хотят казнить за что-то (об этом я не думаю), причём на площади, на рассвете, топором. Вижу тёмную сырость стен, помню, что мне приносят еду в железной миске. Я вспоминаю свою (?) жизнь с сожалением, со всеми прощаюсь, прошу прощения (будто ухожу куда-то через сон, ведь в камере двери закрыты) оглядываюсь на недоделанные (а в принципе завершённые) дела, вижу слабые проблески рассвета, понимаю, что это в с е р ь ё з и, положив голову на плаху, но ещё не убрав волосы, просыпаюсь…
Катерина Б-ая: «Если сон о смерти слишком серьёзен, то это – смерть, от такого уже не просыпаются…».
Ей тоже снилось, но она испытывала только ужас, и её разбудили, а у меня – такое светлое чувство…
Около 2001 года
Опять – чужая, подаренная, беспамятная жизнь – как у де Квинси в «Исповеди курильщика опиума», так ли нам дано было вспомнить предыдущее воплощение? Кто воспримет это всерьёз?
***
Сон о казни – исповедь, церковь в себе?
Исповедь без разрешительной молитвы.
