Слово “поэт” в энциклопедиях и словарях обычно нуждается в прилагательных. Ну, скажем – ранжировка. Великий, крупнейший, известный, заметный. Или по жанру – эпический, лирический, иронический. Но есть еще одно прилагательное, тут-то и проблема.
Русский поэт. Украинский поэт, пишущий на русском языке. Еврейский поэт, живущий на Украине и пишущий на русском языке.
Есть три вектора, выбирайте приемлемый. Первый – язык, на котором пишет поэт. Второй – страна, в которой он проживает. Третий – кровь, которая течет в его жилах.
В цивилизованных сообществах отечеством поэта обычно признавался язык, на котором он пишет, и культура, к которой он принадлежит. Реже – ведущая тема его стихотворений. Принцип гражданства возникал в основном на торжественных процедурах – флаг какой страны поднимать? Когда Бунину вручали Нобелевскую премию, от вывешивания флагов отказались, потому что у изгнанника нет отечества – не советский же флаг поднимать в Стокгольме. А если один оказался без флага, то и остальные потерпят. И никто не пожаловался.
Осталась кровь. И, скажем прямо, практическое значение в дискуссиях имеет еврейская кровь. Здесь имеют значение даже доли, примесь еврейства – половинка, четвертушка, восьмушка – где остановиться?
Увы, сегодня эта тема, столь непопулярная и неполиткорректная прежде, обрела права гражданства. После первой биеннале поэтов в Москве, на которой я появился (2005), мне попалась статья в какой-то небольшой православной газете. Автор написал, что среди участников биеннале он насчитал двадцать евреев. Вот люди общались, а он считал. Но и тут по пословице – дурак, дядя, плохо считаешь. Больше их было. Навскидку, не считая, скажу.
По сути, речь идет о старой теме еврейского засилья. Излюбленная антисемитская песня – чуждый элемент проникает в культуру коренного народа, разлагая ее изнутри. Если использовать терминологию Шафаревича, малый народ одолевает большой.
Не так давно кто-то отвандалил мою биографию в “Википедии”. Там написано, что я русский поэт. Тот, кто “редактировал” запись, написал – еврейский псевдопоэт. Еще один красавец написал как-то, что я “самый настоящий одесский еврей, который говорит так, как в фильме “Ликвидация”, и применять по отношению к нему термин “русский поэт” оскорбительно для понятия русского поэта”. Эти примеры могу перебирать как четки. Почему-то нелегко забыть – “невнятное идиш-бормотание”, “еврейская помойка”...
Но практическое значение для этого разговора имеют два популярных тезиса. Привожу их в том варианте, с которым столкнулся лицом к лицу. Один известный русский писатель (русский во всех трех смыслах – по крови, по гражданству по языку) - как-то сказал мне следующее:
– Ты не пишешь по-русски. Ты используешь русские слова, превращая русский язык в новый идиш.
Переходя от частного к общему, сформулируем это так: на каком бы языке ни писал еврей по крови, он создает еврейскую литературу на языке диаспоры. Кровь решает все.
Второй тезис из другого разговора:
– Евреи не талантливы, они мастеровиты. Они хорошие часовщики и портные. То же самое в литературе – они остаются хорошими ремесленниками, но искры Божьей в них нет.
Опять-таки сформулируем это иначе: кровь определяет уровень литературных достижений.
*
Понятие “русско-еврейская” литература достаточно разработано. Есть большая двухтомная антология (составитель Макс Шрайер) русско-еврейской литературы, изданная в США. Она имеет подзаголовок – “Два века двойной идентичности”. Почти как солженицынское “Двести лет вместе”. Двойная идентичность тут – вернее. Еврейское и русское в русско-еврейской литературе существует, если применять богословские термины, “нераздельно и неслиянно”. Шимон Маркиш, по сути, введший в обиход это понятие, подробно проанализировал ранний этап становления русско-еврейской литературы и считал, что расстрел Бабеля положил этой литературе конец. Но если еврейско-русская литература и впрямь умерла, то о чем речь? О чем сокрушаются русские националы, от жестких до весьма умеренных? Отчего горячатся “русские поэты еврейского происхождения”, как принято было говорить? Почему, в частности, русский критик еврейского происхождения В. Топоров исходит ненавистью, говоря о русском поэте еврейского происхождения В. Гандельсмане? Нет, понятие еврейско-русской литературы не пусто, оно имеет по всем законам логики и содержание, и немалый объем.
Кроме того, на мой взгляд, это понятие имеет свойства демона – оно появляется, только когда его вызывают.
*
Вызывают с двух сторон. С еврейской стороны на бытовом уровне демона чаще вызывают, чтобы показать, каких успехов добились диаспоризированные евреи в России в области стихосложения: знай наших! Так Слуцкий – тоже еврей? Ах, что Вы мне такое говорите! А кто такой Слуцкий? На более высоком уровне требования “еврейской стороны” к понятию еврейско-русской литературы довольно жесткие:
1. Свободный выбор своей национально-культурной принадлежности, ведущий к национальному самосознанию.
2. Укорененность в еврейской цивилизации, органическая связь с ней и как следствие – естественное обращение к еврейской тематике. При этом, каким бы ни было отношение писателя к материалу, его взгляд – это всегда взгляд изнутри, что и составляет основное отличие еврейского писателя от нееврейского (вне зависимости от его этнического происхождения), обращающегося к еврейскому сюжету.
3. Социальная репрезентативность, то есть способность писателя быть голосом общины в целом или существенной ее части. Писатели и публицисты, порвавшие с национальной общностью (будь то в религиозно-обрядном или национально-культурном отношении; см. Отступничество) и не выражавшие солидарности с нею, не принадлежат к русско-еврейской литературе, даже если их творчество было посвящено еврейской тематике (например, публицистика Я. Брафмана, драматургия и проза С. Литвина-Эфрона (1849–1925) и т.п., бывшие по сути откровенным доносительством (см. Доносчики) на еврейство).
4. Двойная принадлежность к русской и еврейской цивилизациям (этот признак характерен для XX века), означающая, среди прочего, что творчество писателя в равной степени принадлежит двум народам (редакционная статья Еврейской электронной энциклопедии).
Обратим особое внимание на п. 3. Весьма многие, в том числе и выдающиеся поэты “еврейского происхождения”, писавшие и пишущие на русском языке, немедленно должны быть исключены из рядов. Но чаще всего этот критерий игнорируется.
Но есть и крайняя еврейская точка зрения на проблему – о разрушительности русской прививки для еврейской души. О неизбежно формирующейся враждебности к собственному еврейству. Об отказе от еврейской культуры. От еврейской религии. О психологическом слиянии с преследователями (идентификация с агрессором). Тут главной фигурой-пугалом является великий поэт Борис Пастернак.
*
В известной степени – да, русско-еврейская поэзия во многом есть поэзия “выкрестов”. Надсон, Пастернак, Мандельштам, Галич… Примеры многочисленны. Но еще больше “выкрестов” в широком смысле слова. Багрицкий, торжественно отрекшись от своего еврейства (“Уйти? Уйду! Тем лучше. Наплевать”), “выкрестился” в коммунистическую веру. И с ним первое значительное поколение советских русско-еврейских поэтов. Отметим – этому поколению было что отбросить. Кто-то и в хедере учился. Поколение еврейских поэтов, которое пришло в литературу в шестидесятые годы, не имело за душой ничего, кроме советской идеологии, от которой нужно было как-то оттолкнуться, а лучше – оттолкнуть ее. Тут православный храм оказался ближе, чем синагога.
*
С русской стороны в основном демона вызывают, чтобы показать, как губительно влияет еврейский элемент на русскую поэзию. На уровне мышления, языка. По-моему, Астафьев в переписке с Эйдельманом написал, что еврейские авторы превратили русский язык в некое эсперанто. Уже писал – мой знакомец выразился энергичнее: в новый идиш. Это, разумеется, приводит меня в ярость. Но не настолько сильную, чтобы помешать мне вспомнить, что идиш – это язык немецкого окружения евреев, сформировавшийся за несколько столетий, точнее – нижненемецкий диалект, порядком подсоленный славянизмами и гебраизмами. Случилось бы подобное с русским языком, если бы не известные события?
Да нет, думаю. Хотя на низовом уровне такой идиш какое-то время существовал. Его часто называют одесским диалектом. Но на уровне литературы “новый идиш” проник скорее в прозу (через Бабеля и его бесконечных имитаторов), чем в поэзию, и то – в весьма преобразованном виде.
Но никогда и никто не записывал русские слова еврейскими буквами: новый идиш не состоялся.
Другое обвинение – выхолащивание эмоционального содержания языка, и даже – разрушение синтаксиса. Ну, эта работа в современной поэзии ведется широко. Но еврейский элемент здесь весьма незначителен.
С русской стороны, конечно, мишень не великий Пастернак, а великий Бродский.
*
Понятно, что мне не нравится термин “русско-еврейская литература”, как ни пиши – слитно или через строчку. Ввести этот термин – значит согласиться, что “шелест крови”, а не язык определяет принадлежность поэта. Если говорить о Бродском, то у него помню только раннее стихотворение о еврейском кладбище, где затронута еврейская тема. Ну и библейские стихи типа Авраам и Исаак. Но и они – скорее в русле мировой стихотворной библеистики.
У Жаботинского есть прекрасная статья о революции пятого года, когда оратор витийствовал, а из толпы раздавался вопрос – а он (оратор) часом не из жидков?
И тут же толпа начинала слушать оратора по-другому.
От моего неприятия деления авторов по крови не сдвинется ничего. Будут делить, а когда и меры принимать. Вспомним 52-й год. Правда, тогда расстреляли тех, кто на идиш писал...
*
Если все же говорить именно о русско-еврейской литературе (поэзии), а не о стихах, написанных этническими евреями и полуевреями на русском языке, то, представляется, ее можно разделить на периоды.
Первый, самый ранний – это произведения о еврейской жизни, написанные евреями на русском языке. Обычно временной границей этого периода считается гибель Бабеля – ключевой фигуры русско-еврейской литературы. Но, во-первых, еврейский быт и еврейское мироощущение – лишь часть творческого наследия этого писателя. Да и “Одесские рассказы” - это скорее криминально-романтические фантазии Бабеля, чем реальность той поры. И “одесский язык” Бабеля куда цветистей и интересней, чем реальный жаргон еврейской криминальной среды. Недавно читал историческую сттаью с обильным цитированием воровских писем Одессы десятых-двадцатых годов. Очень скучные тексты. Поэтому правильнее здесь проложить условную границу где-то на уровне 1910 года.
Второй – предреволюционный и послереволюционный период – можно было бы назвать “поэзией ухода”. Тут либо грубый декларируемый разрыв с еврейской средой и мироощущением, как в знаменитых, уже упоминавшихся стихах Багрицкого “Происхождение”, либо куда более тонкий и неоднозначный способ отвержения еврейства у Мандельштама (“Благодати не имея, и священства лишены, в темном храме иудеи отпевали прах жены”). Упомяну и прозаический отрывок (если только Мандельштам вообще писал прозу – его тексты поэтичны всегда) – главу “Хаос иудейский” из “Шума времени”.
Но чаще можно говорить о слепом пятне – еврейская тема и еврейское мироощущение совершенно исчезают из поэзии этнических евреев. Думаю, лучшего примера, чем Пастернак, тут не привести. Процесс “ухода” очень хорошо отражен в романтической наивно-коммунистической поэме Иосифа Уткина – “Повесть о рыжем Мотеле”. Маленький рыжий Мотеле превращается из трогательного обитателя штетла в малосимпатичного комиссара Блоха, впрочем, получая долгожданный приз – дочь раввина в жены. Но в памяти сохранился не комиссар Блох, а описание быта местечка, строки “да, под самой маленькой крышей, как она ни слаба...”
Третий, очень короткий, насильственно оборванный период - это первые послевоенные годы, осознание трагедии Катастрофы. Нацистский террор не знал разницы между евреем, говорящим по-русски или на идиш, крещеным евреем или иудеем, или агностиком. Пролитая кровь заставила людей вновь почувствовать “шелест крови” в своих жилах... Кампания 1947-го и последующих годов оборвала начавшееся пробуждение.
Четвертый период я бы назвал периодом “поэзии Возвращения”, который начался со времени хрущевской оттепели и продолжается и сейчас. Невозможно переоценить значение для этого периода стихотворения, написанного русским поэтом Евтушенко. Я имею в виду стихотворение “Бабий яр”, положенное на музыку Шостаковичем (первая часть 13-й симфонии). И имя Андрея Вознесенского должно быть упомянуто с благодарностью – стихотворение "Гетто в озере". Думаю, что Шестидневная война и начавшаяся эмиграция в Израиль и США, а также еврейское крыло диссидентского движения сыграли тут свою роль.
*
Вот реальный эпизод, имеющий отношение к “поэзии возвращения”. Речь идет о семидесятых годах прошлого века. Молодой одессит, диссидент с вполне определенной фамилией – Авербух, написал стихотворение о России в духе Ирины Ратушинской – “Ненавистная моя Родина”. Александр Авербух был смелым и прямым человеком. Он решил распространять эти стихи не анонимно, а с полной подписью и даже с указанием домашнего адреса. Напечатав текст на пишущей машинке, он перечитал его – и остановился.
Не то чтобы стихи разонравились ему. Нет, он по-прежнему был готов подписаться под каждым словом. Но вот подпись…
Нет, ни своей фамилии, ни национальности Александр (ныне Исайя) не стыдился. Но он вдруг понял, что содержание стихотворения и подпись плохо стыкуются. Он понял, что у человека, пишущего подобные стихи о России, фамилия должна быть другая.
В дальнейшем убеждения моего героя приняли совершенно иной характер, его уже не интересовали российские дела, все его мысли были устремлены к Земле Обетованной. Где он и живет – вот уже несколько десятилетий. Не знаю, пишет ли он стихи. По-моему – нет.
Но те поэты, евреи по национальности, которые продолжали жить в России, писать на русском языке, оставаясь в привычном русле общедемократических, либеральных и христианских убеждений, и в то же время, остро осознавали свою национальную принадлежность, как бы остановились на полпути, тем самым оказавшись между двух огней. Приведем в пример “выкреста” Александра Галича, певшего:
Наш поезд уходит в Освенцим
Сегодня и ежедневно.
Повторюсь – память о Катастрофе и о жертвах сталинского террора не давала этим людям окончательно забыть о своем происхождении, отождествить себя с агрессором, как говорят психологи. Любовь к русской культуре, сложившиеся либерально-христианские или просто либеральные убеждения не давали им примкнуть к сионистскому движению или вернуться к вере отцов (точнее – прапрадедов, ибо ни отцы, ни деды никакой веры не имели). Очередная вспышка антисемитизма толкала их в одну сторону, либерализация и демократизация – в иную.
Это зыбкое, внутренне противоречивое состояние, это “полпути” и было дорогой русско-еврейской поэзии конца прошлого века.
*
Внутреннее разделение, двойная идентичность, поэзия с нечистым “р”, с акцентом различной степени тяжести – от едва заметного до совершенно откровенного. Чаяние Нового Иерусалима, скорбь по разрушенному Храму, боль за реальный Иерусалим и реальную Москву, Петербург, Киев, Одессу...
Все это, вероятно, не может быть отброшено ради обретения непротиворечивой идентичности, ради цельности, подобной монолитности камня. Ибо структура интегрированной личности, плотность монолита не оставляет пространства для поэтического творчества.
Напряжение внутреннего диалога, разлом бытия, требующий обезболивания, если не исцеления, это ли не почва для стихов высочайшего накала? Бесконечный выбор, который никогда не будет сделан. Внутренние сомнения и внешние удары с двух сторон. Все это надлежит претерпеть. Ради чего?
Ни денег, ни настоящей славы не приносит сегодня русское стихосложение. Не за стихи полюбит поэта прекрасная дама, не закажет ему Держава оды на восшествие на престол господина К. Не оплатит иностранная разведка стихотворного пасквиля на вскормившую ренегата землю.
Лишь иррациональная, необъяснимая преданность Слову может оправдать мало кому нужное творчество, поглощающее время, эмоции, душевные силы.
В случае еврейско-русской поэзии это преданность русскому слову, языку, вскормившему душу еврея вместе с молоком русскоговорящей еврейской матери, говорящей все с тем же акцентом.
Поле этого смешанного стихотворчества продолжает плодоносить.
Как бы то ни было, урожай с этого поля собирает русская культура, русская поэзия. И ей решать, как распорядиться русско-еврейским наследием.
*
Если русско-еврейская литература и впрямь существует, то судьба у нее более или менее определенная. Эмиграция значительно потрепала ряды русско-еврейской интеллигенции. Дети эмигрантов далеко не всегда грамотно говорят и пишут по-русски. Моя племянница прекрасно пишет прозу на английском языке, с русским у нее некоторые проблемы.
Думаю, что мы имеем дело с последним или предпоследним поколением евреев, пишущих стихи по-русски. Господа националы могут не беспокоиться... А жаль.
Борис Херсонский – поэт, эссеист, переводчик. Родился в 1950 году. Окончил Одесский медицинский институт. Заведует кафедрой клинической психологии Одесского национального университета. Автор нескольких книг стихов. Живет в Одессе.
