«Бытовало и с легкой руки “аналитиков-высоцковедов” продолжает бытовать расхожее мнение, что Высоцкий был скрытым, а порой и явным антисоветчиком, противником существующего режима. Опомнитесь! Послушайте, почитайте Высоцкого. Ничего и никогда даже близко не было. Владимир Высоцкий до последнего дня своей недолгой жизни был и оставался сыном своего народа, своего времени, своей советской страны. Читайте и слушайте Высоцкого, перечитайте его тексты, перечитайте, наконец, его знаменитую анкету. Он был и оставался советским. И гордился этим», — так писал в 1996 году Сергей Зайцев, главный редактор журнала «Вагант», посвященного Владимиру Высоцкому[2].
В данной цитате упоминается анкета, составленная рабочим сцены Театра на Таганке Анатолием Меньшиковым (еще до его прихода в театр) и заполненная Высоцким 28 июня 1970 года. На вопрос «Самая замечательная историческая личность» он ответил так: «Ленин. Гарибальди»[3].
Примерно через год в том же журнале «Вагант-Москва» был опубликован фрагмент воспоминаний ближайшего друга Высоцкого — Вадима Туманова, отсидевшего в свое время восемь лет в сталинских лагерях: «Помню, как-то пришли мы к нему вечером домой. И заговорили о том, кто такие есть мерзавцы. Он схватил со стола два листа и предложил написать имена людей, нам не симпатичных. Что интересно: первая четверка у нас сошлась. Только у него список начинался с Ленина, а у меня с Гитлера»[4].
В более раннем варианте воспоминаний Туманова упоминается другая последовательность фамилий: «Первая четверка была одинаковой — Ленин, Сталин, Гитлер, Мао, только у него Сталин на первом, а у меня на втором месте. 14-м номером у обоих стоял Дин Рид — он тогда много мельтешил по телевизору. Володя вспомнил историю, как Дин Рид представился Василию Аксенову в полной уверенности, что тот упадет от счастья, а Аксенов сделал вид, что не знает, кто он такой. Дин Рид смутился, стал говорить: я тот, который сжег американский флаг. Аксенов еще больше недоумевает: зачем же вы это сделали, такой прекрасный флаг. Посмеялись. В общем, совпали на 70%»[5].
Известен и третий вариант, который дает возможность установить более-менее точную дату заполнения этой анкеты: «Как-то мы пришли к нему, он включил телевизор — выступал обозреватель Юрий Жуков, который всегда это делал примерно так. Из одной кучи писем брал письмо: “А вот гражданка Иванова из колхоза ‘Светлый путь’ пишет...”. Потом из другой: “Ей отвечает рабочий Петров...”. Володя постоял, посмотрел и говорит:
– Слушай, где этих... выкапывают?! Ты посмотри... ведь все фальшивое, и мерзостью несет!
С этого начался разговор о людях, которые нам несимпатичны. Потом он схватил два листа бумаги:
— Давай напишем по сто человек, кто нам неприятен.
Мы разошлись по разным комнатам. Свой список он написал минут за сорок, может быть, за час, когда у меня было еще человек семьдесят. Ходил и торопил меня:
— Скоро ты?.. Скоро ты?..
Процентов 60 или 70 фамилий у нас совпало. Наверно, так получилось оттого, что многое было переговорено до этого дня. В списках наших было множество политических деятелей: Сталин, Гитлер, Каддафи, Кастро, Ким Ир Сен, только что при шедший к власти Хомейни... Попал в этот список и Ленин. По пали и люди в какой-то степени случайные, мелькавшие в эти дни на экране. Что интересно, — и у него, и у меня четвертым был Мао Цзэдун, а четырнадцатым — Дин Рид»[6].
Упомянутый здесь аятолла Хомейни стал главой Ирана в феврале 1979 года. Следовательно, этим же временем датируются и описанные В. Тумановым события.
Итак, налицо явное противоречие. Возникает справедливый вопрос: чему (или кому) верить? Прежде чем попытаться на него ответить, приведем еще ряд документальных свидетельств на данную тему.
В 1975 году, находясь за границей, Высоцкий вел дневник. И вот какую запись он сделал, посмотрев американский фильм «Айседора» о Сергее Есенине и Айседоре Дункан: «Портреты Ленина во всех ракурсах, и всё красно от кумача. Господи, как противна эта клюква. Стыдно» /6; 285/[7]. А через несколько лет он предварит исполнение песни о Бермудском треугольнике следующим саркастическим комментарием: «Я, например, однажды слышал лекцию — Зигель[8] читал лекцию в Доме литераторов — давно, при том взлете разговоров о летающих тарелках, который был лет двенадцать тому назад. И он все время... С ним был летчик, по-моему, фамилия не то Аккуратов[9], не то еще как-то, который их уже... Он просто их видит все время... И рассказывает об этом с большим удовольствием. И тут же он всегда по правую руку и, значит, охотно уже... Как однажды выступала у нас одна женщина, которая работала в 17-м году, по-моему, телефонисткой. У нее так было просто по плану — она всегда вдруг как вскакивала и говорила (имитирует голос): “Владимир Ильич был самым дисциплинированным работником Совнаркома. Бывало...”. Потом она, значит, рассказывает: “Владимир Ильич был самый человечный человек...”. Такими формулами, знаете. Ну вот, и этот самый Аккуратов, он тоже примерно так все время... Ему говорят: “Пожалуйста”. Он: “В прошлом году, когда мы летели...”, – и шли разговоры о летающих тарелках» (Дубна, ДК «Мир», 10.02.1979).
Или вот, например, фрагмент домашней беседы у Высоцкого (июнь 1980 года), в которой принимали участие его бывший одноклассник Владимир Баев, на тот момент работавший зав. отделом кадров ГАИ СССР, и доктор медицины, пневмонолог Леонид Корзюк, а также личный врач Высоцкого Анатолий Федотов. Обилие нецензурной лексики делает затруднительным цитирование этой фонограммы, однако небольшой фрагмент, в котором Высоцкий обращается к Баеву, мы все же приведем: «Вообще, в принципе, я начал этим делом заниматься из-за тебя, б...дь. Ты помнишь, б...дь, когда ты читал поэму “Владимир Ильич Ленин”[10], б...дь (общий хохот), когда у нас была завуч в очках. — А как же! — Как ее имя-отчество?»
Подобное отношение к Ленину сформировалось у Высоцкого уже к самому началу его песенного пути. Вспоминает Ольга Петровна Леонидова, жена троюродного дяди Владимира Высоцкого — Павла Леонидова: «У Володи было трудное время [1963 год], когда КГБ ходил за ним буквально по пятам. И он часто скрывался в нашем доме. Однажды прибежал Паша: “Уничтожай пленки! За Володей охотятся!”. И все записи, все песни пришлось уничтожить. Бобины были большие, они были раскручены, и мы мотали, мотали тогда с этих бобин… Ведь вся черновая работа над песнями шла в нашем доме. Приезжал Володя в 2-3 часа ночи в очень тяжелом душевном состоянии, потому что он метался. А он же был искренний, и всё это выливалось в песнях. А песня — это была импровизация: садился за гитару и начинал играть. Они писали на стационарном “Днепре”, потом прослушивали и что-то исправляли. А дети были маленькие, и я все время ругалась: “Володя, тише! Я тебя выгоню! Я не могу это терпеть: нас арестуют вместе с вами!” <…>
В течение года было такое тяжелое состояние. Самый тяжелый период его гонений. Это было до 1964 года, до работы в Таганке. Оле [дочь Ольги и Павла Леонидовых. – Я.К.] было лет 5-6. В 12-1 час ночи мы закрывались на кухне, и тут он всё высказывал нам. Кроме тех песен, что знает народ, были ещё песни и другие. И были черновики <…> и я ходила собирала, и всё это сжигалось, выбрасывалось. Уничтожено столько писем, столько записей <…>
Жили как на пороховой бочке. Ведь Леонидов был такая личность — у Советской власти был на учете <…> То, что сейчас говорят об этой партии, они говорили тогда, 30 лет тому назад. Я узнала о Ленине от них — Паша глубоко знал всё это <…>
Приезжал Володя, подвыпивши. Никогда не ел почему-то. Выпивал. Брал гитару и пошло… Они пели про всё, и про Советскую власть. Они от этого умирали, наслаждались, я боялась, что кто-то услышит, дрожала»[11].
Сам же Павел Леонидов приводит в своей книге следующее высказывание Высоцкого: «Помнишь, как Ленин о поэзии Маяковского говорил: “Не знаю, как насчет поэзии, насчет политики правильно”. Так вот я тоже, хоть, слава Богу, не Ленин, не знаю, как у меня насчет поэзии. А песни — в крови, в душе, в мозгу, в мускулах. У меня в костях ломит, когда я долго не пою»[12].
Да и по воспоминаниям актера Геннадия Яловича, «антикоммунизм» был характерен для большинства сверстников Высоцкого, мировоззрение которых сформировалась во многом благодаря 20-му съезду КПСС: «От недостатков нашего общества нам тоже было больно, они были у нас в крови, но всё это как бы поглощалось, втягивалось в искусство, в орбиту творчества, а не политики. Иначе мы бы пошли в диссиденты. Но никто из нас туда не пошел… Мы же были убежденные антикоммунисты, убежденные антисоветчики, но ни Володя, ни Сева (Абдулов) туда не пошли! А пошел Андрей Донатович Синявский… Да и он тоже пошел через творчество… Посадить-то могли и любого из нас! Завтра же!.. Когда посадили Синявского, мы думали, что Володе кранты! Всё — вместе с Синявским погорел и Володя. Я не помню, как эта ситуация разыгрывалась, но помню, было ощущение, что надо Вовку спасать»[13].
Для доказательства данного тезиса — «мы же были убежденные антикоммунисты, убежденные антисоветчики» — разберем фрагмент одного из многочисленных устных рассказов Высоцкого, который называется «Рассказ о двух крокодилах»: «Маленький крокодил, оказывается, доплыл до Капри и там встретился с Горьким, и они там очень подружились. А большой крокодил умер по пути. После этого маленький крокодил специальным водным путем попал в Ростов и стал секретарем обкома <…> они, значит, когда еще плыли, маленький крокодил все время цитировал стихотворение: “Сидели два медведя / На ветке золотой. / Один медведь был маленький, / Другой болтал ногой”.
Надо выяснить, кто это были два медведя. Мы выяснили со всей достоверностью, со всей принципиальностью мы выяснили, что маленький медведь, который был с кудрявой головой, — это был Владимир Ильич[14], а большой медведь, который систематически болтал ногой и мешал маленькому мыслить, был Александр Второй[15]. Это совершенно точно. Когда я посмотрел на картину Шишкина, которая висела у нас в Третьяковской галерее <…> там оказалось не два медведя, а три. И еще большая медведица. Большая медведица — это была Надежда Константиновна Крупская» (домашний концерт у А.Д. Синявского, осень — зима 1963 года).
Итак, в рассказе прямым текстом говорится, что «маленький медведь, который был с кудрявой головой, — это был Владимир Ильич». Но это не единственный его образ. С большой долей уверенности можно предположить, что «маленький крокодил», который «доплыл до Капри и там встретился с Горьким», — это также Ленин.
Как известно, в 1907–1910 годах Горький находился на острове Капри в Италии и, как он сам пишет в воспоминаниях «В.И. Ленин» (1924): «После Парижа мы встретились на Капри»[16]. Первый раз Ленин приехал туда в апреле 1908 года, а второй — летом 1910-го[17].
Таким образом, смысл данного фрагмента рассказа о крокодилах сводится к следующему. Ленин поехал на Капри, встретился там с будущим «буревестником революции», после чего «специальным водным путем попал в Ростов», т.е. в бронированном вагоне перебрался из Цюриха в Петроград, «и стал секретарем обкома», т.е. председателем Совета Народных Комиссаров (25–27.10.1917). Как видим, в рассказе предельно кратко, лаконично и вместе с тем в сатирической форме обозначены некоторые вехи политической биографии Ленина.
Теперь еще раз вернемся к началу разбираемого фрагмента: «Маленький крокодил, оказывается, доплыл до Капри…». Подобный прием будет использован Высоцким в стихотворении «Жил-был один чудак…» (1973), в котором вместо крокодила встречается гиппопотам: «И он пером скрипел / То злее, то добрей./ Писал себе и пел / Про всяческих зверей: / Что, мол, приплыл гиппопотам / С Египта в Сомали. / Хотел обосноваться там, / Но высох на мели[18] <…> Должно быть, между строк прочли, / Что бегемот не тот, / Что Сомали – не Сомали, / Что всё – наоборот».
Как видим, в обоих случаях животные являются аллегорией людей: в рассказе — «секретаря обкома» (Ленина), а в стихотворении — персонифицированным образом советской власти.
Кроме того, «маленький крокодил» (Ленин) читает стихотворение про «одного маленького медведя», а этим медведем, как мы только что выяснили, тоже является Ленин. Таким образом, получается, что Ленин читает стихотворение о себе самом…
В общих чертах этот подтекст понимали и представители власти, у которых рассказ о крокодилах и другие рассказы Высоцкого вкупе с его песнями вызывали большое беспокойство. Это нашло отражение в письме Высоцкого своему другу Игорю Кохановскому от 20.12.1965: «Помнишь, у меня был такой педагог — Синявский Андрей Донатович? С бородой, у него еще жена Маша. <…> Дело в том, что его арестовал КГБ <…> При обыске у него забрали все пленки с моими песнями и еще кое с чем похлеще — с рассказами и так далее. Пока никаких репрессий не последовало, и слежки за собой не замечаю, хотя — надежды не теряю» /6; 356–357/.
И очень скоро «надежды» Высоцкого оправдались — его вызвали на допрос в КГБ и стали угрожать: «Высоцкий потом рассказывал мне, — вспоминает Мария Розанова, — что его вызывали на Лубянку, грозили, что, если он “не заткнется”, ему придется плохо. Ему было тяжело, очень тяжело это время. Но держался он удивительно достойно»[19].
А вот как рассказывал об этом сам Андрей Синявский (напомним, что его арестовали в сентябре 1965 года, когда во главе КГБ еще стоял Семичастный, и время было относительно «вегетарианское» по сравнению с будущими репрессиями Андропова, однако записи Высоцкого изымались уже вовсю):
«Андрей Синявский. К концу следствия меня вызвали в Лефортово на допрос, но почему-то не в обычный кабинет следователя, а повели какими-то длинными коридорами. И наконец открыли дверь кабинета, где сидело много чекистов. Все смотрят на меня достаточно мрачно, предлагают сесть и включают магнитофон. Я слышу голос Высоцкого. По песням я догадываюсь, что это наши пленки, которые изъяты, вероятно, у нас при обыске. Мне песни доставляют огромное удовольствие, чего нельзя сказать об остальных присутствующих. Они сидят с достаточно мрачным видом, перекидываясь взглядами. Песни на этой пленке были очень смешные, и меня поразило, что никто ни разу не улыбнулся, даже когда Высоцкий пел “Начальник Токарев” и “Я был душой дурного общества”. Потом они стали говорить об антиобщественных настроениях этих песен, требовать от меня согласия на ликвидацию пленок. Я, естественно, спорил. Говорил, что, напротив, мне песни эти видятся вполне патриотичными, что их нужно передавать по радио, что они воспевают патриотизм и героизм, ссылаясь, в частности, на одну из них — «Нынче все срока закончены, а у лагерных ворот, что крест-накрест заколочены, надпись “Все ушли на фронт”». Вот, говорил я, даже блатные в тяжелые минуты для страны идут на фронт. Тогда один из чекистов спрашивает меня: “Ну ведь это можно понять так, что у нас до сих пор есть лагеря?” “Простите, — отвечаю, — а меня вы куда готовите?” Он ничего не сказал. В общем, я отказался от того, чтобы пленки стерли. Тогда они сказали, что хорошо, пленки они вернут, но один рассказ все-таки сотрут — рассказ о том, как в Красном море к Ростову плывут два крокодила — маленький и большой, и маленький все время пристает с вопросами к большому: “А мы до Ростова плывем?”, “А мы в Красном море плывем”. <…> Что было с пленками дальше...
Мария Розанова. Дальше мне их вернули, но предупредили, что один рассказ стерт. Я пришла домой, сразу стала слушать пленки и когда подошла к рассказу о двух крокодилах загрустила, ибо поняла, что сейчас будет дыра, провал. Но что это? Я слышу рассказ, но чуть более приглушенно. Оказывается, они стерли плохо да к тому же не стали проверять»[20].
Позднее Мария Васильевна рассказала, что она «очень долго скандалила, чтобы мне эти пленки вернули. И в один прекрасный день я “доскандалилась”! Пленки мне вернули. Но предупредили, что один из рассказов стерт, потому что он антисоветский. Это был рассказ, который мы называли “Рассказом о двух крокодилах” <…> Как только я пришла домой, сразу же поставила эту пленку – и ожидала на месте этого рассказа “дырку”. И вдруг слышу вполне нормальное звучание! То есть у них там техника барахлила…»[21].
Сохранился протокол обыска у Синявского от 23 декабря 1965 года, и там есть одна весьма примечательная фраза: «Пленки на кассетах № 1, 4-9, 12 и 13 содержат записи песен и рассказов на воровском жаргоне с употреблением нецензурных выражений, а на пленке 6-й кассеты среди подобных песен записан пасквильный рассказ, порочащий имя В.И. Ленина и Н.К. Крупской»[22].
И, наконец, еще одна цитата. Переводчик Давид Карапетян вспоминал свой разговор с Высоцким, состоявшийся в 1973 году, вскоре после публичного «покаяния» диссидентов П.Якира и В.Красина: «Показывая мне у себя дома фотографию Солженицына в журнале “Пари матч”, Володя с расстановкой произнес:
— Ну, его-то они никогда не сломают.
<…>
Тогда же, сразу после реплики с Солженицыным, я спросил у Володи напрямую:
— Ну а в себе-то ты уверен, не сломаешься сам-то? Вдруг решат тебя приручить? Соблазн ведь велик.
Володя отлично знал, какого ответа я от него жду. Он сказал так:
— Никогда этого не будет. Через это я уже проходил. Как-то написал я стихи под ноябрьские праздники. Хотел видеть их напечатанными. Совсем плохи дела были тогда. Там и красные знамена были, и Ленин. Утром перечел — порвал и выбросил. Понял — это не для меня»[23].
Есть все основания предположить, что эти стихи были написаны примерно в то же время, что и упомянутая анкета.
Как известно, период с 1968 по 1971 год был для Высоцкого особенно тяжелым: в 1968 году его творчество и личность подверглись массированной травле в советской прессе: «Высоцкого не допускали на эстраду даже с шефскими концертами. Несколько лет до 1971 года — если удавалось получить разрешение, он выступал как актер с роликами из фильмов, исполняя только литованные песни от Бюро пропаганды киноискусства» /8; 11/.
А вот как сам поэт комментировал сложившуюся ситуацию в своем письме в высокие инстанции (вероятно, в Министерство культуры) от 09.06.1969: «Уважаемые товарищи! Я обращаюсь к вам, ибо в последнее время для меня и моей работы сложилась неблагоприятная ситуация <…> К песням своим я отношусь столь же серьезно и ответственно, как и к своей работе в театре и кино. Любое творчество, а тем более песенное, требует аудитории — а ее-то я сейчас фактически лишен. Такая ситуация создалась в результате некоторых выступлений в печати. Например, газета “Советская Россия” опубликовала статью “О чем поет Высоцкий?”, по поводу которой я обращался в отдел пропаганды ЦК КПСС, так как в статье имелись грубые ошибки, цитировались песни, мною не написанные, и на них-то в основном строились обвинения в мой адрес, будто я “пою с чужого голоса”» /6; 395/.
В то же время в другой «анкете» (о которой говорит Вадим Туманов), изначально не предназначенной для посторонних глаз, он позволил дать себе волю, назвав Ленина самым ненавистным человеком, ведь именно он был основателем советского государства и того режима, который впоследствии глушил и Высоцкого.
Итак, на данном этапе можно сделать предположение, что, находясь в состоянии крайнего отчаянья от невозможности пробиться сквозь «ватную стену», как он сам называл чиновничий аппарат, Высоцкий сдается и, как вспоминает Давид Карапетян, пишет «нужные» стихи — с Лениным и красными знаменами — в надежде, что хоть их-то, наконец, опубликуют (в «Песне автомобилиста», написанной через год, встретятся такие строки: «Но понял я: не одолеть колосса. / Назад, пока машина на ходу!»). Но, к счастью, находит в себе силы отказаться от такого шага и решает продолжить борьбу.
Остановимся более подробно на образе «ватной стены». Марина Влади писала об этом так: «Ты это называешь “борьбой против ватной стены”. И самое страшное здесь — это невозможность увидеть чиновника, от которого часто зависит карьера, личная жизнь, свобода»[24]. Из более поздних ее воспоминаний: «Володя часто говорил мне, что на Западе люди знают Сахарова, отказников, диссидентов, о которых пишут газеты, но плохо представляют себе, что такое ежедневное, изматывающее давление, борьба с “ватной стеной”, как он называл любое общение с чиновниками, решавшими его судьбу, личную жизнь, карьеру»[25]; «Мне все время казалось, что он бьется головой о ватную стену — в том-то и дело, что о ватную, а не бетонную: расшибиться нельзя, стонов не слышно, а результат всё равно нулевой. <…> Его убивало непризнание — да, непризнание, хотя он был безмерно любим и неслыханно популярен. Ведь в то время писателем считался лишь тот, кого приняли в Союз писателей, а его не принимали, и он как бы не имел права считаться причастным к литературе. Ни один француз никогда это не понял бы. <…> Он жестоко страдал из-за невозможности пробиться через ватную стену и очень по-русски глушил эту боль и обиду в алкоголе. Взрывная смесь экстаза и мук очень продуктивна для творчества, но губительна для человека. Владимир метался, переходя от отчаяния к надежде и снова впадая в отчаяние, — все это происходило у меня на глазах»[26].
О «ватной стене» Высоцкий говорил не только с женой, но и со своими знакомыми: «О чем были у нас разговоры? Как ни странно, совсем не о политике. Об атмосфере, которая нас окружала, о той вате, в которую мы были завернуты, о составе воздуха, которым мы дышали. О недоразбуженных, недопроявившихся, несостоявшихся...»[27]. А в интервью 1980 года корреспонденту редакции иновещания Всесоюзного радио И.Шестаковой, рассказывая о том, почему на фирме «Мелодия» не выходят пластинки с его песнями, Высоцкий позволит себе такую фразу: «Я на очень высоком уровне получаю иногда согласие, потом оно вдруг как в вату уплывает. Прямо и не знаешь, кто перед тобой и кого конкретно надо душить, кого надо брать за горло. Не знаю, не знаю»[28].
Образ «ватной стены» встречается и в стихах: «Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму...» («Затяжной прыжок», 1973), «Не дозовешься никого — / Сигналишь в вату» («Я груз растряс и растерял...», 1975), так же как и образ «просто» стены, являющейся олицетворением власти: «Лоб стеною прошиби в этом мире» («Отпишите мне в Сибирь, я — в Сибири», 1971), «Когда я о́б стену разбил лицо и члены...» («Палач», 1977), «Напрасно я лицо свое разбил — / Кругом молчат, и всё, и взятки гладки» (1976), «Лес стеной впереди, не пускает стена» («Погоня», 1974), «Всю жизнь мою в ворота бью рогами, как баран» («Лекция о международном положении», 1979).
Здесь будет уместно привести еще одно высказывание Марины Влади: «Он постоянно бился лбом о стену. Перед ним горел неизменный “красный свет”. И это выводило его из себя»[29].
Этот «красный свет» упоминается и самим поэтом в двух песнях 1968 года (обе они были впервые исполнены в июне на дому у И.Кохановского вскоре после появления разгромной статьи «О чем поет Высоцкий» в газете «Советская Россия»): «Сколько лет счастья нет! / Всё кругом — красный свет...» («То ли — в избу и запеть...»), «Погасить бы мне красный свет, / И всё же зажигаю я. / Оказался он — как брони заслон, / А кругом — с этим свыкнулся — / Ни души святой, даже нету той [т.е. Марины Влади. – Я.К.], / А он откликнулся» («Возвратился друг у меня...»), и в одной песне 1966-го: «Побегу на красный свет. Оштрафуют — не беда» («Дорога, дорога — счета нет столбам...»).
Вернемся вновь к анкете и стихам с Лениным и красными знаменами (как об этом рассказывал Давид Карапетян).
У нас есть возможность установить примерное время написания этих стихов. На одном из домашних концертов, рассказывая про свою «Детскую поэму», посвященную Ивану Дыховичному, Высоцкий упомянул такую деталь: «Одно время, когда уж меня прижали совсем, я начал писать детские стихи» (Киев, ДСК-3, у Г.Асташкевича, 21.09.1971). А работа над поэмой, по словам текстолога С.Жильцова, была начата в середине 1970 года /3; 37/, то есть примерно в то же время, когда была заполнена пресловутая анкета... Впрочем, Высоцкий говорил Карапетяну, что написал «нужные» стихи «под ноябрьские праздники», то есть, видимо, чуть позже анкеты... Трудно сказать, имелась ли в виду та самая «Детская поэма» (так как никаких вариантов с красными знаменами и Лениным там нет — есть лишь «пионервожатый Юра», да еще пародийные строки: «Гневный протест в “Пионерку” пошлем / Или вообще — в “Комсомолку”!») или какой-то другой текст, действительно уничтоженный.
Помимо написания стихов с Лениным и красными знаменами, Высоцкий сыграл роль революционера Сухэ-Батора — своего рода «монгольского Ленина» — в радиоспектакле Феликса Бермана «Богатырь монгольских степей», запись которого (в Государственном Доме Радиовещания и Звукозаписи Гостелерадио СССР) состоялась 20 января 1970 года, т.е. за пять месяцев до заполнения анкеты. В свете сказанного можно рассматривать эту роль как вынужденный шаг Высоцкого, рассчитанный на то, что власти отменят официальные запреты на его творчество, разрешат публичные концерты и дадут возможность сниматься в кино. А пока Высоцкий вынужден был участвовать в радиоспектаклях и озвучивать фильмы — как, например, в картине Евгения Осташенко «Ильф и Петров» (1969), где он читал текст от автора (кстати, в титрах фамилия Высоцкого не упоминается).
Этим же отчаяньем от безысходности был частично продиктован ответ «Ленин. Гарибальди». Вот что вспоминает составитель анкеты Анатолий Меньшиков: «На вопрос: “Что тебя в последний раз огорчило?” Высоцкий ответил: “Всё”. Вот это “всё” нуждается в комментариях. Семидесятый год был, наверное, наиболее суровым для Высоцкого — именно на него падает пик неприятия его. Теми, кто тогда “руководил” культурой. Он записал в “Мелодии” большое количество песен, но вопрос о выпуске диска-гиганта всё оттягивался <…> ему запрещали выступать, причем запрещали унизительно. Он, например, выезжал в отдаленный район — тогда у него еще не было машины, ехал на перекладных — и сталкивался с объявлением: концерт отменяется в связи с болезнью артиста Высоцкого. Таких отмен было много[30]. Поэтому он так выдохнул это слово: “Всё!”[31].
Меньшиков вспоминает также: «“Всё” — это не печатали ни строчки! Я помню, что в газете “Советский спорт” появилась статья об альпинистах, которая называлась “Лучше гор могут быть только горы…”. Радости Высоцкого не было предела! Он вырезал этот заголовок. Он с ним носился!
— Меня напечатали!
“Всё” — это отменяли концерты! Я однажды попросился с ним на концерт... Знаете подмосковный Калининград? <…> Приехали мы в этот город, подъезжаем к Дому культуры — и такая картина: стоят люди и висит объявление: “В связи с болезнью артиста Высоцкого концерт отменяется”.
А ведь Володя звонил перед самым выездом:
— Ну как, всё в порядке? Все билеты проданы? <…>
Володя вышел из машины, быстро вернулся — и сказал только одно грубое слово... Он очень огорчился, курил одну за одной, и за все время, пока мы ехали домой, не сказал ни одного слова.
Еще был такой случай… Я сидел за столом, курил. Володя выходит из гримерки. Спрашиваю: “Ну, как дела?” — такой дежурный вопрос… А Володя сел в кресло рядом — и вдруг выдал монолог минут, наверное, на десять! Как ему всё осточертело. Как ему жить и дышать не дают! Как каждый день удары — под дых! И этот его монолог был наполнен таким отчаяньем! Что же огорчало? — “Всё!”»[32]
Обратим внимание на фразу: «Володя вышел из машины, быстро вернулся — и сказал только одно грубое слово...»
С большой долей уверенности можно предположить, что это слово — «суки», поскольку именно так Высоцкий зачастую именовал представителей власти. Рассказывая об отмене якобы «из-за болезни артиста Высоцкого» очередного концерта в Минске в 1979 году, Владимир Бобриков пишет: «Высоцкий пошел к организаторам. Если мне не изменяет память, “сук” (Высоцкий иначе, как “суки”, эту власть не называл) представлял зав. отделом горкома.
Высоцкий подошел к нему и прорычал:
– Если Вы больны, то вешайте объявление о своей болезни»[33].
Более подробно об этой встрече Бобриков рассказал в интервью 2009 года: «...повесили это объявление. И я вот так, как дурак, подхожу и говорю: “Концерт отменили в связи с Вашей болезнью!” Он подбежал... был такой Бартошевич — по-моему, секретарь горкома партии[34], — и Володя заорал на него: “Если вы вешаете объявление о своей болезни...” А тот сначала спокойно с ним разговаривал. А потом, когда Высоцкий: “Вот вы, б...ь, понимаете, вот сейчас стоит 300 человек, они пришли на мой концерт! А вы повесили объявление, что концерт отменяется в связи с болезнью... ну, вот как вы думаете, после этого кто-нибудь будет верить вашей советской власти, вашим словам горкомовским?” И тут этот Бартошевич уже как начал: “Мы здесь хозяева, Владимир Семенович! А вы садитесь, так сказать, уезжайте в свою Москву и там командуйте! А здесь мы хозяева!” И Высоцкий в бешенстве швырнул гитару... по-моему, она даже треснула – такой звук раздался... вскочил в “Мерседес”, сразу на 2-ю скорость или на 3-ю врубил машину и уехал в Москву»[35].
По воспоминаниям Вадима Туманова, реакцией Высоцкого на вторжение советских войск в Афганистан в том же 1979 году было: «Совсем, суки, обнаглели!»[36]. Вариант: «Совсем, суки, одурели!»[37].
Когда писатель Юлиан Семенов пригласил Высоцкого и Туманова поехать к нему на день рождения в Пахру, Высоцкий послал его на три буквы, а потом, когда Туманов спросил его, почему он отказался, — ответил: «Да я с этой КГБшной сукой за один стол никогда не сяду!»[38].
Режиссер Георгий Юнгвальд-Хилькевич вспоминал: «Ведь он “завязывал”, у него был этот опыт, и он завещал его мне: “Хватит, Хил, для этих сук счастье, когда мы квасим”»[39].
В 1980 году, незадолго до смерти, Высоцкий намеревался снять фильм «Зеленый фургон» по сценарию, написанному им совместно с Игорем Шевцовым, и однажды у него вырвалось: «Не буду я снимать это кино, — сказал он мне на кухне. — Всё равно не дадут снимать то, что мы хотели. Если уж сценарий так мурыжат, то будут смотреть каждый метр материала. <…> Они, суки, почти год резину тянут»[40].
В заграничном дневнике 1975 года Высоцкий, рассказывая о своем присутствии на церемонии вручения Синявскому французской премии «Лучшая иностранная книга года» за его повесть «Голос из хора», записал: «Занервничали мы. Как они все-таки, суки, оперативны. Сразу передали по телетайпу — мол, был на вручении премии /6; 291/[41].
Нынешний президент «Центра-музея В. Высоцкого» в Самаре Всеволод Ханчин, организовавший концерты Высоцкого в 1967 году, вспоминал о газетной травле, которая развернулась на следующий год: «По жизни я с Высоцким пропустил через себя клеветнические наветы на него в газете “Советская Россия”, органе ЦК КПСС, от 31 мая 1968 года со статьей “Если друг оказался вдруг” о его концертах у нас во Дворце спорта 29 ноября 1967 года, которые я не только организовывал, но и представлял его со сцены. И статья от 9 июня того же года “О чем поет Высоцкий”. Володя позвонил мне и спросил, читал ли я эти статьи, ответил, что не читаю эту газету. Тогда, он говорит, я тебе сейчас расскажу, и 3 минуты был его монолог, где самым культурным словом было “суки”.
Он сказал, что послал письмо в ЦК КПСС, и просил меня послать письмо туда же, защитив его по статье о нашем Дворце спорта. Я тут же послал. И через три дня вызов в КГБ, где я изо всех сил защищал ВВ по нашим концертам и доказывал им, и доказал, что песни, о которых напали на ВВ во второй статье, не его»[42].
А осенью 1968 года между Высоцким и его самарским знакомым, коллекционером Геннадием Внуковым, состоялся следующий разговор:
— Случилось что-нибудь?
— Опять, суки, звонили. Пытали, да мозги пудрили, — отвечает зло.
— Звонили? А кто? — интересуюсь я.
— С одной из четырех площадей, из Портретбюро! <…> Сметут когда-нибудь и меня, как всех метут..., вот и получается — от ЦК до ЧК — один шаг! Один лишь шаг… через площадь![43]
Не менее выразительно свидетельство каскадера и постановщика трюковых сцен Николая Ващилина о реакции Высоцкого, когда чиновники велели выкинуть его песни с музыкой Вениамина Баснера из фильма «Стрелы Робин Гуда» (1975) и заменили их стихами Льва Прозоровского с музыкой Раймонда Паулса: «Проснулся я от Володиного крика в коридоре гостиницы. Не понимая, что происходит, выглянул из номера и лицом к лицу столкнулся с Хмельницким. “Коля, — крикнул он, — иди помоги Володе!” А что происходит? “Его музыку не приняли!” Как не приняли? Ведь вчера... Так! Будет писать другой композитор. Не то Паулс, не то Раймонд. Володя не подходит! Я заглянул в его номер. Лицо у Высоцкого было бордовым, жилы на шее раздуты, глаза лопались от гнева. Марина стояла перед ним на коленях. Он сидел на диване, обхватив голову руками, и глухо рычал: “Суки, суки, суки!”»[44].
Этим же словом Высоцкий и в своих стихах характеризует представителей власти, которые ловят беглецов из лагеря: «А на вторые сутки / На след напали суки, / Как псы, на след напали и нашли. / И завязали суки / И ноги, и руки, / Как падаль, по грязи поволокли» («Не уводите меня из Весны!», 1962); сажают в тюрьму его друга: «Говорю: заступитесь! / Повторяю: на поруки! Если же вы поскупитесь, / Заявляю: ждите, суки! / Я ж такое вам устрою, я ж такое вам устрою! / Друга Мишку не забуду и вас в землю всех зарою!» («Простите Мишку!», 1963); избивают его самого: «Дежурный по предбаннику / Всё бьет, хоть землю с мелом ешь, / И я сказал охраннику: “Ну что ж ты, сука, делаешь?!” <…> Вчера я подстаканником / По темечку по белому / Употребил охранника — / Ну что он, сука, делает?!» («В тюрьме Таганской нас стало мало...», 1965); и тех, кто завел на него «дело» и подвергает пыткам: «Колите, сукины сыны, / Но дайте протокол!» («Ошибка вышла», 1976).
Сохранился и самый подробный рассказ Меньшикова, опубликованный в 1996 году журналом «Вагант»: «Однажды я сидел в актерском фойе и курил. Подошел Высота, закурил, сел в кресло рядом. (Я внутренне зажмурился от счастья — подобных мизансцен за всё время общения с Высоцким было не много.) Молчим. Я нарушил тишину: “Как жизнь, Володь?” И вдруг его прорвало. “Плохо!” — горько сказал он. И начал рассказывать о том, что концерты срываются: из десяти восемь — отменяются по воле партийных сошек и КГБ, по распоряжению Суслова на Апрелевском заводе уничтожен тираж его первого диска-гиганта, о выпуске которого он мечтал всю жизнь. Власти пошли на гигантские потери в угоду идеологии. Стереофонический миньон с “Утренней гимнастикой”, превысивший тира жом в десятки раз количество имеющихся в стране стереопроигрывателей, разошелся в один день. Ни одной строчки нигде не печатают. Из кинорецензий выбрасывают не только целые абзацы о нем, но и просто не упоминают о его участии в картине. Я пытался его убедить в том, что признание властей — не главное, что все люди его любят и в каждом доме есть плёнки с его песнями. Он грустно поглядел на меня, положил руку на плечо и сказал: “Мне иногда кажется, что я делаю что-то преступное. У солдат в армии, у студентов в общагах мои пленки отбирают, людей наказывают, исключают из комсомола. Я должен напечататься, чтобы люди могли прийти к этим жлобам, ткнуть их носом в ‘Комсомольскую правду’ и сказать: “Вот! Его в ‘Комсомолке’ печатают! Вот так!”...»[45].
Что же касается анкеты 1970 года, то большинство ответов Высоцкого на вопросы, в которых требовалось называть конкретные фамилии, были даны им как актером Театра на Таганке (в меру оппозиционного, но по большому счету достаточно лояльного[46]), а не как поэтом и гражданином. Соответственно, такие ответы выглядят либо банальными, либо конформистскими.
Анкета заполнялась Высоцким в промежутках между двумя спектаклями, в которых он был занят («Павшие и живые» и «Антимиры»). Первый спектакль — о войне. Этим и объясняется ответ «Любимая песня — “Вставай, страна огромная”». А ответ «Самая замечательная историческая личность — Ленин. Гарибальди» был частично продиктован вторым спектаклем, игравшимся в тот день, – «Антимирами», где Высоцкий исполнял фрагменты из поэмы Андрея Вознесенского «Лонжюмо» (1963), посвященной Ленину. Удивительно, но в те времена эта поэма рассматривалась (просьба не смеяться!) как антисоветская. По словам самого Вознесенского, поэма была антисталинской, а такие вещи «трудно было и напечатать, и произнести»: «...вы знаете, наверное, поэта Олега Хлебникова, он из Ижевска: он рассказывал мне, что когда в десятом классе их собрал учитель в школе, то сказал, что “Лонжюмо” — это антисоветская поэма. То есть тогда Ленин, нормы ленинские — такое было кодовое клишевое название, это означало антисталин, антисталинизм. И борьба шла, не на жизнь, а на смерть»[47]. Именно как антисталинская она и была поставлена в Театре на Таганке.
Ленин же для Таганки действительно был идолом (пусть и чисто формальным) — достаточно взять спектакль «Десять дней, которые потрясли мир» и другие инсценировки с откровенно просоветскими текстами: помимо «Ленина в Лонжюмо», это, например, стихотворение Вознесенского «Я не знаю, как это сделать, / Но, товарищи из ЦК, / Уберите Ленина с денег, / Так цена его высока!», исполнявшееся в «Антимирах» Валерием Золотухиным, и поэма Евтушенко «Братская ГЭС» из спектакля «Под кожей статуи Свободы» (1972). А в спектакле «Послушайте!» (1967) по Маяковскому Высоцкий вместе с Золотухиным, Смеховым и Хмельницким исполнял стихотворение «Разговор с товарищем Лениным»: «Товарищ Ленин, я вам докладываю не по службе, а по душе. / Товарищ Ленин, работа адова будет сделана и делается уже»[48].
Казалось бы: нет ничего более противоположного поэзии Высоцкого, чем подобная халтура. Однако и здесь зачастую встречались разнообразные кукиши в кармане, которые перекликались с теми или иными мотивами из поэзии Высоцкого и воспринимались зрительской публикой «на ура».
Кстати, в дневниках того же Золотухина есть выразительная запись от 5 ноября 1967 года (за два дня до всесоюзного празднования 50-летия Октябрьской революции, если кто не заметил): «Как-то ехали из Ленинграда: я, Высоцкий, Иваненко. В одном купе. Четвертым был бородатый детский писатель. Вдруг в купе заходит, странно улыбаясь, женщина в старом синем плаще с чемоданчиком и со связкой книг Ленина (“Философские тетради” и пр.). Раздевается, закрывает дверь и говорит: “Я поеду на пятой полке. Это там, наверху, сбоку, куда чемоданы суют, а то у меня нет такого капитала на билет”. У нас челюсти с Иваненко отвисли, не знаем, как реагировать. Моментально пронеслось в голове моей: если она поедет, сорвет нам беседу за шампанским, да и хлопоты и неприятности могут быть... Что делать? Высоцкий. Зная его решительный характер — к нему. <…> Я и вышел посоветоваться. Не успел толком объяснить Высоцкому, в чем дело, — он туда. Не знаю, что, какой состоялся разговор, только минуты через три она вышла одетая и направилась к выходу»[49].
Вот вам и отношение к «самой замечательной исторической личности»[50].
Итак, с вопросом «Самая замечательная историческая личность» мы разобрались.
Если взять «самых отвратительных исторических личностей», то опять-таки — для Таганки (пусть также формально) это Гитлер и Мао. Вспомним, что Высоцкий играл в «Павших и живых» Гитлера и заодно Чаплина, которого он назвал в этой анкете своим любимым кинорежиссером за фильм «Огни большого города»[51], а любимым театром, спектаклем и режиссером — Таганку, «Живой» и Юрия Любимова.
Эпопея с пробиванием спектакля «Живой» по повести Бориса Можаева, начиная с 1968 года, объединяла всех актеров. Высоцкий должен был там играть председателя райисполкома Мотякова и в 1971 году даже написал для спектакля серию острых частушек. Однако в 1974-м спектакль был окончательно запрещен и, несмотря на все усилия, увидел свет лишь 23 февраля 1989 года.
То же самое касается и ряда других ответов из первой части анкеты: самым любимым поэтом Высоцкий назвал Беллу Ахмадулину, которая «всегда была верным и любимым другом Театра на Таганке. Была членом его знаменитого Художественного совета. Она всей силой своей поэтической речи всегда отстаивала все подвергавшиеся гонениям и запретам спектакли театра»[52]; любимой актрисой Высоцкий назвал свою партнершу по «Доброму человеку из Сезуана» Зинаиду Славину, а своим другом — исполнителя главной роли спектакля «Живой» Валерия Золотухина. И даже ответ на первый вопрос «Самые любимые тобой писатели — Булгаков», при всей его безупречности, тоже был связан с театральными делами: в то время уже шли разговоры о том, чтобы поставить спектакль по «Мастеру и Маргарите». А составитель анкеты Меньшиков даже утверждает, что тогда «уже почти была готова любимовская инсценировка, в которой роль Ивана Бездомного предназначалась Высоцкому»[53]. И менее чем через два года, к восьмилетию театра, Высоцкий напишет частушки, в которых будут такие строки: «И маячат впереди / “Мастер с Маргаритою”» /3; 279/. То есть на все перечисленные вопросы он давал такие ответы, которые на тот момент были близки всему театру (пожалуй, единственное исключение — это ответ на вопрос «Самые любимые тобой актеры —М. Яншин», который тоже был связан с театром, но не с Таганкой, а с МХАТом, где в свое время учился Высоцкий и преподавал Яншин). Однако в тех ответах, где не требовалось называть конкретные фамилии, он уже был более раскрепощен и выдавал то, что его мучило и беспокоило:
За что ты любишь жизнь?
Какую?
<…>
Чего ты хочешь добиться в жизни?
Чтобы помнили, чтобы везде пускали.
<…>
Чему ты последний раз радовался?
Хорошему настроению.
Что тебя последний раз огорчило?
Всё.
<…>
Что бы ты сделал в первую очередь, если бы стал главой
Советского правительства?
Отменил цензуру.
<…>
Твоя мечта.
О лучшей жизни.
Ты счастлив???
Иногда — да!
Как видим, целый ряд ответов Высоцкого свидетельствует о его отчаянном положении и представляет собой прямой вызов — эти ответы даны им уже как поэтом и гражданином. Одновременно он на всякий случай постарался засвидетельствовать свою лояльность ответами типа «Ленин. Гарибальди», поскольку понимал, что эта вроде бы неофициальная анкета легко может попасть в высокие инстанции.
Причем в рассматриваемый период (1970 год) Высоцкий даже вывел Ленина в образе дьявола в песне «Переворот в мозгах из края в край…», где речь шла об октябрьском перевороте и о построении коммунизма «в одной, отдельно взятой стране»:
Переворот в мозгах из края в край,
В пространстве — масса трещин и смещений:
В Аду решили черти строить рай
Для собственных грядущих поколений.
<…>
Тем временем в Аду сам Вельзевул
Потребовал военного парада, —
Влез на трибуну, плакал и загнул:
«Рай, только рай — спасение для Ада!»
Рыдали черти и кричали: «Да!
Мы рай в родной построим Преисподней!
Даешь производительность труда!
Пять грешников на нос уже сегодня!»
Очень похоже на то, что фраза: «Рай, только рай — спасение для Ада!» — это пародия на лозунг Ленина: «Вся власть — Советам!», — брошенная им, когда он «влез на трибуну», т.е. на броневик.
В этот «рай на земле», обещанный большевиками, Высоцкий не верил никогда, о чем прямо говорил в своих стихах: «Я никогда не верил в миражи, / В грядущий рай не ладил чемодана — / Учителей сожрало море лжи / И выплюнуло возле Магадана» /5; 229/. В более раннем стихотворении — «Я был завсегдатаем всех пивных...» (1975) он иронически обращался к одному из таких учителей: «...Но где ты, где, учитель мой, зануда? <…> Зря вызывал меня ты на завал — / Глядишь теперь откуда-то оттуда» /5; 36/. «Оттуда» — т.е. из лагерей, куда их «выплюнуло море лжи». Позднее эти «учителя», погибшие в лагерях (правда, не в магаданских, а в казахстанских), будут упомянуты в черновиках песни «Летела жизнь» (1978): «А вот и склон, уставленный крестами. / Издалека покажется — стою, как ротозей. / Знакомых нет — остались в Казахстане / Учившие меня любить друзей» (С4Т-3-277).
По поводу отношения поэта к «грядущему раю» можно процитировать и воспоминания журналиста Николая Салькова, в 1973 году бравшего у Высоцкого интервью в Донецке. Там он приводит следующие его слова: «…мне хочется выступать перед простым народом, чтобы вдохнуть веру в себя, и кричать, что мы еще по-человечески не живем: “Люди, берегите в себе доброту. Не верьте обещаниям политиканов о грядущем рае…”»[54].
Интересную деталь привел Михаил Шемякин: «Каким-то образом Володе удалось прочесть “Град обреченный” братьев Стругацких и, часто беседуя со мной о рае, аде и чистилище и развивая идею Стругацких, он делал предположение, что, может, и наш благословенный социалистический рай является чистилищем или каким-нибудь филиалом ада»[55].
Теме большевистского рая будет целиком посвящена песня «Райские яблоки» (1977), где рай окажется лагерной зоной, как это уже было в «Баньке по-белому» (1968): «Эх, за веру мою беззаветную / Сколько лет отдыхал я в раю! / Променял я на жизнь беспросветную / Несусветную глупость мою». Этим же словом с горьким сарказмом характеризует Высоцкий советскую жизнь в набросках к «Песне мужиков», написанной в 1967 году для спектакля «Пугачев»: «И это жизнь? Земной наш рай? / Нет! Хоть ложись и помирай» /2; 378/.
Что же касается призыва «даешь производительность труда!», то он представляет собой пародию на коммунистическую риторику: «В обязательстве бригады коммунистического труда лауреата Сталинской премии Марии Ивановны Рожневой на Купавинской тонкосуконной фабрике [города Ногинска] в первом же пункте говорится: “Даешь самую высокую производительность труда — вот наш девиз!”»[56]; «Даешь повышение производительности труда! — прогремела Москва, и этот клич покатился по всей Эс-эс-эс-эрии. Зашевелились все, начиная с фабзавкомов, месткомов и кончая редколлегиями стенных газет»[57].
Судя по известным на сегодняшний день фонограммам, первое исполнение песни «Переворот в мозгах из края в край...» датируется 07.06.1970 (на дому у Валентина Савича) — за три недели до заполнения Высоцким той самой анкеты! А написана она была, очевидно, еще раньше, и одним из побудительных толчков к ее написанию наверняка послужило столетие со дня рождения вождя российской революции, которое пришлось на 22 апреля 1970 года и отмечалось «всем прогрессивным человечеством». Вскоре после этого Высоцкий и написал песню «Переворот в мозгах из края в край…», своеобразно отметив этот юбилей[58].
Через год после песни «Переворот в мозгах из края в край...» будет написана песня «Не заманишь меня на эстрадный концерт...», формально посвященная футбольному матчу, и в ней встретится такая фраза: «Шлю проклятья Виленеву Пашке...». Легко догадаться, что фамилия «Виленев» (так же как имена «Вилен» и «Вилена») образована от инициалов «В.И. Ленин». И если вспомнить, что Центральная спортивная арена, на которой происходит действие в песне, носила имя Ленина (полное название: Центральная спортивная арена стадиона имени В.И. Ленина), то становятся понятными «проклятья», которые главный герой шлет «Виленеву Пашке» (в таком случае арена — как место действия — становится олицетворением всего Советского Союза)[59].
Об отношении Высоцкого к Ленину говорят и следующие саркастические строки из черновиков песни «Летела жизнь» (1977): «Объединили немцев и чеченов / В один совхоз “Заветы Ильича”»[60]. Причем про тех, кто их объединил (то есть про советскую власть), сказано: «А тех, что их в совхоз объединили, / Давно лежат и корчатся в гробу. / Их всех свезли туда в автомобиле, / А самый главный вылетел в трубу»[61].
А в черновиках «Аэрофлота» (1978) строка «И мы вдвоем и не под кумачом» имела прямо противоположный вариант: «Но кресло у него под Ильичем» (С5Т-4-289). Отношение же Высоцкого к начальнику, который сидит «под Ильичем», то есть под портретом Ленина (как это было заведено во всех государственных учреждениях), видно хотя бы из неприличных инициалов этого начальника: Е.Б.Изотов (ср. с фамилией начальника в сатирической балладе Игоря Иртеньева «Смерть Жанны»: «И сказал тут начальник конвоя / Пожилой лейтенант Ебанько: / “Кто заденет меня за живое, / Тот навряд ли уйдет далеко!”»)
Соответствующим образом относился Высоцкий и к советскому строю. Вот фрагмент из воспоминаний его двоюродной сестры Ирэны: «В роли Ивана Бездомного в спектакле “Мастер и Маргарита” Юрий Петрович видел Высоцкого, и ни кого другого. Но Володя отказался. Категорически. Какие аргументы он приводил Любимову, очень долго пытавшемуся заставить его изменить решение, я не знаю, но слышала объяснение, данное братом моему отцу: “Я не хочу, чтобы люди проводили параллель между мной и этим бездарным ‘певцом революции’”.
Впрочем, разговор о “Мастере и Маргарите” случится между дядей и племянником спустя несколько лет, пока же в мчащемся из Ленинграда в Москву поезде Вовка с горечью сетует на то, что его стихи не печатают, что добиться разрешения на концерт даже в захудалом ДК — огромная проблема. В этом контексте всплывает имя более удачливого “коллеги” — Евгения Евтушенко. И Володя жестко, рубанув рукой воздух, заявляет: “А я никогда не прогибался и прогибаться не буду!”»[62]
Этот последний разговор между Владимиром Высоцким и его дядей Алексеем состоялся в 1972 году, о чем Ирэна Высоцкая рассказала в своей мемуарной книге: «1972 год. Они столкнулись на Московском вокзале в Ленинграде. У моих родителей закончился слет однополчан, у Володи — театральные гастроли. В Москву едут вместе. Племянник перебирается в “СВ”, и они всю ночь втроем не спят и говорят, говорят... Володя — о поэзии, о поэтах, приспосабливающихся к строю и не желающих этого делать»[63].
Исходя из предыдущих воспоминаний Ирэны, опубликованных в журнале «Коллекция Караван историй», этот разговор между Высоцким и его дядей состоялся «спустя несколько лет» после того, как Высоцкий объяснил своему дяде, почему он отказался сыграть роль Ивана Бездомного в «Мастере и Маргарите»: «Я не хочу, чтобы люди проводили параллель между мной и этим бездарным “певцом революции”». Отняв от 1972 года «несколько лет», получим конец 1960-х или, что более вероятно, 1970 год, когда и была заполнена пресловутая анкета. Таким образом, уже в 1970 году на Таганке затевалась постановка «Мастера», и отчасти именно поэтому Высоцкий на анкетный вопрос «Самые любимые тобой писатели» ответил: Булгаков. Это подтверждает высказанную выше гипотезу о том, что Высоцкий заполнял анкету в первую очередь как актер Театра на Таганке (давая такие ответы, которые на тот момент были близки всему театральному коллективу), а уже потом — как поэт и гражданин.
Обращает на себя также внимание несоответствие между анкетным ответом «Ленин. Гарибальди» и резко отрицательным высказыванием Высоцкого (в том же 1970 году) о «певце революции» Иване Бездомном. Это еще раз говорит о том, что к заполнению анкеты (особенно когда дело касалось вопросов «политического» характера) Высоцкий подходил крайне осторожно, учитывая возможные последствия.
Кроме того, существует немало несоответствий между высказываниями Высоцкого в «реальной» жизни и его поэтическим творчеством. Вот, например, фрагмент интервью американской телекомпании CBS в 1976 году: «Вы называете себя протестующим поэтом, но не поэтом-революционером. В чем разница между этими понятиями?» — «Видите ли, в чем дело... Я никогда не рассматривал свои песни как песни протеста или песни революции. Но если Вы спрашиваете, какая разница... Может быть, это разные типы песен, — песни, написанные в разные времена. В революционное время люди пишут революционные песни. В обычное, в нормальное время люди пишут песни протеста, они существуют повсюду в мире. Люди просто хотят, чтобы жизнь стала лучше, чем сейчас, чтобы завтра стало лучше, чем сегодня»[64].
Итак, что мы видим? Сначала Высоцкий заявляет, что его песни не являются ни революционными, ни песнями протеста, а потом говорит, что в мирное время люди пишут песни протеста, «чтобы жизнь стала лучше». То есть он фактически признает, что его песни (которые пишутся «в мирное время») — это песни протеста.
Более того, в том же 1976 году во время частной беседы с запорожским фотографом Вячеславом Тарасенко Высоцкий сказал нечто, кардинально отличающееся от интервью телекомпании CBS: «В том-то и дело, что настоящее искусство всегда развивается в условиях противоречий и противостояний, а не соглашательства и компромисса... Начинал тогда и сейчас, несмотря ни на что, продолжаю в том же ключе. И всегда, о чем бы ни пел, с юмором, шуткой ли, преследуется одна мысль — так дальше жить нельзя...»[65] Эту же мысль Высоцкий повторил на закрытом концерте в Казанском Доме актера 17 октября 1977 года, рассказывая о Театре на Таганке: «Начинался этот театр, конечно, в протесте, как и всё настоящее. Поэтому в России и с литературой так хорошо обстоит, и с театром, что всегда это рождается в драматургии, в столкновении, в протесте».
Да и любому человеку, который не страдает поэтической глухотой или отсутствием слуха, ясно, что поэзия Высоцкого — это в первую очередь именно поэзия протеста. Причем в своих стихах он говорил об этом совершенно открыто: «Я не дурю и возражаю — протестую» («Муру на блюде доедаю подчистую...», 1975).
Таким образом, мы лишний раз убеждаемся в том, что подробное знание биографии Высоцкого иногда только мешает и сбивает с толку при изучении его поэтического наследия.[66]
Ижевск
Примечания
[1] Впервые этот материал в виде отдельной главы был опубликован в моей книге «Владимир Высоцкий: ключ к подтексту» (Ростов-на-Дону: Феникс, 2006. С. 337-345). Для нынешней публикации он существенно переработан и дополнен.
[2] Вагант-Москва. М.: Кн. магазин «Москва», 1996. № 10-12 (2-я обложка).
[3] Цит. по факсимиле анкеты: Вагант. 1996. № 5-6. С. 10.
[4] Туманов В. Только раз видел Володю по-настоящему рассвирепевшим — когда началась война в Афганистане / Подг. А.Павлов // Комсомольская правда. 1998. 24 янв. Причем, что любопытно: в анкете на вопрос «Человек, которого ты ненавидишь» Высоцкий дипломатично ответил: «Их мало, но все-таки список значительный». Так «мало» или «список значительный»? Что-нибудь одно…
[5] В тупике. Нижне-Таганском [Л.Бахнов]. Нас мало. Нас может быть трое… [С.Говорухин, В.Туманов, Ю.Карякин] // Общая газета. 1994. 21 – 27 янв. (№ 3). С. 16.
[6] Туманов В. Жизнь без вранья // Старатель: еще о Высоцком / Сост. А.Крылов, Ю.Тырин. М.: МГЦ АП, Аргус, 1994. С. 339.
[7] Здесь и далее ссылки на произведения Высоцкого даются по изданию: Высоцкий В. Собр. соч. в семи томах / Сост. С. Жильцов. Германия: Вельтон Б.Б.Е., 1994, — с указанием в наклонных скобках номера тома и страницы. В отдельных случаях используются другие источники: Собр. соч. в пяти томах / Сост. С. Жильцов. Тула: Тулица, 1993-1998 (сокращение: С5Т); Собр. соч. в четырех томах / Сост. Б. Чак, В. Попов. Спб.: АОЗТ «Технэкс-Россия, 1992 (сокращение: С4Т).
[8] Зигель Феликс Юрьевич (1920–1988) — астроном, автор ряда книг.
[9] Аккуратов Валентин Иванович (1909–1993) — полярный летчик, заслуженный штурман СССР.
[10] Из воспоминаний Владимира Баева: «Я помню, что в 10-м [классе], когда я сдавал литературу, мне поставили не “отлично” даже, а отметили: “выдающийся ответ”! Ну, я тогда [был] специалист по Маяковскому» (Белорусские страницы-112. Владимир Высоцкий. Из архива Л.Черняка-35. Баев В.М. Минск, 2012. С. 46).
[11] Интервью Ольги Леонидовой Ларисе Симаковой, 1991 год (цит. по расшифровке из архива А.А. Красноперова, г. Ижевск).
[12] Леонидов П. Владимир Высоцкий и другие. Красноярск: Красноярец, 1992. С. 268.
[13] Ялович Г. После окончания студии нам всем повезло больше, чем Володе // Владимир Высоцкий. Белорусские страницы-34 (из архива И.Рогового) / Сост. В.Шакало. Минск, 2005. С. 18 – 19. Ср. с воспоминаниями Оксаны Афанасьевой, которая была любимой женщиной Высоцкого в последние два года его жизни: «Мы все были как бы диссидентами, мы все были настроены против Советской власти! Я всю жизнь читала книжки, ходила на выставки – еще до Володи. Естественно, почему (тоже всё неслучайно, чего уж там?) мне нравился Володя? Потому что во всем, что он делал, был подтекст, во всем была позиция... Это был такой протест» (Черняк Л. Оксана Павловна Ярмольник – о ВВ летом 1980 года // В поисках Высоцкого / Глав. ред. В. Перевозчиков. Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2011. № 3. Дек. С. 98).
[14] Здесь пародируется известный в те времена детский стишок: «Когда был Ленин маленький, / С кудрявой головой, / Он тоже бегал в валенках / По горке ледяной».
[15] Неточность. Старший брат Ленина Александр Ульянов был повешен в 1887 году за участие в покушении на царя Александра III, а на Александра II в 1866 году покушался Дмитрий Каракозов.
[16] Горький М. Собр. соч. в 30-ти томах. Т. 17. М.: Гос. изд-во худ. лит, 1952. С. 19.
[17] Там же. С. 475.
[18] Кстати, в рассказе большой крокодил тоже был «похоронен» в Африке (Египте)…
[19] Синявский А., Розанова М.: «Для его песен нужна российская почва» / Беседовала Н.Уварова // Театр. 1990. № 10. С. 148.
[20] Там же.
[21] Перевозчиков В. Неизвестный Высоцкий. М.: Вагриус, 2005. С. 79.
[22] Арест. Это было у Никитских ворот... // Андрей Синявский. Хранить вечно [Спец. приложение к «Независимой газете»]. 1998. 6 февр. № 1. С. 4.
[23] Карапетян Д. Владимир Высоцкий: Воспоминания. 2-е изд., доп. М.: Захаров, 2005. С. 289 – 290.
[24] Влади М. Владимир, или Прерванный полет. М.: Прогресс, 1989. С. 54.
[25] Влади М.: Ему запрещали петь / Беседовал В.Дымарский // Не дай Бог! М., 1996. 11 мая. № 4. С. 5.
[26] Ваксберг А. Марина Влади: возвращение на сцену // Литературная газета. 2006. 22 нояб. № 47.
[27] Савина В. В пространстве Высоцкого // Белорусские страницы / Сост. В.Шакало, А.Линкевич. Минск: АльфаПресс, 1999. С. 92.
[28] Интервью В.С. Высоцкого 7 января 1980 года в Театре на Таганке / Публ. Ю. Тырина // Вагант-Москва. 1998. № 1-3. С. 27.
[29] Прокофьев В. Высоцкая нота: В феврале Марина Влади привезет в Москву свой спектакль «Владимир, или Прерванный полет» // Российская газета. М., 2009. 22 янв.
[30] «Володины концерты отменяли прямо перед его выходом на сцену. И объясняли это его болезнью! Ему не просто запрещали петь, но еще и сваливали на него вину за запрещенный концерт. Однажды он так и сказал мне: “Они не дадут мне жить”» (Влади М.: Ему запрещали петь // Не дай Бог! М., 1996. 11 мая. С. 5). А вот как вспоминал об этом директор Театра на Таганке Николай Дупак: «Много велось разговоров, в том числе и с Фурцевой, о том, чтобы легализовать творчество Высоцкого. Но всегда с одним результатом: не надо никаких афиш, выступлений. Конечно, это задевало его. Однажды в Театре эстрады буквально перед самым выступлением позвонили и сказали, что его не надо выпускать на сцену. У Высоцкого была истерика...» (Корнеева И. Я из повиновения вышел. Сегодня Владимиру Высокому исполнилось бы 70 // Российская газета. 2008. 25 янв.).
[31] Вспоминая Владимира Высоцкого / Сост. А.Сафонов. М.: Сов. Россия, 1989. С. 17 – 18. То же самое говорит Давид Карапетян: «Эти годы (1969 – 1970) были, пожалуй, самыми драматическими в жизни Володи. Он жил тогда в состоянии загнанности, затравленности. Ему препятствовали петь на публике, сниматься в кино, он понимал, что может лишиться даже Театра» (Карапетян Д. Владимир Высоцкий: Воспоминания. 2-е изд. М.: Захаров, 2005. С. 114). Несколько иначе эту ситуацию описывает режиссер Одесской киностудии Владимир Мальцев: «В то время у него был очень неудачный период. Гонения со всех сторон были. Почему? Он уже, видно, потерял чувство меры для КГБ, для всего. И поэтому уже начал [писать] такие песни. Ведь одно время он боялся даже “Волков”. Написал, говорит: “Не трогайте, пока я не скажу”. “Охоту на волков” записали и долго ее никому не давали. <…> Я помню, записывал. В общем, он дал и предупреждал несколько раз, звонил: “Ребята, не трогайте ‘Охоту’”. Боялся. А потом уже начал [петь] всё, что угодно. <…> Уже почувствовал свою популярность и поддержку верхов. А там ему дали понять, что в верхах-то тебя слушают с удовольствием, но ты знай меру. <…> Его вызывали, ему говорили: “Пой, но знай меру”» (Белорусские страницы-68. Владимир Высоцкий в воспоминаниях современников. Кн. 2 / Сост. А.З. Линкевич. Минск, 2009. С. 54). Другой интересной информацией об «Охоте на волков» поделился оператор Анатолий Борисов, также работавший в то время на Одесской киностудии: «В октябре 1968 года на кинопробах Высоцкого в “Опасные гастроли” была сделана запись этой песни техником Жорой Заволокой. Похоже, что Володя был тогда не совсем в форме, и в конце исполнения на пленке явно слышится звук падающей гитары. На следующее утро появляется Володя — и к Заволоке: “Ребята, я вас умоляю, сотрите эту песню, у меня неприятности могут быть большие. Меня из-за нее КГБ затаскало”. Володю на студии очень уважали, и в ответ: “Володя, какие разговоры, конечно сотрем”. Легенда про “Волков” гуляла тогда по студии и, когда я стал работать в картине, интересуюсь у Жоры: “А вы тогда песню стерли?”. Он: “Да ты что! Нет, конечно”» (Неизвестный Высоцкий: эксклюзив из коллекции Анатолия Борисова, 25.01.2013 // http://www.oko-photo.ru/topics/people/365).
[32] Вагант. 1991. № 2 (февр.) С. 13.
[33] Бобриков В. Синкопы воспоминаний // Белорусские страницы-29. Владимир Высоцкий / Сост. В.Шакало. Минск, 2005. С. 65.
[34] Бартошевич Геннадий Георгиевич (1934 – 1993) – в 1970-е годы «секретарь Молодечненского, 1-й секретарь Минского горкомов КПБ [Коммунистической партии Белоруссии], председатель Минского горисполкома» (Википедия).
[35] Белорусские страницы-97. Владимир Высоцкий. Из архива Льва Черняка-27. Минск, 2011. С. 7.
[36] Перевозчиков В. Неизвестный Высоцкий. М.: Вагриус, 2005. С. 198.
[37] Туманов В. Приручить его было нельзя...» // Сливки общества (серия «Кумиры». Спецвыпуск «Владимир Высоцкий»). М., 1998. 25 янв. С. 20.
[38] Цит. по воспоминаниям В. Бобрикова: Белорусские страницы-97. Владимир Высоцкий. Из архива Льва Черняка-27. Минск, 2011. С. 12.
[39] Юнгвальд-Хилькевич Г. Мушкетеры, Высоцкий и папа Карло / Записала Залина Дзеранова // Коллекция Караван историй. 2012. № 6. С. 108.
[40] Перевозчиков В. Страницы будущей книги // Библиотека «Ваганта». М., 1992. № 9. С. 27.
[41] Ср. еще в романе «Черная свеча», написанном Высоцким совместно с Леонидом Мончинским (1976 – 1980): «Мало тебе дали, Ведров, — глухо произнес Каштанка, — все свое гнешь. А того не знаешь, что не воры, а суки Россией правят. Историю партии читать надо внимательней» /7; 212/.
[42] Ханчин В. И вновь нет билетов на Высоцкого (Дворец спорта им. Владимира Высоцкого), 27.01.2013 // http://vysotsky.ws/index.php?s=0f63fb644d0fd15ed209d9371733ea5f&showtopic=120&view=findpost&p=68598
[43] Внуков Г. От ЦК до ЧК один шаг! // Третья сила. Самара. 1991. № 2(4). Нояб. С. 6.
[44] Экспресс-газета. М., 2013. 21 янв. № 3. С. 21.
[45] Вагант. 1996. № 5-6. С. 13.
[46] Это подтверждает и Вениамин Смехов: «Любимов защищался в одиночку, с друзьями и имени тыми соотечественниками. Неправда, что у него был “диссидентский театр” — театр был советский. Вернее, какой-то еще, особенный и даже свободолюбивый, но все-таки лояльный театр. Феномен “Таганки” нельзя по местить в логические рамки, как и все неординарное и искусстве, науке, технике, спорте — во всем, куда прорывались таланты режимного государства. Я когда-то услышал от Ю.П. чудесный глагол “швейковать”. Любимов хорошо знал, в каких границах он непокорен, неподкупен, а где он может “швейковать”» (Смехов В. Та Таганка. М.: Время, 2010. С. 333).
[47] Кохановский И.В. «Письма Высоцкого» и другие репортажи на радио «Свобода». М.: ФиС, 1993. С. 52.
[48] Неудивительно, что когда на своих официальных выступлениях Высоцкий говорил о спектаклях Театра на Таганке, то зачастую звучали абсолютно лояльные реплики, как, например, во время съемок таллиннского телевидения в мае 1972 года: «Есть такое высказывание, Владимир Ильич Ленин сказал, что революция — это праздник угнетенных и эксплуатируемых. И вот как такой праздник решен весь спектакль “10 дней, которые потрясли мир”». Впрочем, сам Высоцкий хорошо знал подлинную цену этому спектаклю. Во время общего собрания 26 апреля 1968 года, посвященного обсуждению судьбы театра и, в частности, цензурного запрета на спектакль «Живой», он сказал: «Кто теперь может сомневаться в лояльности “10 дней”, а ведь и с этим спектаклем были трудности» (цит. по: Аксенова Г. Театр на Таганке: 68-й и другие годы // Горизонт. 1989. № 6. С. 50).
[49] Золотухин В.С. «Всё в жертву памяти твоей...»: Дневники о Владимире Высоцком. М.: Центр творческих встреч ТПФ «Союзтеатр», 1992. С. 11.
[50] В одной из своих публикаций Золотухин привел несколько частушек из запрещенного спектакля «Живой» (1968), которые иначе как антисоветскими назвать нельзя: «Хорошо, что Ю. Гагарин — / Не еврей и не татарин, / Не тунгус и не узбек, / А наш советский человек! / Я историю учил, / Все учебники зубрил, / А надо бы историю / Учить по крематорию. / Коммунисты просят крупки: / “Мы пойдем на все уступки!” / “На уступки вы пойдете, / А убитых не вернете”» (Золотухин В. В том моей вины нет: Ответ Андрею Смирнову и другим // Литературная газета. 1990. 24 окт. Перепечатано в: Золотухин В. Повесть в письмах 1958 – 2003 гг. // Эолова арфа: Лит. альманах. Вып. 3 / Гл. ред. Нина Краснова. М., 2010 – 2011. С. 118).
[51] В октябре 1970 года на вопрос корреспондента «Лениногорской правды», какие фильмы он особенно ценит, Высоцкий ответил: «Любимого фильма нет. А вообще, ценю за большие художественные достоинства, за человечность фильм “Андрей Рублев”» (Бунимович Р. «Песни это не хобби» // Лениногорская правда. 1970. 17 окт. Цит. по: Вагант. 1991. № 3. С. 5). Трудно себе представить, что за какие-нибудь четыре месяца у человека – особенно такого цельного, как Высоцкий, – мог столь кардинально измениться художественный вкус. Объяснение этого «противоречия» см. выше. Кстати, фильм «Андрей Рублев» был назван Высоцким не случайно. Четыре года спустя на вопрос корреспондента литовской газеты «Экран недели»: «Кто из режиссеров вам ближе, интереснее?», – он ответит: «Андрей Тарковский, Элем Климов, Глеб Панфилов» (Рудник С. Похож на самого себя // Советский экран. Вильнюс. 1974. 16 – 22 сент. Цит. по: Мир Высоцкого. Вып. III. Т. 1. М.: ГКЦМ В.С. Высоцкого, 1999. С. 533).
[52] Ушла Белла Ахмадулина… (30.11.2010) // http://taganka.theatre.ru/press/news/?y=2010&m=11
[53] Вагант. 1996. № 5-6. С. 12.
[54] Сальков Н. «В эфир не выпускать...» // Вечерний Донецк. 1991. 13 марта; Он же. Три приезда В.Высоцкого в Донецк // Вечерний Донецк. 1991. 6 авг.
[55] Высоцкий В., Шемякин М. Две судьбы. 2-е изд., испр. Спб.: Вита Нова, 2012. С. 210.
[56] О деятельности партийных организаций по воспитанию молодежи в бригадах коммунистического труда. М.: Изд-во ВПШ и АОН при ЦК КПСС, 1960. С. 99 – 100.
[57] Студент-пролетарий [журн]. Пермь, 1924. № 6-7. С. 70.
[58] В этой песне высмеивается и другой советский штамп, который любил использовать Никита Хрущев: «Что может быть выше и благороднее, чем труд на благо общества, во имя счастья народа и его грядущих поколений?» (Хрущев Н.С. О коммунистическом воспитании. М.: Политиздат, 1964. С. 102). Сравним у Высоцкого: «В аду решили черти строить рай / Как общество грядущих поколений» (черновик).
[59] Похожий прием встретится позднее в стихотворении «Осторожно! Гризли!» (1978): «Меня куда бы пьянка ни метнула, / Я свой Санкт-Петербург не променяю / На вкупе всё, хоть он и Ленинград» (читай: я не променяю Россию ни на какую другую страну, хоть она сейчас и называется «Советский Союз»). Собственно, это единственный случай, когда Высоцкий в стихах прямым текстом выразил свое отрицательное отношении к Ленину (Ленинград = город Ленина).
[60] Цит. по расшифровке рукописи: Владимир Высоцкий. Архивы рассказывают-3. Новосибирск: Изд. дом «Вертикаль», 2013. С. 193. Кстати, один из первых колхозов (и совхозов) с таким названием появился в Татарии в начале 1925 года, т.е. через год после смерти Ленина: «Замечательную инициативу проявили лаишевские комсомольцы. 24 января 1925 года они организовали первый в Татарии комсомольский колхоз. Члены коллектива на первом же общем собрании приняли устав своего хозяйства и назвали его коммуной “Заветы Ильича”» (Калимонов К., Залялов А., Смыков Ю. Комсомол Татарии в цифрах и фактах. Казань: Татарское кн. изд-во, 1960. С. 28).
[61] Цит. по расшифровке рукописи: Владимир Высоцкий. Архивы рассказывают-3. С. 185.
[62] Высоцкая И. Мой знаменитый брат // Коллекция Караван историй. 2012. № 4. С. 149.
[63] Высоцкая И.А. Мой брат Владимир Высоцкий. У истоков таланта. М.: Астрель, 2012. С. 51. Также и своему другу, певцу Александру Подболотову, который, оказавшись в тяжелом положении в середине 70-х, собирался перейти на исполнение конъюнктурных шлягеров в официозном Ансамбле советской песни, Высоцкий повторял: «Погоди, Саша, успеешь продаться. Всегда успеешь!», и в итоге отговорил его от этого шага (Живая жизнь: Штрихи к биографии Владимир Высоцкого. Кн. 3 / Сост. и лит. запись В.Перевозчикова. М.: Петит, 1992. С. 112. Это рассказ самого Александра Подболотова. А вот как эту же историю пересказал Вадим Туманов: «Когда однажды в доме на Малой Грузинской певец Александр Подболотов размышлял вслух, не перейти ли ему на исполнение конъюнктурных песен, шлягеров, Володя похлопал его по плечу: “Брось, Саша, думать об этом. Продаться всегда успеешь”.
И прав был Кобзон, решительно разуверивший высокопоставленного чиновника от искусства в возможности “приручения” Высоцкого» (Туманов В. Приручить его было нельзя // Сливки общества (серия «Кумиры». Владимир Высоцкий). М., 1998. 25 янв. С. 20). А когда Высоцкому предложили написать песни для революционного фильма Романа Кармена «Чили. Время борьбы, время тревог» (1973), он также отказался (Туманов В. Жизнь без вранья // Высоцкий В. «Я, конечно, вернусь» / Сост. Н.А. Крымова. М.: Книга, 1989. С. 178), хотя наверняка знал, что, напиши он такие песни, власти тут же осыпали бы его всевозможными наградами и дали бы звание заслуженного артиста РСФСР, а то и народного.
[64] Ср. с резко отрицательным отношением Высоцкого к Дину Риду, известному в те времена американскому певцу коммунистического толка, которого советская печать называла «певцом протеста»: «И почему-то иностранных этих — мы все время привлекаем и говорим: “Ох, какой он! Смотрите — он сам всё сочиняет, пишет… Певец протеста!” Вот Дин Рид — он уже двадцать лет как “певец протеста”, но я не знаю, против чего он протестует…» (Минск, БелНИИгипросельстрой, 30.08.1979).
[65] «Мы с тобой еще увидимся...» // Вагант-Москва. 1999. № 4-6. С. 56.
[66] Полный вариант статьи «Высоцкий и Ленин», превышающий по объему данную публикацию примерно в пять раз, будет опубликован в моей следующей книге, над которой сейчас идет работа.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #9-10(46) июнь 2013
7iskusstv.com/nomer.php?srce=46
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer9-10/JKorman1.php
