Тоненькая книжечка малого формата. Вышла в свет в Киеве в 1985 году. Название: МОЗАИКА. Подзаголовок: «Из жизни писателей, художников, композиторов, артистов, ученых». Автор – А.М.Топоров.
Аннотация сообщает: «”Мозаика” знакомит читателя с любопытными фактами, эпизодами, случаями из жизни замечательных людей – писателей, художников, композиторов, артистов, ученых. В этих миниатюрах, почерпнутых из литературных источников и обработанных А.М.Топоровым, нет ничего вымышленного».
Среди героев этих «эпизодов»: Жорж Бизе и Николай Римский-Корсаков, скульптор Павел Трубецкой и шведский художник и скульптор Андерс Цорн, Ганс Христиан Андерсен и Корней Чуковский, Владимир Дуров и Энрико Карузо, Беранже и Рембрандт, Исаак Левитан и Гектор Берлиоз…
Кто такой Адриан Топоров? Чем он известен? Приведём отрывок из вступительной статьи «Наследство учителя».
«…Адриан Митрофанович Топоров (1891-1984), человек удивительной судьбы. Он прожил долгую яркую жизнь. Известен А.М.Топоров в основном как автор книги «Крестьяне о писателях», единственной в своем роде, о которой Максим Горький писал: «…это подлинный «глас народа…» <…>
В 1920 году Адриан Топоров вместе с группой крестьян организовал на Алтае коммуну «Майское утро», двенадцать лет учил детей и просвещал взрослых, прочитав им сотни книг: от «Орлеанской девы» Шиллера до Зощенко, от Гомера до Пастернака, от Толстого и Достоевского до пьес-агиток и фельетонов «Смехача».
В 1928 году в коммуне побывал журналист из «Известий» А. Аграновский. В избушке ночного сторожа, куда он сперва попал, помогала ему стянуть тулуп девочка 14 лет, в руке ее была книжка. «Что вы читаете?» − спросил журналист. «Генриха Гейне… Ах, простите! Генрика Ибсена». Пораженный обмолвкой, тем фактом, что в далеком алтайском хуторе крестьянская девочка знает таких великих писателей, Аграновский написал первый очерк о коммуне и Топорове. Он заканчивался словами: «Запомним имя учителя».
Откуда он, этот человек? Где сформировался, какие побуждения им двигали?
Родители А.М. Топорова – крестьяне. Отец научился читать и писать, мать же, по свидетельству самого Топорова, не знала ни единой буквы. Адриан окончил церковноприходскую школу, выдержал экзамен при Староскольском духовном училище на звание учителя начальной школы – вот и все его формальное образование.
Тут надо вспомнить и о встрече, круто повернувшей жизнь молодого учителя. В 1911 году из Сибири вернулся в родное село Лещинки, Курской губернии, где в ту пору учительствовал Адриан, политический ссыльный, народоволец Леонид Петрович Ешин. Состоялось знакомство. Ешин был человеком энциклопедической эрудиции, многогранного дарования, прекрасным оратором. Как-то он сказал: «Я возвращаюсь в Сибирь. – И спросил: – Хочешь со мной?» Адриан воскликнул: «Поеду!»
Потом Адриан Топоров долго жил в Барнауле в квартире Ешина, беседовал с гостями друга. Адвокаты, литераторы, педагоги, музыканты, и почти все – политические ссыльные. Годы той жизни А.Топоров назовет впоследствии «университетом на дому». Экзаменуемый Ульяной Павловной Яковлевой, ссыльной революционеркой, Адриан, например, всерьез изучал индуктивный метод Бэкона. Барнаульский кружок, где в фокусе сошлось многое: политические взгляды русских марксистов, поэзия Блока, идеи Льва Толстого, опыт народничества, анализ поражения сперва народовольцев, а потом первой русской революции, – вот что составляло университет Адриана Топорова и было обществом, сформировавшим его».
***
МОЗАИКА вышла в свет в 1985-м, первом году перестройки, но готовилась к печати в самые застойные годы, и потому в предисловии о многом нельзя было сказать. Ну, например, о том, что автор прошёл через Гулаг, побывав в шести тюрьмах и трёх лагерях. Что он восхищался Солженицыным и находил высокие художественные достоинства в «Одном дне Ивана Денисовича». Что он, Адриан Митрофанович, написал учебник языка эсперанто (он и в ГУЛАГ-то угодил в том числе и за эсперанто).
(Читатель, желающий узнать больше о жизни А.М.Топорова, может обратиться к его воспоминаниям в Интернете: «Интересное это занятие – жить на Земле»).
Конечно, застойные годы сказались и на подборе «миниатюр» (или, лучше сказать, «анекдотов»), и на стиле некоторых из них. Прочтя, например, историю о концерте в Баку, иной читатель поморщится: слишком уж всё идеологически правильно, да и стиль такой кондово-советский…
Букет из сторублёвок
Русская актриса Вера Федоровна Комиссаржевская (1864-1910) в сценическом творчестве выражала страстный протест против самодержавно-капиталистической действительности. Она активно помогала революционному движению…
Бакинский шеф жандармов боготворил актрису. В своей квартире он устроил ее концерт – только для богатых. Цены билетов были не ниже 50 рублей. В антракте толстосумы поднесли Комиссаржевской букет из сторублевок.
На концерте присутствовал друг Веры Федоровны, член ЦК партии большевиков Леонид Борисович Красин. Понюхав букет, он сказал ей: «Хорошо пахнет… типографской краской».
Спустя несколько дней Красин уехал с этими деньгами за границу – покупать оборудование для большевистской подпольной типографии.
Стиль, конечно, мог бы быть получше, но и в таком изложении чувствуется некоторая нестандартность ситуации. К счастью, таких историй, идеологически выверенных, немного. А больше вот таких прелестных миниатюр:
Докторская мантия
Корней Иванович Чуковский (1882 – 1969) имел обыкновение знакомиться со всеми пассажирами, с которыми ему приходилось ездить в вагонах, летать на самолетах, плавать на пароходах.
В 1962 году Оксфордский университет присвоил писателю ученую степень доктора филологии. Чуковский поехал в Англию за получением диплома, пурпурной докторской мантии и торжественного головного убора.
Возвращаясь из Лондона на самолете, он перезнакомился со всеми спутниками в салоне. Глубокой ночью взрослые пассажиры крепко спали. Не спала только одна маленькая девочка и Корней Иванович. Он разговорился с девочкой и, желая доставить ей радость, облачился в мантию и ну величественно расхаживать по салону. Девочка, глядя на него, восторженно ахала, заливалась смехом и хлопала в ладошки. Проснувшиеся пассажиры тоже с удивлением смотрели на высокого седого человека в пурпурной мантии и думали: уж не привидение ли?! Улыбались стюардессы, из-за занавески выглядывал смеющийся летчик.
А Корней Иванович продолжал расхаживать по салону, потешая свою маленькую спутницу.
Нам показалось, что некоторые «литературные» миниатюры можно дополнить комментариями. Ниже следуют четыре топоровские истории с нашими комментариями, и ещё одна наша история, сочинённая как бы в подражание топоровским.
«Модель Иуды Искариота»
Находясь на службе у правителя Милана – герцога Лодовико Моро, Леонардо да Винчи принял его предложение расписать одну из стен трапезной монастыря Санта Мария делла Грацие. Он задумал написать на стене картину «Тайная вечеря» по евангельской легенде, повествующей о том, как Иуда Искариот за 30 сребреников предал своего учителя Христа. Леонардо лишил картину религиозного смысла, усилив в ней идею протеста против предательства, лжи, лицемерия, которые царили в его время в общественной и политической жизни Италии.
Художник тщательно готовился к осуществлению своего замысла, а настоятель монастыря неотступно требовал от него скорейшего окончания работы. И так он надоел Леонардо, что тот в отместку увековечил его на картине: нарисовал с него Иуду Искариота!
Комм. На эту тему Лео Перуц написал роман «Иуда Леонардо» (в другом переводе: «Иуда “Тайной вечери”»). У Перуца, правда, сделано несколько иначе: Леонардо не может закончить картину, потому что не может найти «самого плохого человека в Милане», чтобы с него написать Иуду. Наконец, Леонардо приходит к выводу, что самый плохой миланец – это настоятель монастыря, и быстро заканчивает картину.
«Иуда Леонардо» − последний роман Перуца, издан посмертно. Он написан в строго реалистической манере, что для Перуца, экспрессиониста и мастера «магического реализма», не очень характерно. В любом случае, роман заслуживает внимания читателя (да и всё творчество Лео Перуца – тоже).
Для нас же, нынешних израильтян, а в прошлом – советских (ну, или антисоветских) людей есть дополнительные причины интересоваться Перуцем. Во-первых, один из его романов – «Эх, яблочко, куда ж ты катишься?» («Wohin rollst du, Äpfelchen…») – написан на русском материале. Вот как содержание романа излагает «Википедия»: «Это история мести австрийского офицера, побывавшего во время войны в России в лагере для военнопленных. Он не может забыть издевательств над ним со стороны русского полковника. Герой романа преследует полковника в России во время Гражданской войны, потом в Константинополе, куда бежит сам полковник, потом по всей Европе и, наконец, настигает его в Вене». Увы! роман до сих пор не переведён на русский язык.
Во-вторых, Перуц в некотором роде наш земляк: в 1938 году он переселился в Палестину, жил в Тель-Авиве, работал – подобно Кафке – в страховой компании, общался с Арнольдом Цвейгом и Максом Бродом. В Тель-Авиве-то и написан «Иуда “Тайной вечери”».
Бюст с «начинкой»
Мастерская скульптора И.Я. Гинцбурга (1859-1939) в Академии художеств служила и местом хранения революционной литературы. Там же часто происходили и собрания революционеров.
Нелегальную литературу Илья Яковлевич прятал в пустых гипсовых бюстах. Как-то Гинцбург вылепил несколько бюстов Вл. Соловьева. В один из них сунул очень важные воззвания революционеров и замазал отверстие гипсом. Все бюсты Вл. Соловьева скульптор раздал, забыв про спрятанные в них воззвания. А когда вспомнил, задался вопросом, кому же достался бюст с «начинкой».
Через некоторое время пришел к Гинцбургу человек:
− С бюстом Владимира Соловьева случилось несчастье: он упал и разбился.
− Как? Совсем?
− Вдребезги. Одни куски остались.
У скульптора камень с души свалился: опасная «находка» была не в этом бюсте!
Комм. Разумеется, первое, что приходит в голову по прочтении этого «анекдота» – это его поразительное сходство с рассказом Конан Дойла «Шесть Наполеонов». Рассказ входил в сборник «Возвращение Шерлока Холмса», увидевший свет в 1899 году. Философ же Соловьёв умер в 1900-м; видимо, по случаю его кончины Гинцбург и изготовил бюсты. (Кто-то может усомниться: с чего бы это Гинцбург, очевидно симпатизировавший революционерам, стал лепить бюсты философа-идеалиста? Ну, на этот вопрос ответить несложно: у Владимира Соловьёва была независимая общественная позиция. Так, в 1881 году он выступил против казни народовольцев, убивших Александра II. Терпимость и широту взглядов проявлял философ по отношению к иудаизму, к еврейскому вопросу).
Стало быть, у скульптора было время ознакомиться с рассказом о жемчужине, спрятанной в одном из бюстов Наполеона. Сам ли он прочёл рассказ (если владел английским) или же кто-то пересказал ему содержание – не имеет значения.
Конечно, люди часто подражают литературным образцам, литературным героям. Сколько молодых людей пытались подражать Рахметову, Базарову… Но то были подражания вообще, не столько в конкретных поступках, сколько в манерах и в общей линии поведения. В этой же истории поражает почти буквальная точность копирования: не только опасный предмет (украденная жемчужина, революционное воззвание) прячется в ещё не затвердевшем бюсте, но и серия одинаковых бюстов разбирается разными клиентами, и уже невозможно установить местонахождение опасного предмета.
«Жизнь» подражает литературе, жизненные сюжеты строятся по образцу литературных! Причём это подражание, это «построение по образцу» могут осуществляться сознательно, а могут – бессознательно. Удивительный пример бессознательного подражания мы находим у Льва Разгона в его «Плене в своём Отечестве»: реальная история водопроводчика из Ессентуков похожа как две капли воды на литературную историю берлинского столяра, описанную Гансом Фалладой в его знаменитом романе «Каждый умирает в одиночку» – при том, что собеседник Разгона немецкого романиста не читал и ничего о нём не знал.
В обеих историях:
- герой – немолодой рабочий (а точнее – мастер);
- он пишет и распространяет обличительные открытки;
- ему помогает жена-сообщница;
- при домашнем обыске обнаруживается улика – недописанная открытка, заложенная в книгу;
- арестованному герою показывают висящую на стене карту (у Фаллады – карту Берлина), где отмечены все места обнаружения открыток.
Это явление подражания не осталось незамеченным, и было исследовано … литературой же! – см. новеллу Борхеса «Тема предателя и героя» (где, впрочем, подражание – сознательное).
Итак, поступок Гинцбурга – «жизнь» – есть подражание (уж там сознательное или нет – другой вопрос) литературе: «Шести Наполеонам».
Но рассказ Конан Дойла дал и литературный росток, да ещё какой! – «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова. Жемчужина превратилась в бриллианты, бюсты – в стулья, и стало их двенадцать (ведь роман «мощнее» рассказа), если за жемчужиной охотились двое (итальянцы Беппо и Венчури), то за бриллиантами охотятся трое – Бендер, Воробьянинов и отец Федор, если один итальянец перерезал горло другому, то и Воробьянинов перерезает горло Бендеру.
Страшное завещание
10 февраля 1923 года Вильгельм Конрад Рентген скончался от рака желудка. Болезнь была вызвана теми самыми лучами, которые он открыл.
Перед смертью ученый завещал сжечь все его личные и деловые бумаги. Странное и страшное завещание! Но оно было неукоснительно исполнено. Несомненно, что в огне камина погибло много гениальных идей великого физика…
Комм. А в следующем году скончался Франц Кафка, и тоже от рака (горла). Кафка тоже завещал уничтожить его неопубликованные рукописи, переписку и прочее. Вот его записка Максу Броду:
«Дорогой Макс, моя последняя просьба: все, что будет найдено в моем наследии (то есть в книжном ящике, бельевом шкафу, письменном столе, дома и в канцелярии или было куда-то унесено и попалось тебе на глаза) из дневников, рукописей, писем, чужих и собственных, рисунков и так далее, должно быть полностью и нечитаным уничтожено, а также все написанное или нарисованное, что имеется у тебя или у других людей, которых ты от моего имени должен просить сделать это. Те, кто не захочет передать тебе письма, пусть по крайней мере обязуются сами их сжечь.
Твой Франц».
Дора Диамант – подруга Кафки – частично выполнила волю покойного, и часть бумаг, имевшихся в её распоряжении – уничтожила. (Оставшуюся часть в 1933 году изъяли гестаповцы при обыске в её доме).
А Макс Брод волю Кафки не выполнил (это решение далось ему нелегко), благодаря чему миру стали известны главные произведения Кафки, масштабы его таланта. Кто решится упрекнуть Брода?
А можно ли упрекнуть Дору Диамант? Она тоже была верна памяти покойного, только понимала эту верность – по-своему.
Экспромты
В.А. Гиляровский был наделен от природы искрометным остроумием. Сидя в приятельском кругу, он исписывал экспромтами все скатерти. На одной вечеринке друзья предложили сочинить на слова «урядник» и «море» экспромт. Немного подумав, Владимир Алексеевич продекламировал:
Синее море, волнуясь, шумит,
У синего моря урядник стоит,
И злоба урядника гложет,
Что шума унять он не может.
<…>
Комм. Похоже на то, что знал Александр Галич этот экспромт, когда сочинял песню о бывшем лагерном начальнике:
Заклинание
Помилуй мя, Господи, помилуй мя!
Получив персональную пенсию,
Завернул на часок в "Поплавок".
Там ракушками пахнет и плесенью,
И в разводах мочи потолок.
И шашлык отрыгается свечкою,
И сулугуни воняет треской...
И сидеть ему лучше б над речкою,
Чем над этой пучиной морской.
Ой, ты море, море, море, море Черное,
Ты какое-то верчёное-кручёное!
Ты ведешь себя не по правилам,
То ты Каином, а то ты Авелем!
Помилуй мя, Господи, помилуй мя!
И по пляжу, где б под вечер пó двое,
Брел один он, задумчив и хмур.
Это Черное, вздорное, подлое
Позволяет себе чересчур!
Волны катятся, чертовы бестии,
Не желают режим понимать!
Если б не был он нынче на пенсии,
Показал бы им кузькину мать!
Ой, ты море, море, море, море Черное,
Не подследственное жаль, не заключённое!
На Инту б тебя свел за «дело» я,
Ты б из Черного стало Белое!
Помилуй мя, Господи, помилуй мя!
И в гостинице странную, страшную
Намечтал он спросонья мечту -
Будто Черное море под стражею
По этапу пригнали в Инту.
И блаженней блаженного вó Христе,
Раскурив сигаретку "Маяк",
Он глядит, как ребятушки-вохровцы
Загоняют стихию в барак.
Ой, ты море, море, море, море Черное,
Ты теперь мне по закону поручённое!
А мы обучены этой химии -
Обращению со стихиями!
Помилуй мя, Господи, помилуй мя!
И лежал он с блаженной улыбкою,
Даже скулы улыбка свела...
Но, должно быть, последней уликою
Та улыбка для смерти была.
И не встал он ни утром, ни к вечеру,
Коридорный сходил за врачом,
Коридорная Божию свечечку
Над счастливым зажгла палачом...
И шумело море, море, море Черное,
Море вольное, никем не приручённое,
И вело себя не по правилам -
И было Каином, и было Авелем!
Помилуй нас, Господи, в последний раз!
***
(А если не знал, то странное получается совпадение).
Если уж речь зашла о Галиче, то добавим ещё один камешек к мозаике А.М.Топорова.
Утиный остров
Вот какие я придумал острова
А. Галич
Одна из самых острых политических песен Галича – «Летят утки»:
Летят утки
Посвящается Л. Пинскому
С севера, с острова Жестева
Птицы летят,
Шестеро, шестеро, шестеро
Серых утят,
Шестеро, шестеро к югу летят...
Хватит хмуриться, хватит злобиться,
Ворошить вороха былого!..
Но когда по ночам бессонница -
Мне на память приходит снова:
Мутный за тайгу
Ползет закат,
Строем на снегу
Пятьсот зэка.
Ветер мокрый хлестал мочалкою,
То накатывал, то откатывал,
И стоял вертухай с овчаркою
И такую им речь откалывал:
"Ворон, растудыть, не выклюет
Глаз, растудыть, ворону,
Но ежели кто закосит, -
Тот мордой в снег,
И прошу, растудыть, запомнить,
Что каждый шаг в сторону
Будет, растудыть, рассматриваться
Как, растудыть, побег!.."
Вьюга полярная спятила -
Бьет наугад!
А пятеро, пятеро, пятеро
Дальше летят,
Пятеро, пятеро к югу летят...
Ну, а может, и впрямь бессовестно
Повторяться из слова в слово?!
Но когда по ночам бессонница -
Мне на память приходит снова:
Не косят, не корчатся
В снегах зэка –
Разговор про творчество
Идет в ЦК.
Репортеры сверкали линзами,
Кремом бритвенным пахла харя,
Говорил вертухай прилизанный,
Непохожий на вертухая:
"Ворон, извиняюсь, не выклюет
Глаз, извиняюсь, ворону.
Но все ли сердцем усвоили,
Чему учит нас Имярек?!
И прошу, извиняюсь, запомнить,
Что каждый шаг в сторону
Будет, извиняюсь, рассматриваться
Как, извиняюсь, побег!"
Грянул прицельно с надветренной
В сердце заряд,
А четверо, четверо, четверо
Дальше летят!..
И если долетит хоть один,
Если даже никто не долетит,
Все равно стоило,
Все равно надо было лететь!..
1969
Название Галич взял из русской народной песни:
Летят утки и два гуся.
Кого люблю – не дождуся.
Сходный образ – летящие гуси – находим и в более ранней (1964) галичевской песне «Всё не вовремя»:
А над Окой летят гуси-лебеди,
А за Окой свистит коростель,
А тут по наледи
Курвы-нелюди
Двух зэка ведут на расстрел.
В обеих песнях Галич сталкивает фольклорные (либо сказочные) мотивы с самым откровенно-злободневным, зэковско-лагерным содержанием.
Но зададимся вопросом: что это за остров Жестева, где он расположен? Судя по всему – где-то в северных морях: в Белом, в Баренцевом, в Охотском…
Открываем атлас и… не находим такого острова. Залезаем в Интернет и – не находим!
Нет никакого острова Жестева, Галич его выдумал! Выдумал ради рифмы: Жестева – шестеро.
А ведь как было похоже на правду! Море Лаптевых, остров Жестева…
Да, выдумал. И всё же эта фамилия – Жестев – появилась, видимо, не случайно. Среди писателей «деревенщиков», авторов «деревенской прозы» шестидесятых-семидесятых годов было два еврея: Ефим Дорош и Михаил Жестев (Марк Ильич Левинсон). Дорош был, строго говоря, очеркистом, его правдивые, острые очерки публиковались, например, в «Новом мире».
Жестев же был и очеркистом и писателем (начал печататься ещё в тридцатые годы), причём «как бы острым», «как бы правдивым». Умелый ремесленник, создававший вполне читабельные (и при этом вполне «проходимые») тексты: романы «Золотое кольцо» и «Татьяна Тарханова», повести «Оленька», «Приключения маленького тракториста», «Степанида Базырина» − по мотивом двух последних были поставлены фильмы, соответственно: комедия «Ход конём» (1962), где самую запоминающуюся роль сыграл С. Крамаров, и мелодрама «С тобой и без тебя» (1973). Галич, состоявший в Союзе кинематографистов и много писавший для кино, вероятнее всего, «Ход конём» видел, и фамилию Жестев мог запомнить.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #9-10(46) июнь 2013
7iskusstv.com/nomer.php?srce=46
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer9-10/Korman1.php
